Текст книги "Володька-Освод"

Автор книги: Леонид Шорохов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Счастье в жизни действительно было неполным, как бы несколько культяпым. Володька обнаружил, что его никто не уважает. Приятельские улыбочки закадычных кентов и компаньонов по рыбе в зачет не шли. Володька нисколько не обманывался их показушной приязнью. Каждый пойманный Сагиным сазан оборачивался недочетом «красненькой» в их кармане. Фарта перестало доставать на всех, и любая случайная ночная встреча на одной из уловистых акдарьинских ям легко могла окраситься кровью. Нет, в почтенье дружков Володька не верил, да и держался от коллег на некотором расстоянии. Но вот вчерашние одноклассники? Те-то чего? Ведь из них тоже никто, почитай, не вышел в большие люди. Петро слесарил, Костя крутил баранку МАЗа, Алик подшивал какие-то бумажки в конторе. Кажется, могли бы относиться с уважением к Володьке. А ведь даже здоровались нехотя, сквозь зубы, явно гребуя удачливым одноклассником. Слесаришка и тот нос воротил. Это было даже и не сказать до чего обидно.

– Завидуют! – фыркала Люська. – Где им до тебя достичь? Так всю жизнь на одной зарплате и прокукуют.

Володька поводил плечом. Что-то было в его жизни не так; какие-то концы с концами не вязались. Он заскучал.

Ну сазаны, ну дом, ну машина. Хорошо, конечно! Хорошо! Деньги есть? Есть. Должность? Есть. Форма есть? Есть. Все есть. Где почет? Раз все есть, так должен быть и почет! Ведь с неба ничего в карман Сатину не свалилось, всего он достиг сам. Так где же все-таки почет?

Почета не было ни капли. Может, дело заключалось в том, что должность мала?

Володька задумался второй раз в жизни. Как быть? Конечно, лезть в большие начальники было самое распоследнее по глупости дело. И причина тут заключалась не в отсутствии способностей. Ума у Володьки хватило бы на трех начальников плюс полдюжины заместителей. Но кидать на ветер, уступать неизвестно кому такое денежное место, каким он владел, – это надо было совсем рехнуться. Ни одна должность на свете не сулила Володьке таких заработков, хотя бы и министерская. Кроме того, лезть на вид с прорехой в биографии? Случись где зарапортоваться, и сомнительное прошлое разом припомнят. Карабкаться в гору с ядром на ноге? Спаси нас грешных и сохрани.

Впереди слабо брезжил иной путь. Для почета вовсе не обязательно самому ходить в тузах, вполне достаточно попасть с большими людьми в приятельство, стать на короткую ногу. А там кому какое дело, что у тебя за чин, коли посреди улицы, на виду у всех с тобой за руку здоровается один из хозяев города?! Стало быть, заслужил, раз не брезгуют! Тут и любому прохожему-проезжему станет ясно, что Володька человек не простой. Вот он и почет – наше вам. Только как же добиться?

Сагин поразмыслил, поразмыслил и хлопнул себя ладонью по начавшему зарастать мясом загривку:

– Эх, конь! И всего делов-то!

Впрочем, справедливости ради надо отметить, что и Люська кой-чего нашептала. Вот баба, так баба! Ни снизу бог не обидел, ни сверху. Без нее, что без рук.

Володька загрузил в багажник «Жигуленка» десяток копченых сазанов, зарядил валютой бумажник и с рассветным солнцем маханул в область. Там, в двухстах, благодаря богу, километрах от Акдарьи, обреталось его непосредственное начальство. Дистанция, отделявшая место Володькиной службы от оперативного руководства, благоприятствовала службе.

Из областной столицы Володька, благоухая ароматами шашлыков и коньяка, вернулся поздно ночью. В его внутреннем кармане, аккуратно сложенная вчетверо, покоилась бумага со служебным номером и печатью. Областной совет Общества спасания на водах обращался в соответствующие инстанции с просьбой о выделении скромного куска бросовой земли на берегу Акдарьи на предмет устройства не просто поста, как было прежде, а стационарного участка ОСВОДа с соответствующим помещением и инвентарем. ОСВОД обязывался всячески благоустроить выделяемую территорию и украсить ее наглядной агитацией.

