Текст книги "Патент АВ"
Автор книги: Лазарь Лагин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ, в которой рассказывается о втором сюрпризе Аврелия Падреле и первом сюрпризе его брата Примо
Огастеса Карба разыскивали по всему городу. Его требовал к себе глава фирмы. Надо ж было так случиться, что за последние шесть недель Примо Падреле вспомнил о существовании секретаря своего брата именно тогда, когда того не было на месте!
– Здравствуйте, друг мой! – ласково промолвил Примо Падреле, когда Огастес, набравшись духу, решился наконец войти в кабинет.
В спокойном состоянии господин Примо был холоден и сух. Ласковые нотки появлялись в его голосе только тогда, когда он был чем-то раздражен. Это знали все, кто соприкасался с ним. Знал, конечно, и Огастес Карб.
– Здравствуйте, сударь, – неуверенно промолвил Огастес. Он боялся старшего Падреле так же сильно, как презирал младшего.
– Я хотел узнать, получили ли хоть вы письмо от господина Аврелия? Меня он изволил совсем забыть.
– Нет, сударь, не получал, – ответил Огастес. – Но смею думать, что с ним все обстоит благополучно.
– Очень рад вашему оптимизму, друг мой; в вашем возрасте он так понятен. Господин Аврелий уехал уже больше месяца тому назад.
– С вашего позволения, сударь, вчера пошла седьмая неделя.
– Седьмая неделя – и ни одного письма! Преглупая манера – уезжать, не сказав, куда и на сколько!
Господин Падреле-старший сердито шагал по кабинету. В меру упитанный шатен, лысый со лба, в очках в золотой оправе, над которыми нависали сросшиеся на переносице брови, густые, как усы, он был и лицом и одеждой больше похож на провинциального адвоката средней руки, чем на одного из богатейших людей и вершителей судеб Аржантейи.
Из тяжелой рамы, тускло блестевшей на стене кабинета, с суровым сочувствием смотрел на своего правнука овеянный славой гениального комбинаторства и чудовищных преступлений Урия Падреле, сын основателя и второй патриарх могучего рода Падреле.
С не меньшим сочувствием смотрел на возбужденного главу фирмы и Огастес Карб. Он жалел господина Примо. Есть сорт людей, лишенных даже в малейшей степени чувства сострадания и жалости к тем, кто находится ниже их на общественной лестнице, но искренне приходящих в состояние умиления, когда им выпадает высокая честь быть свидетелями душевных скорбей людей более богатых и знатных, нежели они сами.
Вид Падреле-старшего, взволнованно шагавшего взад и вперед по кабинету, до такой степени растрогал Карба, а желание услужить великому финансисту стало настолько непреодолимым, что он сделал несколько шагов вперед, откашлялся и сказал:
– С вашего позволения, сударь, я имею вам кое-что рассказать!..
– Если это касается господина Аврелия, – остановился глава фирмы, – то пожалуйста. По другим вопросам я, к сожалению, лишен сейчас возможности уделить вам время.
– Это касается господина Аврелия, – сказал Огастес Карб.
– Я вас слушаю, друг мой, – промолвил Примо Падреле и с холодным интересом глянул на Огастеса. С фарфорово-белых щек последнего румянец исчез так быстро, словно его стерли ваткой.
– Мне очень больно видеть ваше волнение… – начал Огастес Карб, запинаясь, – и я решил поэтому нарушить обещание, данное вашему брату. Я прошу вас, господин Примо, не выдавайте меня… конечно, если вы сочтете это возможным…
Примо Падреле кивнул головой в знак согласия. Огастес Карб понял, что его откровенность может ему сослужить неплохую службу и, нисколько не повредив его хозяину, останется ему неизвестной. Огастес Карб повеселел, почувствовал себя уверенней и меньше чем в пятнадцать минут сообщил главе фирмы все, что могло его заинтересовать: он рассказал ему о переговорах с Томазо Магарафом, о цели поездки Падреле-младшего, о сегодняшнем разговоре по телефону, о свидании в ресторане «Кортец», о том, как выглядит сейчас господин Аврелий; о том, как выглядит его дама; о том, что эта дама – невеста господина Аврелия и что зовут ее Береника Мишелли; о том, что она, очевидно, имеет на господина Аврелия большое влияние и что он, во всяком случае, очень дорожит ее мнением; о том, что у господина Аврелия на примете какое-то очень выгодное дело, которое потребует затраты не более десяти миллионов и может в несколько лет утроить капиталы фирмы; о том, что господин Аврелий с большим волнением и любовью расспрашивал о здоровье своего любимого брата и был счастлив узнать, что он в отличном состоянии.
