Текст книги "Женщина до весны"

Автор книги: Леонид Жуховицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Леонид Жуховицкий
Женщина до весны

– Мальчик, а мальчик!

Батраков не сразу понял, что это его. Хорош мальчик! Тридцать лет, ростом не обижен, плечами не беден, куртку купил пятьдесят второго размера, едва сошлась. В этой вот куртке он и сидел на лавке в скверике при станции, пристроив локоть на рюкзак. Рюкзак был большой, довольно тяжелый, но набит только нужным, а на нужное Батраков горба не жалел.

– Какой невежливый мальчик, а? Хоть бы пошевелился для приличия.

Тут уж обернулся. Две бабешки лет по двадцать пять – тридцать, одна симпатичная, другая никакая. У обеих через плечо одинаковые торбочки, вроде сумочек, только повместительней. Говорила симпатичная, а другая стояла, отвернув лицо, и вид у нее был то ли смущенный, то ли обиженный.

– Мальчик, а мальчик, где тут буфет?

– Буфет с утра будет, теперь все. В городе ресторан есть, там до одиннадцати, – ответил Батраков. Сдержанно ответил, потому что ситуацию понимал не до конца: то ли клеятся, то ли развлекаются. Вроде не местные, с вещичками, но, может, и местные, дурака валяют со скуки.

– Ресторан нам не подходит, – сказала симпатичная, – мы девушки небогатые, кроме души, золота нет. Алла Константиновна, подходит тебе ресторан?

Та просто шевельнула верхней губой.

– Вот видишь, Алле Константиновне ресторан не подходит

– Голодные, что ли? – спросил напрямую Батраков.

– Какой догадливый мальчик! – похвалила симпатичная.

– Ладно, – сказал Батраков, – присаживайтесь.

Теперь он знал, что делать. Голодные девки, и все. А это с любым бывает.

– Особого нет, но малость перекусить, это найдется.

Он распустил узел на рюкзаке, достал хлеб, сырки, пяток огурцов, тяжелый и рыхлый кусок вареной колбасы. Хотел поужинать в Овражном, с чаем, в тепле и покое, ну да ладно…

– Ого! Запасливый мальчик.

– Просто люблю ни от кого не зависеть. – Вышло грубо, Батраков покраснел и исправился: – В смысле, от обстоятельств.

Симпатичная вздохнула:

– Зависеть, это и мы с Аллой Константиновной не любим. Не любим, а приходится. Хотя от такого хорошего мальчика зависеть даже приятно. Тебя как звать-то?

– Батраков Станислав.

– Стасик, значит? А чего – красиво. Правда, Алла Константиновна?

Подруга никак не отозвалась, и симпатичная решила за нее:

– Вот и Алла Константиновна согласна.

Девки ели аккуратно, не торопясь и не жадничая, последний огурец и кусочек колбасы деликатно оставили на бумажке. Батраков велел доедать, не прятать же назад.

– Поровну – возразила симпатичная и умело поделила остаток трапезы на три дольки.

– А тебя как зовут? – запоздало спросил Батраков.

– Марина, – назвалась симпатичная, чуть помедлив, будто прикидывала, стоит знакомиться или нет.

Батраков, пока ели, успел ее разглядеть. Ладная девка и знает, что ладная: все, что надо, на месте, брючки легкие, летние, розового цвета, сидят, как целлофан на сосиске, и почти так же просвечивают. Блондинка, а глаза черные, умные, верхняя губа вздернута, словно целоваться собралась. В красавицы не зачислишь, но выбирать из мужиков может. Лет сколько? Вот тут вопрос: может, двадцать пять, а может, и тридцать, жизнь потрепала, этого не спрячешь…

– Стасик, а ты не шофер?

– Механизатор.

– Жаль. А, Алла Константиновна? Такой хороший мальчик, а не шофер.

– Шофером тоже могу, полтора года работал. Но не здесь.

– А где?

– В Читинской области.

– Это далеко, – огорчилась симпатичная Марина, – это нам не годится. Алла Константиновна, годится тебе Читинская область?

Подруга что-то бормотнула, послушно и вяло подыграв, и Марина с удовольствием развела руками:

– Вот видишь, Стасик, Алле Константиновне Читинская область не годится. Алле Константиновне годится Сухуми. На крайний случай, Сочи. Туда, случайно, не собираешься?