Рядом с письмом лежала выписка из приказа, назначающего Володьку начальником вновь образованного стационарного участка ОСВОДа с твердым окладом в девяносто целковых. Штаты приказ туманно обещал утвердить дополнительно.

Как появилась указанная выписка и во что она Володьке обошлась – тс-с-с, молчок! Никому ни гу-гу. Ни-ни!

10

Через два месяца после исторического события на берегу Акдарьи на месте невидной, старой будочки красовался полусарай, полудворец под сверкающей цинковой крышей.

Кусок большущего песчаного мыса, отведенного местной властью под спасание утопающих, был огорожен высоким сетчатым забором.

Володька отпустил бачки. Солидность его нарастала с каждым днем. Забор стоил-таки денег. За каждый погонный метр металлических стоек было плачено, каждый квадрат сетки отдарили своими короткими жизнями акдарьинские сазаны.

Финский сборный коттедж на две семьи приехал в Байабад из области. Володька не пожалел затрат на угощение снабженцев. Замначальника областного управления неделю гудел с Володькой в лежку, и предмет зависти многих – роскошный каркасный дом из страны Суоми, вот уже четыре года без движения лежавший на осводовском складе по причине жарких споров, кому им владеть, благополучно прибыл на двух МАЗах-шаландах на Байабадский участок. Мазовские колеса тоже всухую не крутились, пришлось смазать и колеса.

Монтаж занял две недели, Володька со страстью вошел во вкус начальственной жизни. До чего же сладко показалось Сагину строго покрикивать на рабочих, бетонирующих фундамент под его будущую контору. Ой, мама родная, и вкусна же власть!

Отравившись первой ее каплей. Володька осатанел. Отработают и уйдут. Потом что? Какой же он к чертям собачьим начальник, если некому дать хорошего оттягу для расчистки мозгов? Где подчиненные? Может ли начальник существовать без исполнителей его указаний?

Пришлось снова ехать в область. На сей раз отделаться коньяком и копченкой не удалось. Вопрос решался так туго, что Володька даже похудел. Собственно, похудел не столько Сагин, сколько его бумажник, – сам же Володька скорее съежился от невиданных запросов и притязаний.

Столица, – с тоской вздыхал он, возвращаясь домой. – Даром никто и чихнуть не хочет. Думают, у нас тут деньги с неба сыплются.

Однако дело было сделано. Штаты утвердили. Под Володькино начало поступали матрос-спасатель второго класса и инструктор по технике спасания.

Несмотря на жуткий прокол в бумажнике, Сагин был доволен, жизнь выстраивалась вдоль линии, которую он наметил. Что же касалось финансовых потерь, то за них должен был ответить крутобокий акдарьинский абориген.

Инструктора по спасанию Володька наметил сразу. Сашка-шурьяк, верный компаньон его ночных сазаньих подвигов, магистр бредня и кандидат плавных сетей, как нельзя лучше подходил для новых Володькиных задумок. Мужик был свой в доску, надежно проверенный темными ночушками на бездонных акдарьинских ямах, второй год задействованный и на добычу, и на продажу рыбы. Двух мнений тут быть не могло – никакого чужака Володька на километр не подпустил бы к причалу своей новой конторы, Сашка вписывался в кресло инструктора как влитой.

Сложнее было с матросом-спасателем. Володька несколько ревновал к своей прежней должности. Его мучило сомнение: а найдется ли кандидат, вполне достойный бродить по старым сагинским следам? Все ж таки пять лет провел Сагин в полосатой робе матроса-спасателя – кус жизни, и хороший кус. Неприятно было бы увидеть на обжитом месте лицо недостойное. Вопрос этот пока оставался открытым.

Пылающие яркими красками щиты наглядной агитации вторым, помимо сетчатого, забором опоясали Володькину усадебку. Опять пришлось раскошелиться. Володька никогда не мог бы вообразить, что люди искусства окажутся такими ухарями и живорезами. Однако, изъездив весь город и перетолковав со всеми городскими оформителями, Володька с огорчением убедился, что они хорошо знают цену копейке. Кроме того, сговорились, что ли, мастера кистей и красок, назначаемые ими гонорары совпадали в пределах десятки. Такая обнаженная меркантильность творческих работников неприятно поразила и огорчила Володьку. Ничего святого уже не остается на этом свете! – досадовал он.

