Текст книги "Володька-Освод"

Автор книги: Леонид Шорохов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

– Суши весла! Приехали.

– Зацеп вроде, – глухо донеслось от берега. – Видно, на корягу нанесло.

Володька в сердцах трахнул ладонью по воде:

– Эх, жизнь, будь ты неладна! Как не повезет, так не повезет.

Дело поворачивалось плохо. Второй замет считай, пропал. Времени и без того оставалось в обрез, а тут еще неизвестно, что там на дне, и сильный ли зацеп? Хорошо, если удастся, оттащив сеть выше по течению, сдернуть ее с подводного крюка, а как нет? Что тогда? Снасть на реке не бросишь; пока не высвободишь сеть, нечего и думать о возвращении домой.

Володька глянул на часы. Мать честная, начало четвертого, а сколько еще провозиться придется, неизвестно. И главное, вот-вот светать начнет, не хватало только вляпаться в новую беду. Небось молодой Иван только и ждет такого подарка.

Володька поднял голову, всматриваясь. Кругом заметно посветлело. Шурьяк всполошился в своей лодчонке.

– Брось сеть! – прорычал Володька. – Чего тянешь ее, как дурак? Только крепче сядет! Заведи конец на берег, завяжи за камыш и дуй сюда! Понял?!

Сашка пробурчал из темноты что-то нечленораздельное. Время тянулось нестерпимо медленно, пока наконец из серой мути не вынырнула его посудина.

– За смертью тебя посылать! – ругнул родственника Сагин. – Время уже сколько?! Сам не сообразишь быстрей поворачиваться?

Сашка виновато опустил голову.

– Да это, я…

– Ладно! – оборвал его Володька. – Потом доскажешь! Лезь ко мне.

Они отцепили сеть от глиссера, привязали конец ее к шурьяковой лодке и на самом малом ходу пошли к месту зацепа.

Володька багром полез в воду, поймал притопленный зацепом поплавковый шнур сети и попробовал потянуть его на себя. Шнур поволок его вниз, как хорошая стальная пружина, и Володька понял, что сеть села на корягу намертво. Подрабатывая мотором, он попробовал пройти вверх по течению. И тут сеть не поддалась. Капрон запел и остановил глиссер. Сашка кряхтя удерживал багор.

Они безуспешно возились около сети уже добрых полчаса и так увлеклись, что совсем не услышали негромкого чавканья чужого мотора. Луч карманного фонаря ударил в них с расстояния трех метров.

«Влипли!» – только и успел подумать Володька.

19

Из чернильной тьмы донесся звонкий, насмешливый голос, от которого у Володьки знакомо заломило в висках.

– Ну что, помочь? А то, я вижу, вдвоем не справляетесь.

Шурьяк икнул и прикрыл лицо ладонью. Володька выпрямился и отпустил сеть. Он мучительно старался разглядеть, есть ли еще кто-нибудь, кроме молодого Ивана, в подкравшейся к ним рыбохрановской моторке.

Что дело их швах, он сообразил сразу, теперь все дальнейшее решало огромной важности обстоятельство: один инспектор в лодке или не один? Прошлые разы Иван действовал кучей, на пару со старым инспектором и добровольными помощниками из общества рыбаков. Ну, а сегодня? Если и нынче лейтенант не один, то незачем и барахтаться: ночь, сети, мешки с рыбой, государственная моторка, ничего лучшего для себя преследователь не мог бы и придумать.

Тоска затуманила Володькину голову. Следствие, суд, конфискация имущества, тюряга – ясно, что срок припаяют на полную катушку, все пойдет прахом, и работа, и должность, и достаток в доме, и, может, самый дом, и семья, и барахло, и машина, и все труды его тяжкие и нетяжкие – все ухнет, как в прорву, в загребущие чужие лапы, стоит только коготку увязнуть, а там всей птичке конец. Ну а если инспектор, на Володькино счастье, один? Что тогда? Ну, если один, тогда… Сагин заслонил глаза ладонью.

– Гаси свет, служба. И так все разглядел!

Инспектор засмеялся.

– Это верно, граждане хапуги. Закон и в темноте далеко видит!

Он легко подвел свой катер к Володькиному глиссеру и обмотал носовую цепь вокруг сагинской банки. Фонарь погас. Володька зажмурился, торопясь быстрей привыкнуть к темноте.

