Текст книги "Рембрандт должен умереть"

Автор книги: Леонид Бершидский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

9. Дело техники

Бостон, 1990

Джимми Салливан в третий раз перечитывает первополосную статью в «Бостон Херальд» и не может поверить своим глазам. «Буря на море Галилейском»? Вермеер? Мане? Какого хрена, ведь Дейв с Джорджи опытные, неглупые ребята, они должны были взять только то, что можно продать, да и музей, возможно, не стал бы поднимать шум из-за пропажи второстепенных вещиц. Китайского кубка, наполеоновского штандарта, каких-то сраных набросков Дега… Никто не ходит в музеи посмотреть на такую мелочь, это просто гарнир к главным блюдам. Такие штучки нужнее маньякам-коллекционерам: если ты собираешь тысячелетнюю китайскую посуду, то будешь трястись над кубком из музея, будто это Святой Грааль. Хорошее, правильное ограбление – это когда берешь мелочовку и находишь на нее правильных покупателей. Ограбленные музеи часто даже не сообщают в полицию: если меценаты узнают, они могут в следующий раз придержать денежки или потребовать увольнений.

Только полный идиот соблазняется Вермеерами.

Салливан, всем известный как Салли, – правильный бизнесмен. Иначе он не выжил бы в разрушительных гангстерских войнах семидесятых, не сумел бы одолеть всемогущий клан Патриарка, не стал бы королем Южного Бостона. Салливан понимает, например, что, если он разрешит на своей территории торговлю героином, он тут же потеряет контроль над ситуацией, и начнется беспредел, за который с него строго спросят друзья из бостонского бюро ФБР. Героин превращает человека в зомби – такой способен на все, ничего не соображает, не отвечает за свои поступки. Всех, кто пытался продавать героин в Южном Бостоне, Салли сперва вежливо просил сменить дислокацию, а затем, если его не понимали, отправлял туда, где наркота уже никому не нужна. Другое дело – кокаин и марихуана; их можно употреблять по выходным, как спиртное, и оставаться человеком. А заработать на них можно побольше, чем на грязном, спидоносном дерьме вроде героина.

Такая же история и с антиквариатом: нельзя быть жадным до неразборчивости, ничего хорошего из этого не выйдет. Сильнее всего Салливана раздражают жадность и глупость. А даже не тот удивительный факт, что Дейв и Джорджи не поставили его в известность о том, что на самом деле взяли из Музея Гарднер, и теперь он узнает об этом из газеты!

Салли раздраженно отбрасывает «Херальд» и хватается за телефон.

– Стиви, найди мне этих двух кретинов или хотя бы любого из них!

– Я так понимаю, Салли, ты про сегодняшнюю газету?

– Ты хочешь обсудить по телефону, что ты сегодня вычитал в газете, Стиви?

Салливан бросает трубку, заставляет себя улыбнуться и помахать рукой жене, спустившейся на звук его голоса, и выходит из дома. Надо в город. Надо убрать мусор и вернуть в музей то, что никогда не должно было оттуда исчезать.

В Саути, самом ирландском районе Бостона, Джимми Салливан – кумир всех мальчишек, местный Робин Гуд. Один его младший брат – политик, сенатор штата, второй – судья. Салли такой правильный бизнесмен, что его бизнес не приносит этим двум уважаемым гражданам никаких неприятностей. Если же старший из Салливанов вернет шедевры, украденные из Гарднеровского музея, все трое заработают очки: братья – в политике, он – на улице, где о жестком, но справедливом теневом правителе этих мест станут рассказывать новые легенды.

В офисе, в Саути, Салливан коротает время за не самыми важными делами – сегодня он даже не собирался сюда приезжать, хотел провести время с Тессой – и ждет, когда его верный второй номер, Стиви, доставит кого-то из двух кретинов, неправильно ограбивших музей. Он уверен, что ждать недолго: не явившись к нему, Дейв и Джорджи подпишут себе смертный приговор. Впрочем, возможно, они понимают, что уже подписали его, совершив такую несусветную глупость, и тогда Стиви найдет их не сегодня. Но обязательно найдет.

