Текст книги "Подземелье смерти (=Конан и Бог-Паук)"

Автор книги: Лайон Спрэг де Камп

Соавторы: Лин Спрэг Картер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

* * *

Прохладный ночной воздух не пробудил Рудабе, которая продолжала спать мертвым сном. Конану пришлось подниматься по дороге на холм к воротам Йезуда, неся девушку на руках. Молча прошел он мимо стражников, которые открыли для него маленькую дверцу в воротах. Он был уверен, что бритунийцы не станут наушничать и жрецы ничего не узнают: наемные солдаты и сами частенько впутывались в сомнительные приключения.

Поначалу Конан хотел отнести Рудабе прямо к дверям храма. Но потом он сообразил, что, если он там оставит ее спящую, трудно даже вообразить, какие неприятности могут последовать. Да и Конану жрецы будут задавать щекотливые вопросы. Поразмыслив, он пронес ее через кузницу в свое собственное жилище.

Ночь была безлунной, и в комнате Конана было темно, как в яме, только угольки светились в жаровне. Продвигаясь наугад, Конан уложил девушку на свой соломенный тюфяк и снял с нее плащ. Рудабе шевельнулась, но продолжала спать.

Конан зажег щепку от жаровни и засветил свечу. Когда он подошел со свечой поближе, он увидел, что Рудабе и в самом деле красавица. Любуясь ею, он пришел в волнение. Кровь ударила в виски, киммериец поставил свечу и принялся тихонько раздевать спящую гостью.

Он развязал тесемки плаща и откинул его полы, затем расшнуровал тонкую сорочку Рудабе, обнажив ее крепкие груди. Слабо освещенная комната поплыла перед глазами Конана, едва только он взглянул на свой трофей. Дыхание участилось. Конан принялся быстро стаскивать с себя платье, но внезапная мысль поразила его.

Конан гордился тем, что никогда не брал женщин силой или обманом. Он охотно откликался на их желания, но ему еще не приходилось ни принуждать, ни обманывать девушку ложными обещаниями. Овладеть Рудабе, пока она спала, по его понятиям, было почти что равно насилию.

И все же желание овладеть ею не покидало его. Конан стоял неподвижно как статуя, раздираемый противоположными устремлениями.

Неожиданно к варвару явился образ матери, прекрасной Маев, погибшей от руки вожака гиперборейских бандитов – злобного Дуума. Видение лишь на миг мелькнуло перед ним, это перевесило чашу весов. Сказав себе, что у него еще будет возможность открыто заслужить любовь девушки, он наклонился и принялся завязывать тесемки ее сорочки, и тут Рудабе вновь шевельнулась и открыла глаза.

– Что ты делаешь? – пробормотала она.

– О! – воскликнул Конан. – Ты жива, хвала Митре. Я собирался послушать, бьется ли твое сердце.

– Думаю, ты замышлял что-то другое, – сказала она, поднимаясь. – Кхм… сейчас меня стошнит!

– Только не на пол! Вот сюда! – Конан подтолкнул ее к умывальнику и нагнул голову над тазом.

Спустя полчаса, незадолго до полуночи, Конан оставил Рудабе, умытую и трезвую, у двери храма на северной стороне.

– Спасибо, – сказала девушка, – но тебе не следовало так щедро угощать меня киросским.

– В другой раз я буду скупей. Когда мы увидимся снова?

Девушка вздохнула:

– До того как Феридун стал Верховным Жрецом, можно было подойти к этой двери и стукнуть четыре раза. Старик Оксиатрес открывал, и ты, заплатив ему монетку, вызывал девушку, с которой хотел поговорить. Но с Феридуном все это прекратилось. Теперь нужно ждать, пока жрецы снова отпустят меня домой, а когда это будет – и самому хитроумному астрологу не предсказать. Встретимся опять при случае в доме у моей матери.

– Тебе бы хотелось пойти опять в гостиницу Бартейка?

