355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Лазарь Кармен » Дети набережной » Текст книги (страница 1)
Дети набережной
  • Текст добавлен: 16 октября 2016, 21:37

Текст книги "Дети набережной"


Автор книги: Лазарь Кармен



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Лазарь Кармен
Дети набережной
(Из жизни Одесского порта)

I

– Вот так мороз!

– Хуже огня печет!

– Аж дух захватывает!

– А у тебя, бабушка, кто тут лежит?!

– Родной сын. Руку ему на фабрике отхватило…

Так восклицала и такими фразами обменивалась большая толпа, облепившая широкие ворота N-ской больницы.

Неприветливо было на улице. На мостовой и панелях белыми застывшими волнами лежал снег, и он сеял без конца, острый, колючий.

Каждую минуту при этом с затянутого льдом моря срывался норд-ост. Он напоминал бешеного пса, перегрызшего цепь; выл, рычал, поднимал до крыш облака снежной пыли и винтил их, терзал телеграфные провода, вывески, нагие, сморщенные акации, гнался за пешеходами, валил их с ног и обжигал ледяным дыханием.

– Господи! Когда же наконец откроют ворота!! – заскулила женщина с ребенком на руках.

– Не раньше чем через полчаса, – ответил простуженный голос.

– Я замерзну!

Какой-то нервный субъект взялся за массивную чугунную ручку калитки и стал энергично трясти ее.

– Так их, иродов, молодчина! – загудела толпа.

Калитка с треском распахнулась, и вырос больничный сторож. Он был похож на медведя в своей толстой овчине с мохнатым отложным воротником, в высокой смушковой шапке и черных валенках.

– Ну, чего?! – прикрикнул он на субъекта, дергавшего ручку.

– Легче!.. Я, брат, не из пугливых! – ответил тот задорно.

– Сказано: в полпервого пущать будут, – несколько уже мягче проговорил сторож.

– Можно сейчас! Мы не собаки!

– Тебе хорошо! – вмешались другие. – Наворотил на себя целого барана, а мы тут мерзнуть!

Но вот внимание толпы было отвлечено в сторону. К больнице со звоном подкатили аристократические сани.

Толстый румяный кучер с трудом осадил вороных. Рядом с ним восседал, подбоченясь орлом, лакей в цилиндре.

Лакей ловко спрыгнул с козел и высадил даму. Он подбежал после к воротам и густым басом и властно, точно барыня его была королевой, крикнул:

– Пропустите!

Толпа машинально раздалась, поглядывая на нее не то с робостью, не то с любопытством.

– Скоро прием?! – спросила певуче на ходу барыня.

– Скоро, скоро, ваше сия-сь! Пожалуйте! – засуетился сторож.

Она, не слушая его, величественно прошла меж двух живых стен и скрылась в открытой калитке.

Когда дама скрылась, толпа снова, и на этот раз с остервенением, набросилась на сторожа:

– А ей можно?!

– Она в шляпе?!

– Вот какие у вас порядки!

– Бедный погибать должон!..

– Не ваше дело! Кого хочу, того пускаю! А ты не лазь! – огрызался сторож.

Он оттолкнул слишком напиравшего субъекта и с грохотом захлопнул калитку.

Толпа приуныла и притихла.

Прошло несколько минут тягостного молчания. Вдруг в тишину врезался чей-то тоненький голос. Казалось, что пискнула крыса. Голос послышался снизу, с земли.

– Нет правды на свете!

Все нагнули головы и увидали затертого среди них малыша лет двенадцати – тринадцати, ростом в полтора аршина.

Как тоненькая сосулька, выглядывал он из легкой синей блузки и таких же штанишек.

На голове его чудом держалась величиной в блюдце шапочка, такая, какие носят английские моряки.

Пропищав великую истину, он смело окинул толпу быстрыми карими глазами.

Малыш этот был не кто иной, как Сенька Горох – почетный гражданин одесского карантина и видный представитель малолетних портовых стрелков, или блотиков. Он вставил свою фразу в общий хор с апломбом человека, прошедшего огонь, воду и медные трубы.

Некоторые при виде малыша с лисьей мордочкой улыбнулись, а приказчик бакалейного магазина Сидоров, стоявший с ним рядом, заметил:

– Ишь, искатель правды нашелся!