Стиви появляется в четыре часа дня один и зовет босса в таверну «Три О» на Бродвее, где они любят назначать встречи. Здесь в это время малолюдно. Бармен за длинной стойкой почтительно здоровается и, не спрашивая, наливает им обычное.

– Все не так, как ты думаешь, Салли, – ты что, не знаешь, что в газетах нет ни слова правды? – начинает он свой рассказ, отхлебнув пива. – Дейв с Джорджи никуда не прячутся и готовы были к тебе ехать. Дейв даже показал мне эти сраные рисунки, как бишь этого француза – Даго? Дюга? – поверишь, Салли, я могу не хуже. Все это дерьмо у Дейва в гараже. Но я сказал, чтобы они сидели тихо, потому что никакого Вермеера они не брали, только дешевую доску какого-то другого голландца – не могу я запомнить эти имена. Салли, я не разбираюсь в живописи, но знаю Дейва и Джорджи, и я им поверил, когда они клялись, что не брали дорогие картины.

– Стиви, если они никуда не прячутся, поезжай и все-таки привези их. Я тебе, конечно, доверяю, но все же хотел бы сам решить, верить им или нет. Не обижайся, но это не какая-нибудь драка в баре и не угон грузовика с бухлом. После сегодняшней статьи в газете, даже если в ней ни слова правды, это уже политика.

– Ты меня не дослушал, Салли. Ты же не думаешь, что с девяти утра, когда ты позвонил, до четырех я трепался в гараже с Дейвом и рассматривал французские картинки? Я проверил то, что рассказали ребята. Стал звонить знакомым антикварам, не предлагал ли им кто-нибудь в последнее время каких-нибудь дорогих картин. Ну, потому что никто, кроме полного лоха, не стал бы их брать, а лох непременно попытался бы избавиться от них сразу, правильно я рассуждаю? Чтобы это была уже не его проблема?

– Что делал в этом музее какой-то лох в ту же ночь, когда там орудовали Дэйв и Джорджи, я что-то совсем не понимаю, – отвечает Салливан. – По-моему, ты купился на какую-то дурацкую разводку. Но продолжай, мне уже даже интересно.

– Черт, Салли, ты сегодня не в духе и стараешься меня обидеть. А ведь я весь день потратил на то, чтобы выяснить, что там случилось, – и выяснил. Короче, к одному из моих антикваров вчера приходил студентик, молодой чувак лет восемнадцати или девятнадцати. Высокий, рыжий, у него с собой был кейс, в каком носят трубу. Спрашивал, не интерсно ли этому антиквару посмотреть на пару картин, на которые он ищет покупателя. И показал ему маленькую гравюру, у него была с собой, – автопортртет Рембрандта, говорит мой человек. Из Гарднеровского музея.

– Он просто зашел в лавку к этому антиквару и показал ему Рембрандта?

– У этого антиквара нет лавки, Салли. Он, как бы это сказать, неофициальный антиквар. Студентик пришел к нему домой, а живет он в Саути, совсем недалеко отсюда. Позвонил в дверь. Назвал одного общего знакомого.

Салливан морщится. Сколько же народу знает про эти чертовы картины! Подбирать мусор будет ужасно хлопотно. А придется, чтобы не вышли на Дэйва и Джорджи, если на самом деле это не их косяк. Хотя в любом случае – косяк их, раз они допустили, чтобы вместе с ними или после них в музее хозяйничал какой-то чертов лох.

– Ты нашел этого студента, Стиви?

Второй номер улыбается, довольный собой.

– Дело техники, Салли. У антиквара над входом камера. Мы взяли картинку, поспрошали в паре колледжей и нашли нашего парня. Джейми Макфарлейн. Он местный.

– Взяли его?

– Думаю, сейчас уже везут сюда.

Все-таки Стиви крут – почти так же крут, как сам Салли. Интересно, чего добилось бы ФБР за те семь часов, которые Стиви потратил на свое расследование? И при этом ему нравится быть вторым. Некоторым ведь не нужна вся ответственность, хотя им вполне по силам было бы ее взять. Сила, умение внушать страх – полезные вещи, особенно когда имеешь дело с ирландцами. Но гораздо важнее правильно оценивать людей, это Салливан в свои шестьдесят знает твердо.