Молодой Иван встал, надвинул на лоб форменную фуражку и, не торопясь, ступил на борт схваченной на ночном грабеже разбойничьей посудины.

– Иван Сергеевич Никитин, – по форме представился он пойманным браконьерам и вежливо приложил ладонь к козырьку черной фуражки.

Инспектор был счастлив. Опять подлые грабители попались в его руки со всем букетом неопровержимых доказательств своего разбойного промысла.

Закон и справедливость были бы пустым набором слов, не осуществляйся они на деле с такой железной неизбежностью. Инспектор скользнул глазами по мокрым, туго набитым мешкам. Сволочи, – там наверняка полно самок с икрой! Ведь какие убытки нанесены природе двумя шакалами, по ошибке получившими при рождении человеческое обличье. Тысячи жизней, еще не рожденных, еще не проявивших себя в этом мире ни движением могучих плавников, ни веселым прыжком поверх родной стихии, многие тысячи жизней были беспощадно оборваны, убиты, задушены в вонючей тесноте воровских мешков.

Струи теплой воды мирно обтекали лодку палачей. Лягушки глухо квакали на Волчьем острове, чуть виднелись звезды, и Никитин Иван ожесточился сердцем к разрушителям жизни, попавшим в его законную власть.

– Вы задержаны, – сказал он. – А также и катер, и рыба, и орудия незаконного лова. Сейчас поедем прямо в прокуратуру. Пора очистить Акдарью от воров.

Володька открыл остро заблестевшие в темноте глаза. Легкий утренний ветерок разогнал остатки туч. Начало светать.

– Пора очистить, пора очистить… – неотвязно бились в его голове последние Ивановы слова. – Пора…

Инспектор был один!

Сердце Сагина испуганно и больно толкнулось в груди; предчувствие неизбежного разлилось бледностью по щекам, но Володька жестко стиснул закаменевшие челюсти. Жизнь Ивана дороже сазаньей, что ли?

– Заводите мотор, – приказал лейтенант примолкшим браконьерам.

Володька прищурил глаза. Радужные круги от нестерпимого инспекторова фонаря совсем прошли. Теперь он видел не хуже, чем днем. Легкий холодок незаметно нарастал внутри Володькиного желудка.

Сашка заканючил от мешков с рыбой:

– Да ладно, да чего там! Что ты на нас взъелся? Возьми, сколько положено, да отстань! Сам живешь, и другим дай жить.

Инспектор обрезал его, как ножом:

– Не дам!

Володька только усмехнулся. Ну шурьяк, ну мыло, нашел кого уламывать. Нет, с молодым Иваном пустая болтовня ни к чему. У него не выпросишь. С ним надо капитально решать.

Сагин не спеша наклонился к алюминиевому борту. Там, под выгибом металлического профиля, было пристегнуто двумя пружинистыми лапами короткое алюминиевое весло. За последний год и попользоваться им ни разу не пришлось – слава богу, мотор работал, как часы, а вот сегодня пришло, видно, его время.

Одним движением Володька вывернул весло из лап и, распрямившись, с ходу рубанул им вперед, целясь инспектору в голову. Катер от резкого движения качнулся под ногами, и лопасть весла, скользнув по щеке, разорвала Иваново ухо.

В следующую минуту в пляшущем глиссере завязалась смертельная схватка. Володька, ухватив пятерней молодого Ивана за грудки, рубил его ребром весла, стараясь угодить по голове. Не давали толком попасть разделявшая его с инспектором банка да вскинутые вверх руки лейтенанта, отбивавшие весло.

Сашка, ошалевший от неожиданного поворота дела, сунулся в середину. Пытаясь помочь Сагину, он схватил инспектора за руку, но споткнулся о рыбий мешок и неожиданно втиснулся между Иваном и Володькой.

Дико хекнув, Володька рубанул в мелькнувшее перед ним лицо. Сашка взвыл страшным голосом. Этот удар достался ему. Инспектор наконец вырвался из Володькиного захвата и, поймав Сашку за полосатую тельняшку, закрылся им от смертельной лопасти. Затрещала материя. Сашка изо всех сил рвался из инспекторовых рук, а Володька, бешено стиснув зубы и остекленев взглядом, рубил и рубил ребром весла мечущееся перед ним человеческое мясо. После каждого удара дурным голосом ревел очумевший от боли шурьяк:

– Ой, не надо! Ой, не бей! Ой, Володечка, не убивай! Ой, больно!

