Текст книги "«На суше и на море» - 70. Фантастика"

Автор книги: Лайон Спрэг де Камп

Соавторы: Владимир Михановский,Джером Биксби,Юрий Моисеев,Николай Петров,Олег Гурский,Илья Верин,А. Пирожков,Эдуард Михеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

14

Молочно-сизый туман обволок клейкой сыростью крыши домов, скрыл улицу, лежащую где-то внизу. Верховой ветер отрывал белесые клочья и уносил их вверх. Ивонна зябко поежилась и отошла от окна.

Одиночество ее не тяготило. Она избегала общества, друзей – ведь нужно что-то говорить, улыбаться, а для нее это сейчас тяжело. Одиночество не обременительно, если знаешь, что это ненадолго… Но надо еще раз встретиться с этим следователем, одержимым стремлением к истине.

Звонок. Сначала появилась большая корзина, ее держал Аллен Дени, а из-за его плеча выглядывал растерянный рассыльный из универсального магазина Карли. Ивонна невольно улыбнулась.

– Я совсем забыла о своем заказе. Несите сюда. Раз уж вы взялись, помогайте до конца.

Дени стал послушно опорожнять корзину. Ивонна едва сдерживала усмешку, видя, как он косится на растущую батарею бутылок.

– Вы любите коктейли? «Устрицу в пустыне» или «Неотразимый»?

– Я предпочел бы кое о чем спросить вас.

– Одно другому не помешает.

– Когда вы в последний раз видели Джошуа?

Имя было произнесено. Ивонна не шелохнулась. Дени невозмутимо тянул коктейль – он ждал.

– Точно не помню, около месяца назад…

…Интересно, что ему даст эта игра в прятки? Меня никто не видел. Я примчалась к нему ночью. Нет, Джо, ты прочел мои мысли, но ты не знал меня! Да я и сама не знала, что способна на такое.

Трудно, получив два ответа – словесный и мысленный, – не перепугать их и не подать виду, что знаешь не только то, что было произнесено.

– Сколько времени вы знакомы с Гало?

– С детства. Наши семьи были дружны.

Джо был бы идеальным мужем – не от мира сего, да и не беден. Увлечения наукой у него хватало на двоих, я всегда затыкала уши, когда он заводил речь о своей работе.

– Рассказывал ли он вам о своей работе?

– Да. Но это было так непонятно.

Я не хотела понимать. И в дневнике я многого не поняла. Часто думала, как смешны его наивные мечты о полном взаимопонимании. Мир держится на больших и маленьких тайнах, без них невозможна жизнь, и с чего Джо взбрело в голову, что это плохо?

– Вы получили посылку от Гало?

Откуда он знает? Ну, конечно, полиция все знает!

– Да, получила.

– Следствию необходимо с ней ознакомиться.

Самое страшное я уничтожила – сразу же, как только прочла.

– Там его дневник. Я отдам вам!

– Пожалуйста, Ивонна, достаньте его сейчас.

Он узнал обо мне все, обо всех любовниках и портнихах, о деньгах, тряпках, недомоганиях, о том, что я думаю о себе и о нем, о Серже и его родителях. И это еще не самое страшное – мало ли семей, где отнюдь нет пылкой любви: он прочел и то, в чем сама не всегда отдаешь себе отчет, чему стыдишься дать название даже мысленно. Убить – только об этом думала я по дороге.

– Вот он, дневник.

Дени взял тетрадь в полиэтиленовом переплете, еле сдержал желание тут же полистать ее.

Ивонна подошла к роялю. Секунду помедлила.

…Что я тогда играла? Кажется, это…

Странные, неистовые звуки заполнили комнату. Мелодия взлетала, билась о стены, падала и вновь взлетала. Она оглушала, притупляла волю…

…И ночь была какая-то непонятная. Черная и прозрачная.

Тишина такая, что в ней вязли все звуки. Наверное, поэтому его голос так раздражал. И голос, и то, что он говорил… Что-то жалкое и героическое:

– Теперь ты знаешь, что такое откровение! Это слишком страшно… Вот тогда я поняла, что он уже дошел до точки. Его надо лишь толкнуть… «Толкни падающего!»

