Текст книги "Вооруженное насилие в палеолите (СИ)"
Автор книги: Леонид Вишняцкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
Изобразительные данные
Древнейшими достоверными изображениями актов вооруженного насилия – войны (рис. 1) и казней (рис. 2) – долгое время считались сцены, представленные в наскальном искусстве испанского Леванта, которые многие датировали мезолитом. Предполагалось даже, что они могут отражать конфликты между людьми разных рас (Beltran 1982: 48–51; Nash 2005: 82). Однако давно замеченное сходство между изображениями животных на скалах, с одной стороны, и на керамике с пещерной стоянки Кова дель Ор, с другой, а также результаты абсолютного датирования оксалатных корок на некоторых панелях (Ruiz et al. 2006) почти не оставляют сомнений в том, что левантийское наскальное искусство вообще и батальные сцены, в частности, относятся к неолиту (Lopez-Montalvo 2011: 19). Частично, по мнению некоторых исследователей, они могут датироваться и еще более поздним временем – энеолитом и даже бронзовым веком (Hernandez Perez et al. 1995: 282–284, по Monk 1997: 25). Возможно, древнейшими из известных в настоящее сцен вооруженного насилия являются рисунки сражающихся людей из северной Австралии, для которых постулируется возраст около 10 тл (Tagon, Chippindale 1994).
Fig. 3. Anthropomorphs depicted by Palaeolithic artists on cave walls and sometimes interpreted as representations of armed violence (modified from Dams 1984). 1 – Paglicci (Italy); 2 – Pech Merle (France); 3 – Sous-Grand-Lac (France); 4, 5 – Cougnac (France).
Рис. 4. Антропоморфная фигура (или тюлень?) из пещеры Коске в несколько вольной прорисовке Р. Гатри (Guthrie 2005: 182).
Что касается палеолитического искусства, то сцены вооруженных схваток в нем неизвестны, а абсолютно все сцены, в которых те или иные авторы усматривают изображения пораженных копьями или стрелами людей
Рис. 5. Су-Гран-Лак. Та же фигура, что на рис. 3: 3, но вместе с контекстом (по Delluc, Delluc 1971: 249, fig. 3).
Fig. 5. Sous-Grand-Lac. Same figure as in fig. 3: 3, here shown in context (from Delluc, Delluc 1971: 249, fig. 3).
Рис. 6. Загадочная сцена из сицилийской пещеры Аддаура (по Mezzena 1976: 63, fig. 1).
(рис. 3), с легкостью допускают и иные интерпретации. Например, часто упоминаемая в связи с темой насилия «падающая» антропоморфная фигура из пещеры Коске (рис. 4), свидетельствующая, по мнению Ж. Клотта и Ж. Куртена, о том, что «убийство и смертная казнь уже играли определенную роль и в идеологии, и в обычаях тех дней» (Clottes, Courtin 1994: 155), может на самом деле представлять собой изображение тюленя, которые имеются в Коске в большом количестве. О возможности такого «прочтения» упоминают и авторы цитированной работы.
В пещерах Пеш Мерль и Куньяк есть три изображения, где линии подходят вплотную к человекоподобным фигурам или проходят сквозь них (рис. 3: 2, 4, 5). Иногда эти линии рассматривают как стрелы, а изображения в целом – как сцены вооруженных конфликтов. Леруа-Гуран считал их изображениями людей, пронзенных стрелами (Leroi-Gourhan 1968: 323–325). Очевидно, однако, что такая интерпретация этих сцен не является ни бесспорной, ни единственно возможной, и большинство описывающих их авторов избегают употреблять термин «стрелы», отдавая пред-
Fig. 6. Enigmatic scene from Addaura cave in Sicily (from Mezzena 1976: 63, fig. 1).
почтение более нейтральным определениям (см., напр.: Bahn, Vertut 1988: 152–153; Guthrie 2005: 182–183, 422). Это в равной степени относится и к подобным же рисункам из Пальиччи (рис. 3: 1), Су-Гран-Лак (ср. рис. 3: 3 и рис. 5), Гурдана, Бедейяка и еще ряда пещерных памятников западной Европы.
