Текст книги "Искатель. 1966. Выпуск №3"

Автор книги: Лазарь Лагин

Соавторы: Евгений Рысс,Кингсли Эмис,Теодор Гладков,Кира Сошинская,Евгений Муслин,Борис Зубков,Виктор Викторов,Николай Железников,Иван Бодунов,Владимир Велле
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Тайный обыск

Все три практиканта узнали его сразу. Больно характерный был у него вид. Семкин весело пожал руки друзьям и пошел по другой стороне улицы, незаметно поглядывая на Горбачева. Двое остальных перешли улицу и тоже простились. Петушков остался стоять на тротуаре, поглядывая на часы, как будто ждал человека на заранее условленное свидание. Калиберда вошел в дом и поднялся на четвертый этаж.

Дойдя до двери квартиры, он наклонился к замочной скважине и втянул носом воздух. Как будто тянуло закваской, но, может быть, это он сам себя убедил, вот и чудится.

Сверху послышались шаги, Кто-то спускался по лестнице. Калиберда выпрямился и стоял с таким видом, будто только что постучал и ждет, пока ему откроют. Спускался пожилой человек, он внимательно оглядел Калиберду, но, не найдя ничего подозрительного, спокойно пошел дальше. Калиберда вынул из кармана отмычки и, уверенно действуя ими, быстро открыл дверь. Он вошел в квартиру. Здесь запах закваски был очень силен. Сомнений не было. Самогон гнали здесь же. Калиберда заложил ручку двери стоявшей в углу палкой и осторожно, стараясь ничего не коснуться и не сдвинуть с места, прошел в комнату. Здесь было жарко и душно. Окна закрыты наглухо. Никелированная кровать застлана газетами, чтобы не пылилась. Зеркало на туалетном столике, какие-то флакончики и коробочки – все было покрыто пылью. Очевидно, это была спальне супругов Дмитриевых, пустовавшая со дня их отъезда. Во второй комнате, где стоял обеденный стол и диван с высокой спинкой, тоже все было покрыто пылью.

Калиберда внимательно посмотрел на пол. Ему вдруг пришло в голову, что он может на пыли оставить следы. Но слой пыли был недостаточно густ, следов не было видно. Аккуратно закрыв дверь, Калиберда перешел в третью комнату. Здесь уже запах закваски прямо ударял в нос. Конечно, здесь и жил Горбачев. У стены стояли две большие дубовые бочки с закваской. Сомневаться не приходилось. Но все-таки Калиберда сунул палец в бочку и облизал его. Закваска была хорошая. Видно, Горбачев гнал самогон не из какой-нибудь дряни, а из самого чистого сахара.

Из мебели в комнате была только узкая железная кровать, покрытая солдатским одеялом, и деревянная табуретка. Окна здесь были закрыты для того, наверное, чтобы запах не выходил наружу, Здесь было много мух, и жужжали они весело и торжествующе. Напились, видно, закваски и веселились теперь пьяные.

Калиберда прошел на кухню и увидел дощатый стол и еще две дубовые бочки, тоже с закваской. А на плите, ничем не прикрытый, высился, сверкающий медью, змеевик. Калиберде довелось уже несколько раз накрывать с поличным самогонщиков, и технику производства он знал хорошо. Он отметил про себя, что дело у Горбачева поставлено солидно, такой змеевик недешево стоит сделать.

С самогоном все было ясно, но не для этого же только забирался тайком Калиберда в чужую квартиру. В углу были сложены дрова, а рядом лежала куча бумаги. Здесь были и целые газеты и клочки газет. Калиберда наклонился. Да, на многих газетах и на клочках можно было разобрать надписи: «Чиков» и «Дмитриев». Подозрение Васильева, бесспорно, подтверждается, и все-таки это еще не доказательства. Горбачев может все начисто отрицать. Ну, самогон гнал – тут уж не отопрешься. А в убийстве не виноват. Может, случайно в домоуправлении кто-нибудь взял газету, может быть, и нарочно подсунул обрывки с фамилиями, чтобы навести подозрение на невинного.

Вот если бы удалось найти обрывок, который точно бы подходил к обрывку, найденному в корзине с трупом, тут бы Горбачев завертелся. Ведь был же обрывок с тремя буквами – «Дми». Вот если бы попался обрывок, на котором было бы написано «триев».