Словом, Огастес Карб ничего не утаил. Он умолчал только о конфликте господина Аврелия с неизвестным доктором, а следовательно, и о записке, которая у него, Огастеса Карба, лежала сейчас в боковом кармане пиджака. Насчет этой записки у него были свои планы, в существо которых он не считал нужным посвящать кого бы то ни было. Эта записка должна была дать ему, по его расчетам, не менее пятидесяти тысяч – по крайней мере половину тех денег, которые послезавтра будут посланы неизвестному доктору.
Примо Падреле выслушал сообщение Карба с таким непроницаемым лицом, которое сделало бы честь любому буддийскому богу. Он только время от времени начинал бессознательно постукивать ногой по ковру, но переставал, лишь только замечал это.
Когда Огастес Карб кончил говорить, господин Примо встал. Встал и Карб.
– Я вам благодарен за откровенность, друг мой. Вы избавили меня от многих часов беспокойства, – промолвил Падреле-старший. – Можете не сомневаться. Разговор останется между нами.
Он подал Огастесу Карбу руку. Тот пожал ее с умилением и величайшей преданностью. Теперь на его щеках по-прежнему играл румянец. Он ушел со спокойной душой, счастливый тем, что ему так легко удалось завоевать благосклонность одного из некоронованных повелителей Аржантейи. Теперь его карьера была обеспечена. Надо было только не зевать.
А господин Примо Падреле остался в кабинете один, не велел никого принимать и долго пребывал в глубоком раздумье. Иногда его взгляд падал на портрет, висевший на стене, и тогда ему казалось, что прадед смотрит на него с ехидной усмешечкой.
Остальная часть дня и весь следующий день прошли у Падреле-старшего в обычных его трудах. В пять часов вечера четвертого сентября ему подали конверт. В конверте он обнаружил записку. Кто-то, не считавший нужным подписаться, просил принять его по поручению господина Аврелия Падреле. Почерк, которым записка была написана, был господину Примо неизвестен. Во всяком случае, это не был почерк его брата. Господин Примо недоуменно пожал плечами и велел просить.
Через несколько мгновений в кабинет вошел Аврелий. От волнения у него подкашивались ноги. Кровь то отливала, то снова приливала к его лицу. Он был счастлив. Наступил тот миг, о котором он мечтал все дни разлуки с любимым братом. Сейчас Примо получит самый замечательный из сюрпризов, которые он когда-либо получал ко дню своего рождения!
Аврелий медленно сделал десяток шагов и остановился, ничего не соображая. Но Примо Падреле, хотя тоже был сильно взволнован, все же сохранял самообладание. Вошедший остановился под самым портретом Урия Падреле, и Примо Падреле поразился, насколько похож вошедший на того, кто был изображен на портрете. Он не поверил своим глазам, снова кинул быстрый взгляд на портрет, и снова ему показалось, что Урия Падреле ехидно подмигивает.
Тем временем Аврелий взял себя в руки и без приглашения уселся в кресло. Он заметил на письменном столе свою записку и с удовлетворением ухмыльнулся: здорово это он придумал, чтобы записку написала Береника! А то не получилось бы, пожалуй, никакого сюрприза.
– Чем могу служить, сударь? – спросил Примо Падреле после довольно продолжительного молчания.
Аврелий Падреле ничего не ответил. Он только поудобней устроился в кресле, положил ногу на ногу и пристально, не моргая, смотрел в глаза своему брату.
– Чем могу служить, друг мой? – повторил свой вопрос Примо Падреле. – Вы, кажется, пришли по поручению моего брата?
Аврелий утвердительно кивнул головой. Он боялся раскрыть рот, чтобы не расхохотаться, и продолжал сидеть, выпучив глаза.
– Где же он сейчас находится?
– В Аржантейе, – промычал Аврелий Падреле. Его буквально распирало от смеха.
