355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Леонид Иванов » Леший » Текст книги (страница 5)
Леший
  • Текст добавлен: 16 декабря 2020, 15:30

Текст книги "Леший"


Автор книги: Леонид Иванов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Глава 12. Дурная примета

В доме пахло смертью. Это странное ощущение возникло у Лешего сразу же, едва переступил порог крохотной избушки Евстольи и встал у порога, почти доставая головой до низкого потемневшего от времени потолка. Но сама хозяйка выглядела бодро, поэтому Анемподист, привыкший доверять своему не подводившему за полвека охоты почти звериному чутью, отнёс на исходившие от горевшей перед иконами лампадки.

Анемподист впервые за всю свою долгую жизнь зашёл к богомолке, да и то лишь потому, что встретил накануне Аннушку.

– Заглянул бы ты, Анемподист Кенсоринович, к Евстолье, – попросила, встретив Лешего, Аннушка. – Надобность к тебе у её какая-то есть.

– Что за надобность такая? – с большим недоумением спросил Анемподист, потому что из всего населения Кьянды одна Евстолья его не сказать чтобы недолюбливала, но сторониться сторонилась. Даже на Спасов день или на Троицу, доведись встретиться на кладбище, в ответ на его пожелание доброго здоровьица она едва удосуживала в ответ легким полупоклоном.

Справедливости ради надо сказать, что и других-то особо не привечала. Она была лет на пятнадцать старше Лешего, потому что он ещё пацанёнком бегал, когда Евстолья была на выданье. Только замуж так и не вышла. То ли сама не хотела, то ли не сватался к ней никто.

Помнится, и в молодости Евстолья не слыла красавицей, а теперь в возрасте далеко за девяносто и вовсе очень смахивала на Бабу Ягу из народной сказки. Ходила всегда в чёрном до пят одеянье, туго подвязавшись по самые глаза чёрным же платком. Ну, прям монашка и монашка!

А она и вправду образ жизни вела монашеский. Родни у неё не было, поэтому жила одна-одинёшенька в крохотной, на одно подслеповато глядящее на дорогу окно избушки, невесть когда и кем построенной на краю деревни. В своём преклонном возрасте была ещё довольно шустрой, сама ходила в магазин, шастала в ближайший лес по грибы да по ягоды. По субботам после всех мылась в бане у Коноплёвых, там же стирала своё бельё и опосля аккуратно за собой прибиралась.

В домике у Евстольи бывали только Агриппина – мать Бори Коноплёва, больше известная в округе как Коноплиха, бабка Степанида – какая-то дальняя её родственница, да ещё Венька.

Он каждую весну колол бабке дрова на мелкие поленья, чтобы сподручнее было старушке носить их в дом из поленницы, укладывать которую вдоль задней стены избушки она тоже никому не доверяла.

Ну, звала так звала. И прямо из магазина завернул Анемподист к Евстолье: может, там и впрямь дело-то неотложное. Постучал в дверь погромче – вдруг плохо слышит старая, и тут же услышал звонкое:

– Да заходь, заходь! Я тибя уж в окно углядела, вижу, что ко мне с дороги завернул. Не стукнись тут, тесно у миня.

Анемподист у порога снял свою лохматую из енота шапку:

– Доброго здоровьица, Евстолья Михеевна!

– И тибе, Анемподист Кенсоринович, дай бог не хворать!

Анемподист осмотрелся. Он слышал, что у бабки много икон, но никак не ожидал, чтобы ими были увешаны все стены. А три по левой стороне занимали пространство как раз от пола до потолка. В красном углу, освещая полутёмное помещение, робко колебался огонёк лампадки.

Анемподист уставился на неё с удивлением, потому что на Кьянде даже иконы-то были в домах редкостью, а лампадку он вообще не видал, пожалуй, с самого детства. Лики на образах от времени стали совсем закопчёнными, но глаза у всех святых были хорошо видны и смотрели со всех сторон прямо на Лешего.

От этих многочисленных взглядов он почувствовал себя неуютно. Такое же чувство испытал однажды, когда стоящий перед ним на задних лапах медведь уставился в упор ему в переносицу и готовился сделать шаг навстречу, чтобы подмять охотника.