Но стоит ли ворошить эти газеты! Вдруг Горбачев заметит, что тут кто-то возился! Потом, если деже Калиберда найдет обрывок, на котором написано «триев», какая это улика, если обыск без протокола, без понятых. И все-таки очень хотелось порыться в этой куче. Калиберда раздумывал, когда в дверь отчетливо постучали четыре раза. Юноша вздрогнул. Его предупреждали, что Горбачев возвращается. Быстро, на цыпочках, он выбежал в переднюю, оставив дверь в кухне полузакрытою, точно так, как было раньше, эти подробности он тщательно запомнил. Вынув из ручки двери палку, он поставил ее на место в угол, так, как она стояла. Товарищ встретил его на лестничной площадке. «Скорее!» – прошептал он. Калиберда вынул отмычки из кармана и быстро запер дверь. Внизу на лестнице уже слышались шаги Горбачева. Он поднимался, к счастью, медленно. На площадке третьего этажа ему встретились два молодых человека. Они оживленно разговаривали о рыбной ловле. Горбачев пропустил их мимо себя, и никаких подозрений они у него не вызвали.

И вот три товарища, три соучастника по самовольному обыску, сидят в кабинете Васильева и докладывают. Сначала часть «законная»: Горбачев опять носил продавать самогон, на обратном пути остановился у пивного ларька выпить пива. Потом вернулся домой и больше из дому не выходил.

– Ребята, – говорит Васильев, – последите еще и завтра. Все-таки могли ему привезти два-три бидона, он их и продает. Войдем в квартиру, а там все чистенько и никаких аппаратов. Нам ошибаться нельзя. Представьте себе, сделаем обыск и ничего не найдем. Он поймет, что его подозревают, и удерет, да так, что его м не сыщешь.

– Делайте обыск, – говорит Калиберда, глядя в сторону. – Не ошибетесь. Насчет убийства я, правду говоря, не знаю, а самогон гонит. И аппарат есть, и в бочках полным-полно.

Васильев обвел глазами трех практикантов, сидевших с нейтральными, ничего не выражавшими лицами, и все понял.

– В квартиру проникли! – спросил он тихим от ярости голосом.

Сыщики молчали.

Дальше было все, что обычно бывает в таких случаях.

Васильев кричал, стучал кулаками, грозил, что сейчас же доложит начальству и преступников выгонят из угрозыска; ребята каялись, просили простить и не сообщать начальству, потом Васильев остыл, и стало ему практикантов жалко. Он понимал, что злого умысла у них не было, что заставило их пойти на этот, в сущности, безобразный поступок усердие в неудачном сочетании с юношеским легкомыслием.

В сущности говоря, самовольство молодых сыщиков принесло скорей вред, чем пользу. Что они узнали? Что Горбачев гонит самогон? Васильев был уверен в этом и раньше. Понаблюдав за Горбачевым несколько дней, можно было это бесспорно установить, получить ордер на обыск, арестовать Горбачева за самогоноварение и спокойно вести следствие дальше.

Теперь положение изменилось. Совершенно неизвестно, какие следы оставил Калиберда в квартире. Горбачев насторожен. Достаточно мелочи, чтобы он скрылся. Значит, обыск надо делать немедленно. Даст ли начальник ордер? Можно, конечно, сослаться на данные Калиберды, но начальник строг. Выгонит мальчишек, да еще письмо на курсы напишет. А мальчишек жалко. Лица у них бледные, растерянные, и глаза умоляющие.

Васильев махнул рукой, буркнул «подождите» и пошел к начальнику. Нет, он, конечно, ему ничего не сказал. Просто немного приукрасил факты, сказал, что Горбачев заметно нервничает и может скрыться, так что лучше с обыском прийти сегодня же.

– А основания какие! – спросил начальник.

– Из замочной скважины закваской несет.

Начальник работал в угрозыске не первый день, понял, что, кроме запаха, еще есть какие-то основания, но не стал углубляться.

– Ладно, – сказал он, – оформляйте ордер. Я подпишу. И возьмите с собой сотрудника-эксперта. Пусть ученый человек хорошенько осмотрит.

На обыск поехали Васильев, эксперт, Калиберда и фотограф. Подъехав к дому, пригласили трех понятых вместо двух полагающихся – управдома, дворника и человека из квартиры на пятом этаже, того самого, который спускался по лестнице, когда Калиберда собирался вскрывать квартиру. Человек этот оказался архитектором.

