Текст книги "Прыжок в неизвестное"

Автор книги: Лео Перуц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

– С ума вы сошли, Стани? – крикнула Этелька Шпрингер. – Вы разбили мою чернильницу!

Но чернильница стояла невредимой на столе. Только немного чернил разбрызгалось, образовав два островка на металлической плите письменного стола.

– Но ведь какую-то вещь вы разбили. Стакан или что-нибудь другое. Я слышала ясно, как зазвенели осколки! Этелька Шпрингер тщетно искала осколки на полу.

– Что делает Соня? – спросил Станислав Демба, на этот раз очень спокойно.

– Вот она. Спросите ее сами, – ответила Этелька и показала на Соню Гартман, которая в этот миг вошла в комнату, привлеченная шумом.

Приход Станислава Дембы не был для Сони неожиданностью. Раз он узнал о ее отъезде, – непонятно, кто мог ему это рассказать, – то нельзя было сомневаться, что он придет и попытается удержать Соню. Объяснение, которое предстояло ей теперь, было неотвратимо. Оно принадлежало к числу тех маленьких неприятностей, с которыми нужно было Соне разделаться, прежде чем отправиться в путешествие. Оно было связано с этим путешествием так же, как скучное укладывание вещей, как тягостный разговор с патроном, как уклонение от назойливых расспросов ее хозяев. Соня жила у чужих людей, которые брали с нее высокую плату за скудно обставленную комнату и более чем скромную еду и вдобавок считали себя вправе наблюдать за ее поведением.

Все эти неприятности были благополучно преодолены, и теперь нужно было еще только дать состояться этому последнему разговору со Станиславом Дембой.

Соня была к этому готова.

– Это ты? – спросила она и придала лицу выражение боязливого смущения, – Я ведь просила тебя не приходить ко мне в контору. Ты знаешь, патрон...

Тон досады в ее голосе произвел надлежащее действие. Станислав Демба растерялся и уже в начале объяснения оказался в положении обороняющегося.

– Прости, пожалуйста, что я помешал тебе здесь,-сказал он. – Но мне нужно с тобою поговорить.

– Неужели это необходимо? – спросила она, сделав самую равнодушную гримасу, на какую была способна.

– Да.

– Если это необходимо, то садись, пожалуйста. Демба сел.

– Ну, я слушаю, – сказала Соня. Демба некоторое время молчал.

– Может быть, лучше было бы все же с глазу на глаз...

– Пойдем, Клер, – сказала Этелька Шпрингер. – Мы не будем мешать.

– Нет, нет, оставайтесь. Пожалуйста, оставайтесь. То, о чем господин Демба и я должны говорить друг с другом, может слышать всякий, – быстро сказала Соня.

Она радовалась возможности сделать обеих своих подруг свидетельницами поражения Дембы. Но Этелька Шпрингер не захотела остаться.

– Нет, – сказала она, – нам лучше оставить вас наедине. Пойдем, Клер!

– Enfin seuls6, – не удержалась от замечания Клара Постельберг, когда вслед за Этелькою Шпрингер вышла из комнаты.

Практикант остался в своем углу, возле копировального пресса. По-немецки он понимал только несколько слов – он только тремя неделями раньше приехал в Вену из своего чешского гнезда, – так что с его стороны не приходилось опасаться нескромности.

К тому же он заснул.

– Ну? – сказала Соня, когда они остались одни. Демба встал.

– Где была ты сегодня ночью?

– Какое тебе дело? – гневно набросилась на него Соня, – Впрочем, я была у своей тетки, она хворает и не хотела ночью оставаться одна.

– Где живет твоя тетка? На Лихтенштейнской улице, что ли?

Соня покраснела.

– Нет. На Мариахильф. Отчего ты упомянул Лихтенштейнскую?

– Она мне случайно пришла на ум. Впрочем, едва ли тетка твоя очень тяжело больна, иначе бы ты не собиралась в путешествие с Вайнером.

– Так вот о чем речь?

– Да, именно об этом.

– Прости, пожалуйста, что я забыла попросить у тебя позволения, сказала насмешливо Соня.

– Ты не поедешь! – крикнул Демба.

– Нет, поеду! Завтра в девять утра.

– Я этого не желаю! – закричал в ярости Демба.