– А нельзя ли точнее, друг мой? Где именно? Аржантейя велика.
– В Городе Больших Жаб! – многозначительно ответил Аврелий Падреле.
– Ох, и задам же я трепку этому шалопаю! – воскликнул Примо Падреле, давая тем самым понять, что последнее сообщение его обрадовало. – Где же он сейчас, мой блудный брат?
«Как он меня любит, мой старичина Примо! – растроганно думал Аврелий Падреле. – И как это чертовски приятно, когда тебя любит такой умный и сердечный человек, как мой старичина Примо!»
– Он здесь, в этом доме, – сказал Аврелий Падреле, продолжая настойчиво смотреть в глаза своему брату и обуреваемый надеждой, что тот его узнает сам, без посторонней помощи.
– В этом доме? – встрепенулся Примо. – Что ж вы мне сразу этого не сказали? Ах, друг мой, друг мой!..
Он схватил телефонную трубку, но Аврелий задержал его руку.
– Вы собираетесь позвонить в его покои? Его там нет.
– Вы так думаете?
– Я в этом убежден.
– Где же он? – спросил тогда Примо Падреле с видимым раздражением.
– Угадайте, господин Примо Падреле! – воскликнул Аврелий Падреле, вскочил на ноги и бросился обнимать брата. – Он вас обнимает, господин Падреле, родной ты мой старичина! – орал он, смеясь и обливаясь слезами. – Вот он, перед тобой, твой шалопай, твой маленький, до безобразия маленький блудный брат!.. Только он успел за последнее время немножко подрасти!..
Он обнимал Примо Падреле, сохранявшего при этой трогательной сцене поразительное спокойствие, тормошил его, целовал, хлопал по плечу, вертел в своих больших руках, как портной, орудующий с манекеном, трепал его жидкие волосы, гладил его теплые ладони с короткими сильными пальцами.
– Вот тебе, Примо, мой сюрприз ко дню рождения!.. Ну, что же ты молчишь? Скажи хоть слово своему Аврелию…
Глава фирмы вежливо высвободился из его объятий, пригладил растрепавшиеся волосы и промолвил:
– Тут налицо какое-то досадное недоразумение, друг мой. Я с вами совершенно незнаком.
– Он со мною незнаком! – в восторге взвизгнул Аврелий Падреле и залился хохотом. – Он незнаком со своим единственным братом! Ах, какой он рассеянный, господин Прямо Падреле!.. Придется заново знакомиться. Разрешите, сударь, представиться: ваш брат и покорнейший слуга Аврелий Падреле!..
– Друг мой! – остановил его глава фирмы с некоторой брезгливостью. – Вы так быстро говорите и так странно… э-э-э… жестикулируете, что я вас, возможно, неправильно понял… Мне показалось, что вы назвали себя моим братом.
Аврелий Падреле глянул на бесстрастное и серьезное лицо брата, и положение показалось ему настолько уморительным, что им овладел новый приступ смеха. Примо Падреле терпеливо подождал, пока Аврелий кончил смеяться, и сердечно промолвил:
– Я все больше убеждаюсь, что мы оба являемся жертвами какого-то в высшей степени нелепого недоразумения. Я прожил со своим братом более тридцати лет, и смешно было бы думать, чтобы я не смог его узнать после шестинедельной разлуки. И, кроме того, если бы каждый когда-либо приходивший ко мне по поручению господина Аврелия объявлял себя моим братом, то, согласитесь, мой друг, у меня была бы довольно громоздкая семья…
– Примо! – сказал Аврелий Падреле, перебив плавную речь своего старшего брата. – Я отлично понимаю твое положение. Возможно, что на твоем месте я бы сам с трудом поверил. Но это факт: я – Аврелий. Только я вырос… Я вырос, как этот самый Томазо Магараф… Сейчас я тебе расскажу все, как было.
– Хорошо, я вас с удовольствием выслушаю, друг мой, – мягко сказал глава фирмы с той особенной деликатностью, с которой разговаривают с ненормальными посетителями, если нет возможности немедленно от них избавиться. – Надеюсь, что это не займет много времени…
– Скажите пожалуйста! – восторженно воскликнул Аврелий. – Никогда не видел такого сдержанного и нелюбопытного человека! Придется уж тебе на этот раз потерпеть! Зато ты сейчас услышишь историю, похожую на самый невероятный фантастический роман!