Наконец Сашка взвыл уж совсем смертным воплем и рванулся так, что тельняшка не выдержала и с хрустом разорвалась до пояса. Сашка полетел на дно катера, инспектор за борт. Володька кинулся к воде и успел еще раз достать молодого Ивана веслом, прежде чем тот нырнул.

В корме глиссера, обхватив руками голову и захлебываясь слезами, причитал Сашка:

– Ой, убил! Ой, мамочка родная, ой, насмерть убил!

Он провел ладонями по растерзанной физиономии и, поднеся к глазам окровавленные руки, заорал на половину реки:

– Кровь же, кровь! Гляди, свояк, гляди, кровь!

Сашка совал под нос Володьке мокрые красные ладони:

– За что же ты меня так, братка?! Ведь убил!

– Заткнись, дурак! – бешено оттолкнул его Володька. Он напряженно вглядывался в забортную воду.

– Уйдет, уйдет, – пугливо отдавалось в сагинском мозгу.

В десяти метрах от катера вынырнула из воды черная тень. Тяжелыми, размашистыми саженками инспектор медленно плыл вниз по течению. Видно было, как трудно ему держаться на воде.

– Врешь, не уйдешь! – плеснулась внутри Володьки сумасшедшая радость. Он кинулся к штурвалу и включил двигатель. Рев мотора громом прокатился по сонной воде. Потревоженные внезапным шумом, притихли лягушки. Володька развернул катер чуть ли не на месте. Глиссер, словно норовистый конь, встал на дыбы и прыгнул вперед. Охающий Сашка едва не выпал за борт.

Володька нацелил широкий, плоский нос катера в прыгающий на волне живой мячик. Инспектор, заслышав нарастающий рев мотора, попытался было повернуть в сторону, но в этот момент тяжелая, длинная туша глиссера накрыла его.

Ах-х-х-х!!!

Штурвал катера дернулся в Володькиных руках. Глиссер на секунду приостановился. Рев мотора из басовито-звонкого перешел в натужный и мучительный. Слышно было, как туго, с усилием проворачивающийся винт рубит под водой неподатливую, тягучую массу.

Несколько мгновений продолжался утробный, низкий вой двигателя. Но вот вода позади катера забурлила, и на поверхность стали вылетать выброшенные могучим усилием вращающихся ножевых лопастей лохмотья измочаленных тряпок и кровавые хлопья пены. Вода за кормой густо порозовела. Освобожденный из страшного плена винт разом набрал полные обороты. Движок завизжал, и катер рванулся вперед.

Сашка, зачарованно глядевший на клочья человеческого мяса, всплывающие в метре от носа катера, ахнул и на четвереньках пополз вдоль борта.

Володька заложил широкий круг по реке и, сбавив обороты, подошел к месту злополучного зацепа сети. Он выключил двигатель, поймал багром треклятую сеть и несколькими ударами ножа перерезал ее по обе стороны зацепа. Двигаясь по шнуру, Сагин быстро выбрал береговую половину сети из воды, оторвал привязанный Сашкой конец от камышей и пошел по реке вслед за медленно плывущей по течению лодчонкой шурьяка. Вторая половина обрезанной им снасти была привязана к лодчонке.

Сагин покосился на шурьяка. Тот сидел у мешков с рыбой и, обратив отрешенное лицо в сторону, угрюмо молчал. Молчал и Володька. Он не стал тревожить Сашку. Первая в жизни «мокруха» всем трудно дается. У Володьки самого сейчас все внутри мелко дрожало. Пусть Сашка маленько оклемается, а тогда и поговорить можно.

Пока Сагин выбирал береговую половину сети, шурьякова лодчонка далеко ушла вниз по течению. Догонять пришлось минут пяток. Наконец догнали.

Володька привязал к глиссеру Сашкино корыто и начал выбирать сеть. Та шла из воды тяжело. Володька ругнулся:

– Да что там, рыбы полно, что ли? Вот не ко времени.

В глубине его мозга мелькнула было страшная догадка, руки на долю секунды ослабли, но Сагин переборол себя. Это было бы уж совсем… Отогнав ненужную мысль, он с удвоенной энергией взялся за сеть. Сашка сидел рядом, остолбеневший.