– А я желаю, – сказала Соня все так же спокойно.

– Надеюсь, ты понимаешь, что тогда между нами все будет кончено.

– А ты, надеюсь, понимаешь, что для меня все кончено между нами вот уже четверть года.

– Вот как? – сказал Демба. – Ладно! В таком случае все ясно. Только одно должен я тебе еще сказать: что ты мне поклялась никогда не любить никого, кроме меня.

Демба очень рассчитывал на это напоминание. Но Соня рассмеялась.

– В самом деле? – спросила она.

– Да, – ответил Демба. – Прошлою осенью. В тростниковой хижине. Мы после ужина пошли в парк, и тогда...

– Не обещала ли я тебе, кроме того, что никогда не буду голодна? Такое обещание мне было бы так же легко сдержать. Я, право же, не думала, что ты такой ребенок, Стани.

– Может быть, ты это отрицаешь?

– Нет, – сказала Соня. – Но тогда я была почти девочкой, с которой ты мог делать, что хотел. А теперь я мыслящий человек. Это очень просто. – Она пожала плечами, – Теперь все изменилось.

Демба, считавший, что напоминание о вечере в тростниковой хижине послужит ему верным средством переубедить Соню, пришел в замешательство. К ее возражению, что "теперь все изменилось", он не был подготовлен. Он взглянул раздраженно на часы и топнул ногою.

– Я думал, что могу тебя образумить в несколько минут. Если бы только я мог тебе объяснить, как для меня дороги сегодня каждые четверть часа! У меня так много дел, а мне приходится терять здесь время из-за твоего упрямства.

– Я тоже нахожу, что ты здесь совершенно напрасно теряешь время, сказала Соня.

– Ничего не поделаешь, – сказал решительно Демба. – Я не уйду, пока наши отношения не будут приведены в ясность, хотя бы я из-за этого погиб. А мне кажется,-Демба еще раз взглянул на часы и совсем тихо простонал, – что я из-за этого погибну.

Соня насторожилась. Имели ли какое-нибудь значение эти слова? Не хотел ли запугать ее Демба? Но чем? Ей бросилось в глаза, что Демба как будто прятал что-то под своим пальто. Какой он там последний козырь приберег?

– Ты не должна думать, – заговорил Демба, – что я хочу тебя удержать от путешествия. Но ты поедешь со мною. Сегодня днем я раздобуду деньги и приготовлю все необходимое, а завтра утром мы можем уехать.

– В самом деле? – глумилась Соня. – Ты чересчур любезен и мил.

– Вайнеру ты письменно откажешь. Я тебе продиктую письмо, – продолжал Демба невозмутимо.

– Перестань ты, наконец, нести вздор! Это мне надоело. Ты ведь и сам не веришь, что я стану под твою диктовку писать моим друзьям. Для твоего душевного состояния будет полезнее всего не видеться со мною несколько недель.

Дембе постепенно становилось ясно, что он не в состоянии победить холодное, рассудительное спокойствие Сони. Полчаса уже бился он над этим и не подвинулся вперед ни на шаг. Он понял, как бессилен против твердого решения Сони, не видел больше средств повлиять на нее и убедился, что игра проиграна.

Фотографическая карточка Георга Вайнера, все еще лежавшая на письменном столе, попалась ему на глаза. Вид счастливого соперника привел его в ярость, и он обрушился на Георга Вайнера.

– Это напыщенное ничтожество! Эта обезьяна! И в такого остолопа ты могла влюбиться!

Соня в первый раз повысила тон:

– Если ты начнешь оскорблять моих друзей, то я перестану с тобой разговаривать. Твое поведение только лишний раз доказывает, что мы не подходим друг другу.

– Ладно! – сказал Станислав Демба.

Дело его было все равно проиграно. Но на своем противнике он решил выместить злобу, хотя мог его уничтожить только in effigie7.

Он избрал странный обходной путь, чтобы завладеть портретом. Между краями пальто высунулся кончик пальца, приблизился к карточке, нацелился и сбросил ее со стола. Она упала на пол около печки. Демба мгновенно кинулся туда же и нагнулся над нею. Но Соня, желая защитить портрет Георга Вайнера от издевательств, была так же проворна, как Демба. Оба потянулись к фотографической карточке, и в этот миг Соня случайно прикоснулась к руке Станислава Дембы.

