Текст книги "Три рассказа без названия (сборник)"

Автор книги: Леонид Филатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Леонид Филатов
Три рассказа без названия

Два рассказа без названия

* * *

Утро. Это обычное утро, так привычное нам своим традиционным началом, повторяющимся изо дня в день, пришло и в эту семью.

Все шло по выработанному годами правилу. Каждый занимался своим делом, без лишней суетливости, и поэтому во всем чувствовалась жизненная слаженность.

Шум работающей бритвы и тепло, наполняющие кухню, могли выдать занятие каждого. Процедура, которой занимаются все мужчины по утрам, скорей по привычке или по необходимости, подходила к концу, когда раздался окрик жены:

– Юра! Звонят. Открой дверь.

– Слышу. Слышу!

Выключив бритву, он пошел открывать дверь. Открыв дверь, он услышал вопрос: «Это квартира Гурского?» Перед ним стояла молодая женщина. «Да», – растерянно ответив, он смотрел на нее. – «Вам телеграмма» – протягивая ее, она дает ему карандаш, показывая, где надо расписаться в получении. Поблагодарив ее, он закрыл дверь, вошел в комнату.

На ходу читая телеграмму, он проходит в кухню.

– Кто там приходил? – спросила жена.

– Да вот телеграмму получил! Читает:

«Срочно приезжай. Необходимо увидеться. Срочное дело. Буду встречать. Разумов».

Жена берет телеграмму, еще раз ее перечитывает.

– Ты Сашку Разумова помнишь?

– Конечно, нашел что спросить – он – единственный кто тебе пишет, – сказала она, наливая чай. – Давай иди завтракать, все уже готово.

Они садятся за стол, начинают есть.

Ну Сашка, как всегда, в своем ключе: молчал год, а тут тебе сразу, приезжай. Можно подумать, что у нас и работы нет. Взял и собрался.

– Ну почему ты так думаешь? А вдруг что случилось, может заболел.

– Да нет, не думаю. Он бы так и написал. Странный он!

Смотрит на часы.

– Ну ладно, мне уже уходить – ты со мной?

Встает.

– Нет я позже сегодня пойду.

Быстро одеваясь, он спрашивает:

– А может быть, все-таки что-то случилось? Ведь уже не молодые… Ты как думаешь?

– Что тебе сказать! – отвечает жена. – Давай об этом вечером поговорим, а сейчас иди на работу. Опоздаешь!

Одетый, он проходит в прихожую, где надевает ботинки.

– Ну я пошел! Если что, то я тебе позвоню.

Поцеловав жену, выходит из квартиры.

На улице солнечно. Утренняя прохлада приятно освежает. Первые опавшие листья приятно шуршат под ногами Гурского. Осень в приморские города приходит не спеша, ее сразу не почувствуешь. И только местные жители определяют ее приближение по известным только им признакам. Вот и теперь, побыв на улице, Гурский подумал о плаще.

На остановке, как всегда, было многолюдно, автобуса долго не было. Люди напряженно смотрят на дорогу в ожидании автобуса. Вот появились два автобуса. Они один за другим подъезжают к остановке.

Гурский смог сесть только во второй, и теперь привычная стесненность окружает его. Среди окружающих его людей всегда находятся недовольные. Их ворчание и рассуждения о воспитанности сопровождают его в пути. Незаметно он подъехал к своей остановке – здесь всегда выходит много народу. Выйдя с этой массой, он облегченно вздохнул.

До работы еще оставалось немного времени. И, встав в очередь в киоске «Союзпечати», он купил газету.

Их проектная организация «Гипрохлор» находилась в нескольких минутах ходьбы от автобусной остановки. Быстро пройдя этот путь, он оказался около работы.

И вот теперь, когда он стоял у подъезда своей работы он вновь подумал о телеграмме: «Прислал спешную телеграмму. А ведь не подумал, что сегодня среда и до пятницы два дня».

С этими мыслями он подошел к лифту. У лифта был народ, и, решив не ждать, он пошел пешком. На лестнице встречались знакомые, которых он сдержанно приветствовал. Поднявшись на третий этаж, он прошел к своей комнате.

В комнате было шумно. Поздоровавшись с сотрудниками, он пошел к своему столу.