– Может быть, на том свете есть правда, – проскулила опять замерзавшая женщина.

– И на том свете нет! – отрезал, хмуря брови и шмыгая носом, Сенька.

Приказчик засмеялся. Сенька забавлял его.

– Хорошо, у кого деньги, – продолжал распространяться Сенька.

– Чем хорошо? – спросил приказчик, закуривая папиросу.

– Шмырника подмазать можно.

– Шмырника?… Это что же такое?

– Сторож.

– Ловко!

– Подмазать его, он и будет – а ни-мур-мур!

– А что такое – а ни-мур-мур?

– Ну… бархатный!..

– Вот так язык!..

– С деньгами даже к самому богу пролезешь!.. Приказчик нашел, очевидно, что достаточно уделил внимания сопляку, закурил и весь ушел в свою папиросу. Он совершенно забыл о нем, но Сенька напомнил ему о своем присутствии.

– Эх! – пропищал он громко, пильнув указательным пальцем, словно смычком, под носом. – Пропал одесский карантин!

– А что? – поинтересовался приказчик.

– Как же?! – ответил тот сокрушенно. – Декохт такой, что упаси господи!

– Декохт?!

– Ну да… голод!.. Страсть как терпит народ! Валяется по ночам в клепках и вагонах! На баржан четырех копеек нет!

– А баржан что такое?

– Да что вы, ей-богу, смеетесь? – обиделся Сенька. – Не знаете, что баржан – приют?

– Откуда же мне знать! – стал оправдываться со смехом приказчик.

Сенька пожал плечами.

– А у нас скоро опять забастовка.

– Где?

– В карантине.

– Почему же «у нас?»

– Я там живу… работаю…

– Вот как?! Кто бастовать будет?!

– Все как есть! Матросы, кочегары, угольщики, полежалыцики, сносчики…

– Чего так?

– Как чего?! – вспыхнул Сенька. – Что-о?! Только Русскому обществу да всяким подрядчикам наживаться?! Довольно!.. – Глаза у Сеньки сверкнули. – Вчера ночью в порту за эллингом собрание было! Барышня одна говорила!.. Вот здорово!..

– Ничего из этих забастовок не получится.

– Легче на повороте!.. Ничего, говорите, не получится?! Тогда порт спалят и город разнесут! – уверенно заявил Сенька. – Нас двадцать тысяч.

– Ишь социалист! – улыбнулся приказчик. – И откуда ты все это знаешь?!

– Эге! – Сенька гордо тряхнул головой и пильнул снова под носом. – Чтобы я не знал?… Я все знаю. Недаром в карантине родился.

– Скажите пожалуйста!.. Наступила пауза.

Сенька шмыгал, шмыгал носом, не спуская жадных глаз со вспыхивающей в усах приказчика папиросы, и тихо позвал его:

– Мунсью! А мунсью!

– Чего тебе?

– Потянуть бы разочек…

– Ах ты, абрикос! Я тебе дам потянуть! Тебе вредно!

– Ничего мне до самой смерти не будет.

– Ты давно куришь?

– Я курил еще, когда маленький был.

В толпе послышался смех.

– А теперь ты большой?

– Большой. Мне тринадцать лет… Я и водку пью.

– Ого!

– А вы что думаете?! Возьму сотку, пробку отскочь – и одним духом!

– Ой, пропадешь!

– Все равно: пить – помирать, и не пить – помирать; лучше пить – помирать, чем не пить – помирать! – отрапортовал он любимую поговорку матерых портовых босяков.

– Здорово!.. Ну, так и быть, потяни! – И приказчик отдал ему окурок.

Сенька с жадностью затянулся и с наслаждением пустил через нос две струйки дыма. Он затянулся потом еще раз и с заметным сожалением возвратил окурок приказчику. Но тот великодушно отстранил его руку:

– Не надо!

– Вот спасибо! – просиял Сенька.

– А это что у тебя? – И приказчик указал на сильно оттопыривающиеся карманы его штанишек.

Сенька хлопнул рукой сперва по одному, потом – по другому и ответил:

– Тут мандаринки, а тут кокосы!

– Кому несешь?