Она испустила слабый крик и отпрянула на два шага назад.

Она ощутила нечто твердое, холодное как лед, и на протяжении доли секунды взгляд ее улавливал какой-то поблескивавший, отливавший металлом инструмент.

Она поняла сразу. Это было ясно с первого мгновения: Станислав Демба прятал какое-то оружие под своим пальто. У нее не было времени разглядеть, был ли то револьвер, нож или кастет; она знала только, что жизнь ее находится в крайней опасности.

Она обсудила все в один миг. О бегстве нечего было и думать. Демба находился между нею и дверью. От практиканта помощи ждать не приходилось. Подними она тревогу – Демба мог бы осуществить свой преступный замысел немедленно. Она решила сделать вид, будто ничего не заметила, согласиться на все, что потребует от нее этот сумасшедший, избегать всего, что могло бы его привести в раздражение. Только так можно было спастись.

Она отгородилась от него письменным столом. Станислав Демба выпрямился. Портрет лежал разорванный на полу. Демба ногою отшвырнул его в угол. Потом повернулся к Соне. Руки с оружием опять были спрятаны под пальто.

Он не заметил, что Соня дрожала всем телом и что ей приходилось держаться обеими руками за письменный стол, чтобы не свалиться.

– Так, – сказал он. – А теперь я спрашиваю тебя в последний раз: остаешься ли ты при решении уехать завтра с Вайнером?

Вопрос был поставлен вполне риторически, ибо Станислав Демба никакого ответа не ждал: он отказался от надежды переубедить Соню.

Но Соня тихо сказала:

– Я еще не знаю.

Демба изумленно взглянул на нее. Это прозвучало совершенно серьезно, а не насмешливо, как все прежние реплики Сони. Он не старался доискаться причин такой перемены.

– Ты еще не решила?

– Я должна это еще обдумать.

У Сони в голове металась одна только мысль: выиграть время! Только бы выиграть время! У него было оружие в руках, он был вспыльчив, он стоял в каких-нибудь шести шагах от нее...

– О чем же тут долго думать, Соня? Ты его пошлешь к черту. Ты поедешь со мной. Скажи "да", Соня!

– Может быть, – робко прошептала Соня, – если... Она запнулась. Что бы ей такое сказать, чтобы обуздать его и не разозлить?

– Если я достану деньги на дорогу, не правда ли?

Он подошел ближе. Она отшатнулась в испуге, но он этого не заметил. Он был очень доволен переменою в настроении Сони.

– До вечера я деньги раздобуду, – сказал он. – Я жду гонорара за бульварный роман, который перевел на польский язык. Кроме того, я могу получить аванс в нескольких домах, где давал уроки. К вечеру деньги будут.

Она не слушала того, что он говорил. Она не спускала с него глаз и думала только о смертоносном оружии под его пальто. Двумя минутами раньше она бы еще не могла описать это оружие. Теперь же она была убеждена, что ясно видела револьвер, который рисовал ей страх: браунинг, похожий на большой ключ от ворот и глядевший на нее в жажде убийства своим темным дулом.

– К вечеру я деньги соберу, – повторил Демба. Он взглянул на часы. Уже половина одиннадцатого! Черт побери, я потерял много времени. Мне придется спешить.

"Теперь он уйдет, – думала Соня. – Хоть бы он ушел поскорее!.."

– Так обещай же мне теперь, что ты завтра со мною уедешь, – настаивал Демба.

– Да, – пролепетала Соня, – при условии, что у меня будут деньги.

– Разумеется, – перебил ее Демба. – От путешествия тебе не придется отказаться. Если я вечером не положу тебе денег на стол, можешь ехать с Вайнером.

Он направился к двери, но опять остановился и кивнул ей головою:

– Я знал, что мы скоро придем к согласию, если разумно обсудим положение вещей. Вечером я еще зайду к тебе в контору. А теперь до свиданья. Мне нужно идти. Мне нельзя терять времени.

Он окинул взглядом комнату, словно выискивая что-то. Прикусил губу, пожал плечами и пошел к выходу. По дороге он в неожиданном порыве ярости отшвырнул в сторону стул, загородивший ему путь. Сейчас же после этого он загромыхал вниз по лестнице.