Анемподист дольше всех рассматривал одну из трёх больших икон, на которой на фоне рубленной из брёвен то ли церкви, то ли часовни был изображён мужчина с седой бородой, одетый в чёрный и длинный, до самой земли, плащ с надвинутым почти до глаз капюшоном. Его руки были сложены на черенке широкой лопаты, что упиралась в полоску жирной земли прямо перед носками сапог.

«Преподоб. Марко», – было написано слева на уровне плеч и «Гробокопатель Печер.» – справа.

– Я смотрю, у тебя тут всё иконы да иконы, а это прям картина какая-та, – заговорил Анемподист, продолжая оглядывать помещение.

– А это тоже икона. Очень редкая, а изображён на ней преподобный Марк Гробокопатель, – пояснила Евстолья. – В стародавние времена, годков этак около тысячи тому назад, жили в одном монастыре два брата-инока, преподобные Феофил и Иоанн. Они так любили друг друга, что упросили преподобного Марка приготовить им одну могилу на двоих. Много ли прошло времени с той просьбы, не ведомо, тольки когда Феофил по делам монастырским отбыл в дальние края, Иоанн заболел и умер. Через несколько дней возвратился преподобный Феофил и пошёл вместе с братией посмотреть, где положен умерший брат. Увидел, что лежит тот в их общем гробе на первом месте, вознегодовал на блаженного Марка и сказал: «Зачем положил его здесь на моём месте? Я старше его». Преподобный Марк, со смирением кланяясь, просил простить его, а потом обратился к усопшему и сказал: «Брат, встань и дай это место старшему, а ты ляг на другом месте». И мёртвый подвинулся во гробе. Феофил тут же пал к ногам преподобного Марка и просил прощения. А святой Гробокопатель сказал, чтобы Феофил заботился о своём спасении, ибо скоро и его так же принесут на погост. И стал Феофил ждать свово смертного часа, а от горя много плакал и потерял зрение. А преподобный Марк на его мольбу умереть сказал: «Не желай смерти, она придёт, хотя бы ты и не желал».

– И откуда ты стольки всево знаешь? – изумился Анемподист начитанности богомолки, которую считал совсем неграмотной.

– А книги святые читаю, батюшка ты мой. Там всё и означено.

– Дело у тебя ко мне, сказывала Аннушка. Неотложное.

– Дак я уж не знаю, ково было и попросить. Вчерась Богородица со стены сорвалась. Рама цела, а стекло вдребезги. Ты – мужик хозяйственный, поди найдётся стёклышко? – просительно заговорила Евстолья.

– Большое стекло-то?

– Да вот она, голубушка моя, – запричитала Евстолья, взяла приставленную к стене на лавке икону в руки и показала Анемподисту.

– Вчерась пошла за дровами, с охапкой домой вернулась, перед печкой стала складывать, а она, господи помилуй меня, грешную, ни с того ни с сего на пол и брякнулась. Стекло-то сразу вдребезги. Гляжу, а верёвочка оборвалась. Худая примета, Анемподист Кенсоринович! Ой, худая. Умру я, верно, скоро…

– Да ты, Евстолья Михеевна, ещё всех нас переживёшь. Ты же миня лет на пятнадцать старше, а у медички ни разу не была.

– Духом я крепка, батюшка! Духом. Оттого и хвори не берут. А видно, срок пришёл, Господь к себе затребовал. До Пасхи-то уж и не доживу, поди. Вот и предзнаменование мне господь подал. А земля-та ноне промёрзла! С осени без снега этакие морозы стояли. Жалко, намаются мужики могилку-то копать. До лета бы дожить, до Троицы. Ишо бы разок березками зелёными полюбоваться.

– Налюбуисси берёзками, – начал успокаивать Анемподист. – Ишо как налюбуисси. Давай икону-то, я мерку сыму.

– Да вот как я тибе Богородицу-то в руки доверю, когда ты и лба перед ей перекрестить не хочешь?