Я усмехнулась:

– Нет, ты еще не знаешь откровения. И это совсем не страшно. Небрежно, словно носовой платок, достаю из сумочки револьвер. Джо вроде не испугался, словно ждал этого.

– Мы оба запутались в своих отношениях к миру, друг к другу. Видишь, какое оно, откровение? Безжалостное. Если скучная комедия затянулась, зритель уходит, не дожидаясь конца.

И все-таки ты не ожидал, ты испугался. Но нет, это еще не финал! Он должен прозвучать эффектнее…

…Музыка властно врывалась в уши Дени, нагнетая тревогу, ожидание чего-то ужасного. Ивонна играла исступленно, и мозг ее, повинуясь бешеной музыкальной теме, отбросил все постороннее, сосредоточившись на одном воспоминании о ярости…

…– Ты считаешь, что мы друг друга нашли? Нет, я уверена, потеряли. Потеряли давно, едва став близкими. Кто в атом виноват? Оба…

Слова, слова… мир – театр, в котором люди-артисты произносят отрепетированный текст. Я хочу импровизации.

Выстрел. Я роняю пистолет и скрючиваюсь на лавке. Ну, где же вторая тема?

Выстрел…

…Что я играю? финал здесь совсем не такой, а у меня что-то другое – постыдный ужас, плачевное бегство…

– Что это было?

Дени казалось, что он спросил тихо, почти шепотом, но в наступившей тишине вопрос прозвучал неестественно громко. Ивонна очнулась.

– Скрябин. «Поэма экстаза».

15

Разноголосый шум улицы, как сквозь вату, просочился в уши Дени, став привычным звуковым фоном. Дени с трудом раскрыл веки – утренний свет бритвой полоснул глаза.

Постепенно восстанавливалась картина реальности, прогоняя остатки сонного забытья. Дени вспомнил, как очутился в этом номере гостиницы, вспомнил, что было вчера. Ему редко приходилось так много пить, и всегда после этого вместе с головной болью приходило чувство брезгливости к себе.

Дени подошел к окну и жадно выпил нагревшуюся на солнце воду в графине. Мелькнуло беспокойство, словно забыто что-то важное. Он еще раз стал припоминать вчерашние события. Дневник Гало! Вот же он, на стуле, под измятой сорочкой. Дени раскрыл его, но тотчас же захлопнул. Нет, это надо читать с совершенно ясной головой. Пришлось позвонить портье и заказать крепкого кофе. После второй залпом выпитой чашки Дени устроился в кресле у окна.

Это был обычный блокнот для ежедневных записей, дневником его не назовешь. Каждая страница разделена на три части, в них стоят числа и дни недели. Но коротенькие записи сделаны как попало.

Дени листал страницу за страницей. Мелькали схемы, формулы, отрывочные непонятные записи. Он уже едва сдерживал досаду и разочарование. Да и что можно было ожидать? Но почему он послал эти записи Ивонне? В них, пожалуй, не разберется даже специалист. Хотелось пропустить эти скучные листки и заглянуть в конец, но Дени старался ничего не упустить.

Ага, появилась Ивонна!

«Позвонить Ивонне, пока она не уехала…»

А вот и более пространная запись. Это уже интересней!

«…Понял, что начинаю разочаровываться в работе. Раньше мне казалось, что мы делаем что-то полезное, теперь я так не думаю. Старик Порелли всю лабораторию заставляет работать только на него, и не смей думать о другом…»

Эти записи относятся, видимо, к периоду работы Гало у профессора Порелли. Интересно, как тогда относился к нему шеф?

«…Виделся с Ивонной. Собирается путешествовать – показала новую яхту. Простилась весьма прохладно. Черт возьми, женская логика долго еще будет предметом изучения ученых мужей…»

«Готова новая установка. Просто мечта! Десятиканальная, с амплитудным анализатором, чувствительность 10^-5. В лаборатории появился новый объект – мрачный тип с лицом как висячий замок. На новой установке будем записывать его биотоки. Что-то новое!»

«Все не то, не то! Копаюсь уже несколько дней, исписаны рулоны ленты, а итог – рука и предплечье».