Но планы Сагина были слишком обширны, чтобы пожертвовать хоть чем-нибудь для экономии лишней полсотни. Пришлось понатужиться и заплатить. Кроме того, на местном верху, там, где решался вопрос о выделении земли, обещанная наглядная агитация и решила вопрос в Володькину пользу, так что отступать было некуда. Может быть, все Володькино будущее зиждилось на спасательных акварелях. Упускать было невозможно. Да и помимо прочего, цветистые щиты создадут непроницаемый заслон вокруг Володькиного поместья, а одно это уже с лихвой покрывало все затраты на искусство.

– Эх, где наша не пропадала, – махнул рукой Володька, открывая многострадальный бумажник, – малюй в полный рост!

Через месяц Сагин красными, белыми и синими красками громогласно оповещал весь белый свет о взятых на себя широчайших задачах и ответственнейших обязанностях и во весь голос грозился не только выполнить, но и на огромный процент перевыполнить труднейшее дело спасания утопающих.

11

Время побежало как бешеное. Малиновым цветом расцвела Володькина жизнь на унавоженном поле родного ОСВОДа. Правда, навоза потребовалось немало.

Большие люди оказались не такими уж недоступными, какими выглядели в строгой тишине своих кабинетов. Нет, на природе, в узком, интимном кругу многие из них оказывались свойскими ребятами. Ну а те, что не оказывались, те и знать не знали о Володькиной веселой конторе.

Сначала Сагин несколько робел участвовать в их разговорах, опасаясь осрамиться малой своей ученостью (все казалось ему, что предметы внимания больших начальников должны быть самые важные, шибко умственные, никак не доступные его простецкому разумению), но, маленько по-прислушавшись, Володька облегченно вздохнул и повеселел. Разговоры вальяжных сановников оказались на деле самые простые. Речь шла больше о бабах, выпивках да гулянках. Ну, иногда возникали и стычки в спорах, кто, кого и когда больше надул.

Самая это и была Володькина тематика. Плавал Сагин в ней, как годовалый сазан в акдарьинском мелководье. Скоро он с тайной радостью заметил, что его не отшибают от общего трепа, как это частенько случалось прежде, когда Володька больше молчал и только редко-редко осмеливался вставить пустяковое замечание.

Нет, теперь к нему прислушивались и особенно внимали, когда Володька, входя в раж, повествовал о своих многочисленных победах над слабым полом. И чем больше он входил в подробности, тем внимательней становились слушатели. Глаза собеседников начинали сладко маслиться, лица багроветь, а Володька знай разливается курским соловьем, выкладывая нужным людям мельчайшие нюансы своей изощренной сексуальной техники.

Нынче к вечеру он ожидал больших гостей. Подошла суббота, а каждую субботу Сагин принимал высоких доброхотов по всем писаным и неписаным законам восточного гостеприимства. Влетало, конечно, в копеечку. Ну да куда денешься? Без постоянных раутов на природе никак было не выжить сагинскому благополучию.

Шурьяк был отряжен в город за коньяком и копченой колбасой (благо на мясокомбинате хорошо знали, с кем хороводится Володька). Белую Сагин и за влагу-то не считал.

Сашка был парень простой, и поэтому пришлось его досконально про-ин-струк-ти-ровать! Страшный вкус развился у Сагина к разным начальственным терминам.

– Никаких местных помоев не брать! – разъяснял Володька. – Грузинской чачи тоже, а добыть хоть из-под земли пятизвездочный армянский.

Сашка, удивляясь, пожал худыми плечами. На простецкий шурьяков вкус все эти коньяки-шмоньяки только на то и годились, чтоб клопов морить. То ли дело родимая, долголетним непрерывным злоупотреблением проверенная беленькая! Но начальство, понятное дело, выкобенивалось. Вечно для ихних тонких ноздрей то не годится, что всем годится. Шурьяк неодобрительно покачал крохотной птичьей головкой и густо сплюнул на пол Володькиного кабинета.