Стол Гурского находился у окна, рядом с которым стоял аквариум. Дома он не занимался рыбками, а здесь ему приходилось их кормить.

«Так, сегодня среда, 20 сентября», – подумал Гурский, доставая из стола папки с документами. Сегодня он должен был сдать свою работу, которую он думал до обеда закончить.

Аккуратно разложив документы на столе, он начал их просматривать. Увлекаясь работой, он не замечал той традиционной суеты, с которой начинался каждый день его работы.

Среда сотрудников их группы была женской. Для женщин день начался с тех новостей, которые каждая из них успевала высказывать по приходе сюда. Новости о доме, о детях, о вещах, обсуждались коллективно и громко. Все это было привычным началом рабочего дня. Но по мере того, как темы для обсуждения исчерпывались, женщины приступали к работе. Шум счетных машин, шелест бумаг говорили о том.

Погруженный в свою работу, он несколько раз ловил себя на мысли о том, что думает о телеграмме Разумова.

Телефонный звонок прервал его размышления. Звонил начальник, спрашивал о работе. Так как работа, которую он делал, подходила к концу, он решил сдать ее до обеда.

Кабинет начальника их отдела находился рядом с их комнатой. Войдя в кабинет, он поздоровался с секретаршей. Начальника не было на месте.

– Лида! Иван Васильевич когда будет?

Не отрываясь от печатной машинки, она ответила:

– Сейчас должен подойти.

Гурский сел на стул, в ожидании смотрел, как проворно печатала Лида.

Через некоторое время в кабинет вошел Иван Васильевич. На ходу здороваясь, он прошел за стол.

Гурский подошел к столу, передал работу. Посмотрев ее, начальник, задав несколько вопросов, отпустил его.

Повернувшись и уже дойдя до двери, Гурский неожиданно подошел к столу начальника.

– Иван Васильевич, мне срочно нужно два дня за свой счет. По семейным обстоятельствам. Вы не могли бы мне их дать?

Все это произошло так неожиданно, что традиционный вопрос «Зачем» остался незаданным. Необходимость этих дней не вызвала сомнений и у начальника.

– Конечно! Пожалуйста. Пишите заявление!

Быстро это оформив, Гурский еще до обеда ушел с работы. Находясь под впечатлением от происшедшего, он не заметил, как быстро оказался дома.

Сборы в дорогу не заняли много времени. Взяв свой традиционный командировочный портфель и необходимые вещи, он собирался уходить. Но, вспомнив, что не звонил еще жене, решил позвонить ей.

Разговор получился скорый:

– Нина, я собрался. Поеду к Сашке. На работе все уладил. Дали три дня. Так что в воскресенье жди. Билет куплю на вокзале. Думаю достану. Ну целую тебя.

Дорога на вокзал в дневное время не составляла особого труда. Свободный транспорт и его не ожидание настраивали на удачную дорогу. Правда, в автобусе он вспомнил, что забыл взять плащ.

На вокзале, как всегда, было многолюдно. Диктор постоянно объявлял время отправления и прибытия поездов. Зная хорошо вокзал, он быстро нашел кассу, возле нее стояла очередь. До отправления поезда в нужном ему направлении оставалось несколько часов, а за это время он надеялся купить билет. Очередь за билетами двигалась медленно, и за это время Гурский рассмотрел многих. Публика была разной, в основном люди пожилого возраста, и на их фоне особо выделялась молодая пара, которая весело переговаривалась между собой. Из их разговора он понял, что они едут в тот же город, что и он.

И вот долгожданный момент: подойдя к окошку билетной кассы, он покупает билет. Теперь остается только дождаться часа отправления, а там 5–6 часов пути, и он встретится с Разумовым.

За суетой ожидания прошло время. На вокзале объявили посадку на его поезд. Ожидающие стали пробираться к перрону, среди них был и Гурский.

Без труда найдя свой вагон, он, отдав билет проводнику, прошел в него. Устроившись на своем месте, он расслабленно откинулся на спинку сидения.

За окном вагона последние пассажиры спешили к поезду. Посадка заканчивалась, и вскоре с мягким толчком поезд тронулся.

Минуты ожидания, колесный перестук – все это смешалось с той атмосферой суетливости, с которой начался сегодняшний день. И вот теперь он ловил себя на том, что думает о телеграмме, о Сашке, об их предстоящей встрече.