Особняком стоит изображение из сицилийской пещеры Аддаура (рис. 6), относящееся либо к самому концу палеолита, либо к мезолиту. Его иногда трактуют как сцену убийства или жертвоприношения (жертвы – две фигуры в центре). Согласно другим трактовкам, это может быть сцена инициации, гомосексуального полового акта, шаманского ритуала и т. д. (Mezzena 1976).
Р. Гатри обратил внимание на отсутствие среди изображавшихся палеолитическими художниками предметов щитов, которые широко представлены в наскальном искусстве более поздних эпох (в том числе в рисунках бушменов Южной Африки, аборигенов Австралии и американских индейцев). Он придает этому большое значение, и, видимо, не напрасно. Рассуждения Гатри на этот счет стоит процитировать полностью: «Судя по тому, как часто мы находим военные сцены в постпалеолитическом искусстве, войны и битвы были для людей племенных обществ захватывающей темой. В палеолитическом же искусстве отсутствуют не только батальные сцены, но и еще кое-что – в нем нет изображений щитов! В отличие от копья, щит является вещью, специализированной для особого использования. Его единственное назначение – защита, отражение нападений со стороны людей. (…) Учитывая преобладание тестостероновой тематики в палеолитическом искусстве, мы можем быть уверены, что, если бы у людей этой эпохи были щиты, то, скорее всего, были бы и их изображения. Но их нет. Почему? Наиболее экономичное (parsimonious) объяснение состоит в том, что их отсутствие в искусстве отражает отсутствие самих этих предметов в палеолитической жизни. Если смертоносное насилие имело место в основном на индивидуальном уровне, внутри групп, и притом, возможно, редко, то щит был бесполезен, а ношение его слишком обременительно» (Guthrie 2005: 422).
Разумеется, отсутствие в иконографии палеолита достоверных изображений вооруженных конфликтов и иных сцен насилия не означает, что в жизни людей этого времени такие явления тоже отсутствовали. Популярность батальных сцен в искусстве вовсе не обязательно отражает степень воинственности общества. Например, судя по некоторым палеоантропологическим данным, вооруженные столкновения в неолите Италии были более частым (или масштабным) явлением, чем в энеолите (Robb 1997), тогда как оружие и воины встречаются в посленеолитической иконографии гораздо чаще. Таким образом, в данном случае, как, вероятно, и в некоторых других, «воспевание насилия» могло находиться, по выражению Л. Уолкера, «в обратно пропорциональном отношении с его частотой» (Walker 2001: 587).
Острия в костях
В той же статье, цитатой из которой заканчивается предыдущий раздел, Л. Уолкер делает замечание, напрямую связанное с темой этого раздела. «Мы знаем, – пишет он, – что на протяжении преистории многие люди приняли смерть от рук других людей, но име– № 1.2014
ющиеся материалы почти всегда недостаточны даже для грубой оценки того, как частота подобных актов насилия варьировала во времени и пространстве» (Walker 2001: 584). Уолкер говорит о преистории в целом, но вряд ли следует специально доказывать, что особенно ограничены возможности такой оценки для эпохи палеолита. Дело здесь не только в относительной скудости материалов, могущих быть привлеченными для решения рассматриваемой проблемы, и не только в гораздо худшей, по сравнению с более поздними периодами, их сохранности, но и в характере орудий, которые на протяжении большей части палеолита могли использоваться в качестве оружия. От удара камнем или палицей – неважно, брошенными или зажатыми в руке атакующего – на пораженном участке скелета остаются следы, которые гораздо труднее отличить от бытовых травм или посмертных повреждений, чем следы ран, нанесенных колющим оружием, оснащенным острыми каменными или костяными наконечниками (копья, дротики, стрелы, кинжалы). Такое оружие, судя по археологическим данным, появляется не раньше второй половины среднего палеолита, а возможно, лишь в конце среднепалеолитической эпохи. Это значит, что вероятность выявления достоверных следов вооруженного насилия для предшествующих миллионов лет нашей истории очень мала, и что оценивать роль этого явления в жизни гоминид плиоцена, раннего и среднего плейстоцена и впредь в основном придется на основе отдаленных аналогий (привлекая данные приматологии, этологии и т. д.) и отвлеченных рассуждений, а не путем сопоставления фактов.