– Тебе виднее.

Володька побагровел и зашипел, как разозленный варан:

– А ну вытри!

Шурьяк не понял.

– Чего это? – он недоуменно уставился на пол.

– А ну вытри! – удушливо посинел Володька, приподнимаясь из кресла.

Сашка все не понимал. Он обрыскал глазами блестящий пол и поднял на Володьку незамутненные глаза.

– Чего это ты?

Володька обессиленно бухнулся в кресло и выдохнул так, словно из него разом вышел весь воздух.

– Давай поезжай.

Шурьяк вздернул плечи, удивляясь загадкам Володькиного поведения, и пошел к выходу.

– Да сам-то, сам чтоб как стеклышко! – закричал в Сашкину чугунную спину начальник спасательной станции.

Володька посидел минуту-другую, скорбно поджав губы. «Берешь к себе на корма, держишь рядом, жить даешь своему вроде человечку, – с обидой подумал он, – а она, вон она, доброта, против тебя же и оборачивается. Давно ли шурьяк стрелял гривенники у пивных да браконьерил на реке по мелочам? Да и браконьерил-то не от себя, а от хозяина, чужой снастью и техникой. И сейчас, поднятый из самой черной грязи, получивший из рук Сагина полосатую тельняшку и форменную фуражку с крабом, встав тем самым в ряды солидных, добропорядочных людей, – чем он отвечал на неслыханную доброту своего благодетеля? Какими такими услугами и одолжениями? – Володька аж застонал от несправедливости. – Даже нет чтоб хоть на „вы“; нет чтоб по имени, отчеству или там хоть товарищ начальник (ну ладно, конечно, не по ночам, не под мокрыми мешками с рыбой), но на людях-то, на виду-то! Уж мог бы, кажется, сообразить, что негоже, когда начальника спасательной станции целого района свой же подчиненный, какой-то там невидный инструктор по технике спасания хлопает по плечу и громогласно кличет „Осводом“! Ну ведь негоже это! Выгоню к чертовой матери, если и дальше будет так фамильярничать! – внезапно вызверясь против шурьяка, решил Володька. – И не посмотрю, что родня. Чужой-то, – оно, выходит, лучше своего».

– Здравия желаю, Владимир Васильевич, – сладко прижмурясь, прошептал Володька свое соответственное должности величанье.

– Здравствуйте, товарищ матрос-спасатель второго класса!

Получилось хорошо.

– И-и-и-эх-х! – вздохнул Володька. – Трудов-то, трудов-то еще, пока поймут.

С утра Сагин смотался на «Жигуленке» в предгорья к знакомым чабанам и привез от них жалобно блеющего барашка. Гости ожидались к вечеру. Чтобы плов доспел к сроку, надо было начинать готовку не позже как с обеда. Рыбное все было свое. Тут беспокойства не ожидалось, – и сомятинка, и сазаны, и лещи, и мелкий рыбий сор вроде плотвы (на закладку в двойную уху) еще со вчера дожидались гостей.

К половине пятого огонь под трехведерным казаном загасили. Плов начал запариваться. От ухи тянуло умопомрачающим запахом. Володька начал томиться.

В четверть шестого подошла запыленная белая «Волга». Из двери не спеша вылез высокий, вальяжный человек. Благообразное лицо его было брюзгливо нахмурено, крупный, висячий нос словно принюхивался. Это был заместитель начальника управления.

Сагин мелким бесом подсыпался к благодетелю. Разминая толстые ноги, тот прошелся по конторскому двору. Володька подобострастно поддерживал под локоток учителя жизни.

Заместитель начальника повел агатовым глазом по щитам с бодрыми спасательными призывами и довольно покивал Володьке.

– Вижу, вижу. Молодец. Умен оказался. Растешь. Не ошиблись, как видно, мы в тебе.

Сагин расцвел, как пион. Круглая физиономия его маслено залоснилась от начальнической ласки.

– Стараемся, – браво подхватил он. – В этом квартале по спасенным утопленникам идем с перевыполнением!