Когда Клара Постельберг и Этелька Шпрингер вернулись в комнату, Соня всхлипывала, закрыв лицо руками.

– Что случилось? – воскликнула Клара.

– Он хотел меня застрелить. Из револьвера. Этелька Шпрингер покачала недоверчиво головою.

– Вздор! – сказала она, – Я слишком хорошо знаю Стани. Револьвер был, наверное, не заряжен, и ты дала себя напрасно запугать.

– Нет, – уверяла Соня. – Он мне совсем его не показал, все время прятал его под пальто. Я его случайно заметила.

Она опять расплакалась.

– Зачем вы меня оставили с ним наедине? Просила же я вас остаться! Никогда еще не находилась я в такой опасности.

Он все еще дрожала всем телом.

Этелька Шпрингер задумалась.

– Он человек буйный, это верно, – сказала она. – И очень вспыльчивый. Но... – она приумолкла. – Во всяком случае ты должна сообщить об этом Вайнеру.

– Он только вечером вернется в Вену, Он телефонировал мне, что едет к своим родителям в Медлинг,

– Револьвер мы должны отнять у Стани. Если он его не отдаст добровольно, то нужно применить силу, – сказала Этелька Шпрингер. – Где же он теперь?

– Не знаю. Он ушел.

– Да нет же! Вот его шляпа висит" В самом деле! Широкополая фетровая шляпа все еще висела на крюке вешалки.

Демба помчался без шляпы искать денег.

Глава V

Оскар Микш потянулся, зевнул, протер глаза и присел на постели. Который час – он не знал, но, очевидно, было еще не поздно. По-видимому, он спал недолго. Проснулся он не потому, что выспался. Его разбудил шум, похожий на стук тарелок, ножей и вилок.

Он вспомнил, что на столе остался его недоконченный завтрак, недопитая чашка чаю и ломоть хлеба с вареньем, и принялся бранить про себя, но довольно сильно, свою хозяйку, фрау Помайзль, которая опять вздумала убирать со стола, когда он еще не встал с постели, да еще зря шуметь при этом.

Когда глаза его освоились с полумраком, – он закрывал обычно ставни на окнах, прежде чем утром лечь в постель, чтобы дневной свет ему не мешал, то он убедился, что был очень несправедлив к почтенной матроне. Не на ее совести был нарушенный сон Микша, а на совести обычно столь тихого сожителя, Станислава Дембы.

Демба сидел, наклонившись над столом, и Микш неясно видел комические и торжественные жесты, с какими Демба поглощал бутерброд с вареньем. Он подносил его обеими руками ко рту, как бы священнодействуя. И каждый раз, как опускал руки, тарелка по какой-то загадочной причине дребезжала. От этого-то шума и проснулся Микш.

На стуле возле двери сидела еще другая фигура, оказавшаяся при более пристальном рассмотрении светло-коричневым пальто Дембы, увеличенным его собственной тенью.

Микш удивился, что видит Дембу в этот час. Обыкновенно они не встречались целыми днями. Он был железнодорожником и возвращался со службы только в девятом часу утра; к этому времени Демба почти всегда уже уходил из дому; в дневные часы показывался лишь изредка, да и по вечерам его в большинстве случаев не было дома, когда Микш опять отправлялся на службу. Они снимали сообща эту комнату чуть ли не полгода уже, а говорили друг с другом за это время едва больше десяти раз. Когда им нужно было сообщить друг другу что-нибудь важное, они оставляли один другому записки. В дела Дембы Микш был в достаточной степени посвящен. Он знал точно, когда у Дембы бывали денежные затруднения, экзамены, зубная боль, любовные похождения или трудности с гардеробом, потому что у студента была привычка разбрасывать свои письма, книги и записные тетради, а склонность фрау Помайзль рассказывать одному про другого восполняла эти сведения. От времени до времени они посредством записок просили друг друга о помощи и занимали один у другого старые фрачные брюки, чистый воротник или деньги на сумму не свыше пяти крон.

– С добрым утром! Желаю аппетита! – окликнул студента Оскар Микш.