Для позднего плейстоцена, и особенно его заключительного отрезка, ситуация несколько иная. В это время уже существует и посте – пенно получает все большее распространение ударное и метательное оружие с каменными и костяными наконечниками. Последние, попадая в кость, если и не застревают в ней, то оставляют повреждения, происхождение которых часто можно установить с высокой степенью надежности. По этномедицинским данным, собранным в 70-е и 80-е годы прошлого века на Новой Гвинее, примерно каждая десятая стрела, попавшая в тело человека, оставляет след на костях (остальные поражают только мягкие ткани: Van Gurp et al. 1990). Согласно результатам экспериментов, проводившихся уже в нашем столетии (ко– сти животных поражали стрелами с кремневыми наконечниками), при попадании в све– № 1.2014
жую кость почти в половине случаев наконечники или, точнее, их обломки застревают в ней, хотя нередко они настолько малы, что обнаружить их невооруженным глазом трудно (Smith et al. 2007: 546). Следовательно, можно ожидать, что появление метательного оружия с прочными острыми наконечниками отразится в появлении костяков с вонзившимися в них фрагментами каменных или костяных острий. Как уже говорилось выше, это действительно произошло: для финала позднего палеолита такие находки известны в Европе, Северной Африке и Западной Азии. Но почему они неизвестны для предшествующего периода? Это может объясняться просто случайностью, т. е. малой репрезентативностью имеющихся материалов и недостаточной их исследованностью, это может объясняться также массовым распространением более эффективного вооружения, т. е. сменой копье– металки луком, либо же, наконец, это может означать, что 15–16 тыс. л. н. в жизни части человеческих обществ произошли какие-то изменения, повлекшие рост числа вооруженных конфликтов.
Первую версию ответа на поставленный вопрос рассматривать бесполезно: время, как говорится, покажет. Вторую версию позволяют оценить две следующие группы фактов. Во-первых, хотя в отдельных районах лук мог появиться еще в середине верхнего палеолита и даже раньше, повсеместное его распространение приходится именно на финал этой эпохи. Во-вторых, сравнение результатов поражения мишеней одинакового размера с одинаковых расстояний посредством лука и ко– пьеметалки современными спортсменами показало, что первый вид оружия дает гораздо большую точность и кучность стрельбы, причем разница в его пользу растет по мере увеличения расстояния до цели. (Bettinger 2013: 119–121). Кроме того, скорость стрельбы лучников намного выше. Копьеметалка же «не только медленнее: бросок с ее помощью, подобный теннисной подаче, почти наверняка вспугивает дичь, так что повторный бросок становится бесполезен, тогда как гораздо более тихий лук часто позволяет сделать второй и даже третий и четвертый выстрел» (Bettinger 2013: 121). Таким образом, вторая версия в свете имеющихся археологических и экспериментальных данных кажется вполне правдоподобной. Она, однако, совсем не противоречит третьей. Есть ли способ как– то проверить третью версию? Ответ на этот вопрос можно получить, сопоставив данные, приведенные в таблицах 1 и 2.
В таблице 1 сведена имеющаяся в литературе информация о находках в Старом Свете человеческих костей с вонзившимися в них фрагментами наконечников. В таблице 2 представлена информация по аналогичным находкам костей животных. Для увеличения размера выборок в обе таблицы включены не только палеолитические, но и мезолитические объекты такого рода. Какие-то находки, возможно, были упущены из виду (особенно это вероятно для костей животных), но вряд ли таких пробелов много. При составлении таблиц использовались данные из более ранних сводок (Cordier 1990; Vencl 1991; Нужний 2008), сопоставлявшиеся, ког – да это было возможно, с первоисточниками и дополненные, естественно, новыми сведениями, опубликованными в последние годы.
При сравнении таблиц обращают на себя внимание, прежде всего, два обстоятельства. Во-первых, это полное отсутствие человеческих костей с вонзившимися в них наконечниками в период ранее 15 тыс. л. н.[5]5
Р. Гатри пишет о плохо сохранившемся черепе из Boil-Blu, Франция, «вероятно, ориньякского возраста, с маленьким кремнем, вонзившимся в височную кость» (Guthrie 2005: 422), но это, скорее всего, недоразумение. Ни других упоминаний о такой находке, ни даже упоминаний об ориньякском памятнике с таким названием найти не удалось.