Заместитель начальника усмехнулся: – И откуда ты их только берешь, спасенных-то этих? Сам, что ли, топишь? – Он толкнул Сагина локтем под бок. Володька игриво хихикнул.

– Выходим из положения. Каких, конечно, и сами. План дело святое.

Володька утопил и спас в бумажной воде всех своих близких и далеких знакомых и начал уже оприходовать их по второму разу; так что с планом все обстояло действительно в порядке.

– Ну, старайся, старайся. Смотри только не перестарайся. – Построжев лицо, он повернулся к Сагину. – Еще кто у тебя сегодня ожидается?

Володька, прикрыв ладошкой губы, потянулся к начальникову уху и тихо шепнул словечко.

– А-а-а, – оживился тот. – Одобряю, одобряю. Я же говорил, умен. Молодец.

Явно довольный сообщением, он прошел вперед.

– Ну, где тут у тебя чего?

Володька резво забежал сбоку.

– Сюда, сюда проходите.

В небольшом береговом затончике позади пирса был устроен над водой высокий помост. Четыре мощных двутавра вороненой стали на два метра уходили в галечник акдарьинского берега. По колоннам шла обвязка, на ней и располагался обширный, человек на двадцать, деревянный помост с решетчатым ограждением. Володька не зря гонял на берег бульдозер и буровую установку, – место заслуженного отдыха было сработано на века. Поверх черного пола помост был обшит доской-вагонкой.

Заместитель начальника снова усмехнулся. Вагонку он узнал. Поверх дерева лежали верблюжьи ковры. По периметру дастархана многоцветным радужным поясом бежали атласные курпачи. В центре стояло несколько расписных жостовских подносов с яблоками, виноградом, курагой и прочими дарами щедрой восточной земли. В сторонке виднелся отдельный поднос с лепешками.

Во двор вошла вторая «Волга». На машине не было и пылинки. Володька со всех ног кинулся к ней. Прижав ладонь к груди и согнувшись в низком полупоклоне, он отворил белую дверцу.

12

Гуляли долго. Съедены были и плов, и уха, и уже по ходу дела сготовили и умяли домламу, а конца веселью все не предвиделось. До одиннадцати насыщались, и пили, и прели. После одиннадцати у большого человека загорелся специфический аппетит. Сыто рыгнув в Володькину сторону, он поднял осоловелые глаза и поманил начальника спасательной станции.

– Разговор есть.

Володька на коленках пополз среди развала тарелок, чайников, обглоданных костей и пустых бутылок. Большой человек, полуобняв Сагина за плечи, навалился на Володьку огромным своим животом.

– Мамашку надо, Володька, – сказал он, обдавая Сагина сытыми запахами бараньего жира и коньяка.

Володька сполпьяна не сразу ухватил, о чем ему толкуют.

– А, а? – бестолково переспросил он. – Чью мамашку?

Большой человек досадливо сморщился.

– Маруську, Маруську давай! Белый мясо кушать будем!

Сбоку придвинулся областной босс.

– Да, – промурлыкал он. – Самое оно. Как раз ко времени. Только ты гляди, Сагин, – босс погрозил Володьке пухлым пальцем с намертво впившейся в мясо золотой печаткой, – чтоб все чистенько было. А то как бы не заловить чего.

Тут до Володьки доехало.

– Вон оно что. Так бы и сказали. А то мамашку, малашку, сразу и не разберешь.

Гостям требовался десерт. Володька, по лени и сытости, попытался было отделаться.

– Поздно уже, где сейчас добудешь? Раньше надо было заказывать.

Но глазки у большого человека совсем уже утонули в сальных припухлостях щек.

– Э-э-э, Володька, такой пустяк, что тебе стоит? – польстил он. – Сам же говорил. – Он подтолкнул Сагина. – Давай время не тяни. Обычай знаешь? Гостей не обижай.

Володька вздохнул и поднялся с айвана. Он досадливо глянул на часы. Половина двенадцатого. Нет, в самом деле, куда на ночь глядя толкнуться?

Сагин мигнул шурьяку. Тот пьяный-пьяный, а мигом прибыл. Володька подобрел. Вот она, правильная выучка – уже сказывалось. Сагин бросил родственнику связку ключей. Пьяный шурьяк поймал ее на лету.