Он все время всматривался в лицо Калиберды. Никак не мог вспомнить, откуда это лицо ему знакомо.

Тихо поднялись на площадку четвертого этажа. Постучали негромко, как может стучать почтальон или случайный посетитель. Молча ждали. Горбачев, видно, успел изрядно попробовать собственной продукции.

– Кто там! – спросил он сердито и невнятно, прежде чем отпереть.

– Телеграмма, – сказал Васильев.

– Какая, к черту, телеграмма! – недовольно пробурчал Горбачев, но дверь все-таки отпер.

Вошли, предъявили ордер.

Увидя милицейскую форму, Горбачев очень испугался. Он заморгал глазами, и у него задрожали и руки и губы. Мог он бояться и того, что раскроется убийство, но мог испугаться просто потому, что самогоноварение уж безусловно откроется.

Плита топилась вовсю. Васильев открыл дверцу и заглянул в топку. Вероятно, печку растапливали газетами, но теперь они уже сгорели. Трещали дрова, бурлила закваска, пар шел по змеевику.

Сразу же занесли в протокол четыре бочки, и змеевик, и тот факт, что в момент обыска Горбачев как раз гнал самогон. Змеевик на плите и бочки сфотографировали. Теперь начиналось самое трудное. Эксперт привез с собой три альбома, в которых на листках картона были наклеены аккуратно разглаженные обрывки газет, найденные в корзине. Так же аккуратно разгладили один за другим все обрывки газет, сваленные в углу. Поворачивали и так и этак, прикладывали друг к другу.

Горбачев держал себя странно. Сначала он очень разволновался, как мы уже говорили. Потом, когда прошли по квартире, увидели бочки с закваской и самогонный аппарат на плите, он ахал и всплескивал руками, как будто сам их впервые видел и даже не подозревал, что они у него есть. А когда потом занялись хлопотливым и непонятным для понятых делом: разбирали обрьшки газет и пытались их сложить, он как будто потерял всякий интерес к обыску. Сидел на табуретке, прислонившись спиной к стене, тупо смотрел на происходящее и только иногда вздыхал и говорил совершенно не к месту: «О господи, чудны дела твои».

Из понятых больше всех был заинтересован происходящим архитектор. С любопытством осмотрел он аппарат, покачал головой и похвалил конструкцию, а затем внимательно следил, как складывают газетные обрывки. Наконец не удержался, спросил:

– А это для чего!

– А это для того, – сказал Васильев громко – так, что Горбачев должен был слышать, – чтобы найти газету, обрывок которой мы обнаружили в корзине с трупом некоего Козлова.

Горбачев не обратил на эти слова никакого внимания, даже, кажется, не расслышал. Странно, конечно. Но с другой стороны, можно было это объяснить и тем, что он пьян, и тем, что он очень ошарашен такой неожиданной катастрофой со своим выгодным производством.

Зато архитектор разволновался. Он тоже начал перебирать клочки и складывать их. И как ни странно, именно ему повезло. Сложив два клочка, он вдруг вскрикнул.

Все повернулись к нему. Архитектор не мог даже говорить от волнения, он только пальцем показывал. Васильев наклонился. Было совершенно отчетливо видно, что обрывки точно подходят друг к другу. Мало того, на том, который был вклеен в альбом, было написано «Дми», а на том, который лежал на кухне, было написано «триев».

Следствие заходит в тупик

К тому времени, когда Васильев вызвал Горбачева на допрос, тот успел протрезветь, собраться с духом и внимательно продумать свои показания. Отрицать факт самогоноварения было совершенно бессмысленно. В этом он признался не споря, но когда зашла речь об убийстве, то он долго не мог понять, в чем дело, потом заинтересовался, кто такой Козлов, и сказал, что в первый раз слышит о нем и ни к какому убийству никогда отношения не имел.

Чаще всего первый допрос – это только взаимное прощупывание следователя и подследственного. Васильев смотрел на Горбачева, задавая случайные вопросы, имевшие часто только косвенное отношение к делу, и думал.

Кое-какие козыри у него, у Васильева, есть. Во-первых, газеты. Улика сильная, хотя все-таки косвенная.

Во-вторых, сотрудник научно-технического отделения во время обыска соскреб ножичком грязь между досками пола на кухне. Лабораторный анализ установил, что в грязи этой есть следы крови. В наше время анализ установил бы и то, чья кровь это – человека или животного и даже совпадает ли она по группе с кровью жертвы. В те годы, однако, такого точного анализа делать еще не умели. Ясно, что кровь, но может быть курицы или поросенка.