Их встреча. Как много лет прошло с той первой их встречи. Когда они, тогда еще восемнадцатилетние, впервые увидев войну, стали мужчинами. А потом годы войны, их дружбы. Все пережитое в те годы сделало их старше и суровей, но их дружба всегда оставалась тревожно молодой.

Движение поезда, вагонный гомон прервали его воспоминания. В вагоне было душно, и он открыл окно. Поток свежего воздуха освежил его, он осмотрел сидящих рядом с ним. Напротив него сидела та молодая пара, которую он впервые увидел в очереди за билетами. Дорога их утомила, и они сладко дремали. Рядом с ним сидела какая-то старушка, на коленях которой стояла корзина, внутри которой что-то шевелилось. Многие из окружающих дремали. И эта дрема через некоторое время передалась и ему.

Голос проводника, шум выходящих пассажиров разбудили его. За окном было уже темно, и он вместе с другими пассажирами вышел на перрон.

На улице было прохладно. Вечерняя свежесть выдавала близость моря.

На перроне было многолюдно. Встречающие окрикивали своих знакомых, кругом слышались приветствия и поцелуи.

Осмотревшись по сторонам и не найдя глазами Разумова, он с массой людей пошел к вокзалу. В здании вокзала было не так многолюдно. Многие сидели на скамейках, некоторые стояли около буфета. Быстро просмотрев места, где его могли бы ждать, Гурский вышел на вокзальную площадь. Площадь была небольшой, кое-где на ней стояли машины. Стоянка такси была рядом с вокзалом, свободных машин было много, и он направился к одной из них. Чувство неловкости всегда сопутствует людям, приехавшим в чужой город. Вот и сейчас, не встречая знакомого лица, Гурский растерянно смотрел по сторонам.

Из этой растерянности его вывел окрик: «Юра! Гурский!»

Он растерянно начал оглядываться. Среди выходящих из здания вокзала людей он увидел мужчину, который махал ему рукой. Это был Разумов. Он быстро бежал навстречу. Они обнялись.

– Здорово, Юрка! Молодец, что приехал!

– Здравствуй, – более сдержанно ответил он.

– Я только вечером узнал, что ты приедешь.

– Сегодня вечером к другу собирался, а здесь твоя телеграмма, ну я на вокзал.

– Да вот, опоздал, ты извини.

– Пустяки! Главное – встретились. Ты-то как? Молчал год, а тут тебе телеграмма. Что случилось?! Или опять молодость вспомнил?

Разумов, немного замявшись, торопливо заговорил:

– Давай об этом дома. Время у нас с тобой есть. Ты на сколько приехал?

– Думаю, в воскресенье уехать.

– Ну так это здорово. Я завтра отгулы оформлю, и мы с тобой на море на рыбалку поедем. Отдохнем! Так что давай теперь ко мне!

Стоянка за это время освободилась от людей, и они, сев в первую машину, поехали. Сказав водителю свой адрес, Разумов опять заговорил:

– А ты молодец, выглядишь неплохо. Да и животик у тебя пока не растет. Нина-то как? Я ее давно не видел!

– Да вроде ничего, правда, поправляться начала.

– Ну это, наверное, ей идет.

– Не знаю, не знаю, как кому! – быстро заговорил Гурский.

– А сын как?

– В этом году из армии приходит.

– Да! Идет время. – Разумов посмотрел в окно. – Вот, считай, и приехали. – Говорит, где остановиться водителю.

Такси остановилось у нового дома.

– Вот здесь я и живу!

Они вышли из машины. Разумов расплатился с водителем.

– Вот мой подъезд, там на пятый этаж.

Войдя в подъезд, они на лифте поднялись на этаж.

– Налево, Юра. Вот и моя квартира.

Они остановились у двери, обитой дерматином. Позвонили. Через некоторое время дверь открылась. За ней показалось красивое женское лицо молодой женщины. Она растерянно посмотрела на них.

– А это мы, Катя! – первым сказал Разумов. – Проходи, проходи, – уступая дорогу, продолжал он.

Они вошли в квартиру.

– А это мой фронтовой товарищ, о котором я тебе говорил, – снова суетливо заговорил он.