«…Работа еле двигается, эксперименты продолжаются. Набрал великолепный материал. Правда, теоретически здесь ничего не докажешь… Хотя… Попробую посчитать…»

«…Опять помехи. Установка забарахлила с самого утра. Надо было снимать потенциалы коры, поставил тантало-ксилидиновые датчики. И вдруг на экране вместе с основной кривой полезла еще одна. Проверил все блоки, даже сетку, которой заэкранирован „зверинец“, – заземление надежное. Вот до чего довела высокая чувствительность. Помехи какие-то внутренние».

«Что мне пришло в голову взяться рукой за сетку? Только взялся – „помешанная“ кривая исчезла. Отпускаю сетку – опять она на осциллографе. Целый вечер голову ломал.

Впечатление такое, будто мешают наводки от излучения мозга. Какие центры могут давать такое интенсивное излучение? Зарегистрировать излучение коры головного мозга, кажется, еще никому не удавалось, не удалось бы и мне, если бы не высокая чувствительность установки. Все-таки молодец старик Порелли!»

Дени уже с трудом пробирался сквозь дебри техницизмов.

16

«…Пусть это только догадка, хилая гипотеза, но она стоит того, чтобы над ней подумать. Мне кажется, что на экране осциллографа я видел мысль. Мысль в электромагнитном состоянии. Конечно, мои наблюдения, на основании которых я это утверждаю, носят случайный характер. Но сколько научных открытий было сделано случайно!

Шеф выслушал меня с кислым видом: „Идея любопытная, но мы фантастикой не занимаемся“.

…Если я вижу мысль, то почему я не могу ее услышать, расшифровать или записать в конце концов? Что для этого нужно?

Волновой электромагнитный пакет несет закодированную информацию, которую надо расшифровать. Чем? Кристаллом-анализатором? Но на такую частоту анализаторы не существуют… Что же делать?

…Не применить ли принцип суперпозиции излучений несущей частоты и частоты коры мозга? Потом – модуляция, детектирование, как в обычной радиосвязи…

…Сделал расчеты и решил показать шефу, убедить его в своей правоте. Самое удивительное – он заинтересовался, покровительственно похлопал меня по плечу и попросил оставить „на денек, чтобы вдуматься“ – так он сказал.

„Денек“ обернулся неделей, но я времени не терял – собирал схему, отлаживал и доводил. Можно приступать…

До сих пор я не задумывался, что же будет представлять собой мое приспособление. Что оно даст? В идеале это аппарат „выворачивания наизнанку человеческих мыслей“.

Мысль… Сложный биофизический процесс, который позволяет человеку анализировать, сопоставлять, вспоминать – словом, думать.

Сказанные, даже шепотом, слова можно подслушать, записать на пленку. Действия, поведение человека можно подсмотреть, заснять скрытой камерой.

Мысль – это единственное сокровенное. Говорят: откровенный человек. Так ли это на самом деле? Кто проверял, насколько совпадают слова и дела „откровенного“ человека с его мыслями?

Неужели право человека оставаться наедине со своими мыслями исчезнет с моей помощью? Не слишком ли много я хочу?

А впрочем, что в этом плохого? Странным кажется все новое, необычное, но потом оно становится привычным, даже необходимым.

Люди, радующиеся своим скрытым мыслям! Вы можете быть спокойны. Пока никто не сможет узнать, о чем вы думаете, что замышляете. Только пока!..

Не могу же я каждого из вас, как подопытного кролика, приводить в лабораторию, сажать перед установкой и заставлять думать. Думать то, о чем бы не хотели вы говорить.

Вы нужны мне в нашей привычной обстановке, с вашими обычными, ничем не возмущенными мыслями. А для этого не вы должны подойти к моему прибору, а прибор к вам.

Не просто эго сделать, очень не просто…

…Сегодня я узнал истинное лицо профессора Порелли. Произошло все так. С милой улыбкой пригласил он меня в свой кабинет, усадил возле камина, предложил коньяку.