– О нет! Я не отважусь теперь и носа высунуть за городскую стену. Чудом Дариус не узнал меня, но второй раз я не пойду на такой риск.

Девушка быстро поцеловала его и ушла. Конан возвратился к себе в кузницу, угрюмо ворча. Если бы он воспользовался ею сонной, навряд ли бы он чувствовал себя таким дураком, как теперь.

Глава 8
ВОСЕМЬ ГЛАЗ ЗАЦА

Несколько дней Конан провел за работой. Он надеялся вновь увидеться с Рудабе в доме ее матери, но девушка не появлялась.

– Жрецы так загрузили бедную девочку, – жаловалась Амитис, – что никак нельзя угадать, когда она опять заглянет к нам. Они обещали, что будут отпускать ее четырежды в месяц; но надо считать везеньем, если удастся выкроить хотя бы три свободных вечера.

Когда Конану удалось наконец справиться со всей накопившейся еще при старом кузнеце работой, он почувствовал себя свободней. Ежедневно час-другой он объезжал своего коня. Однажды он остановился близ гостиницы Бартейка, чтобы побеседовать с Парвезом, который выказывал явное беспокойство.

– Не могу же я освободить ее, не зная, где ее прячут! – возразил Конан.

– Постарайся узнать, – сказал Парвез. – Ходят слухи, что переворот, на который намекали жрецы, начнется уже через неделю.

– Возможно, ты прав, – проворчал Конан. – Я сделаю все, что смогу.

* * *

На следующий день Конан вновь посетил службу в храме Заца – отчасти из желания быть на хорошем счету у жрецов, но также и затем, чтобы освоиться с планировкой. Он выслушал разглагольствования Феридуна о грядущем великом очистительном перевороте. Когда появились танцовщицы, он сосредоточил все свое внимание на Рудабе. В нем закипало желание при виде ее обнаженного тела, прикрытого только редкой паутиной из черных блестящих бусин. В чашу прислужника он опустил большую по стоимости, чем в первый раз, монету: пусть думают, будто он склоняется к культу Заца.

С неменьшим вожделением Конан смотрел на огромные драгоценные камни, украшавшие статую паука, – крупные опалы, каждый величиной с детский кулачок, – четыре камня, уложенные в ровный ряд спереди, по одному с каждого бока и два на верхушке. Если бы удалось, завладев ими, ускользнуть и добраться до какой-нибудь отдаленной страны, тогда он купил бы себе поместье и титул или высокую должность в армии и был бы обеспечен до конца своих дней. Нет, он не собирался порывать с жизнью, полной опасности и приключений, но приятно было бы сознавать, что существует уголок, куда бы он мог вернуться и спокойно передохнуть после очередной отчаянной вылазки. Конан перебрал уже несколько планов, как бы он мог заполучить эта сокровища, но ни один из них не годился вполне.

После службы он задержался в притворе, сделав вид, что вытряхивает камушек из обуви. Когда все молящиеся вышли, он не последовал за ними, но свернул в коридор направо, если стоять лицом к святилищу, – туда, куда Моркант повел его в первый раз. Он прошел уже половину пути, озираясь по сторонам и пытаясь угадать, что лежит за толстыми дубовыми дверьми.

Коридор поворачивал, и, зайдя за угол, Конан наткнулся на стражника-бритунийца, который охранял проход в другой, примыкавший к первому, сумрачный коридор. Конан, судя по экстерьеру храма, сообразил, что этот коридор проходит внутри первого из четырех крыльев храма, лежащих на правой стороне.

Необходимо было немедленно отвести подозрения стражника.

– Привет, Урайен! – небрежно проговорил Конан. – Ты опять потерял свой выигрыш?