– «Юрий Гурский», немного растерянно протягивая руку представился Гурский.

– А это Катя, моя жена.

Катя пожала руку и прошла на кухню.

– Ты здесь располагайся, а я сейчас подойду.

Разумов вышел вслед за ней.

Комната была просторна, современно обставленная новой мебелью, она выражала вкус хозяйки. Несколько эстампов хорошо дополняли весь интерьер. Большая фотография Кати висела на свободной стене. Молодая женщина с волнисто распущенными волосами задумчиво и игриво смотрела на Гурского.

«Красива», – подумал Гурский. Осмотрев комнату, он решил пройти на балкон.

Балкон был открыт, и легкий ветер колыхал легкий тюль. Подойдя к двери, от отодвинул в сторону тюль и вышел на балкон.

Неожиданно его взгляд остановился на обнаженной мужской руке, находившейся за стеклом двери. Все это было так неожиданно, что Гурский, не задерживаясь на балконе, вернулся в комнату.

В кухне возбужденно о чем-то говорили. Гурский сел на диван, им овладело чувство неловкости, которое так давно он не испытывал. В комнату вошел Разумов.

– Что скучаешь? Сейчас нам Катя там что-нибудь соберет, и мы отметим нашу встречу.

Сказав это скорей для приличия, чем было на самом деле, Разумов собрался опять идти на кухню.

– Саша, ты знаешь, я, пожалуй, поеду в гостиницу. Чего вам тесниться, а завтра мы с тобой встретимся!

Гурский встал.

– Зачем в гостиницу, у нас переночуй, – вяло вторя, ему ответил Разумов.

– Нет-нет, я поеду. Ты лучше проводи меня!

– Конечно провожу!

– Катя, – позвал жену Разумов. Из кухни вышла жена. – Юра решил идти в гостиницу. Я его провожу?

– А может быть, останетесь? – вопросительно обратившись к нему, Катя глазами думала о другом.

– Спасибо, я лучше в гостиницу, да и вас я стеснять буду.

Сказав «До свидания», он вместе с Разумовым вышел из квартиры.

Они вышли на улицу.

– Саша, гостиница от вас далеко? – спросил Гурский.

– Да нет, минут 15 на автобусе.

Они пошли к автобусной остановке. Чувствовалось, что Разумов испытывает чувство неловкости: Гурский понимал это.

– Ну ты дал. Женился и молчал. Хоть бы на вокзале сказал бы. Давно хоть женился?

Разумов начал, оправдываясь:

– Скоро год. Ты меня извини, конечно, но так получилось. Сам понимаешь, молодая жена. Вот и закрутился.

Они подошли к автобусной остановке. Впереди на дороге показался зеленый огонек такси.

– Саша, давай до гостиницы на такси махнем. Время и так уже позднее.

Остановив такси, они сели. Сказав таксисту, куда им надо, они вновь заговорили.

– Да, она у тебя красивая. Ну а живете как?

Ожидая этого вопроса, он ответил с паузой:

– Да всякое бывает. Она же моложе.

Они замолчали, но молчание было непродолжительным, Гурский вновь прервал его.

– У вас как здесь с гостиницами? Устроиться я смогу?

Разумов ответил не сразу:

– Думаю, что сможешь. У нас здесь недавно новую построили. Так что попроще стало.

Они подъехали к гостинице. Вышли из машины. Гурский расплатился с водителем, поблагодарил его.

Навстречу им из гостиницы выходили последние посетители ресторана. Весело смеясь и напевая песни, они гурьбой спускались к такси.

Миновав их, они вошли в гостиницу. В холле гостиницы было свободно и светло, новая мебель была аккуратно расставлена.

У стола администратора стояло несколько человек.

Они подошли к столу администратора.

К их удивлению, в гостинице были свободные места. Оформив документы и получив ключ, они поднялись в номер.

В номере было прохладно. Новая мебель, аккуратно расставленная, делала его уютным. На столе стоял телефон.

– Вот устроился, – снимая пиджак, сказал Гурский. – Не думал я, что мне так повезет. Номер – это всегда проблема.

Доставая бутылку коньяка из портфеля он сел.

– Ну что, давай за нашу встречу! – поставив бутылку на стол, он достал бутерброды, яблоки.