Станислав Демба встрепенулся и уставился глазами на постель. Он только теперь заметил, по-видимому, что Микш проснулся. Тарелка опять задребезжала, и сейчас же после этого Демба скрылся за столом так быстро, словно провалился.

– Что с вами, Демба? У вас упало что-нибудь на пол? Что вы ищете? Подождите, я открою ставни.

Микш вскочил с постели и подошел к окну, чтобы открыть ставни. Когда робкий солнечный луч заглянул в комнату, Демба вдруг зарычал, словно свет уколол его, как нож:

– Что вам в голову взбрело, черт побери? Пусть остаются закрытыми ставни! Я не переношу света, у меня глаза болят.

– Глаза болят?

Микш мгновенно прихлопнул ставни, и в комнате стало совершенно темно.

– Адская глазная боль! Нужно мне будет обратиться наконец к окулисту.

Станислав Демба опять вынырнул из-за стола и нацелился ножом в каравай хлеба, лежащий на столе.

– Дьявольщина, не выходит! – ругнулся он. – Отрежьте-ка мне кусок хлеба, Микш.

– Так, разумеется, ничего не выйдет, – сказал Микш. – Хлеб нужно взять в одну руку, а нож в другую.

– Убирайтесь вы к черту! – заревел Демба в припадке совершенно необъяснимой ярости. – Не давайте мне уроков и отрежьте мне лучше краюху.

– Вы просто ленитесь, – промолвил спокойно Микш и потянулся через стол за хлебом и ножом. – Вы не прочь воспользоваться чужими услугами. Вот, получайте ломоть, а намазать вам его придется самому.

Демба принялся есть и опять подносил хлеб ко рту обеими руками – в темной комнате это имело такой вид, как будто атлет с трудом поднимает в обеих руках трехпудовую гирю.

Спать уже было нельзя. Микш нащупал в темноте свои брюки и туфли и начал одеваться.

– Собственно говоря, я съедаю ваш завтрак, – сказал Демба.

– Нет, нет! Я совершенно сыт.

– А я голоден. Я от голода чуть с ума не сошел. Со вчерашнего дня я ничего не ел, а сегодня утром у меня стащила завтрак одна собака.

– Кто? Собака?

– Да, безобразный пинчер в бурых пятнах. А мне пришлось на это спокойно смотреть.

– Почему пришлось?

– У меня случайно были заняты руки в это время. Впрочем, какое вам до этого дело? Попадаешь иногда в положение, когда нельзя управлять своими руками. Но я вам, кажется, не дал спать?

– Я не устал. Я могу еще после обеда поспать немного. К тому же мы так редко видимся... Каким образом вы сегодня дома? Нет лекций? Нет уроков?

– Я вернулся, чтобы взять на время какое-нибудь пальто у фрау Помайзль. У меня пальто порвалось. А у нее хранится гардероб ее сына, взятого в солдаты.

– У вас порвалось пальто?

– Да. Продырявилось. Собака вцепилась в него зубами.

– Возьмите мое. Мне его до вечера не нужно. А днем фрау Помайзль починит ваше.

– Нет, спасибо. Ваше на меня слишком коротко.

– Да ведь мы с вами одного роста. – Нет. Не беспокойтесь. Я возьму накидку, которую оставил здесь сын фрау Помайзль.

– Как хотите. Что у вас нового?

– Нового? Ничего. Соня хочет уехать в Венецию с Георгом Вайнером.

– С Вайнером? Это кто такой?

– Идиот. Герой тенниса. Человек, который умеет говорить только о своих пиджаках.

– Ну и Бог с ним!

– Бросьте говорить вздор! Разве вы дали бы себя обокрасть? – гневно воскликнул Демба.

– Кто же вас обкрадывает?

– По-вашему, это не кража, когда у меня кто-нибудь отнимет Соню?

– Нет. Она свободна. С вами не связана. Она может делать, что хочет.

– Вот как? Вы служите на железной дороге. И у вас есть покровитель в министерстве. Допустим, что кто-нибудь отнимет у вас внимание начальника отделения в министерстве, который ведь тоже "свободен", и лишит вас должности. Вы бы это позволили? Какого-нибудь несчастного, стянувшего кусок хлеба, сажают под замок, а на этих грабителей любви нет управы?