Грязь из щели эксперт брал на глазах у Горбачева, но Васильев не знал, обратил ли Горбачев на это внимание и понял ли, для чего грязь берут.

Горбачев сидел на допросах спокойно, подобострастно наклонялся, как будто старался лучше расслышать, о чем его спрашивает следователь, и отвечал тихим и кротким голосом, глядя на следователя заискивающими глазами. Тюремное заключение пошло Горбачеву на пользу. Лицо, прежде опухшее от постоянного пьянства, пришло в нормальное состояние, и выглядел теперь самогонщик вполне даже благообразно. Самым сложным для Васильева в этом деле был тот факт, что следствие не обнаружило пока никаких указаний, где и когда могли познакомиться Горбачев и его жертва. Козлов – петроградец, проработавший три года на севере, Горбачев – житель Луги. В Петроград наезжал не часто, а жил здесь у Дмитриевых всего только полтора месяца. Привез с собой змеевик, бочки купил на базаре, якобы солить капусту и огурцы. Приехал со специальной целью гнать самогон и продавать. Лужская милиция сообщала, что хотя Горбачев и пьяница, но в преступлениях никаких замешан не был.

Могло быть, конечно, все это случайно. Козлов любил выпить и столкнулся с Горбачевым где-нибудь в чайной, распил, допустим, с ним бутылочку, так и познакомился. Однако, по словам жены, Козлов, правда, хоть и употреблял спиртное, но пил больше дома.

Итак, с одной стороны, слишком многое говорило против Горбачева. С другой стороны, слишком мало было улик, чтобы передавать дело в суд. Кто-кто, а люди, работающие по борьбе с уголовной преступностью, знают хорошо, как часто случайно совпадают косвенные улики и как долго приходится разбираться в этих поразительных совпадениях, чтобы не осудить совершенно невинного человека.

Васильев организовал якобы случайную встречу вдовы Козлова с Горбачевым – она столкнулась с арестованным в коридоре лицом к лицу. Нет, Горбачева она не знала. И фамилии такой никогда не слышала, и лицо было ей совершенно незнакомое.

Внимательно рассчитал следователь и то время, что прошло с момента отъезда убитого из учреждения до сдачи корзины в камеру хранения. Деньги Козлов получил в начале четвертого – это подтверждали и кассир и главный бухгалтер, который подписывал кассовый ордер. Корзина была сдана в камеру хранения в половине седьмого вечера.

Возвращаясь из учреждения домой, Козлов должен был проехать на трамвае, или на извозчике, или пройти пешком неподалеку от дома, где жил Горбачев. Неподалеку, но все-таки не мимо дома. Квартала за два от дома Горбачева проходила большая улица, по которой шли трамваи и по которой пролегал самый короткий путь Козлова к дому. Васильев с часами в руке проехал на трамвае от учреждения, где Козлов получал деньги, до остановки, ближайшей к дому Горбачева. Получалось 25 минут. На извозчике до того же места вышло 30 минут. Пешком он проделал всю эту дорогу за 42 минуты. Значит, в четыре, в начале пятого Козлов мог оказаться поблизости от дома Горбачева. В это время кончается рабочий день, и петроградские улицы полны народа. Трудно представит, что в такой час Горбачев напал на проходящего мимо незнакомого человека, убил его и притащил труп к себе в квартиру.

Васильев пошел к ближайшему рынку, нанял ломового извозчика, доехал до Горбачева, заставил его простоять пятнадцать минут. Примерно столько нужно было времени, чтобы Горбачеву вдвоем с извозчиком подняться на четвертый этаж, отпереть квартиру, взять вдвоем тяжелую корзину, снести ее вниз и погрузить на телегу. Потом проехал на ломовике до вокзала. Получилось полтора часа.

Значит, всего полчаса было у Горбачева, чтобы встретить незнакомого человека, убить его, уложить в корзину и хоть немного убрать квартиру. Все-таки извозчик должен же был в квартиру войти. Опять тупик.

Получалась совершенная ерунда. Казалось, все было хорошо. И клочки газеты сошлись, и человек Горбачев темный, по-видимому, способный на преступление, но Васильев отчетливо представлял себе, как адвокат в судебном заседании с вежливой улыбкой рассчитает по минутам время и как он, Васильев, будет краснеть.