– Спишь, что ли, – грубо окрикнул его Володька. – Помог бы хоть!

Сашка оборотил в его сторону измученное, оторопелое лицо. Володька глянул на шурьяка и с досадой отвернулся.

Сеть пошла легче. Легче, еще легче.

Сагина невольно отшатнуло от борта. Он не захотел даже и мысленно узнать то, что, застряв изломанными и вывернутыми руками в его удачливой капроновой ловушке, тихо покачивалось в трех метрах от борта. Отвернув голову и болезненно сморщившись, Володька на ощупь перерезал сеть. Последняя за сегодняшнюю ночь его добыча медленно отплыла от катера.

Скорчившийся у Володькиных ног Сашка хрипло завыл, не в силах отвести зачумленного взгляда от медленно погружающегося в воду разлохмаченного мяса.

Назад шли молча. Солнце уже поднялось над дальним горизонтом. Утренний воздух обвевал обветренные, опухшие лица.

Володька изредка косился на шурьяка. Тот сидел, обхватив руками изорванную в клочья тельняшку и смотрел прямо перед собой.

– Ты не трусь, Саня, – хрипло уронил Володька. – Просто случай такой вышел. Мы ведь не хотели, а по-другому нельзя было. Не мы его, так он нас. Опять же, место пустынное. Чужих глаз не случилось. День, два, сомики его и подберут.

Сашка болезненно вздрогнул.

– А ты не жалей его, Саня, не жалей, – мягко увещевал шурьяка Володька. – Ты вспомни, он нас жалел? Только и думал, как в землю зарыть. Помнишь, как повернул, мол, железом вас с реки выжгу! Так что сильно не болезнуй, не думай, – все забудется, вот увидишь. Пройдет время, и сам скажешь: «А и не было ничего».

Сашка, словно просыпаясь, поднял на родственника наполненные ужасом глаза. Губы его мелко дрожали. Володьке стало не по себе. Не в уме парень, опасливо подумал он. Как бы не наделал вгорячах чего. Надо бы присмотреть за ним. Чтоб с глаз ни на шаг.

Нос катера мягко заскользил по причальным доскам. Володька выключил движок.

– Все. Приехали. Выгружаемся.

Звук его голоса словно сорвал со стопора сжатую внутри Сашки пружину. В следующий момент притихший было шурьяк выскочил из катера и помчался по пирсу. Володька ошеломленно глядел ему вслед. Только и видно было, как ходят лопатки на полосатой спине. Прошло несколько секунд, прежде чем Сагин осознал всю опасность нелепого Сашкиного побега.

– Стой! – крикнул он.

Сашка за это время успел отмахать еще два десятка метров.

– Стой! – сипло прорычал Сагин. – Стой, говорю, кур-р-р-рва!

Сашка наддал быстрее. Володька бросился вслед за ним. Сашкиного побегушного запала и его проспиртованных легких хватило меньше, чем на сотню метров, последний отрезок дороги он ковылял уже трусцой, а подоспевший Володька перехватил шурьяка, перешедшего на спотыкливый шаг. Сагин обрушился на Сашку, как клин-баба на асфальт.

– Рр-р-раз!

Первый же удар положил Сашку на землю.

– На, гад! На, на! Сбежать вздумал! В «ментовку» полетел? Заложить собрался? Я тебе побегаю! На, на! Убью гада! Семь бед, один ответ!

Сашка только слабо вскрикивал под градом сыплющихся на него увесистых ударов. Исцарапанные руки пытались прикрыть побитую голову. Внезапно он замолчал и перестал сопротивляться. Руки его упали.

Володька невольно задержал в воздухе вскинутый кулак.

– Чего ты?

Сашка оборотил к нему залитое слезами и кровью за одну ночь бестелесно исхудавшее лицо:

– Во-ло-дя! Что ж мы с тобой наделали, братка? А-а-а? Ведь мы же че-ло-ве-ка сказ-ни-ли!!!

Сагин испуганно оглянулся, зажал ладонью слюнявый, плачущий рот.

– Тише! Тише, говорю!

Он ослабил ладонь и, близко глядя в прыгающие Сашкины глаза, с огромной силой убеждения проговорил:

– Не было этого! Понял? Все забудь. Все тебе спьяну приснилось и привиделось. Не было этого. Ничего не было.