– Разве вы хотели жениться на этой барышне?

– Нет.

– Вот видите! Через несколько недель вы бы ее бросили все равно. Значит, потеря не так уж велика.

– Через несколько недель? Может быть. Но сегодня я еще не покончил с этим.

– То есть как это – не покончил? Несколько дней или недель не могут же иметь значения.

– Но ведь это еще не кончено, неужели вы не понимаете? Как мне вам объяснить?.. Слушайте: вы едите артишок. Или грушу. Откладываете последний кусочек в сторону куда-нибудь, ищите его и уже не находите. Тогда вас целый день будет тянуть к этому кусочку. Можете есть какие угодно другие вещи, во сто раз вкуснее,-маленького кусочка груши вам будет всегда недоставать. Весь день вы бессознательно будете ощущать на небе и на языке томление по этой груше только потому, что не съели последнего кусочка.

– Так что же?

– Так же обстоит у меня дело с Соней Гартман. Быть может, я бы ее забыл через несколько недель. Есть другие, гораздо более ценные люди, чем Соня Гартман. Но так как она вчера со мною порвала, то я не могу сегодня жить без нее. Последний кусок... Вы этого не понимаете? Микш, вы должны раздобыть мне денег.

– Шесть крон можете получить сейчас же.

– Шесть крон? Мне нужно двести.

– Двести? Господи милостивый, вы у меня просите двести крон? – Микш расхохотался во все горло. – На что вам деньги, Демба?

– Я хочу поехать с Соней в Венецию.

– Так я и знал. Вы думаете, все дело в деньгах? А если барышня полюбила другого?

– Если я достану денег, она поедет со мною.

– Вы в это серьезно верите?

– Ни во что я не верю. Я это знаю, – сказал Демба. – Я был у нее полчаса тому назад, и она мне это обещала. Я ее уговорил. Нужно только быть немного дипломатом и сердцеведом, тогда все удается. У нее всегда было непреодолимое стремление увидеть свет. Она должна совершить это путешествие, а кто ей поможет в этом, – это для нее вопрос второстепенный. Если я до вечера деньги раздобуду, Вайнер будет оставлен.

– Сердцеведение ваше никогда вас не выручало, милый Демба, – сказал скептически Микш. Станислав Демба не слушал его.

– И сегодня утром я чуть было не добыл эти двести крон. Если бы я только улучил мгновение! Но я слишком долго ждал, и теперь это мне значительно труднее. Я готов был бы надавать себе пощечин, если бы...

– Если бы что?

– Если бы мог. Это теперь тоже не так легко. – Демба коротко рассмеялся. – Довольно об этом. Значит, у вас нет для меня денег. В таком случае я должен поискать их где-нибудь в другом месте. Будьте здоровы!.. Ах да, накидка... Фрау Помайзль!

В соседней комнате послышались скользящие шаги. Хозяйка просунула голову в дверь.

– Вы меня звали, господин Микш? Батюшки, как же у вас темно сегодня! Собственных рук не видно.

– Фрау Помайзль, можете вы мне дать на сегодняшний день ту накидку, которую носил раньше ваш сын? Я продырявил себе пальто.

– Накидку Антона? Пожалуйста. Но только она слишком плоха для вас, господин Микш. Мой Антон в последнее время, до своей военной службы, не хотел уже выходить на улицу в этой накидке. Подождите-ка, я ее сейчас вам найду.

Фрау Помайзль исчезла в смежной комнате и через несколько минут вернулась с накидкой.

– Вот она, господин Микш. Немножко нафталином пахнет.

– Это ничего. Давайте ее сюда, – сказал Демба. – Практичная вещь такая накидка. Ее просто набрасываешь на плечи, застегиваешь спереди и не бьешься над просовыванием рук в эти проклятые футляры, которые выдумал черт...

– В какие футляры?

– В рукава. Я не переношу рукавов. Откройте ставни, Микш.

– Вам уже не больно?

– Больно? Где больно?

– Глазам не больно?

– Нет, черт побери! Не задерживайте меня своими вопросами и откройте ставни.

Яркий свет залил комнату.

Демба подошел к зеркалу платяного шкафа, являвшемуся украшением бедно обставленной комнаты. Погляделся в него и кивнул головою. По-видимому, он одобрил накидку.