[Закрыть], при относительной многочисленности таких ко – стей животных (как минимум 10 костей от 10 особей с 9 памятников западной и восточной Европы, западной Азии и Сибири). Во-вторых, это резкое изменение количественного соотношения двух групп находок в период после 15 тыс. л. н., т. е. в конце позднего палеолита и в мезолите: 29 костей 27 индивидов с 17 памятников против 56 костей (32 из них с одного памятника) 20 с лишним особей c 18 памятников. Приблизительное равенство цифр в данном случае поразительно. Не может же быть, чтобы в конце палеолита люди вдруг стали охотиться на себе подобных так же, как на животных! Конечно, отчасти столь странная картина может объясняться тем, что антропологические материалы изучают обычно гораздо тщательнее, чем фаунистические. Часть засевших в ко – стях животных обломков оружия наверняка осталась незамеченной (особенно в коллекциях из старых раскопок). Однако крайне маловероятно, что дело лишь в этом. Ведь общее количество раскопанных на палеолитических и мезолитических стоянках костей
Таблица 1.
Находки костей палеолитических и мезолитических людей с вонзившимися в них наконечниками на археологических памятниках
Старого Света
Таблица 1 (окончание).
Примечания к таблице:
* Р. Б. Фергюсон (Ferguson 2013: 117) ставит под сомнение плейстоценовый возраст погребений в Джебел Сахаба на том основании, что для них якобы нет прямых дат. Он пишет, что, возможно, они относятся к концу каданской культуры (7 тыс. л. н.) и не являются такими древними (11–12 тыс. л. н.), как полагали исследователи памятника на основании археологических аналогий. Однако на самом деле одна дата есть, и она даже древнее, чем предполагалось: 13740 ± 600 (Pta-116) (Judd 2004: 5).
** По другим данным, последний шейный позвонок (Anderson 1968: 997).
Таблица 2.
Находки костей плейстоценовых и раннеголоценовых животных с вонзившимися в них палеолитическими и мезолитическими наконечниками на археологических памятниках Старого Света*
Таблица 2 (окончание).
Примечания к таблице:
* В таблицу не включено несколько находок, сделанных в основном еще в XIX в., датировка или достоверность которых вызывает сомнения (Рормонд, Бёруэлл, Паултон). Не включена в нее и информация о находках в Ля Кина (мустье) костей оленя (локтевая и позвонок) и тура (фаланга) с застрявшими в них фрагментами кремневых (Martin 1907: 307; 1934: 183–184) и даже костяного (Martin 1934: 183–184) острий. О последнем сообщается, что он вошел слева в позвонок оленя, «кажется, он проник довольно глубоко, примерно на сантиметр, и наружу выступает также на один сантиметр. Положение раны заставляет полагать, что была перерезана брюшная аорта, возникло обильное кровотечение, и быстро последовала смерть животного» (Henri-Martin 1934: 184).
животных на несколько порядков превышает количество костей человеческих: в первом случае счет идет на миллионы, во втором – на тысячи. Кроме того, животные, в отличие от людей, были объектом постоянного промысла, и значительная часть их костей, находимых при раскопках, заведомо представляет собой остатки дичи, добытой с помощью стрел и дротиков, оснащенных каменными и костяными наконечниками.
Делать какие-то определенные и далеко идущие выводы из приведенных данных было бы, наверно, преждевременно. Будущие полевые и камеральные (тщательное изучение старых коллекций) исследования еще могут существенным образом изменить наблюдаемую сейчас картину. Пока же позволительно лишь осторожно предположить, что отмеченное выше изменение относительной частоты находок костей людей и животных
Рис. 7. Кебара, ранний натуф. Грудной позвонок человека с застрявшим в нем обломком кремневого орудия (по Bosquentin, Bar-Yosef 2004: 21, fig. 2).
Рис. 8. Обломки кремневых пластин (наконечники стрел?) с притупленным краем (1,2) и костяного наконечника (копья?) с кремневыми вкладышами (3), найденных в ребре (1) и поясничных позвонках (2,
3) мужских скелетов из могильника Васильевка 3 (по Телепн 1961: 9, рис. 5).