Сашка, жалко искривись плачущим ртом, попытался заглянуть в лицо родственнику.

– Приснилось? – с сумасшедшей надеждой прошептал он. – Привиделось? Не было?

– Не было! – твердо ответил Володька, не отворачивая потного лица. – Ничего не было!

20

К восьми утра Сагин уже сидел в своем лакированном кабинете.

Раннее солнце заливало мир ласковым светом и теплотой. Хлопотливые воробьи чирикали под застрехой конторской крыши. Тишиной и спокойствием начинался новый день.

И только в Володькиной голове все еще продолжалась темная, кровавая ночь.

Во дворе посиживал на завалинке Сашка. Он уже трижды совался будто бы по делу в Володькин кабинет, и на третий раз Сагин не выдержал жалкого вида шурьяка.

– Катись на двор! Чего ты возле меня толчешься? Сядь на завалинку и носа на улицу не высовывай! Крутишься тут! Развесил сопли…

Такой жуткий страх плескался в Сашкиных глазах, такая виноватость струилась от всей его погнутой фигуры, что у Володьки вконец упало сердце. Продаст, гаденыш… Разом продаст. Все на морде написано. И надавить не успеют, как расколется.

Шурьяка следовало сбыть с рук немедленно. Убитый вид его неизбежно возбуждал самые тяжелые подозрения. Но удалить Сашку с глаз было не менее опасно, чем держать рядом. Никто не мог гарантировать, что так жидко обделавшийся ночью родственничек, оставшись без присмотра, не побежит с доносом. Страх мог толкнуть его на все что угодно. Приходилось держать Сашку около себя и нет-нет да внушать ему, что все случившееся ночью есть видимость и сон.

Шурьяк по закоренелой привычке хотел было прибегнуть к старинному средству, но Володька вырвал из его дрожащих пальцев бутылку.

– Нашел время! Капли чтоб во рту не было.

И так у этого осла в голове не шибко, а тут еще зальет водярой остатки опилок. А ну как ляпнет спьяну одно глупое словечко – и каюк! Да, жидок, жидок оказался на расправу, на суровое мужское дело самый, почитай, близкий человек. А вдруг не настиг бы он шурьяка? Куда бы тот побег? Ведь куда-то же он навострил лыжи? Вот и выходило, что в «ментовскую». Что ж после этого с ним делать?

Только одна и оставалась надежда, что инспектор не скоро всплывет, а к тому времени шурьяк либо окончательно успокоится, либо… Володька нахмурился.

Сагин завозился в мягком кресле. Никак не удавалось сесть поудобнее. Томили душу две незадачи, о которых Володька, как ни старался не думать, ничего не получалось. Он с тяжелым вздохом полез в карман, достал маленькое, круглое зеркальце. В мутном стекле отразились знакомые бачки. С левой стороны, пониже курчавой поросли, на самом видном месте щеки багрово выделялась большущая ссадина.

Нехорошо, в который уже раз подумал Володька, – кабы не эта чепуха, насколько бы проще было. Вот, скажем, у Сани вся морда побита. Так мог же шурьяк один ночью по реке прокатиться? Мог на воде кой с кем с глазу на глаз потолковать? А Сагин в это самое время, допустим, в конторе спал, а? Мог же?.. Мог, и еще как мог, будь у Володьки рожа чиста. Трудновато бы Сашке с «ментами» объясняться, окажись Сагинская физиономия наутро нетронутым пасхальным яичком. Нехорошо, снова вздохнул Володька, пряча зеркальце. Сосущая пустота возникла под ложечкой.

Все утро Сагин мыл глиссер. Он прошелся тряпкой по широким алюминиевым бокам катера, протер весло, продраил речным песком и смоченной в бензине ветошью сверкающий острыми ребрами желтый винт. Сагин поморщился, припомнив, как с хлюпом, завывая от натуги, ревел двигатель глиссера, когда ножевые лопасти винта рубили под водой кровавое месиво, бывшее за минуту перед тем человеком.

Потом Володька, скинув с себя замазанное кровью ночное тряпье, перевязал обрывком бечевы и, затолкав внутрь камень, забросил подальше от берега. Шурьяку он велел сделать то же самое и вымыться мылом с головы до пят.

И тут только обнаружилось то второе, что томило Сагина все утро. Володька кинулся к шурьяку с белыми от ярости глазами:

– Что ж ты сразу не сказал, гад?