– Дорогой мой, я с любопытством изучил ваши расчеты. Скажу откровенно – они доставили мне немало веселых минут. А ведь я считал вас серьезным исследователем. Бросая эту рукопись в огонь, я спасаю ваш престиж ученого…

… Нет, я не упал с кресла и не пополз в камин за рукописью. Только какой-то противный комок застрял в груди и не давал вздохнуть. Я ничего не слышал, внезапно мне стали ясны все последние поступки профессора. Это было так мерзко! Он даже не позаботился придать видимость добропорядочности своим поступкам. Отвергнув идею, ухватился за расчеты, держал их неделю и бросил в огонь… Что это? Лицемерие, зависть или убожество мысли?»

Здесь Дени заметил, что в тетради вырвано несколько листочков, аккуратно подчищено место отрыва. Кто это сделал? Ивонна?

«… Память не так прямолинейна, как блокнот. Из нее не вырвешь несколько исписанных листочков без ущерба для всего остального. И все же она совершенней записи. Память сама себя стремится пригладить, сделать не такой мучительной, все наиболее острое и ранящее спрятать поглубже или обволочь дымкой философского оправдания.

Но сейчас боль еще свежа. И все-таки нельзя было поддаваться инстинкту, потребовавшему удалить ее источник…

…С какой настойчивостью человек стремится к познанию мира, сути вещей и явлений! Он изобретает телескопы, радары, эхолоты, микроскопы, счетчики Гейгера – несть числа его выдумкам. Философы возвели гигантскую надстройку над естественными науками, выдумали законы мышления, льстящие самолюбию непомерно влюбленного в себя человечества. Но только в детстве каждый задает себе беспощадный вопрос: а какой я? Ведь не такой же, как все? Книга, картины, музыка – неужели это создавали такие, как я?

– Нет, – говорит себе отрок. – Я не такой. Но я это скрою. Ведь никто меня не разоблачит. И может быть, я не один такой?

Сущность человека! Одни верят, что она прекрасна. Другие, потерявшие надежду, твердят, что в душах людских – ад. Ну, а если этой сущности просто нет?… Передо мной прошла галерея душ. Политика, религия, искусство. Любовь и ненависть, восторг и отчаяние, твердость и бесхребетность. Какие они разные, люди, сколько оттенков, сколько граней характеров, как искрятся их поверхности!

Но алмаз не сам блестит, а лишь в лучах солнца. Весь спектр излучения преломляется, поглощается и отражается по законам оптики. Для химика любой бриллиант – это углерод с ничтожными примесями других элементов. Так и человек перед „Откровением“ – хаос случайной информации, не объединенной чем-то общим.

Бог! Принципы! Идеалы!..

При ближайшем рассмотрении все разлетелось в пыль, и на первый план выползла отвратительная физиономия чувственности. В одном случае желудок, в другом – похоть, в третьем – „утонченный“ умственный разврат…

И странно: я с каким-то сладострастием копался в этой человеческой помойке, все в ней было мне знакомо. И все вызывало отвращение. Брезгливость – вот что движет миром! Недаром любовники задергивают шторы и гасят свет…

Еще плотнее занавес над мыслями наших ближних. И средства информации, общение между людьми – самая бесстыдная ложь, ложь во спасение единства между пауками в банке…

… Неужели рушится все мое мировоззрение, все мои идеалы?!»

17

Ровно в девять утра младший следователь Пьер Этранж сидел в своем кабинете и, ожидая вызова к комиссару, размышлял.

В этой самой комнате, которую и кабинетом-то назвать трудно, начинал карьеру младший следователь, позднее помощник комиссара по уголовным делам, а ныне комиссар полицейского участка Аллен Дени. Головокружительной была его карьера.

Шефу крупно повезло. Кто мог знать, что дело о самоубийстве какого-то полуголодного изобретателя нашумит в Париже?

С этого и началось. Успешно завершенное следствие о фальсификации банковских чеков, блестяще раскрытые преступления и даже два предупрежденных. Просто невероятно, как можно так быстро и безошибочно работать. Комиссар Дени, казалось, видел людей насквозь, и каждое дело он вел не более трех-четырех дней. Нюх у него особый, что ли?

«Говорят, успех окрыляет, – продолжал рассуждать Этранж. – Незаметно что-то крыльев у шефа. Никогда не улыбнется, всегда мрачен и замкнут. В тридцать лет превратиться в сухаря…»

Телефонный звонок прервал размышления следователя. – Этранж, – раздался в трубке бесстрастный голос шефа, – вам поручается дело об убийстве: повторяю – об убийстве комиссара полицейского участка Аллена Дени.