– Да не приучен я сызмальства к этому, – начал оправдываться Анемподист. – Ты уж прости меня, но некрещёный я.

– А вот тут ты ошибаисси! Бабка твоя тайком тебя окрестила. Батько-то твой нехристем был. Ой, какой нехристь! Он ить и церкву нашу порушил, а потом в ей клуб открыл, музыку бесовскую там на патифоне крутили да танцульки устраивали. Слыхано ли дело? В храме Божьем танцульки устраивать! А ить не побоялся гнева Божьего Кенсорин, царствие ему небесное. А тибя-та баушка твоя окрестила. Это я точно знаю. Только вот крестик сразу сняла и спрятала, штобы Кенсорин не углядел. Боялась она Кенсорина-то! Крутого нрава мужик был, царствие небесное.

– Так ить, поди, не по своей воле церкву-то порушил… – попытался заступиться за отца Анемподист.

– Знамо дело, не по своей воле, а всё одно – грех великий. Да спасибо ему, что образа из храма в часовню на погосте дозволил перенести. Мы ночью-то всё и сделали. Не надругались над образами святых у нас, не жгли в костре, как в Костоме. Этим-то батюшка твой, поди, на том свете, искупление грехов и заслужил. Да и мы за ево молились. А уж потом, когда команда из райёну пришла и в часовне стены очистить, ты эть помнишь, зерно там сушили, я самые-то дорогие иконы домой принесла. И бабы тайком от мужей по домам остальные разнесли, в сундуках да на чердаках попрятали. Сберегли святыни от поругания. Ты бы, Анемподист Кенсоринович, перекрестился, прежде чем Богородицу-то в руки возьмёшь…

Анемподист из уважения к богомольной старухе неумело перекрестился, повторив движения Евстольи, и взял в руки старинную икону, на которой в полумраке избушки едва проглядывалась женщина с младенцем на руках. Леший ещё обратил внимание, что почему-то младенец имеет лицо взрослого человека, но спрашивать об этом из природной деликатности посчитал неуместным.

Сделал замеры, передал икону Евстолье. Та сначала перекрестилась на три раза, и только после этого взяла образ в руки. Поставила в красный угол на лавку.

– Может, тибе ишо што сделать нада, дак ты не стесняйси, – спросил Анемподист, прежде чем уйти.

– Спаси тибя бог, Анемподист Кенсоринович! Ко мне иногда Венька забегает, тоже спрашивает, не надо ли чё сделать. Вот парень хороший вырос! Дров наколет, а ни рубля не возьмёт. От чистово сердца помогает. Я ему как-то коробочку ландрина в гостинцы наваливала, дак и то не взял. А ландрин-то ишо довоенный. Помнишь, в круглых железных коробочках? Да знаю, что помнишь. Может, хоть ты возьмёшь? Самой-то мне всё одно ни к чему, чтобы зубы не портить. И она впервые за всё время разговора улыбнулась, показав ряд ровных белых зубов.

– Дак ты хочешь, штобы у миня зубы выпали? – отшутился в ответ Анемподист. – Стекло завтра занесу, вставлю. Бывай здорова, Евстолья Михеевна!

– И ты не хворай, Анемподист Кенсоринович! Ступай с богом!

Разных обрезков у Лешего дома было полно, поэтому он сразу же вырезал алмазом, что бережно хранился отдельно от всех инструментов, стекло нужного размера, хотел было сразу же и сходить к Евстолье, вставить его на место, но потом решил, что всё равно утром идти на Дерюгино мимо, и отложил затею на завтра.

Утром Анемподист встал, как обычно, и едва после восьми рассвело, отправился на линию. Широкие, подбитые лосиной шкурой лыжи по накатанной дровнями дороге нёс на одном плече, ружьё висело на другом, подсунутые под широкий монтажный ремень когти ладно пристроились сбоку, а завёрнутое в тряпицу стекло для иконы было засунуто за пазуху. Взял с собой и моток крепких капроновых ниток, из которых вязал сети, чтобы надёжно повесить образ на прежнее место да заодно проверить крепления на остальных. Впереди, то и дело озираясь, бежал верный Буян. У избушки Евстольи пёс сел на дорогу, будто зная, что хозяину надо зайти к богомолке.