– Батюшки, это вы, господин Демба! – воскликнула фрау Помайзль, только теперь узнав его. – А я и не знала, что вы дома. Я думала – вы ушли. Только что вас искал почтальон с деньгами.

– С деньгами? И он ушел? Вы ему дали уйти? – закричал Демба.

– Нет. Он пошел на четвертый этаж. Сейчас должен сойти вниз.

– Это хорошо. Я выйду на улицу и буду его караулить. Станислав Демба повернулся к Микшу и рассмеялся.

– Господин Вайнер отстранен. Это гонорар от издателя макулатуры, для которого я перевел роман на польский язык. Бульварный роман для служанок в четырехстах выпусках по двадцать геллеров, в каждом выпуске – убийство с целью грабежа, или поджог, или казнь, или подброшенный ребенок – на любой вкус. Мне, в сущности, должно быть стыдно, но вы знаете, Микш: non dolet. И он даже не затягивает платежей. Эти дикари все-таки самые лучшие люди.

– И как раз сегодня деньги пришли. Ну и везет же вам, Демба!

– Везет?.. Наоборот, проклятое невезение! Отчего деньги вчера не пришли? Господи Боже, если бы они пришли вчера!

– Что ж бы тогда было?

– То, что сегодня мне предстоял бы, может быть, спокойный день больше ничего! – сказал Демба и потупился. Потом вдруг встрепенулся. Теперь мне надо идти, а не то еще прозеваю, чего доброго, почтальона.

Через несколько минут Демба вернулся. Ни слова не говоря, он поднял крышку платяного сундука и зарылся в старые брюки, жилеты и пиджаки. Когда он вынырнул оттуда, на голове у него торчала престарелая, отливавшая жиром шляпа с отвислыми полями, с обтрепанными краями, чудовищный Мафусаил в племени шляп, несколько лет тому назад отправленный Микшем на заслуженный покой.

– Господи помилуй! Не собираетесь же вы показаться на люди в этой шляпе? – воскликнул Микш.

– У меня нет другой.

– Где же ваша?

– Я ее где-то забыл.

– Можно ли быть таким рассеянным?

– Я не был рассеянным. Мне пришлось ее бросить.

– Пришлось? Почему же? Демба начал терять терпение.

– Не спрашивайте слишком много. Вы этого не можете себе представить? Вы меня когда-нибудь выведете из себя своею проклятою скудостью воображения. Все вам нужно объяснить. Ну так вот: погода ветреная, моя шляпа летит на рельсы трамвая, я бегу за нею, в это время проходит вагон... Иногда рекомендуется не протягивать рук вперед, чтобы не попасть под колеса, Микш!

– Вам нужно сейчас же купить себе новую шляпу, Демба. Теперь ведь у вас есть деньги.

– Нет, – сказал Демба, – у меня нет денег.

– Почтальон не пришел?

– О да, пришел!

– Может быть, деньги были вовсе не вам адресованы?

– Мне. Они были моими. Но...

У Станислава Дембы сделался припадок бешенства. Он опрокинул в неистовстве плюшевое кресло фрау Помайзль и стал искать, поводя глазами, что бы можно было в комнате разнести вдребезги. Шитый шелком экран перед камином с изображением св. Женевьевы имел несчастье приковать к себе внимание Дембы. От пинка он, кряхтя, свалился на пол и погиб мученической смертью. Это, по-видимому, успокоило господина Дембу настолько, что он мог продолжать свой рассказ.

– Он не хотел выдать мне деньги, – бушевал он. – Только под расписку! Он хотел заставить меня взять в руку его грязный чернильный карандаш, прикоснуться к его липкой книжке и расписаться в какой-то засаленной графе. Иначе он не может отдать мне деньги. Мои деньги, слышите ли вы, Микш? Мои деньги!

– Так что же?

– Я не допускаю над собою никакого принуждения,-сказал Демба. – Я не расписался.