И ошеломленный Этранж отчетливо услышал сухой щелчок выстрела и стук упавшей на письменный стол телефонной трубки.

_{Об авторах} 

_{Михеев Эдуард Аркадьевич. Родился в 1941 году в Златоусте в семье потомственных металлургов. По профессии инженер-металлофизик, работает в Центральном научно-исследовательском институте черной металлургии им. Бардина. «Данайскцй дар» – его первое художественное произведение, написанное в соавторстве с А. Пирожковым, с которым сейчас работает над фантастической повестью. В альманахе публикуется впервые.}

_{Пирожков Анатолий Николаевич. Родился в 1936 году в Москве. Окончил факультет журналистики МГУ, в настоящее время заместитель ответственного секретаря газеты «Московская правда». Публиковались его очерки, рецензии, статьи и различных изданиях. Написанный совместно с Э. Михеевым рассказ «Данайский дар» – первое печатное художественное произведение.}

Лайон Спрэг де Камп
С РУЖЬЕМ НА ДИНОЗАВРА

Фантастический рассказ

Рис. Г. Чижевского.

Нет, мистер Зелигман, я не возьму вас с собой в поздний мезозой.

Почему? А какой ваш вес? Сто тридцать фунтов? Постойте-ка… Так это же меньше шестидесяти килограммов? Сам я никогда так мало не весил.

Я готов взять вас в любой период кайнозоя. Я позволю вам пострелять в энтелодона, титанотерия или уинтатерия.

Я даже возьму вас в плейстоцен, где можно поохотиться на мамонта или мастодонта.

Я возьму вас и в триас, и вы сможете застрелить там какого-нибудь недоросля – предка динозавров.

Но я ни за что, нет, ни за что на свете не возьму вас в юру или мел охотиться на динозавра.

При чем тут ваш вес, говорите?

Дело вот в чем, старина. Скажите-ка, с каким ружьем вы собираетесь охотиться на них?

Не подумали? Вот то-то и оно!

Ну, ладно. Посидите-ка минутку… Держите!.. Это мое собственное – «„континенталь“-0,600». Как раз для такой охоты. Похоже на дробовик, не правда ли? Но нарезное, как вы можете убедиться, заглянув в стволы. Стреляет нитропатронами размером с банан. Калибр – 0,600, высокая начальная скорость, весит четырнадцать с половиной фунтов, а дульная энергия – свыше семи тысяч футофунтов. Стоит тысячу четыреста пятьдесят долларов. Куча денег, верно?

У меня есть запасные ружья, и я даю их напрокат сахибам. Выстрелом из такого ружья можно свалить слона. Не просто ранить, а именно свалить. Эти ружья не делают в Америке, но, как мне кажется, придется их выпускать, если благодаря машине времени охотничьи партии будут все дальше углубляться в прошедшие эры.

Я вожу охотничьи партии уже лет двадцать. Я был проводником в Африке, пока там не пришел конец охоте на крупного зверя.

А хочу я сказать вот что: за все эти годы мне ни разу не повстречался человек вашего роста, который мог бы справиться с «шестисоткой». От сильной отдачи все они летели кувырком. Те же, кто смог устоять на ногах, после нескольких выстрелов так были напуганы проклятой пушкой, что дрожали, как осиновый лист. Не попадали в слона на расстоянии плевка. Да и тяжеловато для них это ружье. Тащить его на себе по пересеченной местности в мезозойскую эру им не под силу.

Правда, многие убивали слона из ружей и меньшего калибра, например из двустволок калибра 0,500, 0,475 и 0,465, а то и из магазинной винтовки калибра 0,375. Все дело в том, что из ружья калибра 0,375 вы должны попасть в его жизненные центры, лучше всего в сердце. На одну лишь убойную силу пули не приходится рассчитывать.

Слон весит, постойте-ка… от четырех до шести тонн. Вы же собираетесь охотиться на рептилий весом в два или три раза больше слона, к тому же они намного живучее. Вот почему синдикат решил не брать на охоту на динозавров людей, которые не могут справиться с «шестисоткой». Мы научены горьким опытом. Были несчастные случаи.