Джейми входит в бар на своих ногах – видимо, его и не пришлось особенно уговаривать приехать – и спокойно направляется к стойке.

– Что будешь пить? – спрашивает Салли.

– «Бад», – отвечает студент, хотя не во всяком баре ему налили бы пива, не спросив удостоверение личности.

В «Трех О» бармен молча выполняет заказ, и Джейми подсаживается к королю и вице-королю Саути, еще не зная, кто они такие.

– Меня зовут Салли, а это Стиви, мой друг и помощник. Мы узнали от одного нашего знакомого антиквара, что у тебя есть необычный товар. Для него слишком необычный. Для нас – в самый раз, если я правильно его понял.

– Салли… Джимми Салливан? – у студентика отваливается челюсть. – Для меня большая честь познакомиться с вами, сэр.

Салли покровительственно улыбается.

– Видишь ли, сынок, история с этими картинами долго не сойдет с первых полос газет. И произошла она почти на моей территории. Если ты слышал обо мне и испытываешь некоторое уважение, ты мне расскажешь, как все было, и мы попробуем что-нибудь сделать.

Джейми и не думает перечить. Какой славный парень, думает Салливан. Жаль, что не попал в правильные руки раньше, а сперва наделал таких серьезных глупостей. Все в рассказе Джейми правдоподобно: и как он шел поиграть с друзьями-музыкантами, которые работают в охране музея, и нес им бутылку виски. И как двое полицейских зашли в музей и долго не выходили, а Джейми испугался за приятеля и решил проверить, что с ним. И как он видел, что сделали эти полицейские, и решил тоже чем-то поживиться, не упускать же такую возможность. Правда, с трудом верится, что он сделал, как теперь рассказывает, две ходки за картинами и никто его не поймал, – но всякое бывает в Бостоне в ночь после праздника святого Патрика.

– Где сейчас эти картины, Джейми? – спрашивает Салли тоном доброго дядюшки.

– При всем уважении, сэр, мне не хотелось бы этого говорить. Ведь ваши люди тогда просто возьмут картины, верно? А я все-таки серьезно рисковал и должен же что-то заработать на этой истории.

Джейми смотрит королю Саути прямо в глаза, и взгляд его по-детски наивен. В сущности, он и есть ребенок. Верит в Робин Гуда.

– Ты сделал большую глупость, Джейми. Если ты еще не понял, такие картины невозможно продать. Ты, конечно, рисковал, но теперь гораздо больше рискую я. Федералы непременно придут ко мне с вопросами. Потому что в Бостоне очень немного людей, которые внимательно следят за тем, что здесь происходит, и я – один из этих людей. Что я буду им отвечать, а, Джейми?

– Сэр, я уверен, что вы могли бы очень выгодно продать эти картины и найти, что ответить федералам. Вы бы отлично заработали, а я много не прошу.

– Чего, собственно, ты просишь?

– Пятисот тысяч долларов мне хватило бы, чтобы закончить учебу и открыть маленькую студию звукозаписи. Я был бы перед вами в вечном долгу, сэр.

Нет, это не наглость, думает Салли. Он разговаривает со своим героем, с человеком, о котором ходят легенды. Такой просто не может поступить с ним несправедливо.

– Полмиллиона долларов… Немного за Рембрандта и Вермеера, но многовато за жадность и глупость, – произносит Салли задумчиво. – Стиви, отведи его в подсобку, придется немного поторговаться.

Джейми вскакивает со стула, не веря в то, что сейчас с ним произойдет. За спиной у него как из-под земли вырастают двое – Стиви незаметно подал им сигнал – и берут под руки так крепко, что Джейми понимает: вырываться бесполезно. Когда его ведут в подсобку, он с отчаянной надеждой оглядывается на Салли, но тот больше не смотрит в его сторону, а задумчиво потягивает пиво.

Паб уже начинает наполняться – вечером здесь приходится поработать локтями, чтобы пробраться к стойке, и важно при этом не толкнуть никого из серьезных ребят, – когда Стиви устало возвращается к своему незанятому стулу. Бармен, оставив прочих посетителей, наполняет его стакан.

– Упрямый сукин сын, – произносит Стиви. – Даже жалко его, нам бы такой пригодился.