– Бери тачку, – строго приказал Володька, – кати к ресторану. Там сейчас как раз закрывать будут. Может, какие крысы свободные остались, с ходу цепляй их и волоки сюда.

– А если голяк? – прищурился многоопытный по этим делам Сашка. – Тогда что?

– Тогда цапани пару официанток, – досадливо разъяснил Володька. – Скажешь, мол, Володя-Освод зовет и отвечает. Мол, жирные фазаны есть, девочки в обиде не останутся.

– Так кого-кого из них забрать? – ненужно допытывался родственник.

Володька осатанел.

– Ты что, первый раз замужем? – спросил он ядовито. – Или все на свете позабыл? Или, может, сам никогда этим добром не пользовался?

Шурьяк обиженно заколыхался.

– Братан, ну ты даешь. Братан, я же этого, женатый человек, я, считай, ни-ни… И ноги моей там не было…

Володька едва не откусил язык от шурьякова нахальства. Несколько мгновений он молчал, не находя для ответа подходящих по силе выражений, потом хрипло засмеялся:

– Ну ты захорошел, Сашок. Ну ты перебрал.

Шурьяк продолжал раскачиваться, но теперь уже молча. Похоже было, что он спал.

– Вспомни-кась на той неделе, – разбудил его Володька, – забыл, с кем ты на этом самом месте картину из музея изображал?

– Картину?.. Ах, картину, – вроде бы вспомнил шурьяк.

Володька пихнул его к машине.

– Кати давай, пока там все не разбежались. В случае чего Катю возьмешь, завзала, ну и эту, новенькую, Нельку.

– Это беленькую? – пьяно заулыбался Сашка.

– Во, во! – хохотнул ему вслед Володька. – Вспомнил наконец. Это тебе не Ивана Грозного с сыном в голом виде представлять!

Беленькая Нелька была новая официантка из городского ресторана, приехавшая в город пару месяцев назад. Высокая, пышная, щеки – кровь с молоком, обесцвеченные пергидролем волосы вздымались впереди конской челкой, а сзади доходили до пояса. Очень пришлась Нелька ко двору в захудалой провинциальной глуши.

Володька слабо надеялся, что, может, она сегодня не занята; хотя надеяться на это было трудно. Клев на Нельку стоял самый гидроголовый. Официантка обалдела от сумасшедше посыпавшихся на нее денег. Там, в столице, цена ей была трешка в хороший базарный день, здесь, на отшибе от легкодоступных соблазнов больших городов, на Нелькины бело-розовые прелести нашлась тьма охотников.

Особенно ошалели от столичной штучки районные тузы. Первый месяц ее работы в ресторане и был месяцем самого крупного взятка. Она занялась председателями глубинных колхозов и райпотребсоюзовскими чинушами. Прибыв в Байабад голая и босая, с фибровым жалким чемоданишком на сиротские харчи к сестре, работавшей судомойкой в «Зеравшане», Нелька через месяц оделась, как заграничная кинозвезда, и увешалась золотыми побрякушками с головы до пят. Если бы перстни можно было носить на пальцах ног, они появились бы у Нельки и на ногах. Но сейчас шел к исходу третий месяц ее службы при ресторане. Первый аппетит был удовлетворен, и богатая клиентура заметно охладела к ее перегибистой фигуре. Кроме того, Нелька, ошалев от спроса, уверовала в нескончаемость сумасшедшего кобеляжьего жора и задорожилась. Если распорядителям тысячами десятин пахотной земли никакая цена не казалась высокой, то их замам новая Нелькина расценка была уже не по карману. Даже сугубо сторонний человек, Володька тихо матерился сквозь зубы. Подумать только, как легко доставались этой крысе дурные денежки. Нельке в самом прямом смысле слова и с кровати-то не надо было подыматься, да еще небось когда-когда и «кайф» ловит на столь прибыльном занятии! – бесился Сагин. Правда, тут он делал маленькую поправку. Какой там может быть «кайф» от пузатеньких, залитых салом коротышек, которыми, как на подбор, были укомплектованы начальственные сливки района? Все равно, разве можно сравнить легкий Нелькин труд с тяжелым Володькиным?