– Да пока что не зовут.

Сентябрь кончался, он был в этом году довольно теплым, но пасмурным, вот и сейчас за станцией, за путями, пустырем и лесом, похоже, набирал силенки дождь.

– Ночевать-то есть где? – спросил Батраков просто из сочувствия.

– Эта проблема у нас с Аллой Константиновной еще не решена, – без выражения отозвалась Марина.

Батраков помедлил. Но и девки медлили. И от этой дыры в разговоре вопрос получился как бы и не вопросом, а предложением. Выходило, что не девкам, а Батракову, мужчине, эту проблему положено решать. Мог бы, конечно, и отвертеться, увести разговор на другое, но жалко стало девок, бездомных и безденежных. Он знал этот городишко, маленький и грязный, – ну где им тут искать крышу на ночь, какому случайному мужику (чем – понятно) за ночлег платить?

– В Овражное еду, – сказал он, – не Сухуми, правда, но переночевать можно.

– А чего там, в Овражном? – с сомнением спросила Марина.

– Райцентр. Молокозавод строим. Полчаса поездом.

Та повернулась к подруге:

– Как, Алла Константиновна?

Алла Константиновна неожиданно прорезалась:

– А шоссе там есть?

– Как раз на шоссе и стоит. Можно на Курск, можно на Киев.

– Ну и нормально, – с готовностью подхватила Алла Константиновна, – чем здесь торчать…

Интонация у нее была просительная, что Марине, видимо, не понравилось.

– Все, едем. Овражное – звучит красиво, а Алла Константиновна у нас девушка романтическая, ей главное, чтобы красиво.

До поезда было часа полтора. Дождь и вправду пошел, они спрятались в вокзальчик, похожий на сарай, но с двумя колоннами у входа. Батраков взял три билета. Что дальше, загадывать не стал, он вообще не любил загадывать. Как будет, так и будет. Одному с двумя девками делать нечего, тем более Марина себе цену знает, сразу видно, а насчет себя Батраков не заблуждался. Урод, может и не урод, но планы лучше не строить. Давно еще, до армии, в училище механизации напросился провожать незнакомую девчонку с дискотеки. Она вроде бы и согласилась, но всю дорогу раздраженно топырила губы, а когда он у дома хотел ее поцеловать, отпихнула его и бросила со злобой: «Да твоей мордой только гвозди забивать!» Потом, конечно, случалось всякое, с бабами Батраков теленком не был, но и фразу ту грубую не забывал…

В вокзальчике девки устроились на длинной лавке у стены, Батраков хотел сесть сбоку, но Марина подвинулась, оставив ему место в середке.

– Ну что, Алла Константиновна, – сказала она, – повезло нам со Стасиком?

– Повезло, – согласилась Алла Константиновна и покраснела.

Батраков все не мог привыкнуть, что он Стасик. Так его никогда не звали. В детстве был Славка, в школе в училище Батрак, в армии Батраков, после армии опять Батраков. И когда случалось думать о себе, даже в мыслях называл себя – Батраков. А теперь, выходит, перекрестили. Но не вылезать же с такой мелочью! Стасик, так Стасик.

Он спросил девок, откуда они. Марина ответила уклончиво – из-под Брянска. Уточнять Батраков не стал, но Марина, видно, сама устыдилась ненужной скрытности и начала объяснять:

– У нас там рабочий поселок, три тысячи народу, в общем-то деревня. Жить можно, но не Москва. Вот мы с Аллой Константиновной и намылились на майские праздники в Москву. Так до сих пор и празднуем.

Что ж, подумал Батраков, и так бывает, понять можно. Он сам рос в поселке, сперва любил его, потом возненавидел, бежал с другом в Тулу, в училище, начинать новую жизнь, а после оказалось, что новая жизнь всего лишь долгая увольнительная от старой, цветной лоскут, вшитый между двумя ее кусками. Училище, армия, три последующих, уже вольных года в Забайкалье, стройка под Минском, а кончилось тем же поселком, который собирался забыть навек, тем же кровом, под который сам себе клялся не возвращаться, материнским домом, до отвращения не своим. Всяко бывает…

– Родные не беспокоятся?

– Кому мы нужны? – сказала Марина.