Fig. 7. Kebara. Early natufian. Human thoracic vertebra with an embedded flint fragment (from Bosquentin, Bar-Yosef 2004: 21, fig. 2).
Рис. 9. Власац 4a. Мезолит. Часть подвздошной кости, пробитая костяным наконечником стрелы (по Rocsandic 2004: 66, fig. 15).
Fig. 9. Vlasac 4a. Mesolithic. Part of an ilium embedded into which is a bone point fragment (from Rocsandic 2004: 66,
fig. 15).
Fig. 8. Vasilievka 3. Early Mesolithic. Fragments of backed flint blades (arrowheads?) (1,2) and a bone point with flint armatures (3). Found in a rib (1) and lumbar vertebrae (2, 3) of male skeletons (from Телепн 1961: 9, рис. 5).
с вонзившимися в них фрагментами наконечников может быть отражением учащения вооруженных конфликтов и/или изменения их формы начиная с финала позднего палеолита. Такое предположение хорошо согласуется с теоретическими представлениями о социальных трансформациях, имевших место в период так называемой «революции широкого спектра» и в последующее время, когда вынужденный переход к усиленной эксплуатации «низкоранговых» ресурсов во многих регионах должен был повлечь за собой ужесточение территориального поведения и укрепить узы, связывавшие первобытные сообщества с определенными местностями (см., напр.: Вишняцкий 2005: 274–275). Более жесткое территориальное поведение, с одной стороны, и рост численности и плотности населения, с другой, неизбежно вели как к укрупнению и сегментации человеческих сообществ, усложнению их внутренней структуры, так и к усложнению взаимоотношений между разными группами и внутри групп. Конфликты и вооруженные столкновения могли в таких условиях участиться и приобрести более жесткий характер, чем раньше.
Литература
Аникович М. В., Тимофеев В. И. 1998. Вооружение и вооруженные конфликты в каменном веке. В: Военная археология. Оружие и военное дело в исторической и социальной перспективе. Санкт-Петербург: ГЭ, 16–20.
Берндт Р. М., Берндт К. Х. 1981. Мир первых австралийцев. Москва: Наука.
Бужилова А. Н. 2004. К вопросу о семантике коллективных захоронений в эпоху палеолита. В: Бутовская М. Л. (ред.). Этология человека и смежные дисциплины. Современные методы исследований. Москва: Ин-т этнологии и антропологии РАН, 21–35.
Бужилова А. П. 2005. Homo sapiens: История болезни. Москва: Языки славянской культуры.
Вишняцкий Л. Б. 2005. Введение в преисторию. Кишинев: Высшая антропологическая школа.
Вейнерт Г. 1935. Происхождение человечества. Москва; Ленинград: Государственное издательство биологической и медицинской литературы. (Пер. с нем. изд. 1932 г.).
Даниленко В. Н. 1955. Волошский эпипалеолитический могильник. Советская этнография 3, 56–61.
Зенин и др. 2006: Зенин В. И., Лещинский С. В., Золотарев К. В., Грутес П. М., Надо М.-Х. 2006. Геоархеология и особенности материальной культуры палеолитического местонахождения Луговское. Археология, этнография и антропология Евразии 1, 41–53.
Нужний Д. Ю. 2008. Розвиток микролтичног техники в кам’яному вщ: удосконаления зброг передних мисливцв. Кигв: КНТ.
Праслов Н. Д. 1995. Мамонт в жизни палеолитического человека. Цитология 37, 634–635.
Телепн Д. Я. 1961. Васил1вський третш некрополь в Надпоргжжг Археологiя 13, 3—19.
Шнирельман В. А. 1994. У истоков войны и мира. В: Война и мир в ранней истории человечества. Т. 1. Москва: Институт этнологии и антропологии РАН, 9—176.
Anderson J. E. Late Paleolithic skeletal remains from Nubia. In: F. Wendorf (ed.). The Prehistory of Nubia. Dallas: Fort Burgwin Research Center & Southern Methodist University Press, 996—1040.
