Текст книги "Китайские дети"
Автор книги: Ленора Чу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)
Мы с Робом желали себе в Китае совершенно другого опыта.
Время, проведенное Робом в его двадцать с чем-то лет в провинциальном Китае, познакомило его со страной и ее культурой. Когда Роб преподавал под эгидой Корпуса Мира, он подружился с китайскими учащимися – учтивыми, пытливыми и уважительно относившимися к образованию, и Робу служило некоторым утешением, что его сын помещен в китайскую систему.
Меж тем благодаря моему собственному прошлому поведение китайцев и сами они мгновенно показались мне знакомыми: словно я смотрела в глаза учительницы Чэнь – какая бы суровость и властность в них ни мерцала – и тут же различала в них отцовы устремления (временами ошибочные, зато всегда благонамеренные). Вопреки любым моим метаниям я никогда не забывала о пользе дисциплины и упорства, прививаемых китайским способом.
Мы с Робом окольными путями сошлись в одном: с философской точки зрения мы видели ценность китайского взгляда на дисциплину и учебу и хотели, чтобы наш сын получил опыт культуры, которую мы научились уважать. Ныне мы с Робом ездим на велосипедах в потной путанице шанхайского автомобильного потока, едим огненную хунаньскую пищу и проводим отпуск в далеких закоулках Китая и Юго-Восточной Азии. Мы американцы, но наши целостные самости не привязаны ни к какому отдельному месту. «Ты гражданин мира», – говорила мне моя тетя Кари. Это понятие слишком затаскано, однако во многих смыслах тетя права.
Мы решили, что проведем в Китае годы, пока наш сын еще маленький, отчасти потому, что считали важным научить ребенка другой жизни. Мы хотели, чтобы наш сын был гибок, чтобы умел устроиться в мире неопределенном и быстро меняющемся, и желали уверенности, что ребенок найдет в нем свое место. Моя тетя Лян, психолог по профориентации с фокусом на этническую культуру, неприкрыто усомнилась в моих страхах и метаниях: «Чего ты так дергаешься из-за „местного садика“? Ты живешь в Китае. Почему это Рэйни должен ходить куда-то еще, а не в китайский сад?»
Учительница Чэнь была права. Мы решили отдать Рэйни в местный детсад. Мы решили погрузить нашего сына в местную культуру – в надежде, что он впитает язык и немного знаменитой китайской дисциплины. Неувязка состояла в том, что мы хотели слепить некий образовательный опыт, будто выбирали предложенное в меню. Я хотела, чтобы Рэйни выучил мандарин, но мне не нравилось, что его принуждают спать в тихий час или есть яйца. Мы понимали, что он как иностранец с каштановыми волосами и странными замашками выделяется, но предполагали, что учителя и одногруппники пренебрегут прямыми чувственными данными и примут его как ровню. (Я однажды поймала учителя на том, что он называет Рэйни сяо лаовай, маленьким иностранцем, что, к моему удивлению, сына, похоже, не заботило.) Я обливала учительницу Чэнь высокомерием, а она, между прочим, много лет преподавала в Китае, у нее была магистерская степень по педагогике – а у меня никакой.
С чего мы решили, будто можем вломиться в китайское учебное заведение и всего за пару месяцев перегнуть его образовательную систему в свою пользу?
Что давало мне право претендовать на исключение?
Меня утешало, что садик, в который ходил Рэйни, носил выданное государством звание «образцового» с доступом к особому финансированию и привилегиям. (Садик же, который посещал Тыковка, был, напротив, средним, в неприметном предместье Шанхая.) «Сун Цин Лин» стремился делать группы поменьше и брать педагогов с магистерскими степенями. У 70 % воспитателей «Сун Цин Лин» имелись дипломы специалистов именно в дошкольном образовании, эти педагоги часто ездили за рубеж – осваивать другие обучающие системы. Преподаватели физкультуры проходили практику в Австралии – оплоте солнца и спорта. Родители воспитанников – все сплошь хорошо устроенные, повидавшие мир люди, знакомые с европейскими и американскими взглядами.
– Мы верим в более человечное, более мягкое образование, – сказала нам директриса Чжан на родительском собрании. – Мы в этом детском саду одна семья – единая семья. Учителя и родители должны учиться друг у друга.
«Сун Цин Лин» – на переднем крае общенационального стремления изменить китайский подход к образованию, сказала нам директриса. Этот сад – «испытательный полигон будущего китайского образования, и в последние годы наш садик повлиял на все детские сады в Шанхае, а также и по всей стране».
Это давало надежду. Любой даже понаслышке знакомый с китайским образованием знает, что в подростковые годы у учащихся зверская нагрузка, а новостные СМИ часто публикуют заметки о самоубийствах среди школьников перед важными экзаменами. И все же имелись признаки, что государство не целиком удовлетворено состоянием образовательной системы. Не я одна задавалась вопросами – государство тоже.
Сомневалась я и в том, действительно ли учителя Рэйни такие уж кошмарные, как нашептывали мне мои самые лютые страхи. В хорошие дни меня увлекала мысль, что попытки правительства изменить систему способны уравновесить ее недостатки и что Рэйни, конечно же, сделается в результате обучения и гибким, и выносливым, а заодно и, глядишь, блистательным учеником. Я собиралась добавить рвения своим попыткам выяснить, куда именно движется китайское образование, и понимала, что мои отчеты смогут помочь нам предпринимать более осмысленные шаги в образовании Рэйни.