Стражник нахмурился:

– Ничуть не бывало. Но что ты тут делаешь, Ниал? Мирские люди наподобие тебя могут появляться здесь только в сопровождении жреца или послушника…

– Да я ради храма и стараюсь, – начал было Конан, но замолчал, заметив, что бритуниец смотрит ему за спину. Оглянувшись, он увидел викария Харпагуса, в черном балахоне и белом тюрбане, который неслышными шагами приближался к нему. – Наверное, многие изделия из металла здесь, в храме, нуждаются в починке, викарий. Надо бы проверить каждый крючок и гвоздь без отлагательств.

Харпагус холодно улыбнулся:

– Это хорошо, что ты беспокоишься о том, чтобы у нас было все в полном порядке, Ниал. Но слуги Заца ревностно стараются выявлять недостатки. Если возникнет необходимость, они обратятся к тебе. Как обстоят дела в кузнице?

– Спасибо, ничего, – пробормотал Конан. – Работы хватает.

– Вот и хорошо! Один из заказчиков жаловался, что выделка груба по сравнению с твоим предшественником. Я объяснил ему, что ты долго служил солдатом и давно не держал в руках молота. Со временем, надеюсь, дела пойдут успешней.

Конана подмывало сказать викарию, как неудачливому заказчику следует поступить с починенным изделием, но он сдержался.

– Я постараюсь, господин. Сейчас я перековываю чугунный узор для двери.

– Минуточку, почтенный Ниал. Поговорим у меня в кабинете, надо кое-что выяснить. Пожалуйста, идем со мной.

Пытаясь угадать, зачем бы это он понадобился жрецу, Конан вернулся за Харпагусом в притвор и вышел из храма через главную дверь. Молящиеся, как оказалось, еще не разошлись по домам: бритунийские стражи, скрестив алебарды, удерживали их на ступенях. Через городские ворота, заполняя улицы, входило большое овечье стадо, животные, теснясь, проходили перед храмом и сворачивали, скрываясь за западным крылом; их гнали двое пастухов в кожаных туниках, при пастухах была собака. Когда бритунийцы наконец подняли алебарды, викарий повел Конана вслед за стадом, к западному крылу. Стадо сгрудилось у двери в конце первого крыла на западной стороне. Эта дверь, подобно двери на противоположной стороне, была высокой и прочной.

Собака бегала с лаем вокруг стада, сгоняя животных в гурт, если они пытались разбрестись. Пастухи стояли опершись на посохи и ждали. Викарий протолкнулся меж овцами к двери. Он отодвинул засов, отпер замок ключом и отворил дверь. Отступив на шаг, он махнул пастухам, чтобы те вели стадо.

Под громкий лай собаки пастухи принялись загонять овец в зияющее отверстие. Когда овцы почти все уже вошли, собака вдруг отскочила назад, с вставшей дыбом шерстью и рыча, как если бы почуяла чужой, угрожающий запах. Пастухи толкали оставшихся овец при помощи увесистых посохов.

Харпагус затворил дверь, запер замок на ключ и опустил огромный засов. Спрятав ключ, он достал маленький кошель, который передал старшему пастуху. Пастухи поклонились, пробормотали на своем наречии слова благодарности и удалились, ведя за собой собаку.

– А теперь, господин Ниал, направимся в мой кабинет.

Не зная, как отговориться, Конан проследовал за Харпагусом в его кабинет. Харпагус сел за свой большой письменный стол и приказал:

– Взгляни на меня, Ниал!

Жрец поднял руку с перстнем, украшенным камнем огромной величины. Он пристально глядел в глаза Конану и то приближал, то удалял от его лица блистающий камень. При этом он монотонно приговаривал:

– Ты засыпаешь, засыпаешь, засыпаешь… Воля твоя спит… И ты правдиво расскажешь мне все, что я хочу о тебе знать.

Глаза жреца, казалось, стали нечеловечески огромными, очертания комнаты растаяли, и Конан стоял словно в густом тумане, не видя ничего, кроме этих огромных глаз.