…Самая середина – хоть глаз выколи – ночной теми, порывистый, холодный ветер над водой, сердитая волна, бьющая в вибрирующую скулу глиссера; тяжеленные, мокрые сети; бешено извивающиеся в руках, скользкие сильные рыбины; пляшущий под ногами решетчатый пол – того и гляди сыграешь за борт, а там и двинет по темечку навернувшимся килем, и поминай как звали Владимира Васильевича и его многотрудную жизнишку.

И все время по сторонам, по сторонам только и зыркай, только и поглядывай, только и послушивай – не застучит ли где (вроде бы за островом, а кажется, что возле задыхающегося от нервной трясучки сердца) прерывистый кашель рыбнадзоровского катера, не вспыхнет ли посреди туманной, ночной воды кинжальный зрачок прожектора, нацеленного в самую середину Володькиного страха!

А дальше? А дальше не лучше. Свинцовые мешки с рыбой; задыхаясь, грузит их Володька в кузов бортового «ЗИЛка», с кряхтением переваливая через высоченный борт. Шурьяк в стороне, у дороги, на шухере: где там обэхээсники, – спят ли, не спят ли? И настороженные Володькины уши только и ждут длинного заливистого свиста – сигнала смертельной опасности.

Ну, а в дороге? Каждая встречная фара режет серпом по мошонке – иначе, ей-богу, не скажешь, – такой нечеловеческий страх подымается к горлу от самого низа захолодевшего живота. Да что там фара? – каждая низкая звезда кажется лучом милицейского мотоцикла: ну вот и нарвались, ну вот и приехали! Покуда доберешься до места, весь изойдешь липкой, соленой слюной. Рубашку к концу дороги хоть выжимай. А результат всех этих жутких трудов и страхов?

Володька сплюнул с горечью. Хорошо, если сотни три за ночь очистится. Это дай бог, это еще спасибо судьбе за богатый подарок, а то ведь по пути уходит больше, чем приходит. И тому дай, и этому дай, и подмажь, и поделись, – и каждый встречный-поперечный сует прямиком в Володькин карман загребущую лапу. Чего, мол, там, ты еще сколько хочешь добудешь. Сазана в Акдарье невидимо, немеряно, весь твой, на сто лет хватит, и еще детям достанется! А что останется? То и останется, что Володька сегодня, сейчас возьмет. И вот именно с этого, с кровного, тяжелым трудом и риском заработанного, все и норовят снять жирные пенки.

Да разве можно сравнить Володькины заработки с лотерейными удачами какой-то там рыжей стервы?! И никакой рыбнадзор, и никакое ГАИ, и никакой ОБХСС к ней сроду не прискребется – откуда, мол, чего взято и на какие шиши куплено? Где там. Коснись чего, она сама с них при случае слупит. А что? – те же мужики, из того же мяса сделанные, где им устоять? Да если еще и на дармовщинку, так за уши не отдерешь!

Володька хмыкнул. Он и сам недавно погорел с этой Нелькой. Закосевший был сильно, случайно набрел на подлючку, ну и не удержалась возжаждавшая душа.

Володька сладко прижмурился. Куда там Люське до ней. Против Нельки жена чистая колода. С Нелькой на постельке понежиться все одно, что в раю побывать. Не зря «бабки» берет.

Хорошо, что был при себе тогда у Володьки только четвертак. После Нельки денег, известное дело, и на трамвай не остается. Уж и грызла его потом рыжая крыса, уж и допекала, все никак не верила, что приволок ее Володька в свою осводовскую берлогу на всю ночь, имея в кармане такую малость. Уж и злилась она. Правда, Володька отдарился утром копченкой, упаковал пяток янтарных, прозрачных от жира сазанов. Это ведь, считай, по червонцу штука, вот оно полсотни и тянет, но Нелька все осталась недовольна, привыкла, проклятущая, к живым деньгам, так что уже ни во что не ставила никакие замены.

Володька усмехнулся. Ничего, возьмешь и рыбкой: там же, в своем кабаке, и пустите ее с Катькой-завзалом по четвертаку штука. Да нарезью оно еще и дороже потянет. Клиент дурак – после пол-литра и селедку за осетра сожрет!