Разумов достал из бара две рюмки, они сели за стол. Разлив коньяк по рюмкам, они молча выпили. Разумов достал из кармана сигареты. Они закурили.

– Ну так что у тебя случилось? Давай поговорим.

Разумов сидел задумавшись. Гурский налил еще.

– Юра, давай сейчас не будем. Ты с дороги, да и поздно уже. Завтра встретимся и обо всем поговорим.

– Я то не против, завтра так завтра… Давай сейчас за тебя выпьем, за твою женитьбу.

Они выпили.

Разумов встал:

– Завтра я тебе буду звонить часов в 11, так что жди. Теперь отдыхай, да и я поеду, уже поздно.

Гурский встал, они пожали руки, и Разумов вышел.

Закрыв дверь, Гурский пошел к окну и открыл его. На улице было тихо, глубоко вдохнув свежий воздух, он пошел к кровати.

Лежа на кровати, он почувствовал, что устал. Неожиданная телеграмма, встреча с Сашкой и его женой утомили его. И теперь, лежа в кровати, он почему-то вспомнил Катю. «Красивая», – вслух сказал он, – и, тяжело вздохнув, повернулся набок. Через некоторое время он уже спал.

Шум уже проснувшегося города наполнял комнату. Гурский уже не спал. Люди его возраста плохо спят на новом месте, вот и он, встав рано и уже убрав кровать, сидел в кресле, читая газету. До одиннадцати часов оставалось еще время, и он решил сходить позавтракать.

В ресторане в это время было еще не многолюдно. Сев за свободный столик, он заказал себе легкий завтрак. Ждать пришлось недолго, и через некоторое время он с аппетитом уже ел.

Быстро позавтракав, Гурский спустился из ресторана в вестибюль гостиницы. Здесь в одном из нескольких киосков он купил себе газеты и журнал. Немного постояв у киоска с сувенирами он поднялся к себе в номер.

В ожидании звонка он занялся чтением газет. Прочитав одну из газет, он посмотрел на часы, было начало двенадцатого, но звонка пока не было. Томительные минуты ожидания, и без того медленно идущие, в такие моменты, кажется, совсем останавливаются.

На часах было около двенадцати, когда Гурский, отложив газеты, решил пройтись по городу. Спустившись вниз и сдав ключ дежурному, он сказал, что будет через час, на случай того, если ему будут звонить.

Вчерашний вечерний приезд и поездка на такси не позволили ему познакомиться с городом. И теперь, имея свободное время, у него появилась такая возможность.

Город был небольшим: несколько центральных улиц лучами сходились к центру, образуя площадь. Аккуратно посаженные деревья делали улицы зелеными и чистыми. Улицы были не так многолюдны. Ходить по магазинам Гурскому не хотелось и, немного отдохнув в одном из скверов, он направился в гостиницу.

Вернувшись в гостиницу, подойдя к дежурному за ключом, он спросил о звонке, но ему никто не звонил.

Подниматься в номер было бессмысленно, и он решил ехать к Разумову сейчас.

Плохо помня дорогу, он решил ехать на такси. Водитель такси, которое он остановил, неплохо знал город, и по неточным ориентирам они нашли эту улицу.

Остановившись в начале дома, Гурский вышел из машины, поблагодарив водителя.

Увидев знакомый подъезд, он направился к нему. У входа в подъезд на скамейках сидело несколько пожилых женщин. Они о чем-то взволнованно разговаривали. Проходя мимо них, Гурский случайно услышал о смерти жильца их дома. Неожиданность этой новости его встревожила. Быстро поднявшись на этаж, где жил Разумов, он увидел, что дверь в его квартиру приоткрыта. Волнение его усилилось, когда он вошел в квартиру. В комнате, в которой он вчера был, находилось несколько женщин. И их темная одежда молчаливо говорила о случившемся. Катя с заплаканным лицом сидела на диване.

Еще не зная случившегося, он понял, произошло что-то непоправимое. С гнетущим чувством он вышел из комнаты.

Двое мужчин, находившихся на кухне, молча курили. Поздоровавшись с ними, Гурский назвал себя. Сдержанно ответив на его приветствие, они представились. Один из них был соседом Разумова. После некоторой паузы, понимая неловкость положения Гурского, он рассказал о случившемся. Его рассказ, часто прерываемый ненужными подробностями, был сбивчив. По мере его продолжения неосмысленное чувство надежды, которое еще теплилось в душе Гурского, пропало.