Свет в разрисованном крещенским морозом причудливыми узорами оконце не горел.

– Керосин экономит, – догадался Анемподист. – Впотьмах молитвы свои по памяти читает.

Завернул на тропинку, подошёл к двери, постучал. Тишина. Постучал погромче.

«Спит, што ли?» – подумал Анемподист. Решил было прислонить стекло возле двери, чтобы вставить на обратном пути, но подумал, что Евстолья невзначай может его разбить, и постучал снова.

– Есть кто живой? – спросил громко. Но из-за двери никто не откликнулся. Тогда, предчувствуя недоброе, потянул дверь на себя. Она легко подалась. При тусклом свете дёрнувшегося от свежего воздуха огонька лампадки увидел лежащую на кровати Евстолью. Потрогал лоб.

«Вот ведь не зря говорила про дурную примету, – сразу же мелькнула мысль, когда под пальцами ощутил холод уже остывшего тела. – А хотела до Троицы дожить».

Анемподист осторожно, будто боясь разбудить спящую, прикрыл дверь и пошёл к Коноплёвым сообщить о смерти соседки, а затем отправился в Носово собирать мужиков – мастерить домовину и копать могилу. После осенних долгих и сильных морозов без снега на копку уйдёт два дня.

Потом, когда Евстолья уже лежала в гробу в своей крохотной избушке, бабы, утирая слёзы уголками повязанных под подбородком платков, рядили, какую икону положить отошедшей с собой в могилу. Все уже знали про историю с упавшей с гвоздя Богородицей, поэтому Аннушка предложила именно её положить в гроб покойнице, но Скорнячиха рассудила иначе:

– Бабоньки, да ведь это же предзнаменование было. Она ить зачем Анемподиста-та позвала? К Богородице позвала. Вот Анемподисту после сороковова дня и надо Богородицу домой взять. Это, верно, божиньке так угодно было. Отец евонный Кенсорин не дозволил иконы в огне сжечь, спас Богородицу, вот пусть типерича у Анемподиста она и будет.

Так икона Казанской Божьей Матери после сорокового дня, аккурат накануне Пасхи, появилась в доме Лешего.

Глава 13. Сюрприз с рыбалки

«Опять пожадничал», – думал Леший, то и дело поправляя тяжеленную котомку, набитую рыбой. Весна ноне выдалась просто замечательная. Большой снег сошёл быстро, и пойменные луга Верховья утонули на глубину до полуметра. Воду хорошо прогревали почти прямые лучи тёплого солнца, и в эту благодать, ещё дедами раскроённую осушительными канавами, давно заросшими густым ивняком, потянулась из Белого озера рыба.

Тут и там слышалось громкое плескание плавников безоглядно играющих щук, к которым осторожно можно было подойти на расстояние одного шага и колоть острогой. Точно так же шумно плескались и язи. Но если щуки то и дело для игрищ своих выбирались на открытое место, язи жались к кустам и вели себя очень осторожно. К ним подойти с острогой даже не стоило пытаться. По неосторожному всплеску при шагании рыбака в болотниках с длинными до паха голенищами язи замирали, и стоило большого терпения дожидаться, пока они снова осмелеют и начнут тереться боками друг о друга и бить по воде плавниками. Зато бесшабашные щуки, которые привыкли, что обитатели водоёмов боятся только их, сами не остерегались никого. Они так увлекались своими брачными играми, что не обращали внимания ни на что. Вот этим и пользовались жители окрестных деревень, запасаясь провизией чуть не на всё лето. На рыбалку шли все, кому не лень. Мужики затачивали зубья и без того острых, как швейные иголки, кованых десятипалых острог, им подражали подростки, особенно те, что жили без отцов, сгинувших на охоте или на рыбалке во время шторма на ласковом на вид, но при ветре очень сердитом озере.

Рыбаки надевали бродни, которые предварительно латали при помощи резинового клея кусками старых велосипедных камер, и, хлопая широкими голенищами, шли за несколько километров за легкой добычей.