Однако Конан вовремя припомнил уроки, которые получил от Кушада, слепого чародея из Султанапура. Сделав над собой могучее усилие, Конан отвел взгляд и сконцентрировал внимание на мысленном образе комнаты, где он сейчас находился, повторяя про себя: «Дважды три – шесть… Трижды три – девять…»

Понемногу туман рассеялся и вновь стали видны очертания кабинета. Конан молча смотрел на викария, который говорил:

– А теперь расскажи мне, Ниал, чего ты в действительности хотел, разгуливая по храму после службы, вместо того чтобы с народом отправиться домой?

– Мне попался камушек в ботинок, господин. А потом я подумал вдруг, что буду добросовестным кузнецом, если проверю, нет ли каких недостатков в металлических изделиях в храме.

Харпагус недоуменно нахмурился и повторил свой вопрос, на который Конан ответил то же самое.

– Ты поддался моему влиянию, – спросил викарий, – или притворяешься?

– Спрашивай что тебе угодно, господин, я расскажу всю правду.

– Глупейший вопрос, – пробормотал Харпагус, – но можно попробовать. Ответь мне, какие чувства ты испытываешь к танцовщице Рудабе и в каких ты с ней отношениях, – расскажи все, до мельчайших подробностей.

– Госпожа Рудабе – дочь женщины, у которой я столуюсь, – пояснил Конан. – Однажды я ужинал с ней вместе, когда она навещала мать, вот и все.

– А ты никогда не сопровождал ее, скажем, в гостиницу Бартейка в Кшесроне?

– Нет, господин, она сказала, что это запрещено правилами храма.

– О чем вы говорили с ней, когда ужинали вместе в доме ее матери?

– Обсуждали местные сплетни, я рассказывал о своих приключениях.

– Путался ли ты с публичной девкой?

– Нет, господин, я знаю, это запрещено.

Харпагус коснулся поверхности стола указательным пальцем.

– Хорошо, – сказал он. – А теперь я щелкну пальцами по столу, и ты проснешься, но забудешь весь наш разговор. И потом можешь идти.

Жрец щелкнул пальцами. Конан глубоко вздохнул, распрямил свои могучие плечи и спросил:

– Так о чем ты хотел спросить меня, почтенный викарий?

– Я позабыл, – раздраженно отозвался Харпагус. – Иди, работай.

Конан кивнул, повернулся и пошел к двери.

– Эльдок! – окликнул Харпагус.

Бритуниец, стоявший на страже у дверей викария, просунул голову в кабинет:

– Да, викарий?

– Покажи господину Ниалу, где находится выход. А ты, Ниал, – добавил он сурово, – не забывай, что мы не позволяем мирским людям блуждать по храму без сопровождения. Надеюсь, мне не придется еще раз напоминать тебе об этом.

Оказавшись в коридоре, Конан вытер концом рукава взмокший лоб и в ярости проскрежетал зубами. По крайней мере, он надеялся, викарий поверил, что гипнотическое влияние подействовало.

* * *

Придя вечером в дом Амитис, Конан вновь застал там Рудабе. Лето было в разгаре, темнело поздно, и после ужина они вышли в сад.

– Смотри не наступи на нашу капусту, – сказала Рудабе.

Нахваставшись своими приключениями, Конан спросил:

– Что за погибель обещает напустить на нас Верховный Жрец?

– Не знаю, – ответила девушка. – Внутренний круг хранит свои тайны.

– Похоже, он грозит чумой. Я знаю, можно насылать мор при помощи волшебства.

Рудабе пожала плечами:

– Узнаем, когда придет время.

– Случается, чародею не совладать с собственным творением, – размышлял Конан. – Все мы можем оказаться в числе жертв.

– Ты всегда можешь бежать.

– А ты?

Девушка вновь пожала плечами:

– Что будет, то будет. Йезуд мой родной город, я не странник, которому все равно, где жить.

– Но чума может опустошить весь город, и у тебя не останется ни родни, ни знакомых.

– Что ж, – пробормотала девушка, – такова, значит, моя судьба.

– Ох уж эти восточные суеверия! Почему бы тебе не бежать вместе со мной?