Снова и снова ходил Васильев по улице, где в квартире Дмитриевых, непрописанный, проживал Горбачев. Снова прошел от ближайшей чайной до дома Горбачева. Можно было допустить, что Козлов в чайную зашел, решив, вопреки принятому обычаю, все-таки выпить. Самогон продается, конечно, из-под полы. Значит, нужно какое-то время на то, чтобы поговорить с половым, внушить ему доверие, убедить подать в фаянсовом чайнике самогон вместо кипятка. Нужно какое-то время, чтобы познакомиться с другим выпивающим, чтобы оба они начали доверять друг другу и признались, что пьют вместо позволенного чая строго запрещенный самогон. Нужно, чтобы Козлов разоткровенничался и рассказал о том, что у него с собой большие деньги, и чтобы Горбачев уговорил Козлова пойти к нему домой. Час – не меньше – нужен был на это, и пятнадцать минут занимала только дорога от чайной до дома.

Снова ходил Васильев по улицам. Все он надеялся, что какой-нибудь случай, неожиданный разговор, какая-нибудь мелочь, которой он не замечал прежде, откроет ему, наконец, в чем секрет.

Что же находится поблизости от горбачевского дома? Три магазина. Государственный магазин продовольственных товаров с винным отделом. Но Васильев не заметил, чтобы посетители пили вино прямо здесь, в магазине. Это было, кстати, строго запрещено.

Маленькая частная колбасная – это вообще не место, где заводятся случайные знакомства.

Третьим магазином была булочная. В ней покупатели не задерживались, и завести знакомство было там почти невозможно.

Васильев взялся за ломозых извозчиков. В то время это был единственный вид грузового транспорта, которым пользовалось население, и ломовиков, как их тогда называли в Петрограде, было несколько сот. Васильев прошел по всем так называемым извозничьим дворам. Извозничий двор обыкновенно принадлежал частнику. Там были конюшни, извозчикам отпускались овес и сено, а во дворах стояли телеги. Часто извозчики здесь же и ночевали. У хозяина можно было получить кипяток и выпить чаю. По вечерам, а ломовые извозчики кончают работать рано, потому что вечером редко перевозят тяжелые вещи, ходил Васильев по извозничьим дворам и опрашивал ломовиков одного за другим, не перевозил ли тот тяжелую корзину такого-то числа на Московский вокзал. Ломовики были народ, любящий позубоскалить. Чтобы прекратить неуместные шутки, Васильеву почти каждый раз приходилось показывать удостоверение.

К удостоверению ломовики относились серьезно и старались припомнить, везли ли они такую корзину или не везли. Подумав, порасспросив, какая была корзина, да откуда везли, да какого числа, каждый говорил, что с ним такого случая не было. Но всех ломовиков не опросишь.

В общем опрос ломовиков кончился, так сказать, вничью. Он не дал той решающей улики, того решающего свидетеля, на которого рассчитывал Васильев, но он и не убедил следователя в невиновности Горбачева.

И снова начался допрос.

– Но чем же вы все-таки объясняете, что обрывок газеты, найденный в корзине с трупом, совершенно совмещается с обрывком газеты, который найден у вас на кухне!

Горбачев смотрел подобострастно, ищущими глазами.

– Так ведь знаете, гражданин следователь, – отвечал он, – я ведь вам уже говорил. В кошелку наставишь бутылочки с самогоном и бутылочки завернешь. А между бутылочками нарвешь кусков газеты, сомнешь да и насуешь. Это ведь и для того, чтобы бутылки друг о друга не стукались, нужно, и для того, чтобы когда в кошелке одна или две бутылки останутся, чтобы они, знаете ли, не ложились, а то самогончик может пролиться. А самогончик, знаете, обходится дорого, его зря проливать жалко. Ну, а там в какой-нибудь чайной газетки и оставишь. На обратном пути я частенько в магазин заходил купить чего поесть, сосисочек или яичек, так мне кошелка нужна была пустая. А куда дальше газеты эти девались – это я, уж извините, не знаю.

Еще одно обстоятельство говорило в пользу Горбачева. Деньги – пятьсот рублей, которые Козлов получил новыми червонцами, как показал кассир, найдены не были. В квартире у Горбачева оказалось всего восемнадцать рублей семьдесят копеек рублями и трешками.

Короче говоря, следствие окончательно зашло в тупик.