Большинство брали с собой ружья и с расстояния нескольких шагов стреляли бекасинкой в самую гущу трепещущих плавников, потом подбегали и торопливо совали оглушённую рыбу в жадно распахнутые зева мешков с привязанными к углам верёвками для того, чтобы носить за спиной наподобие армейского рюкзака.

Одним выстрелом удавалось оглушить по пять, по шесть и больше рыбин. И тут надо было просто успеть выхватить их из мелководья, пока они не оклемались и не успели юркнуть подальше от неудачно выбранного для брачного восторга игрищ.

Леший для рыбалки ружьё не признавал. Он любил тишину, хотя справа и слева то и дело раздавались глухие выстрелы, пугающие не только рыбу, но и налетевших по весне уток, которые кормились на мелководье после дальнего путешествия.

Уток мужики по весне не трогали. Не стреляли и селезней с яркой сиреневой окраской, потому что после дальних перелётов не было от них почти никакой пользы: ни мяса, ни навара. Вот ближе к осени – дело другое. Тогда заготовка дичи шла вовсю, чтобы жить с приварком до самых морозов, пока не начнут забивать домашнюю скотину – бычков, свиней да барашков.

Анемподист на нерест ходил только с острогой. Терпения у него, в отличие от торопыг-подростков да азартных мужиков, хватало. Он, заслышав издалека плеск плавников, шёл в том направлении, не издавая плеска, переступал по ровной затопленной луговине настолько медленно, что не создавал малейшего движения прогретой солнцем воды. И нередко нерестящиеся щуки сами выплывали на него на расстояние отполированной длинной рукоятки остроги. Оставалось только удачно попасть в самую середину шевелящейся кучи.

Леший никогда не промахивался и за один удар насаживал до трёх рыбин.

Добыча была не слишком удачливой, только если не везло с погодой, но сегодня день выдался ясным, тёплым, и потому его заплечная котомка наполнилась быстро. Ему самому столько рыбы не требовалось. Небольшая кадка уже была до верха наполнена солониной, потом, как сойдёт с озера лёд, в сетки наловит он лещей да чёши завялить, а когда пойдёт снеток, мужики подкинут ему несколько ящиков на сущик. Вспомнив про сущик, Леший даже сглотнул невольно набежавшую слюну – уж больно по вкусу была ему эта мелкая рыбка, что духмяно пахла свежими огурцами. Он по миске брал её у рыбаков каждый день до конца короткой путины, зажаривал с куриными яйцами в большой сковороде и питался таким деликатесом от пуза. А когда снеток только начинал идти, был ещё чистым без сорной рыбы типа ершей, делал заготовки впрок.

Раскладывал на жаровнях, присаливал и сушил в русской печке, а потом хранил в холщовых мешочках, то и дело проверяя, не завелись ли мелкие серые червячки, что так любили плодиться в жабрах краснопёрки и язя. Сушёный снеток Анемподист любил заваривать кипятком в большом блюде, накрошив туда пару больших луковиц. А когда рыбёшка в закрытой крышкой посудине разопреет, ел её с превеликим удовольствием. Несмотря на лук, не воротили морду от похлёбки и Барсик с Буяном.

Сегодняшнюю добычу Леший собирался занести Марине с Авдотьей, что зимой взяли к себе на воспитание Олёхиных девчонок. Семью эту мужики не оставляли без опеки: рыбаки по дороге с озера постоянно завозили по несколько хвостов свежатины, которой хватало и на уху, и на пироги, и на сущик, но сейчас все делали заготовки для себя на лето с его жаркой страдной порой сенокоса и уборки урожая, поэтому гостинец от Анемподиста сироткам не помешает.

Леший, хоть и идти-то было всего два километра, в который уже раз скидывал котомку на землю не из-за того, что уставал, хоть поклажа и была пуда на полтора, а потому, что резали плечи тонкие верёвки. Вот и сейчас он то и дело подкидывал на спине ношу, пристроил снизу острогу и таким образом часть тяжести переносил на свои сильные руки и наметил, что дойдёт до развилки и сделает очередной привал.