В Овражном Батраков сразу пошел в общагу, девки со своими торбочками остались на ступеньках. Общага была хорошая, квартирного типа, два подъезда в пятиэтажке. Дежурила Люба, тетка за пятьдесят, въедливая, но не злая: обмануть ее было трудно, но уговорить можно.

– Люба, – попросил Батраков, – устрой двоих на ночь.

Люба вытянула шею к окну. Девки сидели как раз под лампочкой.

– К тебе, что ли?

– Зачем ко мне… Где место есть.

– Все равно у тебя окажутся, только лишние постели мять… Ладно, бери к себе. Но если что, гляди – я ничего не видала.

Батраков квартировал в двухкомнатной, на пять коек.

Но вот уже неделю квартира пустовала, парни принимали оборудование, ожидались дня через два. Девки свое дело знали: прокрались на третий этаж, как индейцы, ни скрипа, ни шороха. Просить у Любы чистые постели он не стал, и так спасибо, что пустила. Начал перед девками извиняться – только ладошками замахали, делов, мол. Марина тут же проявила находчивость: перевернула простыни, пододеяльник наизнанку, наволочки наизнанку… Алла Константиновна тоже даром не сидела, нашла веник и не быстро, но старательно подмела пол. Марина вызвалась постирать, но для первого раза это было бы слишком. Да и что стирать, почти все чистое. С этим у Батракова затруднений никогда не было, привык и умел, еще с училища.

Он поставил чайник. Девки тем временем попросились помыться, то есть просилась Марина, а Алла Константиновна краснела и отводила взгляд. Мылись они весело, с визгом, дверь в ванную прикрыли неплотно, щель в три пальца словно бы приглашала заглянуть. Но Батраков пользоваться случаем не стал, вышло бы некрасиво, будто плату взимает за ночлег.

Из ванной Марина вышла в легком, совсем уже летнем сарафанчике, Алла Константиновна в том, в чем и прежде была, видно, лишних вещей с собой не брали. А осенью как же, подумал Батраков, на что рассчитывают?

Гостьи легли в комнате попросторней, Батраков в другой. Вежливо пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись.

Спать он не стал, после крепкого чая не хотелось, да и подозрение было, что не придется. И в самом деле не пришлось.

Девки в соседней комнате шептались, пересмеивались: похоже, и Алла Константиновна умела смеяться. Потом зашлепали шаги, вошла Марина.

– Не спишь? – Она стояла у двери в ночной рубашке.

– Да нет.

– Вот и я чего-то. – Она подошла к постели и села на край. – Много тебе с нами хлопот?

– Разве это хлопоты!

– Сам виноват, напросился. Хороший мальчик, а хорошим трудно жить.

Батраков хотел возразить, но не успел: жесткая нежная ладонь уже гладила его по лицу. Прочее произошло само собой: зажмурясь, ткнулся губами в ласковые пальцы, руки потянулись к женщине, под рубашку, в тепло – и тут же, одним движением скинув ночнуху, Марина нырнула под одеяло. Грудь у груди, пальцы, причитания, стоны, жадность и дрожь ее вздернутой губы… Бог ты мой, бывает же так!

– Хорошо тебе? – ее голос.

– А то не видишь…

– И мне…

Она снова потянулась к нему, и на этот раз было еще лучше.

– Я уж спать собралась, – сказала она, – Алла Константиновна не велела. Иди, говорит, а то будет нехорошо.

– Почему нехорошо?

– А это она не объясняет, – Марина засмеялась. – она только команды дает.

– Подруга твоя?

– Самая закадыка. Надежная и верная, вроде тебя. Видишь, какая я: сама плохая, а люблю хороших. – она усмехнулась.

– Почему это ты плохая? – Он не то, чтобы протестовал, просто спрашивал.

– Потому что сама навязалась! – прошипела она и прижалась к нему небольшими мягкими грудями.

Спорить Батраков не стал, но и поверить не поверил. Ему, конечно, хотелось знать про нее побольше, но самое главное он и так знал. С плохими так здорово не бывает. Плохой другого человека так никогда не поймет…

Вообще-то Батраков в людях разбирался так себе, знал это за собой и на всякий случаи обычно бывал осторожен: не раз и не два напарывался, пока не привык, что собственным начальным оценкам доверять нельзя… Но сейчас осторожности не было – была лишь неутоляемая мужская тоска по женщине, лежащей рядом, и горячая солоноватая жалость к родному бедному телу, к торбочке, к сарафанчику, к свалившейся на пол мятой ночнухе, к губке, вздернутой будто для поцелуя, к постельной умелости и покорности, к готовности ему, сегодня лишь встреченному, охотно и щедро служить. Мотается по свету в своих розовых тонких брючатах, ну, а осень – тогда как?