В целях предосторожности я записала Рэйни кандидатом в международный детсад на одной с нами улице. Эти двуязычные детсады, управляемые иностранцами, – ближайший вариант к государственному учебному заведению в Америке, но стоили они заоблачно: до сорока тысяч долларов в год. Международный садик – излишество, которое нам с Робом, если не «затягивать пояса», было не по карману, но ответственный родитель всегда должен иметь запасной план. Так или иначе место там возникнет, вероятно, не через месяц и не через два.
Меж тем учительница Чэнь выдала нам отчетливое задание на будние дни с восьми утра до четырех часов дня: мы обязаны проследить, чтобы Рэйни не катался на одногруппниках, как на лошадях, приучить его подчиняться угрозам и помочь обвыкнуться в чужой для него среде.
* * *
Чтобы исполнить хотя бы часть обещанного, я наняла Рэйни преподавательницу по мандарину.
Общеизвестно, что китайский язык – один из самых трудных на свете для изучения. В китайском более сорока тысяч отдельных иероглифов, любой из них – с виду случайное сочетание прямых и изогнутых черточек, выписанных тушью, без всякого интуитивно распознаваемого порядка.
Эта непроницаемость усиливается тем, что у разговорного мандарина четыре тона, а это означает, что у любой фонемы – например, «ма» – разное значение в зависимости от того, произнесена она ровным высоким тоном, повышающимся тоном, тоном понижающимся, а затем повышающимся или же понижающимся. Поэтому, даже если вызубрить тысячи иероглифов, в устной речи все равно придется попадать в тон.
– Проще всего запоминать иероглифы, которые похожи на то, что они означают, – объясняла преподавательница, юная сотрудница детсада, которую я нашла по соседству, – она обрадовалась подработке. Взялась поделить задачу на части. Иероглиф 火 означает «огонь», сказала она Рэйни, и видно, что он похож на пламя, вспыхивающее на двух деревянных палочках. Если приглядеться, есть иероглифы, содержащие ключ 火, и они обычно означают что-то, связанное с огнем. Например, 烧 означает «горение», 烤 – «жареный хлебец», 烫 – «что-то очень горячее». Такие ключи, или корни, подсказывают и звучание, и смысл.
Преподавательница рисовала поясняющие картинки. Например, 山 означает «гора», а 上 – «вверх». Есть и другие подсказки и уловки, помогающие усвоению, но, как ни крути, ни один учитель китайского не станет отрицать: в запоминании и практике письма тысяч иероглифов и состоит, в общем, изучение китайского. Никакому ребенку не избежать процесса, ставшего в американской школе ругательством, – зубрежки.
Китайский учат годами. Семь-восемь лет учишься читать и писать три тысячи иероглифов – такова оценка лингвиста и китаиста Джона Де Фрэнсиса, тогда как изучающие французский или испанский способны добиться сопоставимых успехов вдвое быстрее. Всякого пытающегося выучить китайский «неизбежно удручит убийственное соотношение усилий и результата», писал лингвист Дэвид Моузер. Моузер с юмором рассказывает о случае, когда сам не смог вспомнить слово «чихнуть». Как-то раз он ужинал с тремя аспирантами Пекинского университета. «Ни один из них не сумел без ошибок написать этот иероглиф, – рассказывает Моузер. – Пекинский университет вообще-то считается китайским Гарвардом. Можете ли вы представить, что три аспиранта на кафедре английского в Гарварде забыли, как пишется по-английски слово „чихнуть“?»
Мой путь изучения китайского был пыткой. Родители отправили меня в китайскую воскресную школу в Хьюстоне, и я впитывала изо всех сил – в смысле в паузах между припадками надежды, что, пока я вырисовываю у себя в тетрадке иероглифы, меня поразит внезапный удар молнии.
Китайские школьники учат язык уж точно не в режиме выходного дня. Муштра у них ежедневная, и от них требуют полной грамотности потрясающе рано. «Способность запоминать у ребенка в этом возрасте очень крепка, этим нужно пользоваться», – сказала мне в ходе нашей беседы одна преподавательница начальных классов.
Китай устанавливает жесткие стандарты обучения, никакого спуску даже самым маленьким: перво– и второклашки обязаны опознавать до тысячи шестисот иероглифов и писать восемьсот из них наизусть. К четвертому классу – две с половиной тысячи, к шестому – три, писать почти столько же, но особые программы многих школ на самом деле требуют еще большего. Согласно китайским стандартам среднего обязательного образования, полная грамотность означает память на ошеломительные три с половиной тысячи самых часто встречающихся иероглифов. Это означает, что в среднем китайский первоклассник – учеба в школе начинается с шести лет – посещает ежедневные многочасовые занятия по китайскому, чтению, письму и декламации. (Сам процесс обучения делает жесткую тренировку и запоминание частью повседневной жизни ребенка; некоторые наблюдатели за образованием считают, что именно безжалостная задача обучения китайскому языку – начало убийства в китайском школьнике любознательности и творчества.)
Парадокс: какой бы устрашающей эта задача ни казалась развитому уму, запоминание китайских иероглифов увлекало Рэйни больше, чем наработка навыков чтения по-английски. Он легко выучил алфавит, но при попытке запомнить, какие буквы как произносятся, не говоря уже о сочетаниях согласных вроде «sh», «ch» и «ll», он лишь всплескивал руками от отчаяния.
Бывали дни, когда его изучение китайского оказывалось ему на руку.
– Морковки – для кроликов, а я не кролик, – сказал он мне по-китайски и рассмеялся. Я уговаривала его съесть этот овощ за ужином и уверена, Рэйни от души радовался, что способен пресечь мои попытки кормления и по-китайски, и по-английски.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