Сенька замялся и ответил нехотя:

– Одной женчине. Она лежит в больнице.

– Мать?

– Н-не!

– Сестра?

– Н-не!.. Бароха…[1]1
  Подруга. (Прим. автора.)


[Закрыть]

Приказчик пропустил мимо ушей ответ, так как в этот момент открылась калитка и начался впуск.

Толпа рванулась вперед.

– А, впускают?! Вира наша! Ай да одесский карантин! – воскликнул весело Сенька, выплюнул остаток папиросы – тусклый огонек, чудом державшийся в узеньком ободке папиросной бумаги, – и кинулся вслед за приказчиком.

– Куда?! – услышал он неожиданно над самым ухом грозный окрик сторожа.

Сенька вздрогнул, остановился, бросил на него тревожный взгляд и заявил:

– В больницу!

– Зачем? Пшол!..

– Как пшол?! Зачем пшол… У меня тут знакомая лежит! – горячо запротестовал Сенька.

– Ты рассказывать?!

Сторож грубо схватил его за плечо и стал выталкивать.

Сенька густо покраснел, упал на землю и уперся руками и ногами:

– Чего толкаешься?! Ты не имеешь права!..

– Я тебе покажу – не имею права! Байструк!

– Сам байструк!

Сенька потом загнул такой комплимент, заимствованный им из обширного портового лексикона, что сторож опешил и выпустил его из своей мощной лапы, а почтенная старушка, бывшая свидетельницей этой сцены, покачала головой и проговорила:

– Ай-ай-ай! Такой маленький и так ругается!

– Я получше еще могу, – ответил вызывающе Сенька, глотая слезы.

Сторож, очухавшись, хотел снова схватить его и вышвырнуть на улицу, но помешала дама в меховой шубе и золотых очках, одна из врачей больницы. Она только что вошла во двор с улицы.

– Что тут случилось? Чего плачешь? – спросила она Сеньку.

– О-о-он ме-ме-ня би-ил!..

– Кто?

– Сторож!

Дама повернулась и резко заметила:

– И вечно вы, Константин, скандалы устраиваете! Зачем обижаете мальчика?!

Сторож стал оправдываться:

– Да как же?! Послушали бы, как ругается!

– А по-по-чему ты не пу-пу-скал меня в больницу? – спросил его, не переставая давиться слезами, Сенька.

– Тебе зачем в больницу? – ласково спросила дама и округло провела рукой по его влажной щеке.

– Знакомая тут…

– Врешь! – вмешался сторож. – Воровать пришел.

– Прошу вас молчать! – топнула ногой дама. – Как звать твою знакомую?!

– Ли-и-за.

– А фамилия?

– Сверчкова!

– Идем. – И она пошла вперед к больничному корпусу.

Сеня последовал за нею вприпрыжку, утирая на ходу рукавом слезы и бросая косые сердитые взгляды на сторожа.

Тот погрозил ему пальцем.

Сенька не остался в долгу. Соорудил из промерзших пальцев кукиш и послал ему его вместо воздушного поцелуя.

II

– Есть у нас больная Лиза Сверчкова? – спросила дама, входя вместе с Сенькой в приемную.

– Сейчас!

Дежурный фельдшер порылся в книге и ответил утвердительно.

– Какая палата?

– Палата для выздоравливающих.

– Мерси!.. Маша, – обратилась теперь дама к сиделке – толстой рябой бабе. – Проведи туда этого малыша!

– Можно, барышня!

– Ну-с, буян! Ступай! Тебя проведут к твоей Лизе!

«Эх! – хотел сказать ей Сеня. – Хорошая вы барышня, за вас я бы с полной душой в огонь и в воду!» – да слова не шли из горла. Он ограничился тем, что поблагодарил ее взглядом.

Маша кивнула ему головой, и они пошли.

Она долго водила его по разным коридорам и широким каменным лестницам и наконец привела в большую, светлую комнату с громадными окнами, чистыми койками и блестящим, как зеркало, полом.

Не успел Сеня оглянуть палату, как услышал знакомый, радостный голос:

– Сенечка!.. Горох!.. Сенюра!.. Марья Ивановна, сестрица!.. Он!.. Муж!