Вот что, мистер Зелигман. Ба! Да уже шестой час. Пора закрывать контору. Не заглянуть ли нам по пути домой в бар, я расскажу вам одну историю?

Это случилось во время пятой охотничьей экспедиции, которую вели Раджа и я. Раджа? Айяр, совладелец фирмы «Риверз и Айяр». Я зову его Раджей, потому что он наследный монарх Джанпура. В наши дни, конечно, этот титул не стоит и выеденного яйца. Я знал его еще в Индии, затем неожиданно встретил в Нью-Йорке, где он возглавлял индийское туристическое агентство. Помните, темнолицый малый на фотографии, что висит на стене нашей конторы, – он еще поставил ногу на труп саблезубого тигра?

Ну так вот, Раджа был сыт по горло раздачей проспектов о Тадж Махале и хотел снова поохотиться, как в былые времена. А я был без дела, когда мы впервые услышали о профессоре из Вашингтонского университета и его машине времени.

Где сейчас Раджа? В раннем олигоцене, они там охотятся на титанотерия, пока я управляю конторой. Теперь мы работаем по очереди, а сначала отправлялись вместе.

Так вот первым же рейсом мы вылетели в Сен-Луи. Мы здорово приуныли, когда обнаружили, что были далеко не первые.

Бог ты мой, куда там! Просто отбоя не было от проводников охотничьих партий и от ученых, напичканных всякими идеями, как наилучшим образом использовать машину времени.

Первым делом мы отшили историков и археологов.

Кажется, чертова машина рассчитана для периода не ближе ста тысяч лет до нашего времени. И дальше – примерно до биллиона лет.

Почему так? Не очень-то я смыслю в четырех измерениях. Но насколько я понимаю, если бы люди попали во время до ста тысяч лет, их действия могли бы сказаться на нашей истории. А этого не должно быть. Такое не может случаться в хорошо устроенной вселенной. Но где-то за сто тысяч лет до нашей эры, еще до зари человеческой истории, все действия затеряются в потоке времени. По той же причине, если вы использовали какой-то отрезок прошлого времени, скажем январь миллионного года до нашей эры, вы не можете использовать этот месяц еще раз и послать туда другую экспедицию.

Но профессор не тужит: имея в своем распоряжении биллион лет, он не скоро выйдет за опасные пределы.

Габариты машины тоже ограничивают возможности ее применения. По техническим причинам конструктору пришлось построить транзитную камеру, только-только вмещающую четырех человек со снаряжением и обслуживающий персонал. Более крупные партии приходится засылать в несколько приемов. А это значит, как вы понимаете, что джипы, лодки, самолеты и прочее с собой не захватишь.

С другой стороны, поскольку вы отбываете в безлюдные периоды, нельзя ожидать, что только вы свистнете – и перед вами, тут как тут, сотня туземцев-носильщиков, готовых тащить на голове вашу поклажу. Поэтому мы обычно берем с собой караван ослов – бурро, как их зовут здесь. В большинстве периодов им вполне хватает естественного корма; так что любые дороги нам не заказаны.

Я уже сказал, каждый приехал со своей идеей, как использовать машину. Ученые смотрели на нас, охотников, свысока. По их мнению, было бы преступлением тратить дорогое время этой удивительной машины ради каких-то эгоистических развлечений.

Мы же подошли к делу с другой стороны. Машина обошлась в кругленькие тридцать миллионов. Как я понимаю, постройка ее субсидировалась концерном Рокфеллера или что-то в этом роде. Но в эту сумму вошла только первоначальная стоимость, без эксплуатационных расходов. А эта штука потребляла чудовищное количество энергии.

Тогда мы, проводники, обратились к денежным мешкам, к тем людям, которых мы обслуживали и которыми в Америке, кажется, хоть пруд пруди. Не в обиду будь сказано, дружище. Многие из них были в состоянии сделать существенный взнос за то, что машина времени перенесет их в прошлое. Так мы помогли финансировать эксплуатацию машины в научных целях при условии, что нам будет уделена часть времени по справедливости.