Сашка боком полез в воду, прикрывая руками голову.

– Я ж сам не увидел сразу, – плачущим голосом оправдывался он. – Только сейчас заметил.

Володька схватился за голову и начал раскачиваться, как помешанный.

– А ну, покажи!

Так и есть, половины плеча и груди с левой стороны тельняшки недоставало. На всей Акдарье, да и во всем городе маячили только две полосатые форменки – одна на шурьяке, другая на Володьке. Краешек ее, в синюю и белую полоску, годами выглядывал из расстегнутого ворота сагинского кителя. Тельник сросся с Володькой, как кожа.

Хорошо, если злосчастная тряпка с морской зеброй лежит где-нибудь на глинистом дне Акдарьи, зацепившись за разлапистую корягу, и холодная донная вода заносит ее легким илом. Хорошо, коли так. А если не так? Если?.. Володька облился ледяным потом, представив себе закостенелую, мертво стиснутую руку утопленника с зажатым в посинелых пальцах ужасающим вещдоком. Куда сразу кинутся «опера», обнаружив улику? Ясно куда. Тут и думать незачем.

– А ведь на самом стрежне утоп Иван, – с отчаянием подумал Сагин. – Километр вниз и перекат. На середине течение здоровое. Вполне могло через полчаса вынести тело на меляк. И всегда рыбаков там полно. Самое любимое место удочников.

– Ой, ой, ой! – застонал он.

Теперь сыскарей можно было ждать в осводовском дворе в любую минуту. Тельник в руке, голова, порубленная винтом, обрывок сети, семи пядей во лбу иметь незачем, чтоб сделать безошибочный вывод. Сядут на хвост, рано или поздно раскрутят.

– Будь ты проклят, паразит. Без ножа зарезал.

Сашка поднял на него мокрое от страха лицо.

– Может, сквозануть куда? – жалко пролепетал он.

Володька махнул рукой.

– Придумал. Глупее не мог?

Не хватало только драпом открыто расписаться в содеянном. Оставалось лишь надеяться на фарт, на всегдашнюю свою удачу.

– Барахло все с себя утопи, – приказал он Сашке. – И от меня ни шагу!

И вот теперь шурьяк уныло слонялся по двору. Время тянулось тягуче и мучительно. Володька спалил за три часа чуть ли не пачку сигарет. Во рту стало, что у кота под хвостом.

В половине двенадцатого (Сагин машинально глянул на часы) зазвонил телефон. Володька вздрогнул. Словно током ударило в сердце. Не брать! Но не брать было страшно. Только взять казалось еще страшней. Пока Сагин колебался, телефон умолк. Володька обессиленно уронил протянутую было к аппарату руку.

Уф-ф! – выдохнул он. – Может, пронесет? Ведь сколько уже раз казалось, что все, кранты, жизнь кончена, но как-то обходилось, проносило беду стороной.

Еще через пять минут раздался новый звонок. Ватной рукой Володька взял трубку.

– Да, – прошептал он. – Сагин слушает.

На том конце провода молчали.

– Але, але! – разом вспотев, заторопился Володька. – Это кто говорит?

Короткие отбойные гудки пришлись как раз на середину его вопроса. Володька тихо охнул. Трубка выпала из руки. Мгновенным, безошибочным прозрением понял Сагин угрожающее значение молчаливого вызова.

– Проверяют, на месте ли, – сами собой выговорили пересохшие губы. – Сейчас приедут брать.

Оцепенев, смотрел Володька на слабо попискивающую трубку. Бежать, бежать, скорей бежать! – воспаленно билось в пылающем мозгу. Но все тело Володьки словно закаменело, он не мог пошевелить даже пальцем. Десяток решающих минут Сагин оставался недвижим. Из столбняка его вывел звук подъехавшей к осводовским воротам машины. Милицейский газик остановился у решетчатых ворот конторы. Сашка, сидевший на завалинке в двух шагах от ворот, замер. Из машины вылезли двое в штатском и уверенно направилась к калитке. Из «газика» вылез еще один человек, в милицейской форме. Сашка вскочил, затрясся и, заверещав как заяц, кинулся к калитке. Ужас, охвативший его при виде милицейской формы, оказался так велик, что Сашка не заметил тех, двоих, входящих на осводовский участок.