Там его кто-то уже опередил. Рядом с тропкой чернел большой мешок. Леший поставил свою котомку рядом, потёр плечи и поясницу, осмотрелся. Мешок был явно Степана, но самого хозяина не было видно, значит, наколол столько, что зараз унести не смог и половину добычи оставил для второй ходки.

На Кьянде без присмотра можно было оставлять что угодно. Чужого отродясь никто не возьмёт, поэтому и дома с амбарами не запирали, и лодки на берегу не пристёгивали замками, и снасти смело оставляли сушиться на специальных вешалах из жердей.

Анемподист сделал несколько шагов в сторону от тропинки, наломать ивовых веток и подложить вместе с осокой под верёвки, устроив таким образом мягкие наплечники. Прямо из-под сапога испуганно отскочила в сторону задремавшая было на тёплом солнце лягушка. Она-то и подтолкнула Лешего на очередное озорство.

За несколько минут он наловил пяток крупных лягушек, развязал горловину Степанова мешка и сунул их прямо в шевелящуюся щучью кучу. Но зубастым на суше было не до деликатеса.

Быстро устроив тяжёлую котомку на спине, Леший подложил сделанные наплечники под верёвки и быстро зашагал в сторону Носово к дому Авдотьи, чтобы ненароком не встретиться со Степаном и таким образом не лишить розыгрыша его неожиданности и загадочности.

Отдав обрадованной Марине добычу, которая тут же вывалила ещё живых щук в большое корыто, сполоснула котомку и повесила её сушиться.

– Пойдём, Анемподист Кенсоринович, у нас как раз самовар на столе, мама оладушек напекла, чаю с нами попьёшь. Котомка-то той порой и просохнет немного, хоть вода стекёт, да и то ладно.

От чая с оладушками Леший отказываться не стал и присоединился к большому семейству. Девчонки все трое помогали маме Марине и бабушке, как они называли Авдотью, носить на стол чашки, ставили блюдечки для варенья, Марина принесла из сеней крупно нарезанную щуку, что успела просолиться с предыдущего Анемподистова угощения. Авдотья поставила на стол чугунок только что свареной картошки, прислонила ухват к печке и стала разливать из самовара кипяток.

После завтрака Анемподист поблагодарил хозяек за угощение.

– Да это тебе, Анемподист, спасибо от нас большое, что не забываешь, что подкармливаешь сироток, – заговорила Авдотья.

– Да какие же они у вас сиротки, – запротестовал Леший и погладил стоящую рядом Катьку по голове. – Вон в какой заботе да ласке живут! И сами молодцы какие! Смотрю, всегда помогают вам по дому. Умницы вы этакие! Ладно, пойду я. Настена, поди, заждалась уже. Спасибо за хлеб-соль, за чай-сахар, за угощение!

Анемподист вышел за калитку и бодро зашагал по дороге, непременно решив завернуть к Степану, чтобы насладиться результатами розыгрыша.

Степан вернулся незадолго до него, скинул мешок с рыбой под берёзу, где Дарья заканчивала чистить первую партию сегодняшней добычи.

– Здорово, Степан! Здравствуй, Дарья! Как сёдни добыча?

– Ох, хорошо порыбачил! Два мешка наколол. Представляешь, в одном нересте десять щук было, дак целый мешок сразу и набрал. Вон Дарья как раз потрошить заканчивает. Щас второй вмистях чистить станем, посижу маненько, охолону.

– Ты лучше засолкой займись, а я сама выпотрошу. Солить-то не смогу, вон одна ухитрилась за палец хватануть до крови. Ишь вот, перевязать рану пришлось.

– Дак ты бы это, их сначала чем по голове оглушила, а потом уж и резать. А то, неровён час, и палец откусить может. А вон ту большую-то голову собаке не отдавай, разделай да засуши как следует. Потом, ежели поясница заболит али надорвёсси где, зубьями-то хорошо надо потыкать больное место, и пройдёт сразу.