Не тратя лишних слов, скажу лишь, что в конце концов для распределения машинного времени проводники образовали синдикат из восьми членов, одним из которых стала фирма «Риверз и Айяр».

В пятой экспедиции нашими кормильцами оказались два сахиба: оба американцы, обоим шел четвертый десяток, крепкие парни и, главное, платежеспособные. В остальном же не было на свете двух более несхожих людей.

Кэртни Джеймс, богатый молодой человек из Нью-Йорка, всячески прожигал жизнь и не понимал, почему это приятное времяпрепровождение не должно продолжаться вечно. Цветущий, рослый парень, почти как я, но уже начинающий тучнеть. Он был женат в четвертый раз, и, когда появился в конторе с блондинкой, у которой прямо-таки на лице было написано, что она манекенщица, я принял ее за четвертую миссис Джеймс.

– Мисс Бартрэм, – поправила она меня, смущенно хихикнув.

– Моя жена в Мексике, где она, судя по всему, добивается развода, – пояснил Джеймс. – Так вот. Банни, которую вы видите перед собой, хотела бы вместе со мной отправиться…

– Сожалею, – перебил я, – но мы не берем дам. И тем более в поздний мезозой.

Это было не совсем верно, но я не хотел впутываться в семейные дела, ведь мы и так подвергаемся риску, отправляясь на поиски малоизвестной фауны.

– Чепуха! – сказал Джеймс. – Раз она хочет, она поедет. Она ходит на лыжах, управляет моим самолетом, так почему бы ей и…

– Не в правилах фирмы.

– Если мы наткнемся на опасного зверя, она отойдет в сторонку.

– Нет. К сожалению, это невозможно.

– К дьяволу! – сказал он, багровея. – В конце концов я плачу вам кругленькую сумму и имею право взять с собой кого хочу.

– Принцип есть принцип. Плата тут ни при чем. Не согласны – ищите другого проводника.

– Ладно. Так я и сделаю. И скажу всем друзьям, что вы проклятый… – Ну, тут он наговорил такого, о чем я лучше умолчу. Кончилось тем, что я велел ему убираться, пригрозив вышвырнуть его вон.

Я сидел в конторе, с грустью размышляя об уплывших денежках, которые Джеймс отвалил бы мне, не будь я таким упрямцем, когда вошел второй барашек, некто Огэст Холтзингер. Небольшого роста, худощавый, бледный малый в очках, вежливый в чопорный, не в пример первому – ветреному и наглому.

Холтзингер присел на краешек стула и начал:

– Видите ли, мистер Риверз, я не хотел бы, чтобы у вас сложилось обо мне неправильное впечатление. По натуре я не бесшабашный бродяга и, наверное, умру со страха, повстречавшись с живым динозавром. Но я решил твердо: или голова динозавра будет висеть над моим камином, или пусть я погибну, охотясь за этим трофеем.

– Все мы вначале хватили страху, – подбадривал я его. Оттаяв, он рассказал мне свою историю.

В то время как Джеймс всю жизнь купался в золоте, Холтзингер лишь недавно стал на ноги. Раньше у него было небольшое дело здесь, в Сен-Луи, и он только-только сводил концы с концами, как вдруг один из его дядей неожиданно сыграл в ящик, оставив Оги кучу денег.

Он никогда не был женат, но у него есть невеста. Сейчас он строит большой дом, и, когда тот будет закончен, они поженятся и переедут в него. И одним из предметов меблировки должна стать голова цератопса над камином. Ну, вы знаете, огромная рогатая голова, клюв попугая, костяной воротник вокруг шеи.

Мы толковали обо всем этом, когда вошла девушка, да нет – девчушка лет двадцати, ничего особенного.

– Оги! – говорит она, обливаясь слезами. – Ты не можешь! Ты не должен! Тебя убьют!

Она судорожно обняла его и, обращаясь ко мне, сказала:

– Мистер Риверз, вы не должны брать его с собой! Он для меня все.

– Милая мисс, – ответил я, – ни в коем случае не хотел бы причинять вам огорчения. Путь мистер Холтзингер решит сам, нужны ли ему мои услуги.

– Бесполезно, Клэр, – сказал Холтзингер. – Я отправляюсь. Хоть, кажется, я ненавижу каждый миг этого предстоящего путешествия.