Оперативники, похоже, опешили не меньше Сашки, но в следующее мгновение Сашкины руки были с хрустом завернуты за спину, а глупый, пустой лоб его плотно припечатан к земле.

– Не я убил, не я убил! – истошно закричал Сашка, выливая в яростном вопле весь свой пережитый ужас. – Не я убил! Это все он, Володька! И веслом он бил, и винтом! Не я! Он меня заставил! Самого веслом порубил! Весло в сараюшке спрятал. Одежду свою утопил. Я вам все покажу! Я знаю где!

Страшные эти крики отшвырнули Сагина к окну. Волосы поднялись на его голове. Все. Конец, молнией мелькнуло в голове. Теперь не открутишься. Вышка.

Он еще успел услышать, как перешел в стон дикий Сашкин крик, видно, крепко завел за затылок шурьяку руку сидевший на нем милиционер, и в наступившей жуткой тишине легли, словно гвозди в Володькин гроб, простые и страшные слова:

– Дай браслеты, сержант. Точно! Вот она, тельняшка. Я же говорил, проверку с них надо начинать.

Тот, в форме, нагнувшись к машине, достал что-то блеснувшее и прошел в калитку.

Упоминание о тельняшке прострелило Володьку, как пуля. Словно с самого черного, илистого дна реки высунулась поверх воды распухшая рука с зажатым в скрюченных пальцах обрывком полосатой материи и через весь длинный дарьинский плес, и пристань, и ласковую прохладу кабинета потянулась к Володькиному горлу. Он схватился руками за шею, защищаясь от страшного видения. А со двора снова долетело спокойное:

– Смотрите, чтоб второй не ушел. Сержант, вы к окну, а я в дверь. Лейтенант около задержанного. Всем приготовить оружие.

Володьку отшатнуло от окошка. Все дальнейшее происходило с ним, как во сне. То, что он совершал в ближайшие секунды, уже не зависело от умственных усилий, безошибочный, изворотливейший инстинкт самосохранения повел его по самому краю разверзшейся у ног пропасти. Володька метнулся к шкафу. Выдернул из потая новенькую «тозовку» – мелкокалиберную винтовку-магазинку на три патрона – и бросился назад, к сейфу. Пачки с патронами хранились внутри. Но на ходу, в метре от окна, Сагин поймал краем глаза околыш милицейской фуражки, понял, что достать патроны не успеет. В следующее мгновение он бросился к другому окну на противоположной стене кабинета, распахнутому на полоску кукурузы, посаженную хозяйственным шурьяком.

Четыре сумасшедших биения сердца, и Володька, не потревожив на пути ни одного высокого зеленого будыля, оказался у края посадки. В пяти шагах от него вполоборота стоял оперативник с опущенным вниз пистолетом в руке, у его ног лежал одетый в железа шурьяк. За спиной опера светлел проем калитки.

Володька бросил косой взгляд в сторону покинутой им конторы. Милиционер в форме, вытянувшись гусаком, заглядывал в окно сагинского кабинета. Второго оперативника не было видно.

– Уже зашел в контору. У тебя есть еще десять секунд, – сказал кто-то чужой внутри Володькиного мозга. – Забор трехметровой высоты. Полезешь – сразу засекут. Выход есть только один. – Сагин перехватил винтовку двумя руками, за цевье и за ложу. Он глубоко вздохнул и на секунду замер. – Пошел! – последовала чужая команда.

Расстояние, отделявшее его от оперативника, Володька одолел так быстро, что даже привыкший к опасности, обученный рукопашному бою профессионал успел среагировать на возникшую угрозу только глазами. Зрачки его невольно дернулись в Володькину сторону, но мозг не успел отдать команды рукам.

Хх-ха!

Володька ударил стволом винтовки, как штыком. Из развороченной щеки хлынула кровь. Оперативник отлетел в сторону и освободил проход.

Прямо за калиткой, через узкую асфальтовую полоску, начинались знаменитые непросматриваемые и непроходимые акдарьинские тугаи. Пять секунд понадобилось сбитому с ног оперативнику, чтобы вскочить с земли и подбежать к решетчатым воротам, – эти пять секунд и спасли Сагину жизнь. Запоздалые хлопки пистолетных выстрелов только подстегнули его бег.

Акдарья и на этот раз выручила своего одичалого сына.