Шурки Разумова больше нет. Эта страшная мысль резко пульсировала в его голове. Вчерашняя встреча, их сумбурная и короткая встреча, были теперь в прошлом.

Считая своим долгом помочь в организации похорон, он взялся за основную организационную работу. Занимаясь ею, он старался забыться и не думать о случившемся. Измотавшись за день, он, уставший, приходил в гостиницу, где вскоре засыпал. За эти дни Гурский немного осунулся.

Похороны прошли. Собравшиеся на кладбище на автобусе вернулись в квартиру Разумова. Здесь уже все было приготовлено к поминкам. Люди постепенно рассаживались за столом. Вскоре все сидели. Установившуюся тишину нарушил мужской голос. Сотрудник, работающий с Разумовым, говорил о покойном. После него выступило еще несколько человек. В комнате постепенно становилось шумно. Разговор людей, шум ножей и вилок, выпитое спиртное создавали атмосферу поминального застолья. Гурский сидел молча. Безучастный ко всему окружающему, он смотрел на Катю.

Вдруг он встал. Его лицо было возбуждено.

– Сегодня многие говорили о Саше. Меня просили – а я не мог. А теперь! Скажу! Хорошо вы говорили о нем, о его работе.

Какой был человек! А почему он жить больше не хотел? Сказали?! Нет! А я скажу! Из-за тебя! – он указал рукой на Катю. – Да. Да. Из-за тебя, стерва, он пошел на это. Ты сейчас сидишь, плачешь? А когда мы пришли? Ты его на балкон спрятала?!

Сидящие возмущенно стали его успокаивать.

– Гуляла, стерва! – с любовником миловалась. Вот сегодня плачешь, а завтра его сюда опять приведешь.

Сидящие рядом с ним мужчины пытались его усадить. Он сопротивлялся.

– Я ей все скажу. Из-за нее такой человек погиб.

Его вытащили из-за стола, бранясь на окружающих, он пытался им что-то объяснить. Взволнованные люди неодобрительно смотрели в его сторону. В коридоре была сутолока. Кто-то вызвал милицию. Взволнованно пытаясь что-то им объяснить, он, сопротивляясь, вышел на улицу. Его бесцеремонно втолкнули в машину. Еще что-то говоря, он потихонечку стал обмякать.

В сопровождении двух милиционеров его ввели в комнату дежурного. Написав рапорт, они вскоре ушли.

Дежурный по отделению внимательно читал рапорт.

– Что же это вы себя так ведете! У людей горе, такой день. А вы драться. Пьяный дебош устроили.

Гурский, виновато сидя на стуле, нервно теребил носовой платок.

– Да и не знаю, как все это получилось. Друг у меня умер. Мой фронтовой товарищ. Трудно мне. Вот лишнего и выпил…

Опустив лицо, он вытер его платком.

– Да я-то понимаю. Но протокол, его оформить надо. Думать раньше надо было.

Начал что-то писать.

– Я здесь проездом по телеграмме. Сегодня собирался уехать, – торопливо говорил Гурский.

Дежурный молча смотрел на него, его орденские колодки.

– У меня отец тоже фронтовик. Понимаю я вас… Ладно, я сейчас вам записку напишу. Вы с ней на вокзале билет по броне возьмете. И сегодня обязательно уезжайте.

Гурский, неуверенно взяв записку, проговорив что-то непонятное, направился к входу.

Уже темнело, когда Гурский приехал на вокзал. У кассы стояла очередь, минуя ее, он подошел к окошку. Передав записку, он получил вскоре билет. Облегченно вздохнув, он пошел на перрон.

Поезд медленно отходил от перрона. Гурский молчаливо сидел у окна, безучастно смотря на мелькающие за окном поля. Равномерный перестук колес и мягкое покачивание вагона добавляли ему настроение жизненной успокоенности.

За окном вечерело. Закрыв глаза, он подумал о доме. Осенью сын из армии вернется, надо ему что-нибудь купить, все старое, наверно, уже мало.

Слегка закашляв, он подумал:

– Этого еще не хватало. Говорила Нина, возьми плащ. Не послушался!..