Он бросил быстрый взгляд в ту сторону, откуда донесся близкий ему голос, и увидал свою Лизу. Она полулежала на койке под одеялом, вся в белом и сама белая-белая, без кровинки на лице. Солнце пронизывало острыми лучами ее восковые ушки, похожие на лепестки розы.

Лиза вертелась на постели, как на иголках, и страстно протягивала ему свои тоненькие, высохшие руки. На вид ей было десять лет, но на самом деле двенадцать.

– Скорее! Сюда!.. Иди сюда!.. – молила она.

Около, на стуле, сидела сестрица и улыбалась Сеньке.

Сенька, весь красный, подошел к ней и сунул ей руку, высовывающуюся из короткого отрепанного рукава наподобие мерзлой рыбы. Лиза стремительно схватила ее, поцеловала и прижалась к ней бледной щечкой.

– Здорово! – процедил он, косясь на сестрицу.

– Здорово, здорово! – весело ответила счастливая Лиза.

– Так это он самый? – проговорила сестрица, с любопытством оглядывая его фигуру, которую с успехом можно было уложить в дамский несессер.

Лиза все время, что находилась в больнице, только и говорила о нем, хвалила его, бредила им.

Сенька чувствовал себя неловко в присутствии незнакомой женщины и рад был бы провалиться сквозь землю. Он уставился, как теленок, в землю и засопел и зашмыгал носом.

– Чего не садишься? – спросила, лаская его глазами и не выпуская его руки, Лиза.

– Да куда мне сесть? – проворчал он.

– На постель. Вот сюда, возле меня.

Он сел осторожно, как бы боясь испачкать белоснежную простыню, и снова покосился на сестрицу.

«Скоро, дескать, уйдешь?»

А та и не думала уходить. Ее интересовала встреча детей, и ей хотелось послушать их беседу. Но вдруг, к великому удовольствию обоих, ее позвали, и она ушла.

– Кто она? – спросил недовольно Сенька.

– Сестрица, – ответила Лиза.

– Чья?

– Всех! Она со всеми как сестрица… Ухаживает…

– Дрянь она!

– Что ты, Сенечка?! Как можно?! Она такая добрая, славная!

Сенька ничего на это не ответил, повернулся к ней всем лицом, посмотрел на нее внимательно и усмехнулся.

– Что ты?

– Совсем на ежика похожей стала… И куда коса твоя делась?

– Остригли, – ответила она плаксиво.

– А ты чего далась, дура?!

– Насильно остригли. На испуг взяли, сказали, что, если не дамся, в погреб запрут. Я плакала, ругалась. Ничего не помогло.

Сенька покраснел, сжал кулаки и проговорил с озлоблением:

– Ну и народ здесь! Шмырник у вас, телеграфный столб ему с паклей и гаком в зубы, не хотел пустить. Бить стал… Эх, попадется когда-нибудь мне в карантине! Полжизни отниму у него!.. Чаю дают тебе? – спросил он, немного успокоившись.

– Дают.

– А кардиф (хлеб)?

– Тоже. Все дают. И бульон, и молоко, и компот.

– Ври!

– Ей-богу! Вот крест! – И она перекрестила свою плоскую, как дощечка, грудь.

Но Сеня и теперь не поверил ей. Как истый сын порта, он ненавидел больницу, смотрел на нее как на застенок и был уверен, что здесь морят голодом.

– А здорово ты поддалась, – проговорил он немного погодя не то с сожалением, не то с желанием кольнуть ее. – Бароха была первый сорт, девяносто шестой пробы, хоть в цирке показывай, а теперь смотри – ни тебе мяса, ни тебе фасона. Нос как у тебя вытянулся! Как у петрушки! На кого ты похожа?! Холера!..

– А я виноватая?

В правом глазу у нее показалась слезинка.

– Скучно тебе, должно быть, с этими жлобами. – И он указал на соседей-больных.

Часть больных лежала на койках, часть расхаживала по палате.

– Очень даже, Сенечка. Все кряхтят, охают.

– Дармоеды!.. Послать бы их в трюм или в котлы поработать! А хорошо бы теперь, Лизка, посидеть в «Испании» под машиной и «Устю» послушать? – проговорил он мечтательно. – Ты как думаешь?

– Хорошо!