– В чем дело, дружище? – спросил я, – Не хотите – не езжайте. Вы что, держите пари?

– Нет, – сказал Холтзингер. – Дело в другом. Как бы вам это объяснить… Понимаете, я самый заурядный человек. Нет у меня ни блестящего ума, ни силы, как у быка, ни смазливой физиономии. Я всего лишь обыкновенный маленький бизнесмен со Среднего Запада. А между тем я всегда мечтал отправиться в далекие края и совершить там что-нибудь необыкновенное. Я бы хотел быть рисковым парнем. Как вы, мистер Риверз.

– Ну что вы! – запротестовал я. – Жизнь охотника-профессионала кажется блестящей только со стороны. Для меня охота – лишь кусок хлеба.

Он покачал головой.

– Нет, нет… Вы же понимаете, что я имею в виду. Теперь, получив наследство, я мог бы посвятить остаток жизни игре в бридж и гольф. Но я твердо решил совершить нечто необычное. Так как охоты на крупного зверя в наше время уже нет, я решил застрелить динозавра и повесить его голову у себя над камином.

Холтзингер и его девушка продолжали препираться, но он не сдавался. Тогда она заставила меня поклясться, что я буду беречь Оги как зеницу ока, и ушла вместе с ним, всхлипывая.

После ухода Холтзингера кто бы вы думали вошел в контору? Мой вспыльчивый друг Кэртни Джеймс. Он извинился за оскорбления, хотя едва ли в самом деле сожалел о них.

– Я не так уж часто бываю в дурном настроении, – сказал он. – Только в тех случаях, когда люди не хотят соглашаться со мной. Тогда я иногда срываюсь. Но пока они проявляют готовность к сотрудничеству, со мной не трудно поладить.

Я прекрасно понимал, что для него «сотрудничество» – это когда все поступают так, как того хочет Кэртни Джеймс, но не стал наступать на его любимую мозоль.

– Как насчет мисс Бартрэм? – спросил я.

– Мы поссорились, – сказал он. – С женщинами покончено. Так что, если вы ничего не имеете против, продолжим наш разговор с того места, где мы его прервали.

– Идет, – согласился я. – Бизнес есть бизнес!

Раджа и я решили, что вместе отправимся в охотничью экспедицию на восемьдесят пять миллионов лет назад: в раннюю эпоху верхнего мелового периода, или в средний мел, как называют его некоторые американские геологи. Это были самые лучшие денечки для динозавров на Миссури. К тому же период представлял больший интерес с точки зрения разнообразия форм.

Что касается снаряжения, то мы с Раджей держали по «континенталю-0,600» и несколько ружей калибром поменьше. В то время наш капитал был еще невелик, и мы не могли приобрести лишних «шестисоток», чтобы давать их напрокат.

Между тем Огэст Холтзингер как раз хотел взять ружье напрокат, полагая, что эта охотничья экспедиция останется единственной в его жизни и потому бессмысленно выкладывать тысячу с лишним долларов за ружье, из которого ему придется выстрелить всего несколько раз. Но поскольку у нас не было лишней «шестисотки», ему приходилось выбирать: либо купить ее, либо взять напрокат одно из наших ружей меньшего калибра.

Мы отправились за город испытать «шестисотку». Установили цель. Холтзингер с трудом поднял ружье, словно оно весило целую тонну, и выстрелил. Пуля ушла «за молоко», а сам он повалился на землю.

Он встал бледнее обычного и вернул мне ружье со словами:

– Знаете, я лучше опробую какое-нибудь полегче.

Ему понравился мой винчестер-70 с патронником под патрон калибра 0,375. Это отличное универсальное ружье…

Какого типа? Обычная магазинная винтовка со скользящим затвором, как у винтовки Маузера. Превосходна для охоты на тигров и медведей, но легковата для слона и совсем уж не годится для динозавра. Никогда бы не согласился на это, но мы спешили, а поиски новой «шестисотки» заняли бы месяцы. Как вы знаете, они делаются на заказ. Джеймс же выражал нетерпение. У него уже была двустволка калибра 0,500 фирмы «Голанд и Голанд», почти одного класса с «шестисоткой».