– Да, я о том же подумал, когда его увидел, – кивает Салливан. – Но чего теперь: опоздали. Что ты выяснил?

– Стыдно признаться, но ничего. А теперь он уже ничего и не скажет.

– Это как? – Салли знает ответ на свой вопрос и с трудом подавляет желание врезать Стиви по флегматичной физиономии. Подавляет не потому, что друг и верный помощник этого не поймет. Просто, дожив до седин в отличие от почти всех, с кем когда-то начинал в уличных бандах, Салли научился сдерживаться. Если тебе не везет, в гневе только сильнее все испортишь.

– Ребята немного увлеклись. Шон макал его в раковину, и… Ну, в общем, он ничего уже не скажет, – с грустью, словно произнося прощальные слова над могилой, повторяет Стиви. – Ничего, Салли, он же полный лох; поищем у него дома, у родителей. Найдем подружку – наверняка была подружка у такого жеребца. Никуда не денутся сраные картины; главное, мы знаем, что он их не продал.

– Стиви, этот день начался ужасно, и ты его почти спас. Но теперь все даже хуже, чем было. Я и не знаю, что еще тебе сказать. А, вот что: это животное, Шон, – я больше не хочу его видеть.

– Конечно, Салли, я понимаю. – Стиви опускает глаза, отхлебывает пива и со вздохом поднимается: надо вернуться в подсобку прибрать мусор.

* * *

К Лори они наведываются через день, после безрезультатных обысков в съемной квартирке Джейми и в доме его родителей в Саути. Дом обыскивали в присутствии хозяйки, которая быстро поняла, что сын уже не вернется. Она никуда не звонила, только тихо плакала в углу, пока люди Балджера переворачивали все вверх дном и громыхали железками в гараже.

Салли сам приехал поговорить с Лори Либерски. Он уже начинает терять терпение. Почему Стиви не помешал ребятам добить этого дурачка? Джон Фланаган из бюро ФБР уже звонил, предлагал встретиться – Салливан знает, о чем он будет спрашивать: наверняка ищет концы в гарднеровском деле. Салли оттянул встречу, но вот-вот уже придется признать, что под самым его носом в Бостоне кто-то ограбил музей на триста миллионов долларов или сколько там стоит все это хозяйство, и он, Джимми Салливан, ничего не знает и ничем не может помочь. Что скажет на это Фланаган? Что не такого ответа он ждал от старого друга, с которым всегда щедро делился информацией. В общем, Салливан ехал к Лори Либерски на Килмарнок-стрит в дурном расположении духа.

Лори сидит на кровати, положив руки на колени и опустив голову. Салли попросил ребят, которые приехали перед ним, не трогать девушку, и один из них просто стоит у двери, а второй присел к письменному столу. В малюсенькой студии уже тесно – тут еще гончарный круг и пара незаконченных глиняных скульптур. За окном хмуро, и вся сцена отдает безнадежностью.

При виде Салли парень, сидевший у стола, вскакивает. Салливан берет его стул и подтягивает к кровати, чтобы сесть напротив Лори.

– Меня зовут Джимми Салливан, – начинает он мягко. – А ты Лори, правильно?

Девушка кивает, не поднимая на него глаз.

– Ты ведь не местная, верно?

– Я из Нью-Рошели, штат Нью-Йорк.

– Ну да, откуда тебе знать, как здесь устроена жизнь… Учишься?

– Да, в колледже искусств и дизайна.

– Это ведь совсем недалеко от Музея Гарднер, правильно? Слышала, что там случилось недавно?

– Весь город слышал.

– И живешь ты совсем рядом… А знаешь, твой бойфренд был в галерее, когда ее грабили.

– Джейми? Что он там делал?

– Когда ты в последний раз его видела, Лори? Только не ври мне, я это почувствую.

– Три дня назад. А с тех пор он не звонит, и я ему не могу дозвониться. И в колледже он не был. Вы не знаете, что с ним? – Лори поднимает заплаканные черные глаза на Салливана. Симпатичная, думает он; наверное, когда смеется, у нее милые ямочки на щечках, но сейчас нам всем не до смеха.

– Он случайно не приносил сюда ничего в последние дни? Не просил ничего спрятать?