И, пересыпая свою речь восклицаниями, ненужными подробностями и многочисленными лирическими воспоминаниями о своем горьком лилипутском прошлом, Аврелий рассказал молча слушавшему Примо удивительную историю, уже известную нашим читателям. Он не забыл упомянуть и про субботнюю встречу с Огастесом Карбом, которого он похвалил попутно за то, что тот не проболтался, и про шрам на пальце, и родимое пятно, и о Беренике, на которой он женится, лишь только будет оформлен ее развод с доктором Попфом, и о том, что он задумал одну очень выгодную коммерческую операцию, которая удвоит, а может быть, утроит богатства их фирмы. Он рассказывал и ждал, что вот-вот растает ледок недоверия, который чувствовался во внимательных, но слишком спокойных глазах его брата.
Но Примо Падреле по-прежнему слушал его, не перебивая и словно ожидая, когда же наконец кончится эта хоть и забавная, но все же утомительная и в высшей степени нелепая аудиенция.
– Что же вам угодно, друг мой? – спросил Примо Падреле, когда Аврелий наконец замолк.
– Теперь мне уже ничего не угодно, – ответил, сияя, Аврелий Падреле. – Теперь мне угодно только познакомить тебя с Береникой и поехать к себе в отель переодеваться к вечернему банкету. Ты, конечно, лично будешь приглашать ее на сегодняшнее торжество?
Примо Падреле молчал.
– Неужели тебе совсем не хочется сказать мне хоть что-нибудь? – спросил Аврелий после довольно продолжительной паузы.
– У меня есть к вам один вопрос, – значительно ответил глава фирмы, еще немного помолчав.
– Слава богу! Наконец-то ты начинаешь проявлять хоть какие-то признаки интереса к моей ничтожной особе! – облегченно вздохнул Аврелий. – Спрашивай поскорее, старичина, не томи меня!
Примо Падреле с усилием приподнялся со своего кресла, оперся широкими ладонями о письменный стол, несколько подался вперед и, вперив свой очень серьезный и спокойный взор в глаза продолжавшего улыбаться Аврелия, с расстановкой спросил:
– Скажите, пожалуйста, друг мой, куда вы девали моего несчастного брата Аврелия?
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ, окончательно выясняющая, что Примо Падреле действительно деловой человек
Двадцать два года отделяли дату рождения Примо Падреле от того знаменательного дня, когда появился на свет его младший брат Аврелий. За этот промежуток времени мать Примо Падреле родила ему двух братцев и сестрицу, которые долго не задерживались в этой юдоли скорби и печали и умирали в самом нежном возрасте. После смерти последнего из них Примо около шести лет оставался единственным сыном и наследником гигантских капиталов рода Падреле. Его боготворила мать, женщина больная, сентиментальная и вздорная, в нем души не чаяли обе бабки и дед по материнской линии, ему изо дня в день в течение долгих шести лет внушали уверенность, что его ожидает удивительная, сказочная судьба и что он ее безусловно заслуживает своими личными качествами.
Когда на двадцать третьем году его жизни у Примо неожиданно появился новый братец, он воспринял это радостное семейное событие как личную катастрофу. Появился сонаследник, придется после смерти отца делить капиталы фирмы, которые он уже привык считать своей собственностью, с этим мозгляком, к которому не только он, но и его родители, не говоря уже о бабках и деде, испытывали чувство почти нескрываемой неприязни.
Оставалась надежда, что новорожденный вскоре последует за своими братцами и сестричкой туда, где деньги и наследство никого не интересуют. Но ребенок, хотя и очень болезненный и хворавший почти всеми детскими болезнями, каждый раз аккуратно выздоравливал и оставался жить на радость врачам и обслуживающему его персоналу и на горе его старшему брату.
Прошло еще несколько лет, и выяснилось, что маленькому Аврелию никогда не суждено вырасти. Из нежеланного члена семьи он превратился в источник ее позора. Трудно перечислить сплетни, которые передавались из уст в уста в самых аристократических салонах Аржантейи, о причинах, вызвавших появление такого редкого уродства в одной из богатейших и влиятельнейших семей страны. В этих кривотолках не было и грана истины, ибо никому не известны точные причины, почему у нормальных родителей наряду с нормальными детьми вдруг рождаются лилипуты. Но сплетников ничто, конечно, не останавливало, и это не прибавляло симпатий к маленькому Аврелию со стороны его родных.