Девушка спокойно взглянула на него:

– Я все гадала, когда ты до этого дойдешь. Так вот, Ниал, знай, что я никогда не буду игрушкой в руках мужчины. Когда кончится срок моего служения, я выйду замуж за какого-нибудь пригожего паренька, буду вести хозяйство в его доме и растить детей.

Конан скорчил кислую мину:

– Такая же скука и в моей родной деревне. Я бы показал тебе настоящую жизнь.

– Не сомневаюсь, но быть подругой неприкаянного искателя приключений – не в моем вкусе.

– Откуда тебе знать, девочка, если ты никогда не странствовала.

– Если жизнь хозяйки дома покажется мне невыносимо скучной, я всегда смогу бежать с храбрецом вроде тебя. Но если я уйду сейчас с тобой, я никогда уже не смогу вернуться в Йезуд: жрецы скормят меня Зацу.

Конан воздел к небу руки:

– Митра да сохранит меня от умных женщин, которые планируют свою жизнь, как командир предстоящее сражение! Да ведь вся прелесть жизни состоит в том, что ты никогда не знаешь, что ждет тебя завтра и будешь ли ты вообще жив. И все же ты мне нравишься куда больше всех прочих женщин, хоть и остаешься холодна как лед.

– Ты мне тоже нравишься, Ниал, но не настолько, чтобы потерять голову. Конечно, если бы ты переменил образ жизни – осел на месте, как говорится, – но нет, я не должна давать опрометчивых обещаний. Пожалуйста, проводи меня обратно в храм.

* * *

Пожелав Рудабе доброй ночи, Конан вернулся к себе в кузницу. Не зная, куда девать себя от скуки, он спустился в Кшесрон, где в гостинице застал Парвеза за изучением карты Заморы.

– Мне кажется, наше предприятие, – заявил Конан, – должно осуществить извне, а не изнутри. Покои храма усиленно охраняются. – Он рассказал о своей попытке обследовать храмовые коридоры и о последующем допросе у Харпагуса. – И потому, – заключил он, – мне понадобится длинная прочная веревка, примерно в сорок – пятьдесят локтей. Ты не подскажешь, где такую достать?

– Нет, я не знаю, – ответил дипломат, – но возможно, наш хозяин ответит. Эй, Бартейк!

Бартейк сообщил им, что веревку можно купить в деревне Картой, расположенной в долине в двух лигах от Кшесрона.

– Хорошо, – сказал Конан. – Во сколько может нам обойтись пятьдесят локтей веревки?

Когда Бартейк, прикинув в уме, назвал им сумму, Конан протянул к Парвезу руку:

– Деньги на веревку, господин.

– Трудный же ты человек, – вздохнул дипломат, роясь в своем кошельке. – Но погоди.

Кисло взглянув на Конана, Парвез поднялся из-за стола и ушел.

Оставшись один, Конан оглядел залу. Вошел капитан Катигерн, и Конан приветствовал его кивком. Оба они заказали вина – дешевого, местного, потому что Конан не видел причины разоряться на киросское, если уж не с кем было сегодня разделять это изысканное удовольствие. И он, и Катигерн не потратили слишком много.

Хотя Конан пил больше, чем обычно, вино Бартейка не вызывало опьянения. Через час и он, и бритуниец были все еще трезвы, и Конану было скучно как никогда.

Дочь хозяина подошла, чтобы лишний раз показаться на глаза мужчинам. Конан зевнул и сказал:

– Довольно, капитан. Я, наверное, пойду спать.

– В одиночестве? – лукаво спросила Мандана. Поймав его взгляд, она чуть подалась вперед.

Конан глядел на нее безо всякого интереса.

– В кузнице тяжело работать, – проворчал он. – Ковать мечи – все равно что сражаться. Работа отнимает у меня все силы.

– Ха! – фыркнула Мандана. – Такому силачу, как ты, надо еще и ночью потрудиться, чтобы устать. Ты бегаешь за танцовщицей из храма. Думаешь, я не узнала ее, несмотря на то что она была спеленута, как мумия! По крайней мере, я не скачу перед народом голая, нацепив на себя только нитку бусин.

На другом конце стола раздался кашель: Катигерн безуспешно старался сдержать свое веселье. Сердито взглянув на капитана и на дочку Бартейка, Конан сдержанно попрощался и ушел.

* * *

Разыскав на ощупь в темноте свой матрас, Конан улегся, но сон не шел к нему. Он мог думать только о Рудабе, ее образ преследовал его. Хоть он и твердил себе, что о девушке надо забыть, что с нею он утратил бы независимость и свободу, которые были для Конана дороже всего, – лицо Рудабе стояло у него перед глазами.

С нею, размышлял Конан, он перестанет быть борцом. Она опутает его клейкою паутиной домашней рутины, из которой невозможно будет с честью выбраться. Или паук и в самом деле символ Йезуда? Он будет привязан к одному и тому же месту жительства и к одной и той же отупляющей работе всю свою жизнь, пока не станет седым беззубым стариком, живущим на жидкой похлебке. А скольких городов он не увидит, скольких приключений не изведает!

Но хотя Конана и ужасала мысль, что остаток жизни он проведет как кузнец в Йезуде, иное, более сильное побуждение донимало его гораздо сильней: ему хотелось снова видеть Рудабе, любоваться ее милым лицом, слушать нежный голос, созерцать горделивую походку танцовщицы, держать девушку за руку. Это было не просто вожделение, хотя и оно присутствовало.

Не было это также и простым желанием обладать женщиной. Он мог бы проводить ночи с этой глупой девкой Манданой, внеся только назначенный отцом выкуп. Но он хотел именно ту женщину, а не какую-нибудь другую.

Эта потребность, эта зависимость была для Конана новой, и оттого ему было не слишком уютно. Вновь и вновь пытался он разорвать невидимые путы, пока еще не поздно. Но всякий раз, едва только он собирался выбросить Рудабе из головы, он понимал, что это невозможно, как невозможно ограбить калеку нищего.

И однако он уже согласился на предложение Парвеза освободить Джамилю, а за это получить доступ в храм, откуда он надеялся похитить глаза Заца. Но если он украдет их, ему придется бежать как можно дальше от Йезуда. Ладно, если Рудабе поедет с ним, – а если девушка не решится? Отказаться ли ему от замысла, чтобы вести оседлую жизнь в Йезуде? И если он поступит так, переживут ли они затеваемый Феридуном переворот? Глупо трудиться над замыслом и затем рисковать, освобождая Джамилю, если потом ему не удастся использовать Ключ Гацрика.

Мысли его крутились и крутились, как молоко в маслобойке, не складываясь в какой-либо вывод. Наконец Конан понял, что не уснет, и поднялся с постели.

За полночь капитан Катигерн обходил своих бритунийских стражей. Идя вдоль стены Йезуда, он заметил, что на дороге в Шадизар что-то шевелится. Он разглядел человека, минующего Кшесрон и бегущего наверх по каменной тропе.

Катигерн, обернувшись к лейтенанту, возглавлявшему стражников, поинтересовался:

– Кто это там? Посыльный от короля?

– Нет, – ответил лейтенант. – Если не ошибаюсь, это наш кузнец Ниал. Час тому назад он вышел из города, сказав, что нуждается в хорошей пробежке.

Конан, пытаясь отдышаться, ждал, пока ему откроют, дверцу в воротах. Все еще тяжело дыша, он нырнул в дыру, бегло поприветствовал бритунийцев и исчез.

– Не сошел ли кузнец с ума? – предположил лейтенант. – Я не видел, чтобы так проворно убегали от врагов.

– Да, можно сказать, он безумен, – хохотнул Катигерн. – Любовь заставляет человека проделывать штуки почудней, чем ночные пробежки!