– Ну, а осень? – спросил Батраков. – Тогда как?

Она неопределенно шевельнула теплым плечом.

– Планы есть?

Подумала немного.

– У Аллы Константиновны бабка в Курской области.

– Ну и что?

– У них там сахарный завод, наверное, можно устроиться.

– У тебя какая специальность?

Ответила, но не сразу:

– Вообще-то поваром работала…

– А там кем рассчитываешь?

– Как получится.

– А чего ты зимой наденешь?

Поколебавшись, она сказала:

– У нас знакомый есть под Сухуми… у Аллы Константиновны. Свой дом, сад. Ну, и насчет работы может похлопотать.

– Он ей это обещал?

– Не обещал, но…

– Да, – сказал Батраков, – один план лучше другого… У самой-то родные есть?

И вновь пауза.

– Есть. Но можно считать, что нету.

– Ладно, – сказал Батраков, – прорвемся… Значит, так. Курская бабка, сухумский знакомый – это все одно воображение. Короче – оставайся со мной.

– А я не с тобой, что ли? – шевельнула она губами и опять пошел разговор кожи с кожей, сладкий полет двух вмятых друг в друга тел…

Батраков отрезвел и заметил, что начало светлеть. Часа четыре, наверное.

– Так остаешься? – проговорил он безразличию, как о деле решенном и потому маловажном.

Но полет уже кончился, они вернулись, лежали теперь порознь, и она поинтересовалась с легкой настороженностью:

– А зачем это тебе?

– Значит, надо. – Он хотел сказать, что жалеет ее и любит, но чувствительные слова с языка не шли, и он объяснил, как получилось: – Такой бабы, как ты, у меня никогда не было.

– А много у тебя их было?

– Все мои, – в тон подначке ответил он. Но, убоявшись, что разговор сползет в шутейную болтовню, уточнил серьезно: – С десяток было.

– Богатый, – незло усмехнулась она.

Вроде бы, и ее полагалось спросить про то же, но Батраков не стал. Не хотел ничего знать – не боялся, просто нужды не было. Если жизнь вдвоем получится, пускай начнется с нуля, с сегодняшнего дня.

– А хороших сколько? – это уже без усмешки.

– По-своему, все ничего, – сказал он, – но по-настоящему – одна.

– Где же она?

– Умерла. Замерзла. Там, в Читинской области, как раз когда я шоферил.

Марина приподнялась на локте:

– Это как же?

– Пила она. При мне держалась, не давал. А тут уехал на два дня, она и отвела душу. В своем дворе замерзла, десять шагов до двери. Приехал утром, а она…

– С чего пила-то?

– Не знаю. Она на восемь лет старше была, мне уже пьющей досталась… Ты-то не пьешь?

Она ответила шуткой, видно, уже привычной:

– Мы с Аллой Константиновной как солдаты – не напрашиваемся, но и не отказываемся.

– Теперь будешь отказываться, – не жестко, но твердо пообещал Батраков. И смягчил: – Ее потерял – тебя не потеряю.

Он понимал, что берет лишнее, что никаких прав на Марину у него пока что нет, может, никогда и не будет. Но об этой вещи хотел договориться сразу. Потому что самое жуткое, что он в своей жизни видел, было обнаженное стылое тело любимой женщины, никак не желающей оживать…

– Ты же меня не знаешь, – необидно укорила она.

– Что надо, знаю.

– Стасик, – сказала она. Вздохнула и повторила: – Стасик.

На сей раз это ему не понравилось.

– Батраков моя фамилия, шесть специальностей, четыре сотни в месяц. Понадобится, могу и больше.

– А зачем тебе столько?

– Чтобы жить.

– Со мной, что ли?

– Наконец-то догадалась.

Марина полезла ласкаться:

– Вот дурачок! Замуж, что ли, зовешь?

Батракову бабские фортели надоели, и он сказал:

– Значит, так, пойдешь или нет?