Прошло несколько лет, один за другим сошли в могилу представители старшего поколения Падреле, и братья Примо и Аврелий остались единственными владельцами фирмы.
За это время Примо успел прийти к выводам, которые несколько примирили его с существованием крохотного брата. Самый факт его уродства приобрел в глазах старшего Падреле оттенок смягчающего вину обстоятельства. Конечно, не следовало искать в нем сочувствия к несчастной судьбе Аврелия, – Примо Падреле был достаточно деловым человеком. Но Аврелий не мог обзавестись семьей и оставить после себя потомство, которое претендовало бы на свою долю в фирме. Следовательно, в конечном счете, доля Аврелия все равно должна была остаться его старшему брату или детям старшего брата, если бы тот умер раньше Аврелия. Личные траты Аврелия не могли сколько-нибудь серьезно отразиться на финансовой мощи фирмы. А боязнь общества, в котором Падреле-младший крайне болезненно ощущал свою физическую неполноценность, привела в конце концов к тому, что Аврелий стал чуждаться людей и все свои права на руководство фирмой передоверил Примо. Ибо Примо был достаточно умен и осторожен, чтобы всюду и всячески подчеркивать свою нежность и любовь к несчастному братцу. Он всегда находил время для того, чтобы повозиться с Аврелием, когда тот был еще ребенком, и по-дружески побеседовать с ним, когда тот вышел из детского возраста. Нет поэтому ничего удивительного, что одинокий и глубоко несчастный ребенок проникся глубокой любовью к единственному человеку, относившемуся к нему с вниманием и очевидной заботой.
Иногда ночью старший Падреле просыпался вдруг в холодном поту: это ему приснилось, что Аврелий решил самостоятельно заняться деловой деятельностью или – что еще хуже – что Аврелий решительно потребовал раздела наследства.
На другой день Примо бывал особенно нежен и внимателен к своему брату. Он вообще ни в чем не отказывал ему, отлично понимая, что самые крупные расходы на его прихоти не могут даже приблизительно сравниться с обычным мотовством молодых людей его круга. К тому же, эти относительно небольшие расходы отвлекали Аврелия от деловых мыслей и еще крепче утверждали его в любви и безграничном доверии к брату.
Нельзя сказать, чтобы Примо Падреле после трех десятков лет, проведенных под одной кровлей с Аврелием, был совершенно к нему безразличен. С тех пор как он окончательно убедился, что Аврелий от него ничего не требует, кроме братской любви и относительно незначительных денежных расходов, Примо Падреле иногда с удивлением ловил себя на том, что он испытывает к брату своеобразное чувство. Это, конечно, не было тем, что мы привыкли называть любовью или нежностью, но все же было более сердечным чувством, нежели обыкновенная холодная деловая заинтересованность.
Когда Примо Падреле вызвал к себе Огастеса Карба для известного уже читателю разговора, глава фирмы действительно испытывал некоторое беспокойство за судьбу своего недалекого и взбалмошного братца. Это беспокойство усугублялось тем, что вечером четвертого сентября у Примо, по случаю дня его рождения, должно было собраться достаточно большое общество, и отсутствие младшего Падреле в такой высокоторжественный день могло вызвать нежелательные толки. Тем более, что это обычно бывал единственный день в году, когда оба брата появлялись вместе, и старший мог перед людьми весьма заинтересованными продемонстрировать полный мир, любовь и согласие, царящие между обоими владельцами фирмы.
Теперь легко себе представить, какое впечатление произвела на господина Примо необычайная весть, которую ему поведал секретарь его брата после свидания со своим выросшим патроном.