21

Через четыре часа из густой щетины береговых тугаев, напротив Волчьего острова, выглянуло воспаленное, настороженное лицо. Обычного пешего хода сюда было около двух часов, но Володька долго петлял по хитрой сети арыков, проток и камышей. Он запутывал след на тот вероятный случай, если опомнившиеся «опера» кинулись бы за ним с собакой. Всяко может быть. Лопухнулись раз, так это еще не значит, что будут и дальше. Береженого бог бережет. И Володька сделал не одну заячью петлю и выверт, прежде чем осмелился подобраться к заветному месту. Глаза его беспокойно ощупали окрестности реки.

Послеобеденная жара набрала полную силу. Казалось, самый воздух расплавился. Легкое, прозрачное марево дрожало над рекой, чуть колыхались, расплываясь в перегретом воздухе, низкие песчаные оконечности заросшего дикой джидой и камышами Волчьего острова.

Остров протянулся по реке на добрый километр. Верхний его конец, начинаясь пологой песчаной косой, через две сотни метров круто взмывал к небу. Тут, на песчаных буграх, росли, кроме джиды, несколько карагачей и хилых акаций, бог весть когда и кем посаженные. За ними шел почти сплошной, без просветов тугай, состоящий из густо переплетенных зарослей камыша, солодки, можжевельника, колючек и той же джиды. Нижний конец острова полого уходил в светлую акдарьинскую воду.

За ним-то как раз и начиналась знаменитая глубиной и рыбою Киярская яма.

Место было самое дикое. На острове обитали шакалы, а во времена незапамятные жил выводок волков, давших острову угрожающее название. Прошло время, волков перевели, но шакалы на острове еще водились.

Володька настороженно прислушался. Пара крякв поднялась с плеса за островом и со свистом прошла над Володькиной головой. Селезень резал воздух, косо завалив одно крыло, утка шла следом идеальной спаркой. На той стороне вовсю заливались лягушки.

Сагин до рези в глазах вгляделся в свое предполагаемое убежище. Исцарапанная колючками рука намертво сжала цевье бесполезной винтовки. Если считать напрямик через главное русло Акдарьи, то до острова была какая-то сотня метров. Володька с хлюпом выдохнул воздух. Вокруг него стояло нерушимое спокойствие.

Давай! – приказал он себе.

Володька перемахнул русло в считанные минуты. До острова он добрался уже безоружным. Сагин и сам не понял, как винтовка выскользнула из руки. Он достиг островных тугаев одним прыжком. Верхушки камышей на мгновение качнулись и снова замерли. Сагин углубился в заросли.

Хлюпали полные воды туфли, шуршал под ногами раскаленный песок, с мокрой одежды стекала вода, мгновенно выпиваемая солнцем, колючие ветки царапали руки и лезли в глаза. Сагин ни на что не обращал внимания. Скорее, скорее! – он торопился к хорошо известному ему заветному месту.

Крупная черная ящерица бросилась из-под ног. У Сагина на миг остановилось сердце. Он поднес было ладонь к побледневшим губам, но в следующую секунду мотнул головой и упрямо пошел вперед, продираясь сквозь густые колючие заросли.

Впереди засинел просвет. Володька отодвинул лезущую в лицо низкую ветку, шагнул вперед и огляделся.

Да, это было то самое место. Он стоял на краю маленькой песчаной проплешины. На другом краю голого островка торчал хилый стволик полузасохшего карагача.

Володька повел глазами налево от дерева. Там, разросшись в рост человека, высилась огромная камышовая кочка, рядом с ней – чуть поменьше размером. Володька подошел к кочкам и устало опустился на горячий песок. От одежды шел пар. Хорошо было бы хоть немного передохнуть. Он прислонился спиной к большой кочке и закрыл воспаленные глаза.

Сидел сейчас Сагин не просто на рыжем песке посреди Волчьего острова, сидел он, считай, на собственной своей жизни. Там, внизу, на метровой песчаной глубине, прямо под мокрым Володькиным седалищем, надежно укрытое от чужих недобрых и завистливых глаз, покоилось «нечто». Это «нечто» и толкнуло сегодня Володьку в атаку. Не будь в дальнем, секретном уголке его памяти постоянной мысли о свертке, зарытом в песке Волчьего острова, Сагин попросту поднял бы вверх руки и сдался.