– Нет, – твердо отвечает Лори, качая головой. – Джейми – музыкант, а не вор. Вы наверняка что-то путаете.

– Мы сейчас поищем здесь у тебя, а ты посиди спокойно, будь паинькой. Сразу скажу, что я тебе не очень верю, и, если мы ничего не найдем, за тобой будут присматривать. А если ты вдруг решишь уехать из города, я совсем перестану тебе доверять.

– Кто вы, мистер Салливан? – в голосе Лори скорее горечь, чем страх.

– Джейми знал, кто я такой. В Бостоне многие знают. Для меня важно, чтобы в городе был порядок и кто попало не грабил музеи. Ты же художница, ты должна понимать, что так поступать нехорошо.

Говоря о Джейми в прошедшем времени, Салли знал, что девушка непременно заплачет. И правда, по ее щекам текут крупные слезы.

– Вы убили его! – всхлипывает она.

– Он сделал большую глупость и должен был заплатить за это. Надеюсь, что ты умнее. Если ты что-то знаешь, скажи мне сейчас.

Лори роняет голову на руки и рыдает в голос. Салли опрокидывает стул и, выругавшись, шагает прочь из комнаты. Признаваться Фланагану, что пока он бессилен помочь, будет ужасно неприятно. Что, если и спецагент когда-нибудь скажет ему: «Прости, Салли, я ничего не могу для тебя сделать»?

Двое остаются в студии, чтобы все перерыть – и, конечно, ничего не найти. Лори, свернувшаяся жалким комочком на кровати, знает: Джейми ничего о ней не сказал этому страшному старику. И боль, которая рвет на куски ее тело, – это на самом деле любовь к длинноногому упрямому ирландцу, который никогда больше не придет.

10. Одноклассники

Нью-Йорк – Бостон, 2012

– Я тебя найду, – громко произносит злосчастный Миша, направляясь к стойке паспортного контроля. Штарк пожимает плечами: особых причин бояться Миши у него за последние дни не возникло.

– Что он сказал? – интересуется Молинари.

– Что найдет меня, в Москве, наверное.

Итальянец достает из кармана теннисный мячик – видимо, тискает его, тренирует кисть, – и метко кидает Мише в затылок. Резко обернувшись, московский лузер видит направленный на него указательный палец Тома.

– Пиф-паф, – говорит Молинари негромко. – Попал.

Миша больше не смотрит в их сторону. Они не уходят, пока он не пропадает из вида в коридоре.

– Слушай, почему ты все это терпишь? – спрашивает Том у Ивана. – Позволяешь всякому говну бить, угрожать… Везти тебя в Америку, будто ты багаж.

– В России полно любителей размахивать кулаками и пистолетами. Если бы я тоже был такой, в чем бы было мое конкурентное преимущество? Я бы, Том, был ничем не лучше их. Вот ты чем лучше?

– Хотя бы тем, что я на твоей стороне, – ухмыляется Молинари. – И машу кулаками за тебя, потому что ты этого не делаешь.

– Во-первых, я совсем не уверен, что ты на моей стороне, – ровно отвечает Иван. – Во-вторых, если ты заметил, я не просил тебя махать кулаками. Перестанешь – может, делом займемся.

Хмыкнув, Молинари поворачивается и шагает к выходу на бостонский рейс. Парень за стойкой «Дельты» – тот же, что давеча помог Ивану избавиться от Миши. Он не сводит глаз со Штарка, видимо, обдумывая, не позвонить ли ему в службу безопасности. Но никуда не звонит: не может решить, что рассказывать секьюрити, когда они появятся. «Вы в порядке, сэр?» – спрашивает он, принимая у Ивана посадочный талон. Штарк широко улыбается в ответ.

В самолете Молинари словоохотлив. Ивана снова клонит в сон, но лететь меньше часа, и он не дает себе заснуть, а старается слушать попутчика.