– Да, конечно, пойду, – отозвалась Марина, – думаешь, таких дурачков много? Да я за тобой куда хошь пойду. Только не выгоняй до марта, дай перезимовать.

– Перезимуешь, – пообещал Батраков и решил: – Завтра у меня тут дела, послезавтра тоже. А в пятницу поедем домой.

– Куда – домой?

– Где теперь твой дом?

– Где мужик.

– Наконец-то стала соображать, – похвалил он и улыбнулся, – давай и дальше так.

– У меня ж ни паспорта, ни трудовой…

– Это не проблема. И вообще запомни – больше у нас с тобой проблем нет.

Это он, конечно, погорячился – проблемы были, много проблем. В том числе и одна, им упущенная.

– А как же с Аллой Константиновной? – спросила Марина.

Он растерялся, но потом вспомнил:

– Так она же вроде к бабке собиралась.

– Она же со мной собиралась… Видишь, как некрасиво: гуляли вместе, а как мужик порядочный, так мне.

– Ну и она найдет. – предположил Батраков без большой уверенности.

– Где найдет! – отмахнулась Марина. – Стасики стаями не ходят.

Батраков развел руками:

– А чего же делать? Мусульманства у нас на любимой родине нет.

– Единственная моя настоящая подруга.

– Ну хочешь, я ей скажу?

– Не надо. Сама.

Она накинула ночнуху и пошла в соседнюю комнату. Не возвращалась долго, видно, проблема оказалась не из простых. Но Батраков о ней не думал, ему, как быстро выяснилось, и своих проблем хватало.

Самая первая – в пятницу предстояло везти Марину домой, а дома у Батракова, по сути, не было. Дом записан на мать, и хозяйка – мать. Конечно, и у него права есть, но не судиться же. Когда-то он мать очень любил, и отца любил, и дом, еще тот, старый, кособокий, но от этого тем более родной, с чуланом и низким чердаком, по которому можно было только ползать, даже ему, тогда семилетнему, негде было подняться в рост. Жили хорошо и весело, ходили с отцом по грибы, держали умную и хитрую дворнягу. Стасиком он никогда не был, а вот Славиком был – именно в те времена…

Потом отец уехал на полгода, с весны до зимы, вернулся гордый, с деньгами. Через неделю пришли плотники, двое, и вместе с отцом стали рядом с домом строить новый. Работали быстро, с каждым днем наращивая сруб. И мать помогала, и он, Славик, паклю подавал.

Тогда он не понял, почему все разом вдруг взорвалось и развалилось, потом уж объяснили добрые люди. А запомнилось – ночь, густой, злобный крик отца, звон, стук двери, странный, шепотом, вопль матери… Вроде утихло, и он уснул. Утром спросил, где мать. Отец сказал, что уехала в гости, а на сколько, будет видно.

Мать гостила долго, года четыре. Сперва изредка наведывалась, ловила у школы, целовала, кормила вкусным, но с собой не звала. Потом приехала толстая, сказала, что все лето будет занята. И больше не приезжала.

Дом отец все же достроил. Но жизнь не заладилась. Снова жениться он не хотел, а временные мачехи не задерживались. Когда Батракову было двенадцать, отец разбился – не удержал самосвал на скользкой февральской шоссейке.

Через неделю после похорон приехала мать. Соседки встретили ее жестко, бегали в собес, подучивали мальчишку, где и что говорить. Но оказалось, мать с отцом не разводилась, с новым своим жила без записи, так что домой вернулась вполне законно. Батраков, тогда уже не Славик, а Батрак, уперся, на вопросы важных теток из собеса не отвечал, бормотал, что ничего не знает: тетки были чужие, а мать своя. Он спросил ее, где новый ребенок. Ответила, не повезло, родила слабенького, так и не выходила, слава богу, сказала, ты есть, ласточка мой, Славик, сыночек. Он был рад, что мать вернулась, что соседки больше не будут хозяйничать в доме и жалеть.