Рассказ без названия

К вокзалу поезд подошел уже к вечеру Полыхаев выскочил на перрон, покрутился вокруг чемодана, подождал, пока схлынет толпа, поозирался…

Никто его не встречал. Он уговорил себя постоять еще пять минут. Выстоял пятнадцать. Затем резко подхватил с земли свой полотняный чемоданчик и пошел наугад, в ночь, в толкотню огоньков, в чужой ему город.

С неделю тому назад Полыхаев получил письмо от фронтового своего дружка Саши Гордынского. Письмо было длинное и смутное, – чего-то Саша лукавил, чего-то не договаривал, – а заканчивалось и вовсе уже непонятно. «Ты, Иван, не удивляйся, – писал Саша, – что я к тебе с такой просьбой. Может, ты, конечно, и откажешь, но я тебя знаю и не такой ты человек, чтобы отказать. А если откажешь, то это ничего, ты меня знаешь, я не обижусь. В общем, я хотел бы с тобой встретиться, то есть чтобы ты ко мне приехал, потому что сам приехать к тебе не могу. Саша». В уголке мелкая приписка: «Привет Лёле. Небось, сейчас думаете, совсем спятил, старый козел. Приезжай обязательно, прошу тебя».

Письмо встревожило Полыхаева, особенно приписка, он все ее перечитывал, пытался расшифровать. Весь день Полыхаев носил письмо с собой, а вечером не выдержал, показал Лёле. Он знал, что не должен был этого делать (когда-то у Лёли с Сашей был роман, Лёля хотела выйти за него замуж, а Саше, видимо, этого не хотелось, вот тут он познакомил Лёлю с Полыхаевым). Он чувствовал какую-то зловещую беду в этом доме, чувствовал ее глубоко и наверняка, как чувствуют спиной настырный взгляд. Он догадывался о том, что творится с Сашей, хотя и запрещал себе думать об этом, – ну не за этим же он меня вызвал, честное слово! – чувствовал что-то нехорошее, недоброе, даже враждебное и в этой фотографии, на которой – так отдельно от Саши, от него, Полыхаева, от Лёли, от их дружбы, от их жизни, от всего, что было близко и дорого им обоим, – смеялась красивая и – притворная! – вдруг почему-то решил Полыхаев – притворная Вера.

Полыхаеву стало душно, он поискал глазами окно, его не было, но был балкон. Он отодвинул шпингалеты и рванул балконную дверь на себя. Он вдыхал запах города, терпкий, горьковатый, похожий на запах давленой вишни, – так, ему казалось, пахнут все южные города. Город оказался не таким уж и маленьким, как он решил про него, глядя из вагонного окошка, – напротив, это был большой южный город, начиненный огоньками, шорохом шин, широким и ровным шумом, вон даже чертово колесо или карусель какая-то, а это ведь не каждый город может себе позволить…

Полыхаев повернулся, чтобы идти в комнату, и даже шагнул было, и вдруг ощутил, как его окатило изнутри чем-то страшным и горячим. «Господи, – думал он, – вот же беда-то, как же быть-то, господи!» Он был уже в комнате и тщательно задвигал балконные шпингалеты, но его трясла мелкая противная дрожь, и ему казалось, он все еще видит боковым зрением это литое плечо, обтянутое белой футболкой, прислонившееся к стене. Вот она, беда, настоящая, страшная, непоправимая. Вот оно как бывает-то, господи. Вот, смотри, Иван, смотри, ты, небось, и не знал, что такое бывает, а оно – вот оно!.. Вот она какая бывает, гнусность человеческая!.. Вот она где аукнулась, фотография-то!.. Ах Сашка бедный, дружок мой единственный, беда ты моя, как же мне тебя… ах ты, господи.