– Я вырос в Северном Бостоне, в Маленькой Италии. Власть там была у семьи Патриарка, – ну, знаешь, «Коза ностра», «Крестный отец», – Молинари напевает мотивчик Нино Рота, который звучит для Ивана колыбельной. – Когда я был мальчишкой, главным боссом был Джерри Ангило. Потом ребята с юга, из Саути, ирландцы, сдали его ФБР. Весь город стал ходить под ними, если конкретно – под Джимми Салливаном. Его второй номер, Стиви, кстати, был итальянец. Их банду долго подозревали в том, что это они обчистили Музей Гарднер. Один из них попался на ограблении инкассаторского броневика; на него сразу повесили еще с десяток дел, и он обещал навести федералов на гарднеровские картины, если ему скостят срок. Но так и не навел, умер в тюремной больнице. Думаю, что не своей смертью. Еще один парень из той же банды, Джорджи Рейсфельдер, которого федералы подозревали, передознулся кокаином – как такое вообще возможно, я тебя спрашиваю? Копов вызвал его приятель, тоже бандит, который якобы его нашел… Вообще все, кто как-то связан с этим делом, мерли как мухи в 90-е. А с другой стороны, у бандитов вообще опасная жизнь, они и сами по себе мрут.

Иван отгоняет сон, изображая интерес:

– Ты знаешь всех этих бандитов? Пытался с ними говорить, чтобы найти концы?

– Идеально было бы разговаривать с Салливаном, – отвечает Молинари. – Но с ним не поговоришь, он в бегах уже почти двадцать лет. Входит в десятку самых разыскиваемых ФБР. За его поимку награда два миллиона долларов. И он уже совсем старик. Может, и умер где-то на Карибах. Или в Ирландии. Думаю, не поймают его уже никогда, если за все это время не поймали. Я говорил с Джоном Фланаганом, бывшим агентом ФБР, который вел Салли. Правда, с тех пор стало непонятно, кто из них кого вел, – сейчас федералы, кажется, считают, что это Фланаган работал на Салливана, а не наоборот. Так вот, Фланаган – он как раз ушел в отставку в 90-м году, после гарднеровского ограбления, – рассказывал, что Салли был ужасно зол на грабителей и убил бы их, если бы знал, кто они такие. Дела такого масштаба в Бостоне тогда не делались мимо Салли, а тут поработали какие-то левые люди, то ли гастролеры, то ли отморозки-непрофессионалы. Салли пытался что-то выяснить – это мне Фланаган расказывал, – но ничего у него не вышло.

– Вообще удивительно, что кто-то еще пытается найти эти картины, – эта мысль не дает Ивану покоя. – Ведь уже любые следы остыли, всех участников десять раз могли убить. Если они не всплыли до сих пор, как не всплыл твой Салли, почему вдруг они должны обнаружиться сейчас?

– С произведениями искусства часто так бывает, – пожимает плечами Молинари. – Недавно вот нашли Пикассо, которого украли как раз двадцать лет назад. Если грабитель берет что-то особенное, он должен дать такой картине отлежаться, чтобы она «остыла». А тем временем он может, например, занять под нее денег – среди бандитов в ходу такие залоги. Ну и потом, если картина меняет владельцев на черном рынке, она в любой момент может вынырнуть – если хозяина убьют, например, или ему понадобится козырь, чтобы торговаться с прокурором. Вот сейчас, смотри, эта твоя бывшая подружка готова продать картины; кто знает, давно ли они у нее и почему она решила вытащить их на свет божий… Как раз в надежде на такую удачу мы и продолжали искать. Я вот завел сайт, с которого можно отправлять мне анонимные наводки, – по несколько писем в неделю получаю. В основном полная фигня. Написал тут один экстрасенс, что картины спрятаны в самом Гарднеровском музее, в потайной комнате. Я поехал в музей, к директору по безопасности, мы с ним простучали стены – и ничего, конечно, не нашли. Но мы же не могли не проверить: там очень серьезно относятся к любому сигналу. Видишь, главное – не сдаваться. Я верю, что в этот раз мы их нашли. – Молинари прямо-таки сияет от энтузиазма и хлопнул бы Ивана по плечу, если бы в самолете не было так тесно.

– Увидим, – отвечает Иван. – Не знаю, что за экспертизы заказывал Федяев, но у него были только образцы краски и холста. Этого вряд ли достаточно, чтобы достоверно определить подлинность картины. Федяев – авантюрист, он ввязался в это дело, зная о нем очень мало. Я бы на твоем месте не ждал никакого Грааля. Не факт даже, что нам покажут те же картины, с которых брали краску для экспертизы.