Arias Cabal et al. 2005: Arias Cabal P., Ontanon Peredo R., Alvarez Fernandez E., Aparicio M. T., Chauvin A., Clemente Conte I., Cueto Rapado M., Gonzalez Urquijo J. E., Ibanez Estevez J. J., Tapia Sagarna J., Teira Mayolini L. C. 2005. La estructura Magdale– niense de La Garma A. Aproximacion a la organization espacial de un habitat paleolltico. En: Ferreira Bicho N. (ed.). O Paleolitico. Actas do IV Congresso de arqueologia peninsular. Faro: Universidade do Algarve, 123–141.
Bachechi et al. 1997: Bachechi L., Fabbri P.-F., Mallegni F. 1997. An arrow-caused lesion in a Late Upper Palaeolithic human pelvis. CAn 38, 135–140.
Bahn P. G., Vertut J. 1988. Images of the Ice Age. New York: Facts on File.
Balout L. 1958. Algerie prehistorique. Paris: A. M. G.
Bar-Yosef O. 2010. Warfare in Levantine Early Neolithic. A hypothesis to be considered. Neo-Lithics (1), 6—10.
Bartosiewicz L., Gal E. 2008. Symptoms of aggression on animal bones from archaeological sites. Animal welfare, etologia es tartastechnologia 4, 3—25.
Bello et al. 2011: Bello S. M., Parfitt S.A., Stringer C. B.
2011. Earliest directly-dated human skull-cups. PLoS ONE 6 (2): e17026. doi:10.1371/journal. pone.0017026
Bocquentin F., Bar-Yosef O. 2004. Early Natufian remains: evidence for physical conflict from Mt. Carmel, Israel. JHE 47, 19–23.
Begoubn et al. 1922: Begoubn H., Cugulieres, Miquel H. 1922. Vertebre humaine traversee par une lame en quartzite. Revue anthropologique 32, 230—2.
Behrens H. W. 1978. Der Kampf in der Steinzeit (Ein Dis– kussionsbeitrag vom Aspekt des Prahistorikers. Mitteilungen der Anthropologischen Gesellschaft in Wien 108, 1–7.
Belcastro et al. 2010: Belcastro M. G., Condemi S., Mari– otti V. 2010. Funerary practices of the Iberomauru– sian population of Taforalt (Tafoughalt, Morocco, 11–12,000 BP): the case of Grave XII. JHE 58, 522–532.
Beltran A. 1982. RockArt of the Spanish Levant. The Imprint of Man. Cambridge: Cambridge University Press.
Bettinger R. L. 2013. Effects of the bow on social organization in Western North America. Evolutionary Anthropology 22, 118–123.
Boaz N. T., Ciochon R. L. 2004. Headstrong hominids. Natural History 113 (1), 28–34.
Boaz N. T., Ciochon R. L. 2004а. Dragon Bone Hill: An Ice– Age Saga of Homo erectus. New York: Oxford University Press.
Bobda et al. 1999: Bobda E., Geneste J. M., Griggo C., Mer– cier N., Muhesen S., Reyss J. L., Taha A., Valladas H. 1999. A Levallois point embedded in the vertebra of a wild ass (Equus africanus): hafting, projectiles and Mousterian hunting weapons. Antiquity 73, 394–402.
Boesch C. 2009. The Real Chimpanzee. Sex Strategies in the Forest. Cambridge: Cambridge University Press.
Bokonyi S. 1984. Animal Husbandry and Hunting in Tac-Gorsium. The Vertebrate Fauna of a Roman Town. Budapest: Akademiai Kiado.
Boroneant V., Nicolaescu-Plop§or D. 1990. Lesions trauma– tiques violentes datant de l'Epipaleolithique tardif du sud-ouest de la Roumanie. Anthropologie 28, 55–65.
Bratlund B. 1996. Hunting strategies in the Late Glacial on Northern Europe: A survey of the faunal evidence. Journal of World Prehistory 10, 1—48.
Brennan M. U. 1991. Health and Disease in the Middle and Upper Paleolithic of Southwestern France: A Bioarcheological Study. Unpublished Ph. D. dissertation. New York University.
Buzhilova A. P. 2005. The environment and health condition of the Upper Palaeolithic Sunghir people of Russia. Journal of Physiological Anthropology and Applied Human Science 24, 413–418.
Caspari R. 1997. Evidence of pathology on the frontal bone from Gongwangling. AJPA 102, 565–568.