Конечно, сначала господин Примо не поверил ни единому слову этого фантастического сообщения. Однако удивительная история Томазо Магарафа, о которой напомнил в своем рассказе Карб, естественно навела Примо Падреле на мысль, что чудесное превращение Аврелия связано с тем самым доктором Попфом из Бакбука, о котором ему уже докладывал на днях один из директоров акционерного общества «Тормоз» (к этому докладу мы еще вернемся). И лишь только Примо Падреле пришел к этому выводу, как он уже почти перестал нуждаться в каких-либо доказательствах достоверности рассказа Огастеса Карба. Свершилось самое ужасное, что могло обрушиться на голову господина Примо: вырос и перестал быть уродом его младший брат. Аврелий стал полноценным мужчиной, он уже задумал какие-то дурацкие миллионные предприятия, он уже обзавелся невестой. Кончились дни бесконтрольного и самостоятельного управления делами фирмы, появился и вступает в деловую жизнь человек, имеющий права на половину состояния, того состояния, которое старший Падреле привык считать полностью своим.
Все это было похоже на дурной сон. Внимательно слушая разглагольствующего Огастеса Карба, Примо Падреле лихорадочно обдумывал создавшееся положение. Где-то в самом отдаленном уголке его сознания мелькнуло на одно мгновение чувство радости за Аврелия, но тотчас же исчезло, чтобы больше никогда уже не появляться. Оно сменилось чувством острой жалости к себе. Потом пришло сожаление, что Аврелий не умер во время последней своей болезни. Он болел таким воспалением легких, которое свело бы в могилу и любого здоровяка. Примо Падреле вспомнил: у него было искушение помочь болезни одной единственной крупинкой яда. Никто бы не подумал, что Аврелий отравлен. А если бы и подумал, то ни за что не решился бы заявить об этом. Но Примо до последней минуты, до самого кризиса, надеялся, что брата доконает болезнь, и не мог заставить себя пойти на убийство. За двадцать с лишним лет руководства делами фирмы он пустил по миру не одну тысячу людей, очень многих довел до самоубийства, толкнул на преступление. Но совесть у него оставалась спокойна: ничего не поделаешь – дело есть дело. Люди, играющие на бирже, должны быть готовы к самому худшему. Выбрасывая на улицу во время локаута десятки тысяч рабочих, обрекая на голод и нищету их семьи, он утешался мыслью, что таковы суровые законы жизни, так было и так будет. Но ни на минуту он не мог вообразить себя убийцей.
Он распростился с Карбом, еще ничего не придумав. Он прошагал по своему кабинету по крайней мере полчаса в полном одиночестве и опять-таки ничего не придумал. Тогда в изнеможении он прилег на диван, поняв, что ему прежде всего нужно прийти в себя и отдохнуть. Внезапно его осенила мысль, поразительная по своей простоте: Аврелий неузнаваемо изменился. Тем хуже для Аврелия. Примо Падреле решил не узнавать своего брата. Он позвонил в «Тормоз», выяснил, как проходит «бакбукская операция», окончательно утвердился в своем решении и занялся очередными делами.
Но, чем бы он ни занимался, мысли его были прикованы к свиданию с Аврелием. Он ждал этого свидания с противным самочувствием человека, которому предстоит выдернуть себе зуб.
За двое суток, прошедших от разговора с Огастесом Карбом до встречи с его хозяином, Примо Падреле успел привыкнуть к своему решению, и соответственно с этим изменилось и его самочувствие. Если продолжать наше сравнение, сначала старшего Падреле волновала боль, которую ему предстояло перенести. А к тому времени, когда Аврелий входил в кабинет своего брата, тот уже предвкушал умиротворенность, которая наступает после удаления зуба.
Даже если бы выросший Аврелий не был так похож на Урия Падреле, господин Примо после первых же фраз вошедшего незнакомца убедился, что перед ним действительно его брат. Прежний Аврелий выпирал из всех его повадок, из того, как он жестикулировал, смеялся, строил фразу, не говоря уже о типичных его восклицаниях и словечках.
Господину Примо на мгновение стало жалко бедного Аврелия. Ах, как они славно жили бы, если бы он не вырос!
Но прошлого нельзя было вернуть, и господин Примо стал проводить в жизнь решение, которое должно было сохранить ему все богатства фирмы.
Именно поэтому Примо Падреле, как это уже известно из предыдущей главы, с усилием приподнялся из своего кресла, оперся ладонями о письменный стол, несколько подался вперед и, вперив свой очень серьезный и спокойный взор в глаза все еще продолжавшего улыбаться Аврелия Падреле, спросил:
– Скажите, пожалуйста, друг мой, куда вы девали моего несчастного брата Аврелия?