– Я слышал, что русские – нытики и пессимисты, – Молинари качает головой, – Толстоевский и все такое. Но такой зануда, как ты, – это просто невероятно. Я больше десяти лет занимаюсь гарднеровским делом в ущерб работе, трачу на это уйму времени и денег, и ни разу еще у меня не было такого четкого следа. Если окажется, что это лажа, я буду искать дальше. А ты поедешь в свою Москву занудствовать дальше. Но мне подсказывает интуиция, что все будет по-другому. И мы с тобой будем героями.

– Героем будет Федяев, – уточняет Иван. – Если мы действительно найдем картины, это он их вернет. Он затеял это дело, и обманывать его я не буду.

– Я же говорю, зануда, – смеется Том и все-таки ухитряется хлопнуть Ивана по плечу.

В Бостоне Иван селится в Кембридж-Хаус-Инн. Это не сам Бостон, а ближайший пригород – Кембридж, где расположены Гарвард и Массачусетский технологический институт. Просто здешние места лучше знакомы Ивану, приезжавшему в Бостон только на инвестиционные конференции.

Молинари едет с ним до гостиницы, и Иван начинает опасаться, что сыщик напросится к нему в соседи. Но Том отправляется жить к родителям: они до сих пор здесь, никуда не переехали из своего Северного Бостона.

– Дам маме шанс откормить меня на убой, – смеется он, протягивая Ивану руку. – Позовем тебя на ужин завтра, ладно? Если не предупредить ее за день, она не успеет подготовиться и никогда мне этого не простит.

Штарк не может не оценить неожиданную деликатность напарника – они же теперь, выходит, именно напарники. И на первую встречу с Софьей Молинари отпускает его одного. Без лишних слов понимает, что разговор будет личным – или просто боится спугнуть.

Пообещав Молинари явиться на настоящий итальянский ужин, когда мама будет готова, Штарк распаковывает чемодан, развешивает в шкафу костюмы, бродит по номеру в трусах, наконец решает принять душ – его все еще мутит от выпитого ночью. Телефоном Софьи Федяев его снабдил, но Штарк не чувствует в себе сил набрать этот номер. Можно было бы лечь вздремнуть, но спать, как назло, расхотелось. Иван знает, что вечером сон вернется и придавит его так, что добраться до кровати будет непросто. Вот здорово было бы захрапеть прямо во время встречи с Софьей!

Душ действует на Штарка магически: вытираясь, он уже полон решимости установить свои правила игры. Первым делом заказывает столик – последний, уверяют его на другом конце – в «Солтс», где в прошлый приезд ел с местным коллегой замечательную утку. Как выясняется, утку теперь тоже надо заказывать заранее – может не хватить; консервативный Штарк так и делает. Разъединившись, тут же, без перерыва на дальнейшую рефлексию, набирает номер Софьи и только чуть-чуть надеется, что никто не ответит или абонент окажется вне досягаемости. Но она отвечает после второго гудка.

– Ваня! – Ее голос совсем не изменился. Иван сжимает в руке телефон так, что вот-вот раздавит.

– Софья… Пошли, порисуем? – Он не планировал так начинать разговор, но сейчас хватается за какой-то полузабытый ритуал из прошлого, потому что не может найти правильных слов.

– Ты где? – спрашивает она тихо.

– В Кембридже.

– Я сейчас туда приеду. Давай адрес.

– Погоди. На самом деле я заказал нам столик в «Солтс» на восемь вечера. Приедешь прямо туда или зайти за тобой?

– В восемь – это же через три часа!

– Ну, всяко не через двадцать четыре года, – не может удержаться Иван, еще не понимая, что за спектакль Софья пытается разыгрывать, и помимо воли радуясь ее нетерпению.

– Язва, – смеется Софья. – Ну, тогда я сама приеду. «Солтс» – это же на Мэйн-стрит? В Кембридже?

– Угу. В восемь.

– Ладно-ладно. И совсем по мне не соскучился!

Не найдясь что ответить, Иван невежливо дает отбой.