Christensen J. 2004. Warfare in the European Neolithic. Acta Archaeologica 75, 129–156.
Churchill et al. 2009: Churchill S. E., Franciscus R. G., McKean-Peraza H.A., Daniel J.A., Warren B. R. 2009. Shanidar 3 Neandertal rib puncture wound and Paleolithic weaponry. JHE 57, 163–178.
Clottes J., Courtin J. 1994. La Grotte Cosquer. Paris: Editions du Seuil.
Cordier G. 1990. Blessures prehistoriques animales et hu– maines avec armes ou projectiles conserves. Bulletin de la Societe prehistorique franqaise 87, 462–482.
Dams L. 1984. Les peintures rupestres du Levant espagnol. Paris: Picard.
Defleur et al. 1999: Defleur A., White T., Valensi P., Sli– mak L., Cregur-Bonnoure E. 1999. Neanderthal cannibalism at Moula-Guercy, Ardeche, France. Science 286, 128–131.
Delluc B., Delluc G. 1971. La grotte ornee de Sous-Grand– Lac (Dordogne). Gallia prehistoire 14, 245–252.
Estabrook V. H. 2009. Sampling biases and new ways of addressing the significance of trauma in Neandertals. Unpublished Ph. D. dissertation. The University of Michigan.
Estabrook W. H., Frayer D. W. 2013. Trauma in the Krapina Neandertals: Violence in the Middle Paleolithic? In: C. Knusel, M. Smith (eds.). The Routledge Handbook of the Bioarchaeology of Human Conflict. London: Routledge, 67–89.
Ferguson R. B. 2013. Pinkers's List. Exaggerating prehistoric war morality. In: D. P. Fry (ed.). War, Peace, and Human Nature: The Convergence of Evolutionary and Cultural Views. Oxford: Oxford University Press, 112—131
Formicola V. 2007. From the Sunghir children to the Romito dwarf. Aspects of the Upper Paleolithic funerary landscape. CAn 48, 446–453.
Franciscus R. G., Holliday T. W. 2013. Crossroads of the Old World: Late hominin evolution in Western Asia. In: Smith F. H., Ahern J. C. M. (eds.). The Origins of Modern Humans: Biology Reconsidered. Hoboken: Wiley, 45–88.
Guilaine J., Zammit J. 2005. The Origins of War. Violence in Prehistory. Malden: Blackwell.
Guthrie R. D. 2005. The Nature of Paleolithic Art. Chicago: The University of Chicago Press.
Henry-Gambier D. 2005. Evolution des pratiques funeraires en Italie au Paleolithique superieur. In: Vialou D., Renault-Mikosky J., Pathou-Mathis M. (eds.). Com– portements des hommes du Paleolithique moyen et superieur en Europe: territoires et milieux. Liege: ERAUL 111, 213—29.
Henry-Gambier D. 2008. Comportement de populations d'Europe au Gravettien: pratiques funeraires et interpretations. Paleo 20, 165–204.
Hernandez Perez et al. 1995: Hernandez Perez M. S., Mar– set P. F. I., Ferrer E. C. 1995. Arte rupestre en Alicante. Alicante: Fundacion Banco Exterior.
Jackes M. K. 2004. Osteological evidence for Mesolithic and Neolithic violence: Problems of interpretation. In: Roksandic M. (ed.). Violent Interactions in the Mesolithic: Evidence and Meaning. BAR IS 1237. Oxford: Archaeopress, 23–39.
Judd M. 2004. News from the British Museum. British Association for Biological Anthropology and Osteoar– chaeology Annual Review 5, 5.
Klaatsch H. 1920. Der Werdegang der Menschheit und die Entstehung der Kultur. Berlin: Deutsches Verlags– haus Bong und Co.
Klima B. 1988. A triple burial from the Upper Paleolithic of Dolni Vestonice, Czechoslovakia. JHE 16, 831–835.
Koslowski S. K., Sachse-Koslowska E. 1993. Maszycka Cave: a Magdalenian site in Southern Poland. Jahrbuch der Romisch-Germanischen Zentralmuse– ums 40, 115–205.
LeBlanc S. 2010. Early Neolithic warfare in the Near East and its broader implications. Neo-Lithics (1), 40–49.