– Ой, Анемподист Кенсоринович, всё-то ты со своими шутками да прибаутками, – отмахнулась Дарья. – Где слыхано, чтобы щучьей челюстью поясницу лечили?

– А завсегда у стариков-то так было. Вы, молодые, все старые рецепты позабывали. Поди, не знаете и тово, что, ежели у щуки в животе лягушку живую выпотрошишь, в доме семь дён её держать надо. От сглазу и от колдовства всякого. А ежели две больших лягушки три часа в горшке в печке горячей томить, да этот бульон потом смешать с водкой, настой вечной молодости получится.

– Это его потом пить надо? – заинтересовалась Дарья.

– По чайной ложке три раза на дню.

– Ой, меня сейчас блевать потянет, – прикрыла Дарья ладошкой рот, будто и впрямь её начинало тошнить.

– Ты сам-то, поди, не стареешь совсем как раз от этого лягушачьего настоя? – спросил Степан.

– А вот это уж мой секрет! А тебе скажу, что лягушечьи лапки для придания мужской силы хорошо, ежели их засолить с укропом, петрушкой да чесноком. Помню, ещё дед наш сказывал, што раньше молодым на свадьбе обязательно это кушанье давали. Пошто лягушки-то в сказках завсегда в красавиц превращались? А потому что заговор в них был колдовской.

– Да ну тебя со своими сказками! – хохотнула Дарья. – Я лягушек-то пуще смерти боюсь. Когда летом с покоса идём вечером да их перед дождём по дороге целые тучи скачут, дак я хоть и в сапогах аж с закрытыми глазами шагаю, а сердце-то так и замирает: только бы не наступить на какую.

– А как Иван-то Царевич лягушку болотную целовал? И ведь, поди, крупнущая была, коли в красавицу могла превратиться. Ты ежели в какой щуке лягушку найдёшь, дак это, Степану-то не давай целовать, а то пиши пропало, уведёт мужика к себе во дворец на болоте.

– А што, я бы во дворце-то пожил с царевной. Вот только целовать лягушку не осмелился бы. Я ить и сам их, противных, на дух не переношу.

Дарья тем временем развязала принесённый мужем мешок, высыпала содержимое в большую лохань и стала разглядывать добычу, чтобы сразу же отобрать крупных щук на засолку, а щурят почистить да потушить с картошкой.

И вдруг среди полусонно шевелящихся щук она увидела совсем не рыбьи глаза, наклонилась пониже разглядеть и с воплем отскочила в сторону. А лягушки почувствовали свободу, начали выбираться из склизкого рыбьего окружения и спрыгивать на замусоренную чешуёй лужайку. Одна с перепугу сделала прыжок, потом второй в сторону отпрянувшей Дарьи, та с диким визгом помчалась на крыльцо, заскочила в сени и захлопнула за собой двери. Степан непонимающе стоял возле широкой лавки у огорода, а Леший хохотал, держась за живот обеими руками.

Степан удивлённо смотрел, как из лохани одна за другой выпрыгивали крупные лягушки и с перепугу метались по траве, ища убежища.

– Ни хрена себе, это сколько же щуки лягушек-то наглотались? – дивился Степан. – Да, главно дело, при этаких зубах, а заживо глотали. А в мешке-то, поди, с перепугу и выплюнули. Это когда их выстрелом оглушило, у них, знать, несварение желудка началось. А што, Дарьинька, может, двух-то штук и правда в горшке в печку томиться поставишь?

– А не пошли бы со своими лягушками куда подальше, – откликнулась из-за запертой двери Дарья. – Дам я тебе печку поганить, как же! Разбежался! На ножик да сам теперь рыбу и разделывай, я к лохани больше и близко не подойду.

– Ну, это, пойду я, – поднялся с широкой лавки Леший. – Делов ишшо много сёдни.

И закрыв за собой калитку, довольный результатом своего очередного розыгрыша, пошёл в сторону своего дома. Он знал, что теперь про этих выплюнутых щуками лягушек говорить на Кьянде будут целое лето, всё время пытаясь понять, к добру такое чудо случилось или к худу.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю