Текст книги "Башня Занида (Авт.сборник)"
Автор книги: Лайон Спрэг де Камп
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 53 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]
– Должно быть, это продукт научно-технической революции принца Ферриана. Нет, спасибо, – отмахнулся он от фотографа и двинулся было своей дорогой, когда обрушившийся сзади неистовый поток брани заставил его буквально замереть на месте.
Мясистая девица, имевшая, судя по всему, отношение к полиции, крепко распекла фотографа за нарушение каких-то правил, выразившееся в назойливом приставании к клиентам на железнодорожной платформе. Закончила она так:
– …А теперь ступай, босяк, и благодари матушку-богиню, что не пришлось ночевать тебе в холодной кутузке!
Барнвельт тоже собрался идти, но был остановлен следующим воплем:
– Стой, тебе говорю! Гляжу, что чужеземец ты, а следовательно, невежа, но нет оправданья невежеству в законах! Знай же, что у нас в Квирибе не положено поминать имя богини Хои всуе! Считается сие серьезным нарушеньем общественного порядка, и меры к сему принимаются самые строгие и решительные. Покажите-ка оружье свое!
Она внимательно осмотрела пломбы на мече Барнвельта и булаве Тангалоа. У Барнвельта сердце ушло в пятки: он был уверен, что она обязательно заметит то место, где Гавао перекусил и срастил проволоку. Но то ли из-за поверхностного характера осмотра, то ли по причине слабеющего закатного освещения ей это не удалось, и она отпустила их на все четыре стороны со следующим напутствием:
– Ступайте по своим законным делам, чужеземцы, да будьте начеку!
Гостиница Ангура была хорошо видна от вокзала. Над входом, дабы обозначить направленность заведения, был приколочен череп какого-то хищника со здоровенными клыками. Трехэтажное здание нависало прямо над тротуаром – второй этаж поддерживался рядами арок. Весь первый этаж, за исключением небольшого холла с крошечной конторкой сбоку, был отведен под харчевню.
Путешественники протолкались сквозь толпу на тротуаре, глазевшую на уличного фокусника, который на виду у всех вытаскивал из совершенно пустой шляпы детеныша унхи, и вошли в дверь. На звон в небольшой гонг, подвешенный над кассой, из окошечка выглянула плоская кришнянская физиономия – физиономия, украшенная столь необычайно длинными антеннами, что обладатель ее походил на жука.
– Ангур бад-Эххен к вашим услугам, – отрекомендовалась физиономия.
– Багган! – рявкнул Фило из своей клетки.
– Ну… Вообще-то, зеры мои…
– Это не мы, – торопливо сказал Барнвельт и в полном смущении разразился типично кришнянской напыщенной тирадой: – Это не мы, а сей негодный зверь из далеких краев, чьи шутки плоские лишь перепев слов человеческих, значенья коих все равно он не разумеет, равно как вы или я сокровеннейших тайн богов сущих постигнуть не в силах. А посему не обращайте вниманья просвещенного своего. Да взойдет когда-нибудь счастливая звезда ваша! Знайте же, что я – Сньол из Плешча, а это компаньон мой, Таджди из Вьютра.
Он примолк, слегка запыхавшись, но крайне гордый своими достижениями.
Когда они утрясли вопрос с номером, Ангур, вытянув шею, высунулся из окошечка посмотреть на попугая.
– Воистину, зеры, не видывал я существа, облаченного в столь странный и диковинный мех! Откуда взялось оно?
– С высочайших гор Ньямадзю, – ответствовал Барнвельт, отмечая про себя, что перья на этой планете неизвестны, и надеясь, что на его приемной отчизне действительно имеются горы, в которых мог обитать Фило. Отсутствие перьев было только к лучшему: не следовало опасаться и перьевых подушек, которые всегда вызывали у него сенную лихорадку.
– Гар-р-рк! – заявил Фило, приоткрывая крылья.
– Да он еще и летает?! – вскричал Ангур. – И при том не акебат это, и не бижар, и никакой иной зверь летучий знакомых очертаний. Редкостной забавой послужил бы он постояльцам моим, уговори я вас с ним расстаться!
В порядке эксперимента он сунул в клетку палец, но тут же отдернул, как только Фило, разинув клюв, сделал попытку его цапнуть.
– Нет, – ответил Барнвельт, – увы, но с сожаленьем превеликим вынуждены мы отказать вам, ибо в тот час, когда мы… гм… купили сие созданье, один великий астролог предсказал нам, что вся судьба наша зависит отныне лишь от него одного и горем отмечен будет тот день, когда расстанемся мы с ним.
– Какая жалость, – сказал Ангур. – Хотя ясно, как пики дарийские, что и впрямь была у вас причина веская для подобного ответа, как ведьма лесная сказала Карару в предании. Вот вам ключ. Делить вам покои свои придется с другим постояльцем иль же ночевать где-нибудь в другом месте. Но пусть не тревожит вас это слишком, ибо из иного мира он и спит не в кровати. Не желаете ли до трапезы компанию обрести для ублаженья своего?
– Нет-нет, спасибо, – торопливо ответил Барнвельт.
– Но владеем мы лицензией…
– Нет, большое спасибо! – повторил Барнвельт и решительно направился к лестнице.
Тангалоа извиняющимся тоном заметил:
– Понимаете, господин Ангур, мой друг привык вести уединенный образ жизни.
После этого он устремился за Барнвельтом, пыхтя на ходу:
– Батюшки мои! Ну куда ты так несешься! Вообще-то ты неплохо управился с этим малым. Интересно, что за парня он к нам подселил?
– Ангур сказал: он не из этого мира – может, вообще привидение какое-нибудь.
– Ну тогда вы с ним живо договоритесь. Ты ведь тоже в некотором роде привидение – я имею в виду Игоря. А ты уверен, что это действительно «он»? Личные местоимения не всегда точно отражают пол.
– Вообще-то, нет, но посмотрим. Как эта масляная лампа устроена?
Подкрутив лампу, они осмотрели комнату в поисках чего-нибудь более-менее характеризующего природу соседа. В углу валялся небольшой мешок, из которого вперемешку высовывались всякие пожитки. На подоконнике стояли три баночки, закрытые крышками, и одна открытая, из которой торчали какие-то палочки. Барнвельт обнаружил, что это ручки небольших малярных кистей.
Он переглянулся с Тангалоа и пожал плечами. Разложив снаряжение, они умылись и проверили состояние маскировки. Глядя на себя в зеркало, Барнвельт через плечо усмотрел напротив дверей что-то белое. Это было объявление. Путаясь в цветистых гозаштандских оборотах, они с Тангалоа в конце концов его перевели:
ВНИМАНИЕ! ОБРЯДЫ ЛЮБВИ СОВЕРШАТЬ ДОЗВОЛЯЕТСЯ ТОЛЬКО В СТРОГОМ СООТВЕТСТВИИ С ПРАВИЛАМИ, УТВЕРЖДЕННЫМИ СОВЕТОМ КУЛЬТА БОГИНИ ВАРЗАИ, А ИМЕННО: ПРЕДВАРЯТЬСЯ ДОЛЖНЫ ОНИ КОРОТКОЙ МОЛИТВОЮ МАТЕРИ-БОГИНЕ, А ЗАКЛЮЧАТЬСЯ СОКРАЩЕННЫМ ОЧИЩЕНЬЕМ РИТУАЛЬНЫМ. ЦЕНУ ЛЮБВИ В ОДИН КАРД (КВИРИБСКИЙ) В ПОЛЬЗУ МАТЕРИ-БОГИНИ СЛЕДУЕТ УПЛАТИТЬ СОДЕРЖАТЕЛЮ ГОСТИНИЦЫ.
Согласно распоряжению Сехри бад-Гараджи, верховной жрицы.
– Ну и ну! – присвистнул Тангалоа. – Первый раз вижу, чтобы кто-нибудь ухитрился обложить налогом это.
Барнвельт ухмыльнулся:
– Как мы обломали Ангура, а?
– Сборище фанатичных генотеистов[64]64
Генотеизм – разновидность политеизма («многобожия»), когда среди множества прочих божеств главным и наиболее могущественным считается какой-то один определенный бог.
[Закрыть] – вот кто эти квирибцы. Интересно, как налоговая инспекция все это проверяет?
– Пожалуй, этот обычай из тех, которые похвальнее нарушить, чем блюсти[65]65
Обычай из тех, что похвальнее нарушить, чем блюсти. – Перефразированная цитата из «Гамлета».
[Закрыть],– откликнулся Барнвельт.
Из таверны доносились звуки какой-то совершенно фантастической музыки. Производил их оркестрик из четырех кришнян – двоих с дудками, одного с барабаном и девушки с чем-то вроде арфы, а в полумраке зала молоденькая кришнянка исполняла танец, в ходе которого заворачивалась в бесконечную полосу полупрозрачной материи, словно гусеница в кокон.
– Похоже на стриптиз задом наперед, – заметил Тангалоа. – Надо было пораньше прийти.
– Честно говоря, я больше ожидал увидеть стриптиз в исполнении квирибца мужского пола под жадными взглядами амазонок, – отозвался Барнвельт.
Зал, пропахший кришнянами, безвестными наркотиками и напитками, окружали скамьи, которые протянулись вдоль стен практически впритык друг к другу. Некоторые посетители, вооружившись похожими на крохотные копья палочками, уже трудились над тарелками. Довольно разношерстная публика, как отметил Барнвельт, хотя преимущественно буржуазного толка: в углу имелась даже парочка в аристократических шелковых полумасках.
В соответствии с местными обычаями земляне сделали заказ через прилавок непосредственно повару, который в поте лица трудился на виду у всех. Потом они бочком протиснулись вдоль стены и устроились на свободных местах. Официант принес им квадр, и они сидели и потягивали его, пока девушка в марле продолжала свои вращательные движения.
Наконец танец закончился. Пока зрители хрустели пальцами, что изображало тут аплодисменты, вошли еще несколько посетителей, а за ними по пятам еще один, который явно выбивался из общей компании, – некое динозавроподобное существо на голову выше человека, которое переваливалось на птичьих лапах, балансируя торчащим сзади огромным хвостом. Вместо одежды тело нового посетителя покрывал замысловатый узор из переплетенных разноцветных полос, намалеванных прямо поверх чешуи.
– Осирианин! – поразился Барнвельт. – И, судя по раскраске, мужского пола. С ума сойти, вот уж не ожидал такого тут встретить!
Тангалоа пожал плечами:
– Их и на Земле довольно немного. Ребята они в целом неплохие, правда, подвержены гипомании – излишне импульсивны и легковозбудимы.
– Я их и раньше видел, но ни с одним лично не знаком. Просто однажды я пригласил одну девушку, которая смертельно боялась змей, посмотреть Ингрид Димитроу в «Вожделении инкорпорейтед», а когда зажгли свет, рядом с ней сидел осирианин, и она хлопнулась в обморок.
– В большинстве своем они совершенно безобидны, – заметил Тангалоа. – Но если тебе, паче чаяния, придется завести с таким спор, не давай ему смотреть тебе прямо в глаза, иначе в момент окажешься под псевдогипнозом. Если, конечно, у тебя вместо черепа не серебряный колпак под скальпом.
– Слушай, Джордж, а тебе не кажется, что это и есть наш сосед по номеру?
Барнвельт перехватил взгляд официанта и поманил его поближе. Приблизившись, прислужник вполголоса проворковал:
– Гляжу я, что ньямцы вы, любезные зеры. Не желаете ли случайно жаровню с ньомниджу? Имеем мы альков уединенный для целей…
– Нет, спасибо, – ответил Барнвельт, не имея ни малейшего представления, в какой безвестный порок пытается втянуть их официант. – Кто этот малый с хвостом?
– Это Сишен, что проживает здесь, – ответил официант. – В смысле чаевых клиент весьма выгодный, несмотря на облик свой ужасающий.
– Ну что ж, будем надеяться, что осириане публика честная. Скоро там наша жратва будет готова?
Во всем виде осирианина совершенно ясно читалось, что пропасть, которая отделяет разумных существ с хвостами от разумных существ без таковых, с маху не перескочишь. Пронзительным, присвистывающим голоском сделав заказ, который повар едва разобрал, он съежился в углу лицом к стене, разложив по полу хвост, который торчал внутрь зала, и нервозно поднимал взгляд всякий раз, когда кто-то проходил мимо. Официант принес ему выпивку в особой посудине вроде бидона для горючего.
Барнвельт, глядя в другую сторону, проговорил:
– Ого-го, если тут и есть привидения, то одно я уже вижу. Он что, за нами охотится?
Это был все тот же жидкобородый старец с сундуком-аппаратом, который только что о чем-то беседовал с личностью в маске и теперь направлялся к землянам, надтреснутым голосом приговаривая:
– Портреты, господа хорошие? Волшебные портреты?
– Давай поддержим частную инициативу, – предложил Тангалоа. – Не думаю, что это так уж подкосит наш бюджет.
Он повернулся к фотографу.
– А скоро вы сможете доставить снимки?
– К завтрашнему утру, любезный мой владыка. В труде праведном проведя всю ночь, я…
У Барнвельта возникли было возражения по нескольким поводам сразу. Но он предпочел не вмешиваться, не желая лишний раз оказываться в глазах своего беззаботного незакомплексованного коллеги в роли эдакого прижимистого перестраховщика. К тому же это была исключительная возможность своими глазами увидеть, с чем приходилось иметь дело земным пионерам фотографии вроде Дагерра и Штейнгейля.
Добрых несколько минут фотограф наводил фокус, двигая то одну стойку треноги, то другую. Потом он вытащил небольшую плоскую чашку с приделанной снизу длинной ручкой и моток бечевки. Отрезав кусок бечевки, он закрепил его концом в зажиме внутри чашки. Затем в его руках появилась склянка, из которой он насыпал в чашку желтый порошок вроде того, что вытряс из стручков Визгаш на неудавшемся пикнике. Склянку он заткнул пробкой и убрал, удерживая чашку с порошком в горизонтальном положении. Потом достал кремневую зажигалку, которой долго щелкал у свисающего конца бечевки, пока та не зашипела и не занялась. Оказывается, это был запал.
– Пожалуйста, не шевелитесь, благородные зеры! – объявил старикашка, подступая к аппарату спереди и щелкая шторкой затвора.
Он отодвинулся в сторону и поднял чашку над головой. Тихо потрескивая, пламя поднялось по шнуру до края чашки и на мгновенье исчезло внутри.
Ф-фумп!
Зал озарила яркая вспышка, и над чашкой мгновенно вырос клубящийся гриб едкого желтого дыма. Не успел фотограф вновь обойти свой ящик и щелкнуть затвором, как послышался грохот, и все обернулись на осирианина Сишена, который испуганно вскочил на ноги, опрокинув посудину с выпивкой.
Осирианин сделал два широких шага в сторону фотографа, который уставился на него так, будто видел подобное существо впервые.
– Охе! – взвизгнул старик, подхватил фотоаппарат и пулей вылетел из таверны.
– Ну что же он так? – расстроился Сишен. – Не желал я ничего иного, кроме как попросить его и меня обслужить подобным образом, а он умчался, будто сам Дупулан гнался за ним по пятам! Непонятливый народ эти кришняне! А вы, господа, должно быть, соседи мои новые по номеру? Судя по головам вашим бритым, решил я, что вы ньямцы, а Ангур только что предупредил меня, что подселил ко мне ньямцев.
– Похоже на то, – согласился Барнвельт.
– Правда? Тогда будем надеяться, что не станете вы заявляться за полночь и утром ранним, в настроении шумном ото сна меня пробуждая. Еще увидимся, прекрасные зеры!
Когда осирианин вернулся на свое место, Барнвельт задумчиво произнес:
– Мне кажется, что этот старый сморчок тоже из людей янру.
– У тебя просто мания подозрительности! – возмутился Тангалоа. – Помнишь, как нам Куштаньозо говорил: все, что выходит за рамки обычных представлений, тут же вызывает сомнения… Смотри-ка, никак наш новый дружок с рыбьей физиономией и дурными манерами?
Сквозь толпу у входа решительно проталкивался долговязый зер Гавао бад-Гарган. Заметив землян, он сразу направился к ним с воплями:
– Ба, ужель мои ньямцы! В награду за должное почтенье, кое выказали вы званию моему, милостиво дозволяю разделить со мною трапезу!
И он без спросу плюхнулся рядом с ними.
– Официант! – проревел он. – Кубок бухрена, да поживей! А где работник «Гурардены»? В смысле посыльный?
– Мы его не видели, – ответил Барнвельт и обратился к официанту: – Нам того же.
– Ну ладно, невелика потеря. Доверчивый простак, что верит в байки о волшебном могуществе землян, чтоб им всем! Лично я свободен от суеверий дурацких, среди коих числю любую болтовню про богов, духов, ведьм и силы магические. Правят всем непреклонные законы природы, даже этой Землею проклятой.
Правда, он тут же окунул палец в свою кружку, стряхнул на пол каплю напитка, вполголоса пробормотал какое-то заклинание и только потом отпил.
Барнвельт по-английски произнес:
– Следи за этим типом. Что-то он мне не нравится.
– Чего ты сказал? – тут же гаркнул Гавао.
Барнвельт поспешил ответить:
– Изъяснялся я на исконном своем наречии и просил Таджди не предаваться тем злоупотреблениям неосторожным, что обошлись нам столь дорого в Хершиде.
– Впервые слышу, чтоб бойцы закаленные считались со столь бабскими предупрежденьями, но это ваше дело. На кого это ты так уставился, толстяк?
Тангалоа с ухмылкой огляделся.
– Вон на ту малютку, танцовщицу. Если мне не изменяет зрение, она вполне определенно строила мне глазки.
Барнвельт проследил направление его взгляда. Там и впрямь сидела девушка, все еще закутанная в свой многометровый покров.
– Пора нам познакомиться поближе, – решил Тангалоа. – Закажи мне десерт, Ди… Сньол.
– Эй… – только и успел промямлить Барнвельт. Ему, конечно, пришлась не по вкусу очередная затея Тангалоа, но вместе с тем он прекрасно понимал, что остановить приятеля будет трудновато. Так что он остался сидеть на месте, с несчастным видом провожая взглядом пропадающую в полутьме широкую спину коллеги, который устремился к танцовщице с амурной прытью мартовского кота.
– Ао! А вот и певица! – воскликнул Гавао, тыча куда-то пальцем. – Это Пари бад-Хорай, известная по всему побережью Садабао имитациями своими. Вот, помню, был я раз на одном постоялом дворе в Хершиде сразу с певицей, танцовщицей и акробаткой, и с тем, дабы решить…
И Гавао погрузился в изложение очередной истории о своих сексуальных подвигах.
Юная кришнянка с синеватыми волосами, свидетельствующими о принадлежности к западным расам, приволокла за собой затейливо отделанный табурет, на который в конечном счете и уселась. Костюм ее представлял собой квадратный кусок тонкой пурпурной ткани, пропущенный подмышкой и сколотый на другом плече драгоценной застежкой. Принесла она также и некий музыкальный инструмент вроде земного игрушечного ксилофона, и небольшой молоточек.
Сидя на табурете с инструментом на коленях, она отпустила пару шуточек, отчего большинство присутствующих разразилось побулькиванием и кулдыканьем, которое сходило здесь за смех, хотя Барнвельт по причине диалекта и пулеметной быстроты ее речи так ничего и не понял. Вообще, он жил в постоянном страхе наткнуться где-нибудь на настоящего ньямца, которому вздумается потолковать с ним на чертовски трудном ньямском наречии.
В этот-то самый момент Барнвельт и ухватил уголком глаза некое мимолетное движение. Когда он обернулся, рука его спутника уже покоилась на прежнем месте. Однако Барнвельт готов был поклясться, что Гавао успел торопливо провести рукой над его, Барнвельта, кружкой. Снотворное?
Мешочек с запасом всяких капсул и пилюль висел у Барнвельта на шее, но он не мог просунуть руку под тесную кришнянскую курточку, чтобы не привлечь внимания.
А девушка между тем принялась постукивать по своему инструменту, который отзывался чистыми, похожими на звон колокольчика звуками, и голосом, наполненным меланхолией и ностальгией, запела:
Сапытли ста руюлю поф
Инекрус тит оне…
Хотя мотив показался Барнвельту смутно знакомым, он, как ни силился, не мог разобрать слова. Что это еще за сапытли такое? Может, страдательный залог от сапытлер — «пить»?..
Тут он даже хрюкнул, поскольку его неожиданно осенило. Господи, стоило лететь за одиннадцать световых лет, чтобы послушать «Старую дружбу»[66]66
«Старая дружба» – стихотворение Р. Бернса (пер. С. Маршака). На самом деле девушка поет:
Забыть ли старую любовь
И не грустить о ней…
[Закрыть] в кафешантанном исполнении! Да есть ли во всей вселенной место, где можно избежать земного влияния? Нет, в следующий раз надо посетить планету, где у всех жителей поголовно щупальца, а живут они в океане из серной кислоты!
Однако проблема с предположительным наличием снотворного в напитке по-прежнему оставалась нерешенной. Если он будет просто сидеть, не притрагиваясь к кружке, это наверняка возбудит подозрения…
Вдруг ему пришло в голову, что в предложенную игру могут с равным успехом играть и двое. Ухватив Гавао за рукав, он указал рукой в зал:
– А кто этот малый в маске? Одинокий Космический Скиталец?
Пока Гавао приглядывался, Барнвельт быстро поменял кружки местами.
– А, этот-то? – проговорил Гавао. – Того я не ведаю. Таков уж обычай у местной знати – появляться в местах общественных исключительно в масках. Так вот, говорю, когда проснулись мы…
Барнвельт сделал глоток напитка Гавао, который на вкус очень напоминал коктейль из виски с томатным соком. Гавао тоже отпил. Певица тем временем затянула следующую песню:
Кто бы там ни написал этот бессмертный шедевр про одинокую сосну, в жизни бы его не узнал, подумал Барнвельт, приглядываясь к Гавао на предмет признаков действия своего напитка. Певица тем временем все в той же манере отбарабанила «Лорелей», «Кукараччу» и «Янки-дудль» и уже затянула:
Джингабельц, джингабельц, джингель оллави…
– когда кришнянин вытер губы рукавом и пробурчал:
– Сие питье, видать, расстроило мне второй желудок. Чувствую себя отвратно. Вот погоди, оправлюсь когда, обязательно разыщу ту унху шелудивую, коя за это ответственна, и в мелкие кусочки покрошу за обращенье такое с рыцарем посвященным…
К тому времени, как вновь появился Тангалоа, очень смахивающий физиономией на кота, только что полакомившегося канарейкой, голова Гавао уже бесчувственно покоилась на столе.
– Что это с нашим приятелем, уже натрескался? – изумился Тангалоа. – Я просто умираю от жаж…
Барнвельт поспешно накрыл ладонью кружку Тангалоа и тихо сказал:
– Осторожно – там снотворное. Нас посетил некто Мики Финн[68]68
Мики Финн – жаргонное название наркотика (англ.).
[Закрыть]. Мне удалось переставить кружки. Пошли-ка отсюда.
– Ты что, чокнулся? В самом разгаре потрясающее исследование особенностей инопланетной культуры, а он уходить намылился! Смотри, опять ансамбль выходит. Интересно, что они собираются сбацать?
– Извини, но мне что-то не по себе.
– А ты что, не танцуешь? Эх, будь здесь моя третья жена, я бы тебе показал…
Вошедшие гуськом четверо кришнян с инструментами принялись наяривать какой-то мрачноватый экзотический мотивчик, в котором Дирк Барнвельт через некоторое время признал шлягер «Мне не нужно одеяло», пользовавшийся бешеной популярностью на Земле года за три до их отлета.
Скорчив гримасу, он повернулся к Тангалоа.
– Ну вот, стоит мне только представить, что я в таверне «Русалка» в шекспировские времена, как они сразу заводят чего-нибудь в этом духе!
– Чрезвычайно беспомощный и узколобый подход, – отрезал Тангалоа. – Принимай вещи такими, какие они есть, – как я.
– Это уж точно! – отозвался Барнвельт с заметной язвительностью в голосе.
Пара в масках поднялась и закачалась в медленном кришнянском танце, который состоял в основном из бесчисленных взаимных поклонов. Барнвельт только сейчас сумел как следует рассмотреть эту пару. Несмотря на маленький рост и совершенно бесполое одеяние – тунику из бледно-розовой марли, которая оставляла одно плечо открытым, – было заметно, что мужчина гибок и мускулист. Женщина была одета точно так же, с одним лишь отличием: на боку у нее висел короткий меч.
Барнвельт прошептал:
– Видишь, штаны у квирибских дамочек носить все же не принято, а вот мечи – другое дело. Где-то я этого крепыша уже видел. Вспомнить бы только где.
В зале появились и другие танцующие пары. Осирианин поднялся, рыгнул и на своих птичьих лапах вперевалку направился к арфисту.
– Слушай, – довольно бессвязно пробулькал он, – коли играете вы музыку земную, то позвольте показать вам и танец земной…
Через некоторое время рептилия под ручку с распорядителем появилась на середине зала. Выражение лица последнего ясно говорило, что он поступает подобным образом только с целью предотвратить более крупные неприятности. Осирианин принялся все быстрей и быстрей кружиться в стиле популярного земного танца, пока его хвост не хлопнул обладателя маски по филейным частям в тот самый момент, когда кришнянин отвешивал очередной поклон своей даме.
– Хишкак багган! – рявкнул тип в маске, теряя равновесие.
– Прошу прощенья… – начал было осирианин, но оскорбленный танцор уже выхватил из ножен своей партнерши меч и продребезжал:
– Сейчас ты получишь у меня прощенье, страшилище чешуйчатое! С великой радостью погляжу я, как безобразная башка твоя, отсеченная от остальной поганой туши, поскачет по полу, будто мячик!
С этими словами он скакнул вперед и как следует замахнулся тяжелым клинком.
Барнвельт схватил со стола пустую кружку. Это было добротное керамическое изделие, украшенное внутри барельефными изображениями то ли мужчин, побивающих женщин, то ли наоборот. Дирк занес ее над головой и швырнул.
Кружка вдребезги разбилась о затылок типа в маске. Выставленная вперед нога у него подкосилась, и он рухнул на четвереньки. Осирианин шмыгнул за дверь.
В зале поднялся небывалый галдеж. Ангур, поднатужившись, поставил типа в маске на ноги и пытался его успокоить, а Барнвельт, который успел опуститься на свое место, сидел с совершенно невинным видом, хотя и готовый в любой момент ухватиться за рукоять своего меча. Тип в маске обвел глазами зал со словами:
– Ну и дела, матушка моя яйцекладущая! Некий негодяй осмелился крайне неучтиво стукнуть меня по башке со спины, и коли поймаю мерзавца, руки-ноги переломаю… Не приметили ли вы эту сволочь, мадам? – осведомился он у своей спутницы.
– О нет, ибо взор мой направлен был только на вас, мой владыка.
Глаза за прорезями маски остановились на Барнвельте.
– Что… – начал было ее обладатель, озираясь в поисках меча, который только что держал в руках.
Ангур с официантом, стоя по бокам от него, обнажили короткие дубинки.
– Нет уж, и не думайте скандалить во владеньях моих, господин хороший, иначе не погляжу я и на положение ваше! Уймитесь же, наконец!
– Ча! Пойдемте-ка отсюда, мадам, и поищем место, где подостойней встречают особ звания нашего. В конце концов, я – это я!
– Да это же наш старый знакомый, Визгаш бад-Мурани! – воскликнул Барнвельт. – Если ты помнишь, при нашей последней встрече он выразился точно таким же образом.
Поскольку Тангалоа наконец согласился уйти, приятели расплатились и направились к себе в номер, оставив все еще распластанного на столе Гавао спать сладким сном. Когда они открыли дверь номера, осирианин Сишен склонялся над клеткой с попугаем, а как только они вошли, осторожно снял тряпку, которой та была прикрыта. Фило открыл глаза, захлопал крыльями и испустил душераздирающее «Йир-р-рк!».
Осирианин, как укушенный, отскочил от клетки, развернулся и одним махом прыгнул прямо на Тангалоа, обхватив его птичьими ножищами за талию, а маленькими ручками – за шею. Из рептильей глотки вырвалась шипящая вариация гозаштандского: «Спасите!».
– Да отцепитесь же, черт побери! – глухо пробубнил Тангалоа откуда-то из-под чудовищных объятий существа, пошатываясь под непосильной ношей.
Сишен рухнул на пол, заливаясь осирианским эквивалентом слез.
– Я очень сожалею, – всхлипнул он, – но события вечера нынешнего: нежданная вспышка света, ссора с джентльменом в маске, а теперь еще и вопль жуткий сего злобного чудища – порядком расшатали мои нервы. Это ведь вы спасли меня, когда тот забияка задумал погубить меня за тривиальную оплошность?
– Верно, – не стал отказываться Барнвельт. – Кстати, а почему вы не управились с ним одним только своим всемогущим взглядом?
Сишен беспомощно развел лапками:
– Тому были свои причины, а именно: нам дозволено и Землю посещать, и земные пределы космические, лишь давши строгую клятву отречься от применения таланта сего невеликого. А поскольку собственные наши пределы космические не далее простираются, чем до Эпсилона Эридана, обязаны мы, сами относясь к группе прокионической, средь цетических планет клятве сей следовать. Далее, не так уж силен я в искусстве увещевания, как способнейшие из собратьев моих, хотя ту же сеть мысленную и набросить могу, и снять не хуже прочих. И, наконец, не столь восприимчивы кришняне к влиянию нашему, как обитатели Земли, а посему попросту не успевал я подчинить задиру разбушевавшегося воле своей, когда собственная жизнь моя на тонком волоске висела. Так что вмешательство ваше весьма своевременным оказалось. А теперь, ежели вознаграждения какого желаете вы от Сишена, только скажите, и в меру невеликих возможностей моих будет оно вам дадено.
– Спасибо… будем иметь в виду. А что вас привело в Джазмуриан? Наверняка ведь не дама?
– Меня-то? О, я всего лишь обычный турист, что посещает места удаленные и диковинные ради удовлетворения стремлений своих к опыту новому и знанию. Застрял потому я здесь, что три дня назад гид мой, бедолага, выловлен был у причала с ножом в спине, а агентство туристическое так и не удосужилось прислать мне другого. А владею я языками иностранными столь скудно, что и не помышляю путешествовать без сопровождения. Впрочем, потеря сия имела и сторону положительную, ибо сумею я теперь посетить Маджбур, где, говорят, храм имеется отделки редкостной.
Осирианин зевнул, что оказалось довольно жутковатым зрелищем.
– Простите меня покорно, джентльмены, но весьма я утомился. Пора бы и отдохнуть нам сегодня.
Сишен раскатал коврик, который использовал вместо кровати, и растянулся на нем, словно греющаяся на солнце ящерица.
На следующее утро Барнвельт счел необходимым разбудить Тангалоа, величайшего соню всех времен и народов, проревев ему прямо в ухо:
Когда они уходили, Сишен был все еще полностью поглощен наведением марафета на раскраску, заменявшую ему одежду, каковое занятие, очевидно, отнимало львиную долю его активного времени. Спустившись с лестницы, они наткнулись на Ангура, который оживленно спорил с какими-то мрачноватого вида молодцами с дубинами в руках.
– О мои добрые зеры! – взмолился Ангур. – Объясните же, наконец, сим болванам, что картины, кои оставил здесь утром старый фотограф, – ваши, а не мои, и разбирайтесь с ними сами, как нужным сочтете!
– А что, собственно говоря, стряслось? – поинтересовался Барнвельт.
Самый здоровенный из троих детин молвил:
– Знай же, о человек из Ньямадзю, что представляем мы комитет гильдии художников, и комитет оный решенье принял искоренить сие срамное изобретенье, покуда совсем оно куска хлеба нас не лишило. Ибо как соревноваться можем мы с тем, кто, ни ремеслом не владея, ни талантом, наводит лишь ящик свой дурацкий, и щелк! – портрет готов? Противно сие замыслам богов, чтоб люди мир окружающий живописали столь низменными средствами механистическими!
– Господи боже мой! – пробормотал Барнвельт. – Тут, видно, и впрямь всерьез обеспокоены техническим прогрессом!
Кришнянин продолжал:
– Ежели вы попросту откажетесь от картин старого мошенника, все будет хорошо. Пожелай вы заиметь портреты свои, гильдия наша с радостью великой изобразит обличья ваши что углем, что кистью за чисто символическую плату. Но сии тени иллюзорные – ча! Так что, отдадите, как люди разумные? Иль принять нам решительные меры?
Барнвельт с Тангалоа обменялись продолжительными взглядами. Последний по-английски проговорил:
– Вообще-то, какая нам разница…
– Ну уж нет! – взвился Барнвельт. – Пусть и не думают, что на нас можно наезжать безнаказанно! Готов?
Тангалоа вздохнул.
– Ты опять переел мяса. А ведь такой тихоня на Земле был! Ох-хо-хо!
Барнвельт резко дернул за эфес. Скрученная проволока оборвалась, и меч вылетел из ножен. Барнвельт от души огрел плашмя спикера художественной гильдии по лбу. Кришнянин полетел на булыжники тротуара, выронив дубинку. Тангалоа в тот же самый момент выхватил из-за пояса палицу и налетел на уцелевшую парочку. Тех словно ветром сдуло. Упавший художник, шатаясь, поднялся на четвереньки и тоже дал тягу. Земляне преследовали их несколько шагов, после чего вернулись ко входу в гостиницу.