…Во двор на сумасшедшей скорости влетела машина.

– Братан, все в порядке! – заорал шурьяк. – Мое слово – слово!

И Сашка засигналил на всю Акдарью.

– Принимай гостей!

Перебивая Сашкины крики, из машины послышался женский смех и повизгивание.

Гу-дим-м-мм! Бал-де-ем!

13

Нынешним летом Ивану Сергеевичу Никитину ударило двадцать три года.

На взгляд Ивана, возраст солидный. Уже всякое было за спиной. Вот, скажем, армия. Срочная служба. Со всеми вроде наравне лямку тянуть приходилось, а ушел с нее на гражданку Иван прапорщиком. И не куда-нибудь в вольную, цивильную жизнь, а на новую службу, почти на ту же военную – охранять от всяких ночных проходимцев народное добро в рыбохране.

Как служил на новом месте эти полтора года? Погоны скажут. В офицеры выйти за пятнадцать месяцев со средним образованием – это непросто было. Сработали и сметка, и ум, и поворотливость, и многое еще. Жизнь надо было до последней крошечки на службу положить, а и это бы не помогло, не знай Иван одного заветного слова.

Слово то было главное в Ивановой жизни и звучало так: «ЗАКОН!»

С самого первого дня своей солдатской службы, еще до присяги, трудно проходя густо подсоленный потом «курс молодого бойца», впитал Иван Сергеевич это удивительное, огромное слово. Оно потому оказалось близким Иванову сердцу, что не признавало никакой одинокой, отдельной от других жизни. Подчиняясь армейскому распорядку, ходило слово по жизни только строем. Со всех сторон его дружески подпирали другие, такой же неимоверной силищи слова.

Одно из них: «СОВЕСТЬ», стояло, почитай, вровень с «ЗАКОНОМ». Тут же рядом шагали и другие, например: «ТРУД», «ЧЕСТЬ», «ПОРЯДОК».

Слова подпирали друг друга, а уж их подпирал сам Иван. Вообще-то говоря, он ли их подпирал, или сам на них опирался, сказать трудно, а только срослись с Иваном слова эти так, что случись отдирать – то-то полилось бы кровушки.

А отдирать-таки пытались и не раз, и не два. И внахалку пробовали, и с подходцем. Чего-чего только не обещали. Не соглашался он. И каждый такой несогласный свой год за три согласных считал. Так и плюсовал Иван – год за три, год за три. Как на войне.

И продолжал он вести свою прямую линию бесповоротно. Не по закону поступаете. Не по совести. А стало быть, и ответ придется держать. А как слышал из тьмы угрюмое, огрызающееся ворчание, так добавлял для ясности:

– Вот, как в газете пишут, так и жить будем, так и поступать. Для нас писано – не для заграницы.

И отступали перед его наивной, бесстрашной верой в силу нагой правды и закона матерые, травленые звери, давным-давно поправшие и совесть, и правду, и закон. Не так просто оказывалось совладать с человеком, бесстрашно говорившим в лицо любому вору, что он вор!

Байабадский участок рыбоохраны считался в среде сберегателей природы не ахти какой находкой. От области далеко, и опять же места глухие, мало ли чего в тугаях случиться может? И потому, когда синим пламенем загорелся его старый начальник, больших покушений на освобождающуюся должность не возникло. В охранных верхах решено было поручить колючему молодому лейтенанту наводить свои порядки не в областном управлении, а на Акдарье.

Так попал молодой Иван в самую середину Володькиных, почитай что, владений.

Старый инспектор, сдавая дела, смотрел вбок и говорил сквозь зубы. Он-то, казалось, хорошо понимал, почему за него так взялись. Конечно, теплое местечко своему человеку понадобилось. Да еще сдавать должность новичок потребовал по бумаге.

А чего тут сдавать? Акдарья – вот она. Тугаи, те, которые не выгорели, на месте, ну, а которые выгорели, те, даст бог, снова вырастут. Сазаны все в воде и пересчету не поддаются, браконьеры… Ах, браконьеры. Ну это с полным нашим удовольствием.