Глава VI

– Четырежды тринадцать пятьдесят шесть!.. Нет, барышня, четырежды тринадцать пятьдесят шесть. Пятьдесят шесть, барышня! Пятьдесят шесть! Семью восемь... Да... Алло, кто говорит?.. Будьте любезны попросить к телефону фрейлейн Прокоп. Прокоп. Стеффи Прокоп. Да. Я подожду у аппарата... Стеффи? Ты? Наконец-то! Слава Богу! Четверть часа я не мог добиться соединения. Говорит Станислав Демба... Да... Здравствуй. Слушай, Стеффи, мне нужно с тобою говорить. Если можно, сейчас. Нельзя? Господи, только в двенадцать? Неужели нельзя сейчас? Может быть, тебя отпустит начальник... Нет? О, Боже, все точно сговорилось против меня сегодня. Ну, пусть в двенадцать, так и быть. Будем ли мы тогда, по крайней мере, одни? Никто не помешает? Ладно. Я приду... Этого я не могу тебе сказать по телефону... Да, разумеется, расскажу, для того ведь я и приду к тебе... Нет, по телефону никак нельзя. За дверью кто-то стоит и слышит каждое слово и уже теряет терпение, оттого что ему так долго приходится ждать. Я вешаю трубку. Значит, в двенадцать... В начале первого?.. Хорошо... Хорошо. До свидания, Стеффи!

Станислав Демба вышел на улицу и пропустил в телефонную будку маленького толстого господина, который глядел на него с яростью и бормотал невнятные ругательства. Не прошел он и нескольких шагов, как его окликнули с противоположного тротуара.

– Здравствуйте, Демба! Куда идете? Подождите, я пройду немного с вами.

Демба остановился. Вилли Эйснер перешел улицу. Демба кивнул ему небрежно головою.

– Что с вами? Разве вы больше не служите в банке? Как это вы разгуливаете по улицам в служебное время?

Вилли Эйснер затянулся дымом из папироски и выпустил его в пространство.

– Служу, – сказал он. – Вы думаете, банк позволил бы мне гулять? Но я иду с биржи, у меня там было дело.

Вилли Эйснер любил прихвастнуть. Он был мелким служащим Центрального банка и работал в инспекторском отделе. К биржевым операциям банка он не имел никакого отношения. Ему просто было поручено проводить одного артельщика, при котором были крупные деньги, а исполнив поручение, он не мог преодолеть соблазна пройтись немного по Рингштрассе, с лайковыми перчатками в правой руке и тросточкой в левой. Вилли Эйснер чувствовал себя не на месте в своей конторе. Он завидовал всем, кто имел свободную профессию и не был связан определенными служебными часами: адвокатам, художникам, торговым агентам. Идеалом существования рисовалась ему жизнь человека, который утром спокойно читает свою корреспонденцию, потом идет в кафе и, развалившись в удобном кресле, с папироскою в зубах перед рюмкою ликера на мраморном столике, наблюдает уличную сутолоку; который днем прогуливается по Грабену сколько душе угодно, встречается со знакомыми, обменивается с друзьями, делая скучающее лицо, замечаниями насчет элегантных дам, потом не спеша обедает и наконец за своим письменным столом занимается кое-какими важными делами. Сам же Вилли Эйснер был принужден с восьми до половины первого и с двух до половины шестого в комнате, общей с восемью сослуживцами, неустанно сравнивать счета и цифры и против проверенных мест ставить карандашом птички.

Он говорил медленно, изысканными оборотами, вводил паузы между отдельными словами, чтобы придавать им надлежащую внушительность, и был уверен, что все слушают его внимательно, когда он считал уместным высказаться по какому-нибудь поводу.

– Мне пришлось отказаться от своей квартиры. Квартира у меня очень уютная, но мне стало в ней немного тесно; мне нужно место для моей библиотеки.

– Простите, – сказал Демба, – не можете ли вы идти немного скорее? У меня мало времени.

– Мне жаль квартиры, – сказал Эйснер и пустился вперед рысцою. – У меня связаны с нею приятные воспоминания. Там посещало меня много хорошеньких девчонок. Прелесть каких хорошеньких...

– Я иду теперь на Колингассе, – перебил его Станислав Демба, – это вам, верно, не по пути?

– На Колингассе? В таком случае я могу пройти с вами, к сожалению, только небольшое расстояние. Слишком у меня много дел в банке. Право, я тону в делах. Надо вам сказать, что я и распоряжаюсь, и представительствую, и веду переговоры, и заключаю сделки – всё!