Почти два часа он пытается сперва читать – но скоро обнаруживает, что завис на одной строчке и уже не понимает ее смысл, – потом щелкать пультом телевизора. Наконец понимает, что ему надо на свежий воздух. Идти до ресторана, как он видит по карте на айподе, примерно час. Но картографы «Гугла» явно не учли, на что способен длинноногий банковский аналитик в состоянии крайнего нервного возбуждения. Через сорок две минуты, то есть в семь сорок пять, он уже в «Солтс». Ничего крепче вина здесь не наливают. Он заказывает бокал «Пино нуар» и заставляет себя не пить залпом.

Софья появляется ровно в восемь. Она и в Свердловске никогда не опаздывала – однажды, в самом начале их романа, даже отругала Штарка за то, что он пришел на свидание позже, рассчитывая, что она воспользуется «женской форой».

Когда она входит, что-то заставляет мужчин за столиками поднять на нее глаза и, хотя сюда приходят только пары, немного проводить ее взглядом – а ведь одета она в простой черный джемпер и черную же юбку чуть выше колен. На шее у Софьи крупная жемчужина на тонкой золотой цепочке. Иван вскакивает, чтобы отодвинуть ей стул, и сталкивается с официантом, который пытается сделать то же самое. Совсем смешавшись, Штарк остается стоять, и Софья смотрит на него снизу вверх.

– Ты садись, Ваня, а то так разговаривать неудобно.

Штарк принужденно смеется, усаживается и заказывает к утке бутылку того же «Пино нуар», качая головой в ответ на предложение Софьи выпить шампанского за новую встречу: после нью-йоркского вернисажа он испытывает отвращение к пузырькам.

– Ну, рассказывай, – произносит она и смотрит ему в глаза, отчего Иван, естественно, краснеет. – Ты совсем не изменился, хоть снова на первый курс. Только галстук снять и волосы отрастить подлиннее.

– Как будто мы нашли друг друга на «Одноклассниках», – говорит Штарк. – Знаешь, в России есть такой сайт, на котором можно найти школьных приятелей. Когда он открылся, везде стали появляться сорокалетние парочки. Пытались вести себя как студенты. Расспрашивали друг друга о новых привычках…

– Здесь давно есть такие сайты. И такие парочки, – отвечает она.

– На самом деле все сложнее, как ты, наверно, знаешь. Некий господин Федяев попросил меня с тобой встретиться. Сказал, ты что-то продаешь.

– Ты стал таким серьезным. – Софья подпирает голову кулаком.

– Я работаю в банке. Занимаюсь среди прочего инвестициями в искусство. Федяеву был нужен посредник, и он выбрал меня.

– Банкир… Вот никогда бы не подумала. Но это, наверно, даже кстати. Он, значит, сказал тебе про картину?

– Да. Мне нужно будет ее увидеть и показать кому-нибудь знающему и не болтливому.

– Я понимаю. Увидеть сможешь завтра. Показать – после того, как я познакомлюсь со знающим и не болтливым.

Она все глядит на него, совсем как тогда, в Свердловске. И, как тогда, ему хочется смотреть на нее, не опуская глаз. Но он не верит, что в этом может быть смысл, и смотрит в сторону.

– Федяев знает про нас? – спрашивает она.

– Да, он навел справки. Разговаривал с нашими однокурсниками.

– Наверное, он все правильно сделал. Я почему-то уверена, что ты не обманешь.

– Несмотря на то, что было? Не уверен, что смогу соответствовать твоему романтическому представлению обо мне.

– Может, как раз из-за того, что было. – Софья пожимает плечами.

Иван не хочет идти дальше и по этой тропинке. Но все-таки спрашивает:

– Ты здесь с Савиным?

– Мы уехали вместе. Но теперь – нет. Хотя он все еще в Бостоне. У него не пошли здесь дела.

Нежданная, лишняя, нелепая надежда наполняет Штарка при этих словах – совершенно помимо его воли. Он ничего не может поделать со своими реакциями на эту взрослую, чужую, в сущности, женщину с глазами той, пятнадцатилетней, нечужой. Иван предчувствовал, что так будет, потому и оттягивал встречу, но – потому и не улетел сегодня домой.