Полыхаева трясла мелкая противная дрожь, он боялся смотреть на балконное окно. Гнева у него не было и ярости не было – Вера была ему чужая, он ее, живую, и разглядеть-то как следует не успел – был страх, страх, что вот сейчас они войдут, а он, Полыхаев, не сумеет ничего скрыть, выдаст себя, так и будет трястись, как суслик, и Сашка обо всем догадается – он чуткий, Сашка-то, нервный! – и кинется на балкон. Шевельнулась поганая мысль: уйти надо… Они там на кухне, чемоданчик в прихожей, можно уйти незаметно… нет, надо сказать, не могу, мол, вас стеснять, да и сам не могу в чужом доме, не привык, пойду, мол, в гостиницу, извините…

Вслед за первой, трусливой, появилась мысль правильная, и, как показалось Полыхаеву, благородная. Про гостиницу – это хорошо, это годится, только надо Сашку взять с собой, проводи, мол, до гостиницы, все ж таки один в чужом городе, да еще ночью, могу и заплутать… Да, это точная мысль, хорошая мысль… Полыхаев сразу как-то успокоился, обмяк. Дрожь прошла, но сидеть одному в комнате уже было невмоготу.

А тот, на балконе… Он же, небось, знает, что Полыхаев его видел, тоже еще, чего доброго, выкинет какой-нибудь фортель!.. Полыхаев для блезиру еще раз подошел к книжной стенке, даже вынул какую-то книжку, полистал и сунул обратно… Пусть думает, что я его не видел… – подумал Полыхаев, и тут же устыдился: ах ты, гадина, паскудник ты, по чужим постелям лазишь, а я еще перед тобой выкаблучивайся, чтобы ты, избави бог, скандалу не наделал!..

Мысль эта придала ему решимости, он открыл дверь и отправился на кухню. Шаги его услышали, Гордынский выглянул ему навстречу, перекрывая собой дверной проем.

– Сейчас, Иван, уже готово! Тут такое дело… Я Веру не предупредил, что ты приедешь. Так что, извини, ужинать придется сухим пайком… Правда, есть яичница…

За спиной Гордынского шумно высморкалась Вера. Гордынский беспокойно оглянулся. «Выясняли отношения, – сообразил Полыхаев. – Какой уж тут ужин!»

– Знаешь, что я подумал, Саша, – сказал Полыхаев, с удовлетворением отметив про себя, что голос его звучит ничуть не фальшиво, громко и даже нахально – интуиция подсказывала ему, что говорить надо именно так, громко и нахально, это обычно придает словам убедительность. – Знаешь, что я подумал, Саша… Тебе мои странности не внове, ты поймешь… Не могу я у вас остаться… Не привык, знаешь, быть в тягость… То есть вам-то я, может, и не в тягость, а я стану думать, что в тягость…

А давай мы вот что сделаем, мы с тобой сейчас пойдем, заделаем номер в гостинице, ночевать я буду там, а к вам буду заглядывать в гости… Ей-богу, так я спокойнее буду… Ты не зыркай на меня, ты слушай, я дело говорю…»

Уговорить Гордынского оказалось проще, чем думалось По-лыхаеву, он слушал его тираду, нетерпеливо и рассеянно кивая головой, а когда Полыхаев перешел на сбивчивые повторения, – то даже взял инициативу в свои руки.

– В «Янтарь» пойдем, – сказал он. – Это близко. Кстати, там и с номерами будет попроще. Нет, гостиница-то люксовая, я не в этом смысле. Просто в «Якоре» у меня знакомые есть, а без блата ведь в летний период, сам понимаешь…

– Вот-вот… – обрадовался Полыхаев, – я и говорю, заранее надо… Я тебе еще на вокзале хотел сказать, да как-то с места в карьер неловко было…

Гордынский вышел из дверного проема, и Полыхаев увидел Веру. Она сидела на кухонной табуретке, в одной ночной сорочке, заплаканная и красивая. Сидела, забыв натянуть сорочку на круглые белые коленки, а, может быть, и, не забыв, просто наплевать ей было на Полыхаева, пожилого человека с полотняным чемоданчиком. Что объяснят ей слова «фронтовой друг», ей, живущей в этой квартире, заставленной книгами и фотографиями…

– До свиданья, Вера! – излишне оживленно попрощался Полыхаев. – Извините, что так нескладно получилось…

– До свиданья, – ответила она тем же ровным голосом, как и представилась, не зная да, видимо, не желая знать, что думает о ней этот пожилой человек с полотняным чемоданчиком.

В гостиницу шли молча, и втайне Полыхаев был даже рад этому. Он не хотел ни о чем расспрашивать Гордынского и боялся, что этот сам начнет разговор.