Но вскоре оказалось, что пять лет слишком большой срок – оба отвыкли. Мать кормила куда вкусней, зато при отце была воля, а мать все допытывалась, куда, да с кем, да зачем, командовала, с кем дружить, с кем нет. Отец не ругал за рваное, вдвоем зашивали кое-как да еще смеялись. Мать же кричала, что она деньги не ворует и миллионов у нее нет, лезла драться. В отместку Батрак злобно ощетинился против первого же отчима. Мать пошла на принцип, но тут уже соседки горой встали за бедного сироту. Когда убегал в училище, была даже мстительная идея поджечь дом – слава богу, рука не поднялась. С годами и долгими отлучками все кое-как утряслось, но и по сию пору жили напряженно. И везти Марину к матери не хотелось. Однако иной возможности пока что не было…

Она пришла от Аллы Константиновны понурая. Батраков не спал, ждал.

– Переживает девушка, – сказала Марина.

– А чего говорит?

– Ничего не говорит. Плачет. – Помолчала, повздыхала и спросила негромко: – Не устал?

– Да нет… С чего?

– Пойди, успокой.

Батраков удивился:

– А как я ее успокою?

Она хмыкнула с досадой:

– Не знаешь, как баб успокаивают?

Он растерялся.

– Ну, иди, говорю. Иди! Я же ее лучше знаю.

Батраков прошел в соседнюю комнату. Алла Константиновна лежала, укрывшись с головой. Он осторожно откинул угол одеяла.

– Ну что ты? – сказал он и сел на край койки. – Подумаешь… – Погладил по щеке, щека была мокрая. – Да ладно, – уговаривал он, – брось…

Она не ответила, но подвинулась в койке.

Успокаивать Аллу Константиновну оказалось легко. Едва дотронулся до нее, задрожала. И чуть не каждую минуту ее начинала бить та же стонущая, судорожная дрожь.

Бедная баба, думал он, бедная баба…

День спустя компания распалась: Алла Константиновна поехала автобусом в Курск, а невесту Батраков повез к себе. К матери. Для уверенности так про себя и думал: невесту везу.

Дорога была не длинная, километров полтораста, но с пересадкой полдня ушло. Уже на станции, когда вышли, невеста вдруг сказала:

– Постой.

– Чего?

– Дело одно.

– Ну? – приготовился слушать Батраков, и что-то в нем трепыхнулось: как ни гладко складывалось, а все-таки ждал неприятности.

– Да ничего страшного, – улыбнувшись, успокоила она. – Просто сказать хотела… В общем, я не Марина, а Татьяна, так и зови.

– Ладно, – согласился он, – а Марина зачем?

– Партизанская кличка, – усмехнулась она.

Он спросил не сразу:

– А Татьяна – это точно?

Она привстала на цыпочки, тронула губами его щеку:

– Дурачок, сейчас-то мне зачем тебя обманывать?

– Танюшка, значит, – попробовал он новое имя на слух, – Танюшка…

Ничего звучало, красиво. Не хуже прежнего.

Мать встретила сухо, но вежливо, – и на том спасибо. Только в дверях, прежде чем впустить, переспросила, будто проверила:

– Татьяна, значит?

– Татьяна, – поторопился Батраков.

– Гостья вроде бы и сама не немая, – даже не повернулась к нему мать, и невеста повторила:

– Татьяна.

Под прямым и долгим материным взглядом она сжалась и напряглась.

Мать соблюла все приличия, провела в комнату, усадила и, даже не спросив, голодны ли с дороги, пошла накрывать на стол. Татьяна сунулась было помочь, но тут уж материн характер проявился, бросила со смыслом:

– Ни к чему, в одном доме двум хозяйкам только тесно. Батраков тронул невесту за руку, успокаивая, но она, похоже, не обиделась, еще его утешила шепотом:

– Не переживай, мать – она мать и есть. Имеет право. Накормила мать хорошо и посуду выставила гостевую. Суп

ели молча, а за картошкой мать спросила:

– Ну, и кто же вы Станиславу будете? Сослуживица или как? И опять Батраков опередил Татьяну, но тут уж твердо:

– Невеста.

Мать как бы не слишком и удивилась:

– Невеста? Что ж, дело хорошее.

Неужели примет? – не верил Батраков.

Мать держалась так, будто и в самом деле приняла. К чаю варенье выставила в двух баночках, на выбор, потом допустила мыть посуду, за телевизором усадила рядом с собой. Перед сном поинтересовалась нейтрально:

– Вам как стелить-то? Отдельно, вместе?

– Отдельно, – быстро ответила Татьяна.

– Дело хозяйское, – сказала мать, понять ее можно было и так и эдак.

Как повернется дальше, Батраков не загадывал – ожидать можно было всего. Он и был готов ко всему.

Последние годы мать жила одна. Стройная, крепкая, густоволосая, она несла одиночество надменно, как дорогую шубу. Вечерами сидела у телевизора, усмехаясь и ничему не веря. Батраков кожей чувствовал, как копится в ней сухая жесткая злость. Бывали у них с матерью и примирения, разговоры. Но она тут же начинала учить и давить, он тут же упирался, и постепенно оба поняли, что лучше держаться на дистанции – спокойней.

Вот и теперь Батракова не слишком тревожило, как рассудит мать. Жизнь его, и важно, как рассудит он. А он свое решение уже принял…

Татьяне мать постелила на застекленной верандочке. Доставая белье, спросила походя:

– А вещи невесты где же?

– Там, – показала взглядом Татьяна и покраснела.

– Узелок, что ли?

– Сумка,

– Ну, ну, – сказала мать.

Утром она подала завтрак, сама же после прибрала, а потом обратилась к Татьяне:

– Ну вот что, гостья дорогая. Невесты, на зиму глядя, в летнем не ходят. Ничего против вас не имею, как хотите, так и живите. Только я не слепая. Какую Станислав невесту выберет, это его дело. А вот мне в моем доме такая невестка не нужна.

– Подожди на улице, – велел Батраков Татьяне и пошел собирать чемодан.

– Насовсем, что ли? – усмехнулась мать.

– Зачем насовсем, – отозвался Батраков, – у меня дом есть.

– Дурак ты, – сказала мать, – думаешь, ты ей нужен? Ей зимовать негде.

Батраков молча толкнул дверь. Спорить он не собирался – мать переговорит. А вот как ему жить, это уж его дело.

Что с Татьяной надежно только до весны, это он и сам понимал. Но весна когда еще! До тепла полгода, а то и больше, целая жизнь. А там видно будет. Полгода срок большой, а люди друг к другу быстро привыкают. Сам он, когда впервые у Галии остался, тоже думал – случай, на одну ночь, выпала возможность, чего не попользоваться. А вышло… Если бы не пила она, да ладно, пусть бы пила, но при нем… Обидно, что далеко, даже на могилу так просто не сгоняешь. Да и кладбище там – слабая, гнилая мерзлота, летом вовсе болото, рыжая грязь, а кругом, как жженые спички, выгоревший низкорослый ельник. Западней, говорят, красота, корабельные сосны, а на их участке природа попалась бедная. Что же поделать, красоты, как и колбасы, на всех не хватает. Зато народ подобрался хороший, и Галию, вон, встретил…

Батраков укладывал чемодан с легким сердцем, знал, что на улице не останется. И в самом деле, друг, школьный еще однокашник, пустил без проблем, поместив в чердачной комнатке с маленьким окном и широченной железной кроватью, неудобной для сна, но сильно располагавшей к любви: в древнем матраце пружины держались лишь по краям, весь центр был продавлен, и отодвинуться друг от друга не было никакой возможности – они с Танюшкой тут же скатывались в середку, как в овраг.

В этой комнатушке под крышей Батраков и узнал наконец правду.

Разговор зашел случайно и как бы об ином. С вечера посыпался дождь и дробил, не переставая, часа четыре. Они лежали в своей колдобине, тело к телу, радуясь, что под крышей и вдвоем.

– Где-то там сейчас Алла Константиновна? – вздохнула вдруг Татьяна.

– А разве не у бабки? – удивился Батраков.

Она только усмехнулась.

– Но она же к бабке поехала! – глупо настаивал Батраков, уж очень хотелось думать, что и невезучая Алла Константиновна сейчас в тепле, под крышей, что не вышвырнута в белый свет, как надоевший щенок, а пристроена в надежное место, к родному человеку, где в забота, и присмотр.

– Поехать-то поехала…

Фраза повисла, и Батраков понял, что по совести утешить себя нечем. Слаба, глупа, дотронешься – балдеет. Какой уж там присмотр. Такая девка себе не хозяйка.

– Кстати, ты зачем тогда меня к ней послала? – словно бы вспомнил Батраков – прежде спрашивать про это было неловко.

– Подруга все-таки, – сказала Татьяна, – хоть попрощались по-человечески.

– Давно с ней дружишь?