Leroi-Gourhan A. 1968. The art of prehistoric man in Western Europe. London: Thames & Hudson.
Letourneux C., Petillon J.-M. 2008. Hunting lesions caused by osseous projectile points: experimental results and archaeological implications. JAS 35, 2849–2862.
Lopez-Montalvo E. 2011. Violence et mort dans Part rupes– tre du Levant: groupes humains et territoire. Dans: Baray L., Honegger M., Dias-Meirinho M. H. (dir.). L’armement et l’image du guerrier dans les socie– tes anciennes: de l’objet a la tombe. Dijon: Editions universitaires de Dijon, 19–42.
Martin H. 1907. Recherches sur revolution du Mousterien dans le gisement de la Quina. Tome 1. Paris: Schleicher.
Martin H. 1934. Pathologie osseuse prehistorique. Bles– sure par arme de jet sur une vertebre de renne. Compte-rendu de la 58e session de l’Association franqaise pour l’avancement des sciences. Rabat, 183–184.
McCown T. D., Keith A. 1939. The Stone Age of Mount Carmel. Vol. 2. The Fossil Human Remains from the Levalloiso-Mousterian. Oxford: Clarendon.
Mezzena F. 1976. Nuova interpretazione delle incisioni pa– rietali paleolitiche della Grotta Addaura a Palermo. Rivista di scienze preistoriche 31, 61–85.
Monk S. J. 1997. Conflict and competition in Spanish prehistory: the role of warfare in societal development from the late fourth to third millennium BC. Journal of Mediterranean Archaeology 10 (1), 3—32.
Morel P. 1998. La grotte du Bichon (La Chaux-de-Fonds, canton de Neuchatel, Suisse). Dans: Les derniers chasseurs-cueilleurs du massif jurassien et de ses marges. Lons-le-Saunier: Centre jurassien du patri– moine, 88–93.
Munzel S. C., Conard N. J. 2004. Cave bear hunting in the Hohle Fels, a cave site in the Ach Valley, Swabian Jura. Revue de Paleobiologie 23 (2): x-xx.
Napierala et al. 2010: Napierala H., Honeisen M., Traut– mann M. 2010. «Stirb an einem anderen Tag» – Schussverletzung eines Rentiers vom Magdale– nienfundplatz Kesslerloch bei Thayngen (Kt. Schaffhausen). Archaologisches Korrespondenz– blatt 40, 457–466.
Nash J. 2005. Assessing rank and warfare-strategy in prehistoric hunter-gatherer society: a study of representational warrior figures in rock-art from the Spanish Levant, southeastern Spain. In: Pearson M. P., Thorpe I. J. N. (eds.). Warfare, Violence and Slavery in Prehistory. Proceedings of a Prehistoric Society Conference at Sheffield University. (BAR IS 1374). Oxford: Archaeopress, 75–87.
Nikolskiy P., Pitulko V. 2013. Evidence from the Yana Palaeolithic site, Arctic Siberia, yields clues to the riddle of mammoth hunting. JAS 40, 4189–4197.
Noe-Nygaard N. 1974. Mesolithic hunting in Denmark illustrated by bone injuries caused by human weapons. JAS 1, 217–248.
Noe-Nygaard et al. 2007: Noe-Nygaard N., Milan J., Hede M. U., Holm J. 2007. A reindeer track from a drill core, and lake basin development of the Late Glacial Lille Slotseng kettle-hole basin, South-East Jylland, Denmark. Bulletin of the Geological Society of Denmark 55, 85–95.
Orschiedt J. 2008. Der Fall Krapina – neue Ergebnisse zur Frage van Kannibalismus beim Neandertaler. Quarter 55, 63–81.
Petillon J.-M., Letourneax C. 2003. Au retour de la chasse… Observations experimentales concernant les impacts sur le gibier, la recuperation et la maintenance des projectiles dans le Magdalenien superieur d'Isturitz (Pyrenees-Atlantiques). Prehistoire Anthropologie
№ 1.2014
Mediterraneennes 12, 173–188.
Pettitt P. 2011. The Palaeolithic Origins of Human Burial. London; New York: Routledge.
Robb J. 2007. The Early Mediterranean Village. Agency, Material Culture, and Social Change in Neolithic Italy. Cambridge: Cambridge University Press.