Глаза ее заблестели, и на алебастровых впалых щечках выступили розовые пятна.

– А когда ты выхильчаешься отсюда?

– Я хотела давно уже выхильчаться, да не пускают.

– Ах, они с! – выругался Сенька и плюнул в угол. – И как это ты, Лизка, засыпалась?!

– Я не виноватая, – стала оправдываться она. – Помнишь, как у меня голова болела? Я думала, что она лопнет. Я зашла в амбуланц. Доктор тот, хохлатый, с корявым носом, чтобы ему отца и мать не видать, сунул мне под мышку стеклянную такую палочку с цифрами и говорит: «У тебя, голубушка, тиф. Надо в больницу отправить». Я расплакалась: «Не хочу в больницу!» – «Почему? Что такое?» – «Там людей голодом морят и убивают». – «Дурочка ты, дурочка, – стал он мне наливать масло. – Там тебе хорошо будет». – «Не хочу, пустите!» А он взял и позвал дворника. Дворник посадил меня в дрожки и повез в больницу. Так я и засыпалась.

– Надо было с дрожек плейтовать, как все делают.

– Пробовала, да не выгорело…

– Табак дело твое! – решил серьезно Сеня. – Отчего не скажешь, чтобы тебя отпустили?

– Сто раз просила, плакала, да что им! Доктор говорил, что если отпустит сейчас, у меня опять тиф будет… Возвратный…

– Грош цена всем докторам в базарный день. – Он презрительно пожал плечами. – И чего они только, телеграфный столб им, не выдумают?!

Наступило молчание.

Сеня сердитым взглядом окидывал палату, а Лиза смотрела на него с тоской.

– А я тебе, – сказал он небрежно, – всякой дряни принес. Знал, что голодом морят…

Он достал из карманов и положил перед нею на одеяло три мандаринки и две горсти кокосов.

Глаза у Лизы засветились радостью.

– Какой ты славный! – воскликнула она и живо сгребла все обеими руками. – Можно одну мандаринку съесть?

– Мне какое дело? – ответил он равнодушно. – Ешь! Твои ведь!

Она быстро очистила тоненькими, бескровными пальцами мандаринку и с живостью стала есть ее.

– Ах, какая хорошая, скусная! – восклицала она, глотая сладкий сок.

Покончив с мандаринкой, она робко спросила:

– Можно поцеловать тебя, Сенечка? – и прежде чем он ответил, она крепко обхватила его шею и стала целовать.

Больные с удивлением смотрели на них.

– Стой! Да ну тебя к свиньям! – отбивался он. – Не видишь, что смотрят?

– Ты где достал мандаринки? – спросила она потом, обгрызая мягкие, душистые и брызгающие корки.

– Как где? Известное дело! Шли биндюги с ящиками по Таможенной площади, а я как ни подскочу, как ни двину камнем в один ящик – бах, ба-бах! Мандаринки так и посыпались. Я подобрал штук десять и плейта! Биндюжники за мной. Держи, лови!.. А я как же! Дамся им!.. Окорока медвежьего!..

– Ах ты, муженек мой! – проговорила она с замиранием в голосе и тихо и радостно засмеялась. – А что у нас дома слышно?

Домом она называла карантин.

Он безнадежно махнул рукой.

– Саук и декохт[2]2
  Холод и голод. (Прим. автора.)


[Закрыть]
такой, что беги!

Она заерзала под одеялом:

– Закурить есть?

Он отрицательно покачал головой.

– Смерть как курить хочется, – протянула она тоскливо. – Две недели табаку не нюхала.

– Купил бы «Ласточку», да последние пять копеек на конку истратил.

Наступило опять молчание.

– Косоглазая Манька как поживает? – спросила она погодя.

– Что ей! Чумы не достает. Поссорилась вчера с Настей Пожарным Краном.

– Что ты?! – поразилась Лиза. – Дружили, дружили – и вдруг… на!..

– Так поссорились, что та камнем голову провалила ей!

– Из-за чего?

– Да из-за Ваньки Монаха!.. А Нюня Коротконогая с чемоданом ходит.

– Уже?? – Лиза широко открыла глаза.

– В родильный приют собирается.

– А Маруся?