– Со школы, как на танцы стали ходить. С Аллой Константиновной не пропадешь, незаменимый человек для компании: молчит и со всем согласна.

– Это у вас с ней первая была гастроль?

Вопрос вырвался для самого неожиданно, для Татьяны, ему показалось, тоже. Но она запнулась на секунду, не больше.

– Какой там первая… Первая у нас была лет в семнадцать. – Помолчала, вздохнула и проговорила, словно подчиняясь неизбежному: – Видишь, не надо было тебе меня сюда везти. Мать-то твоя права: добра не будет.

Ее понурая уверенность Батракову не понравилась – то мать за него решала, теперь эта взялась. Он спросил холодновато:

– Так. Ну и по какой, любопытно, причине не будет добра?

Она почувствовала его раздражение и смягчила тон:

– Ну, так мне кажется.

– А кажется-то – почему?

Татьяна подняла глаза:

– Понимаешь, я не хочу тебе врать.

– Ну и не ври.

– И чтоб мучился ты, не хочу. Я ведь баба грешная. Так что, если чего неприятно знать, лучше не спрашивай.

– Делов-то, – ответил Батраков, – а кто нынче святой? Ты много святых встречала?

– Вот ты, – сказала она и засмеялась, – да еще Алла Константиновна.

– Видишь, – поддержал он ее веселость своей, – такая страна здоровая, а святых только двое, остальные грешники. Короче, давай так: в субботу едем к тебе.

– Зачем? – встревожилась она.

– За паспортом, за трудовой.

– А паспорт на что?

– Кто же без паспорта распишет?

На этот раз Татьяна молчала долго. Потом спросила – голос был усталый:

– Тебе плохо со мной?

– Хорошо, – ответил он, удивляясь вопросу.

– А тогда чего еще надо? Что я, не твоя?

– Моя, – согласился он без особой уверенности.

– Вот и пользуйся, раз твоя. Чего еще надо?

Батраков объяснил:

– Я ж тебя люблю.

– Ну и я тебя. И слава богу. Чего на лишние хлопоты напрашиваться?

– Эти хлопоты не лишние, – твердо возразил он.

– Стасик, – сказала она с досадой, – хороший ты парень. Ты хороший, а я нет. Ну какая я тебе жена? Я плечевая. Искательница приключений. Дальний бой.

Этого он не понял:

– Какой еще дальний бой?

– Ну, говорят так. Дальнобойщица, дальний бой. Бабы, которые ездят на попутных. С шоферами дальних перевозок. Путешествуют. Вот как мы с Аллой Константиновной.

– Ну и что? – сказал Батраков. Его эта новость не слишком тронула. Может, потому, что, по сути, и новостью не была: не дурак же, догадывался о чем-то близком, не так уж и трудно было догадаться.

– Как – что? – слегка растерялась Татьяна.

– Так. Ну, ездила и ездила. То была одна жизнь, а теперь другая.

– А люди узнают, мать твоя узнает? – пыталась держаться за свое Татьяна, и это было совсем уж беспомощно. Кто станет узнавать, какие люди, кому они с Танюшкой нужны? Ее растерянность вызывала жалость и нежность, в эту минуту Батраков чувствовал себя с ней сильным, умным и ответственным, на все сто мужиком. И он не стал спорить, доказывать, он просто ладонью остановил фразу на ее губах и всем, чем мог, потянулся к послушному, отзывчивому, любимому телу…

Потом сказал, как о решенном:

– Значит, в субботу едем.

– Нельзя, – грустно улыбнулась она.

– Почему?

– Все равно нас с тобой не распишут.

– Как так не распишут? – возмутился он.

– Замужем я. – Помедлила и выговорила самое трудное: – И дочь есть. Шесть лет. Небось уже в нулевку ходит.

Тут уж растерялся Батраков:

– Постой… Но если семья, как же ты уехала?

– Уехала, – вздохнула она.

– А муж чего?

– Откуда же я знаю, чего? Я ж его с тех пор не видела. Уехала, и с концами… Нельзя мне туда, понимаешь?

Он ничего не понимал.

– Дочка, значит, – тупо сказал Батраков. – А зовут как?

– Аленка.

– Дочке нужна мать, – изрек он невпопад и сам почувствовал, как по-дурацки прозвучала эта сто раз слышанная, правильная, будто таблица умножения, фраза.