– Сошлась с каким-то фрайером. Он себя штурманом дальнего плавания называет. Плавает по Николаевскому бульвару и вахту у Джереме в трактире держит, а хвастает, что лазил по Средиземному морю, ковырялся в Ледовитом океане и мотался в Дарданеллах.

Лиза звонко расхохоталась.

– А вчера, – продолжал Сеня, – было еще такое дело. У нас теперь на Таможенной костры горят. А Мишка Кавалер возьми и сбацай из костра одно полено. Хотел выменять его на шкал, да мент (городовой) накрыл его и резиной по башке. Потеха!.. А ты слышала, что бонбу возле театра бросили?!

– Опять?

– Опять, и ногу одному менту оторвало.

– Только?! – И в глазах ее блеснул злой огонек.

– Здорово взялись за них. Каждый день то одного, то другого кладут. А много крови нашей блатной они выпили! Вот бы еще Федорчука!..

Федорчук был также ментом и дежурил на таможне. Он был злейшим врагом блотиков.

– Настанет и его очередь!

– И кто кладет их?

– Социалисты!

– Фартовый народ!

– Фартовый.

Лиза, слушая его, грызла кокосы. Она давно не ела их, и они показались ей такими вкусными.

– Слушай! – сказал он ей вдруг серьезно. – Вылезай-ка ты из этой гнусной ховиры. Я без тебя, как без правой руки. Сама знаешь. Некому на цинке мне постоять, арапу к ховире отнести. Попроси опять, чтобы отпустили тебя…

– А если не отпустят?

– Тогда мы тут такой хай наделаем, что сами попросят уйти.

Вошла сестрица.

– Наговорились? – спросила она мягко.

Сенька посмотрел на нее с усмешкой.

– Это что? – И она ткнула пальцем в мандаринки и кокосы.

Голос ее звучал теперь строго.

– Это!.. Это!.. Мне принес Сеня! – пролепетала Лиза с испугом и накрыла их руками.

В глазах ее сверкнула решимость.

– Милая моя, – в голосе сестрицы зазвучала прежняя мягкость, – мандаринки, так и быть, разрешаю, а эту гадость давай! – И она потянулась руками к кокосам. – Я выброшу их!

– Нет, нет! – крикнула истерически Лиза. Сенька посмотрел на сестрицу исподлобья и спросил:

– Почему это гадость?

– Да потому!.. Если она будет их есть, то обязательно заболеет возвратным тифом. Тиф опять вернется к ней. Ты ведь не хочешь умереть, милая? Не так ли?!

– Я не умру! Все это выдумки! Лиза заплакала.

– Надо ведь человеку что-нибудь есть, – заметил угрюмо Сеня, отвернув лицо.

– Да она ест! Все, что можно, ей дают, – ответила сестрица.

– Пой, ласточка! – буркнул Сенька.

– Что? – спросила сестрица.

– Я говорю, погода хорошая…

– А мне показалось другое… Ну, вот! Заболеет от этих кокосов, и снова возись с нею. Я и так измучилась в первый раз. Она бредила какой-то Настей Пожарным Краном, Нинкой Коротконогой, каким-то ментом… Отдай, говорят, – обратилась она к Лизе.

– Не отдам! Не хочу!

Сеня сжал кулаки и косо посмотрел на выпуклый живот сестрицы, накрытый белым передником. Если бы он не дрейфил, он пустил бы в ход свой любимый прием – разбежался бы и заехал головой ей под ложечку.

Видя отчаяние Лизы, сестрица смягчилась.

– Бог с тобой! Не трону твоих кокосов. Только обещай, что не будешь есть их.

– Обещаю!

– Спрячь их сейчас же под подушкой. Лиза спрятала.

Сеня стремительно встал и бросил Лизе:

– Прощай!

– Так скоро?! Сенечка!.. Погоди!.. – залепетала она.

– Не желаю! – И он быстро направился к дверям.

– Будешь еще раз?! Сеня!.. Сенюра! Он не ответил.

– Однако твой приятель злой, – заметила сестрица.

Лиза посмотрела на нее с ненавистью и крикнула:

– Это вы, вы все злые! Мучаете! Кровь пьете! А он славный, хороший!

Она зарылась, как крот, в подушку и горько заплакала.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю