355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Лайелл Уотсон » Ошибка Ромео » Текст книги (страница 1)
Ошибка Ромео
  • Текст добавлен: 10 октября 2016, 00:20

Текст книги "Ошибка Ромео"


Автор книги: Лайелл Уотсон



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

ОШИБКА РОМЕО

Кормилица

 
Джульетта померла! Она скончалась!
 

Леди Капулетти

 
Джульетты нет! Джульетта умерла!
 

Капулетти

 
Пустите! Быть не может! Ни кровинки.
Окоченела. Холодна, как лед.
О господи, она давно без жизни!
Все кончено! Как на поле мороз,
Смерть пеленой лежит на этом теле!
 

Поверив их словам, Ромео расстался с жизнью… но он ошибся. А мы порой не ошибаемся?

Однажды десятилетним мальчишкой я убежал в поросшее лесом ущелье, неподалеку от нашего дома. Там, на краю крутого обрыва, можно было слушать великолепное эхо, доносившееся с отвесной гранитной стены по ту сторону потока. Я долго готовился к путешествию и наконец, набравшись смелости, пустился в путь, и вот я здесь, совсем один, высоко над деревьями выкрикиваю что есть сил самое грубое и самое запретное из всех известных мне слов. Сейчас, четверть века спустя, я не могу даже вспомнить это слово, но никогда не забуду, что я тогда испытал. Когда я писал эту книгу о смерти, я чувствовал то же самое.

Хотя мы стали более свободны, смерть по-прежнему – запретная тема. Сталкиваясь с нею, мы постоянно испытываем неловкость из-за неопределенности отношений между жизнью и смертью. С одной стороны, мы пытаемся «упокоить» мертвых, умиротворить и умилостивить их, страшась навлечь на себя их гнев; с другой стороны, мы пытаемся симулировать жизнь, раскрашивая их лица в тщетной попытке сохранить последнюю искру жизни.

Мы проявляем непоследовательность на каждом шагу. Мы говорим, что наука и медицина дают нам власть над смертью, на самом же деле убеждены, что ничто на свете не в силах изменить день нашего свидания в Самарре (то есть с нашей смертью – прим. перев.). Чувство справедливости и неотвратимости смерти присутствует в рассказе о прорицателе Калханте, умершем от смеха при мысли, что пережил предсказанный им час своей смерти. Успехи техники лишь усложняют проблему жизни и смерти.

Я как биолог смущен. Возможно, я старомоден, однако мне кажется, что тот, кто изучает жизнь, обязан знать, где она начинается и где кончается. Вот почему я написал эту книгу. Она начинается с первооснов и далее следует в направлении, которое подсказывает мне здравый смысл, желание поделиться тем, что я знаю. Я понимаю, что на всех уровнях мое изложение не лишено логических или биологических погрешностей, однако я со спокойной совестью оставляю их в тексте просто потому, что эти аргументы, надеюсь, послужат стимулом к дальнейшему обсуждению вопроса.

Ровно два года назад я собрал множество не вписывающихся в общую биологическую схему фрагментов и соорудил из них нечто вроде лоскутного одеяла, сделав шаг в сторону объективной естественной истории сверхъестественного. Я не хотел искусственно ограничивать тему моих размышлений, но теперь, оглядываясь назад, понимаю, в каком направлении двигалась моя мысль. Если «Сверхприрода» была книгой о жизни, то парная книга посвящена смерти и последующей жизни. Я начинаю с того, что представляется мне главной дилеммой: с нашей неспособности провести различие между жизнью и смертью – и обнаруживаю, что с решением этой дилеммы сразу же открывается ряд других проблематичных областей, каждая из которых ранее исключалась из рассмотрения.

Это не книга ответов. И даже не книга вопросов, а попытка заложить нечто вроде научного основания, которое поможет нам правильно сформулировать вопросы. Когда я беседую с друзьями, сведущими в оккультных науках, или же с теми, кому нет двадцати пяти, о перевоплощении или астральных телах, они лишь утвердительно кивают головой. Когда же я настойчиво пытаюсь выяснить, почему они так уверены в существовании этих явлений, они просто-напросто отвечают, что такова действительность. Я подозреваю, что они правы, и завидую их способности принимать многое на веру, но я устроен иначе. У меня за плечами тяжкий груз десятилетних научных занятий, и я не могу не пытаться примирить научное исследование с мистическим откровением. Я начинаю понимать, что научный метод имеет границы и что некоторые вещи невозможно наблюдать, не внося в них значительных изменений в процессе наблюдений. Наблюдать – значит менять слегка, а описывать и понимать – значит менять существенным образом. Современная атомная физика утверждает, что если что-либо невозможно измерить, то ставить вопрос о его существовании не имеет смысла. Я могу с этим согласиться и в случае необходимости готов отказаться от традиционного научного подхода. Я понимаю, что ход моего исследования почти всегда приводит меня прямо туда, где с самого начала находились мои мистически настроенные друзья, однако, в отличие от них, я точно знаю, где нахожусь, ибо могу, оглянувшись на пройденный путь, увидеть, откуда я пришел.

Итак, для тех, кому нелегко быть на короткой ноге с иной реальностью, я предлагаю эту несовершенную схему путей, которые берут начало в заблуждении, а кончаются на острие новой пугающей границы. Надеюсь, что вы, как и я, поймете, что смерть может стать продолжением линии жизни.

Часть первая

ТЕЛО

Ошибка, допущенная Ромео, не исключение и совершается не только обезумевшими от горя пылкими любовниками. Ее допускали даже известные анатомы. В середине XVI в., когда Андреас Везалий в расцвете своей славы вскрывал тело испанского дворянина, «труп» неожиданно вернулся к жизни. Потерпевший дон полностью оправился от причиненных ему повреждений, зато Везалий был предан суду инквизиции и за свою ошибку приговорен к смерти. Как утверждают, вскоре сам Великий Инквизитор очутился на столе другого анатома. На этот раз ошибка обнаружилась слишком поздно.

Другим повезло больше. Преподобный Шварц, один из первых миссионеров, подвизавшихся на Востоке, очнулся от мнимой смерти в Дели при звуках любимого гимна. Пришедшие отдать ему последние почести прихожане узнали об ошибке, когда голос из гроба присоединился к хору. Никифорос Гликас, епископ греческой православной церкви на Лесбосе, тоже до смерти перепугал своих прихожан. Пролежав два дня в гробу в епископском облачении в церкви Метимнии, он вдруг уселся на митрополичий трон, взглянул на вереницу людей, пришедших попрощаться с телом, и повелел узнать, зачем они здесь собрались.

Подобные сообщения содержатся в диалогах Платона, «Сравнительных жизнеописаниях» Плутарха и «Естественной истории» Плиния Старшего, однако было бы неверно считать эту ошибку делом прошлого. В 1964 г. посмертное вскрытие в нью-йоркском морге было прервано, когда после первого разреза пациент вскочил со стола и схватил хирурга за горло. Врач заплатил за эту ошибку жизнью: он умер от шока.

Слово «аутопсия» (аутопсия (греч.) – вскрытие трупа с диагностической или научной целью) буквально означает «увиденное собственными глазами», но безошибочно определить некоторые виды смерти настолько сложно, что во многих странах поспешные похороны запрещены законом. Итальянский поэт Франческо Петрарка двадцать часов пролежал в Ферраре как мертвый и по истечении установленного законом времени, то есть еще через четыре часа, был бы похоронен, если бы внезапное похолодание не подняло его с постели. Он пожаловался на сквозняк, распек слуг и прожил еще тридцать лет, написав за это время некоторые из лучших сонетов. В Мюнхене находится огромное готическое здание, где в прошлом длинными рядами лежали те, кого внезапно настигла смерть. Они были обвязаны веревками, которые соединялись с колоколами в комнате смотрителя. Сон его, вероятно, прерывался достаточно часто, раз был смысл иметь подобное оборудование.

Конечно, тело нельзя долго оставлять без погребения, поэтому во избежание ошибки были предложены различные критерии определения смерти. В основе одного из древнейших способов – подносить к разным частям тела зажженную свечу – лежит обоснованное предположение, что с прекращением кровообращения кожа не покроется волдырями. Он оправдал себя в случае с Луиджи Виттори, карабинером на службе у папы Пия IX. Луиджи был признан в римской больнице умершим от астмы, когда другой более осторожный врач поднес зажженную свечу к его лицу. Луиджи в результате пришел в себя и продолжал служить в Ватикане, однако до конца своих дней носил на лице память о смерти, шрам от ожога третьей степени.

Доктор Икар Марсель предложил более современную форму проверки. Он применяет раствор флюоресцина, вызывающий временное позеленение роговой оболочки глаза у живых, но не оказывающий подобного действия после смерти. В Соединенных Штатах врач в сомнительных случаях применяет атропин, обычно вызывающий расширение зрачков. В Англии коронеры (коронерами в Англии называют тех, кто устанавливает факт смерти) начали пользоваться портативным кардиографом, регистрирующим даже слабую электрическую активность сердца. Когда новый прибор был впервые использован в шеффилдском морге 26 февраля 1970 г., он обнаружил признаки жизни у двадцатитрехлетней девушки, у которой констатировали смерть, наступившую от чрезмерной дозы наркотиков.

Некоторые способы определения смерти достаточно эффективны, однако дело в том, что отрицательный результат в любом случае ничего не значит. Вдобавок ежегодно в одной Англии шестьсот тысяч умерших не подвергаются никакой проверке. Не исключено, что даже в таких странах, как Англия, где требуется официальное свидетельство о смерти, немало людей хоронят раньше срока. По некоторым оценкам, в Англии и Уэльсе эта цифра, вероятно, достигает двух тысяч семисот человек в год, но следует отметить, что эти подсчеты относятся к концу прошлого века, когда проблема преждевременного захоронения стояла особенно остро.

Английский писатель Уилки Коллинз каждую ночь оставлял около кровати записку с перечнем предосторожностей, которые следует предпринять до того, как вынести заключение о его смерти. Полковник медицинской службы армии США предложил, чтобы у всех погребенных без бальзамирования имелся под рукой пузырек с хлороформом. Гофмейстер русского царя Александра III граф Карнице-Карницкий изобрел более гуманное средство: трубу, ведущую из гроба в ящик на поверхности, его нельзя было открыть снаружи, но он мгновенно распахивался при первых же признаках жизни погребенного изнутри, открывая доступ воздуху, выкидывая шест с флажком, ударяя в колокол и подавая световой сигнал. По замыслу графа эти устройства должны были приобретаться кладбищами, где их сдавали бы в аренду на две недели.

Одной из причин подобной озабоченности стала, по-видимому, деятельность профессиональных похитителей трупов, известных в Англии под именем «гробокопателей». Они извлекали и продавали свежие трупы Обществу цирюльников и хирургов, которое официально получало всего четыре трупа в год, но щедро платило за дополнительный материал, не задавая лишних вопросов. Торговля получила огласку в 1824 г., когда Джон Макинтайр, который в соответствии с действующими правилами был признан умершим и похоронен на местном кладбище, очнулся на секционном столе Лондонской медицинской школы, едва нож лаборанта вонзился ему в грудь. После проведения расследования для охраны стали выделять сторожей, а на самих кладбищах обнаружили еще несколько случаев преждевременных захоронений.

В 1856 г. была раскопана могила, из которой доносился стук, однако на получение разрешения от священника и полиции ушло столько времени, что к моменту отрытия гроба лежавший в нем человек действительно умер. То, что его похоронили живым, подтверждалось ранами, которые он нанес себе, кусая плечи и руки. В 1873 г. после сообщения о шуме, доносившемся из могилы, была эксгумирована недавно похороненная молодая беременная женщина. Прибывшие власти обнаружили следы жестокой борьбы за жизнь, которая закончилась рождением ребенка, задохнувшегося в гробу вместе с матерью.

Во времена войны и чумы, когда тысячи тел поспешно предавали земле, многих хоронили живыми. Когда медицина была в зачаточном состоянии, либо ее не было совсем, ошибки, несомненно, случались еще чаще. Сегодня, когда факт смерти устанавливают врачи, а тело готовят к погребению профессионалы, ошибка представляется невозможной. И все же 11 декабря 1963 г. тридцатипятилетняя Элзи Уоринг, упавшая без чувств у себя дома, была доставлена в госпиталь, где трое врачей констатировали ее смерть. Через десять часов она очнулась в гробу по дороге в морг.

Ошибку Ромео совершают и будут повторять, так как нет ясного представления о том, что такое жизнь и что такое смерть, и это мешает нам четко отделить одно от другого.

ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ

Впервые открыв глаза, ребенок не видит ничего. В матке темно, ведь даже тот слабый свет, который сумел проникнуть сквозь растянутую кожу живота, вскоре рассеивается в околоплодной жидкости. В последние четыре месяца внутриутробного развития сморщенное личико ребенка тщетно вглядывается в этот текучий сумрак без света и почти без звука. Ребенок может зато ощупать свой мир руками. Пальчики уже полностью сформировались, каждый с крохотным прекрасным ноготком, и они сгибаются и шевелятся, хватают друг друга и стенки матки. Первое, что ребенок обнаруживает, – это мягкие, длинные и шелковистые волосы на его собственных ручках и ножках. Пальцы блаженствуют в этой поросли, сплетая и дергая ее, тренируя ту цепкость, которая удерживала когда-то ребенка на груди прачеловеческой матери, когда она, объятая ужасом, мчалась по верхушкам деревьев. Позже, к концу беременности, волосы исчезают, а на их месте возникает короткий, мягкий, золотистый пушок, с которым появляется на свет каждое человеческое дитя.

Время, проведенное в утробе, занято не только ростом. Смерть ждет нас и там. Эмбриональные клетки делятся, растут и группируются в осмысленные сочетания, часть из которых временна, переходна. Это как бы органические фантомы, мерцающие в долгой памяти эволюции на пути к правильной структуре. Жабры, хвосты и мех уже не нужны, поэтому их ожидает распад. Некоторые наши органы начинают умирать задолго до того, как мы сами рождаемся. Клетки и ткани сменяют друг друга в постоянном динамичном процессе, где жизнь и смерть настолько связаны друг с другом, что почти неразличимы. Смерть выступает как важнейшая часть даже самой юной жизни, и в то же время о ней молчат так упорно, что вы не встретите этого слова даже в терминологическом указателе учебника по общей биологии.

На вопрос о том, что такое смерть, большинство биологов ответят: смерть – это «отсутствие жизни». Попросите дать определение жизни – и вы получите почти столько же ответов, сколько существует биологов. Причем жизнь редко описывается через негативные определения, применяемые по отношению к смерти. И это, вообще говоря, странно, поскольку смерть является состоянием равновесия космоса, естественным состоянием, к которому стремится любая жизнь, если ее предоставить самой себе. Греческое и немецкое слова, означающие «жизнь», выражают это ее свойство точнее, чем английское, поскольку они включают в себя смысл «сохранения», «продолжения». Жизнь удачно описывается ими как «добавочное» качество, и с логической точки зрения именно она заслуживает негативного определения – «отсутствие смерти».

Мы благоволим к жизни. В эволюционном смысле эта предрасположенность прекрасна и полезна, она способствует выживанию, но мешает нам понять внутреннюю связь между жизнью и смертью. В результате смерть плохо поддается объективному рассмотрению. Один психолог заметил, что все его усилия понять феномен смерти сводятся зачастую к разглядыванию «ума, бродящего во тьме».

По-видимому, лучший способ научно овладеть феноменом смерти – вернуть биологию, все еще твердящую, что она изучает живое, к анализу его простейших проявлений. Пусть взглянет на едва брезжущую жизнь, еще трудно отличимую от неживой материи.

Специалисты по молекулярной биологии располагают сейчас все более изощренными средствами молекулярного зрения, и с каждым увеличением разрешающей силы приборов становится все очевиднее, что между живой и мертвой материей нет принципиально непреодолимого разрыва. По мере того как мы все полнее выявляем структуру и поведение молекул, становится яснее, что живые организмы лучше описывать как неживую материю, достигшую особой, специфической организации. В последнее время появились научные исследования, посвященные специфике этой особой организации, и они показывают, что дело сводится в основном к мере. Природа заполняет все мыслимые ступени организации в промежутке между тем, что мы уверенно считаем «мертвым», и тем, что определяется как «живое», и совершенно невозможно разграничить этот спектр так, чтобы по одну сторону было живое, а по другую – мертвое, и мы могли бы сказать: «жизнь начинается здесь».

Материал, из которого строится жизнь, носит органический характер. Он состоит из углеродных соединений. Из сотни с небольшим элементов, известных в настоящее время, углерод уникален тем, что он может вступать в соединения с самим собой, образуя очень большие конгломераты, состоящие из сотен тысяч атомов и называемые макромолекулами. Самые распространенные из них – белки, составляющие около половины всего сухого веса любого живого организма. В человеческом теле находится больше сотни тысяч разных типов белка, и человек не является в этом отношении исключением. Любая жизнь – это белок. И короли, и капуста, как бы ни были различны эти организмы, имеют почти тождественные сочетания белков, контролирующих скорость химических реакций и обеспечивающих надзор за всеми процессами роста; и все эти белки образуются под бдительным оком одной маленькой группы взаимосвязанных макромолекул, которые несут в себе план организации, передавая его от поколения к поколению. На фундаментальном уровне все живые существа тождественны, независимо от различий во внешнем виде и поведении. Они одинаково рождаются и зависят от одних и тех же химических процессов, обеспечивающих самостоятельное существование и воспроизводство.

Всякая жизнь имеет границу. Для успешного осуществления даже простейшей жизнедеятельности требуется множество гигантских молекул, и все они должны уместиться в одной и той же оболочке. Поэтому необходим некий минимум пространства. Расчеты показали, что нижний предел физического размера любого независимого живого организма составляет в диаметре около пяти тысяч единиц ангстрем. Это означает, что двадцать тысяч таких структур могут поместиться бок о бок поперек ногтя человеческого пальца. Такое ограничение предполагает, что мы можем начать определять смерть как все то, что меньше пяти тысяч ангстрем, но выясняется, что в нижних пределах континуума «жизнь-смерть» есть целый ряд существ, размеры которых колеблются от половины до одной пятидесятой этого критического размера, и все они обладают целым рядом характеристик жизни. Эти возмутительные нарушители порядка – вирусы, и именно они являются ключом к реалистической оценке смерти.

Вирусы воспроизводятся, но для этого им необходимо восполнить химический дефицит за счет проникновения в клетку более правильно устроенного организма. Они овладевают биологическими поточными линиями и переводят их с производства нормальной субстанции клетки-хозяйки на воспроизведение новых вирусов. Существует мнение, что такая зависимость от другой жизни лишает вирусы права считаться подлинно живыми организмами, но ведь мало какие живые существа, за исключением зеленых растений, не питаются другими формами жизни. На этом основании вирусы не могут быть вычеркнуты из числа живых.

Способность воспроизводства, какими бы обстоятельствами она ни сопровождалась, делает вирусы более жизнеспособными, нежели красные кровяные тельца в нашей крови. Капля крови от булавочного укола кишит клетками, число которых доходит до пяти миллионов. Они содержат гемоглобин и переносят кислород от легких ко всем другим органам тела, но в ходе своего развития теряют ядра и совершенно неспособны воспроизводиться. Это не означает, что они мертвы. Мулы и бесплодные мужчины тоже не обречены на смерть из-за того, что они неспособны воспроизводить себя. Очевидно, что существуют степени «мертвости», и красные кровяные тельца считаются скорее живыми, чем мертвыми, вследствие их сложной внутренней интеграции. Они достигли той «особой специфической организации», которая совершенно необходима для жизни.

В 1935 г. Уэнделл Стэнли из Рокфеллеровского института в Нью-Йорке обнаружил, что можно выделить сок зараженных растений табака и получить табачный мозаичный вирус в кристаллической форме. Длинные и узкие кристаллы этого вируса совершенно неотличимы от кристаллов чисто химических соединений. Их можно растереть в порошок и держать в стеклянной колбе как любое другое инертное органическое вещество, например сахарную пудру. И те и другие кристаллы можно вырастить вновь. Если ввести порошок вируса в развивающееся растение табака, он тут же растворится, нападет на клетки листьев и начнет производить новые вирусы. Сахар требует другого обращения. Нужно сделать концентрированный раствор и поддерживать определенную температуру. Затем в раствор необходимо погрузить кристаллы сахара или выдерживать его достаточно долго, чтобы молекулы сами соединились в структуры правильной формы. Эта структура затем увеличивается в размере, делится определенным образом, пока не образуются два тождественных кристалла. В обоих случаях имеет место воспроизводство, но в организации этих процессов есть существенное различие.

Большинство органических веществ с трудом образуют кристаллы, так как необходимо, чтобы они находились в чистом и очень концентрированном растворе. Кристалл обычно формируется только из тождественных молекул (отсюда потребность в чистоте), притягивающих друг друга и располагающихся таким образом, чтобы образовать правильный и повторяющийся рисунок. Именно так образовывались вирус и кристаллы сахара. Растертый и разрушенный сахар может вернуться в кристаллическое состояние только в том случае, если его растворить, а затем разогреть, пока не получится критическая концентрация. После завершения этого процесса мы получим первоначальное количество сахара. Когда же порошок вируса растворяется в клетке-хозяйке, он вызывает биохимическую реакцию, которая не только выделяет тепло, но и дает в результате колоссальную прибавку массы вирусов.

Сахар вовлекается в термостатически закрытую химическую реакцию. Вирус вызывает открытый термодинамический процесс, связанный с обменом веществ живого организма и окружающей среды. В этом состоит коренное различие между живыми организмами и неживой органической материей. Все они подчиняются фундаментальным физико-химическим законам, но способы, какими эти законы на них воздействуют, весьма различны. Живая материя организована так, что для своего воссоздания нуждается в энергии из окружающей среды. Неживая материя попросту разрушается.

Если вам кажется, что кристалл – предмет, далекий от биологии и нашей темы жизни и смерти, взгляните на тыльную сторону вашей руки. Все поверхностные клетки кожи представляют собой полупрозрачные кристаллы, скрепленные тонким слоем жира. Это жесткие клетки, наполненные кератином, почти по всем параметрам мертвые. Очень скоро они будут сброшены и исчезнут вместе с еще пятьюстами миллионами клеток, которые мы ежедневно теряем, но пока что они покрывают поверхность всего тела как гибкий панцирь, специально предназначенный для защиты находящихся под ним нежных тканей. Подлинно живые клетки не могут перенести соприкосновения с воздухом, защитные же кристаллические клетки, вытесненные на поверхность заменяющими их новыми клетками, не гибнут. Они совершают самоубийство. Задолго до того, как эти клетки достигают поверхности и соприкосновения с воздухом, они начинают производить фиброзный кератин, пока вся клетка не наполнится роговым веществом. Технически эти клетки мертвы. Они, безусловно, не могут воспроизводиться и столь же несомненно состоят из высокоорганизованной материи, выполняющей задание конкретного органа на данный момент времени.

Мертвы ли клетки кожи? Если мертвы, то наше тело буквально укрыто смертью. Ни одной живой клетки не видать, в поле зрения одна лишь смерть, и все же нас числят среди живых. Давайте же разрешать сомнения в пользу жизни, ведь ясно, что существуют различные стадии «мертвости». Опора на сочетание признаков жизни и смерти даст, по-видимому, наиболее реалистическую классификацию живой материи. Есть одно очень важное следствие странного поведения вирусов, следствие, не оставляющее и тени сомнения, старые определения, основанные на полярности понятий «жизнь» и «смерть», совершенно не годятся.

Жизнь зависит от смерти. Мы обязаны жизнью не только клеткам, воздвигающим барьер между нами и внешним миром, но и огромным армиям других клеток, постоянно кладущих свою жизнь во внутренних битвах за полный расцвет организма.

На каждую тысячу красных кровяных телец приходится одна чуть более крупная и прозрачная клетка с ядром. Эта клетка имеет способность к амебному движению и стремится проскочить с другими клетками своего типа вдоль стенок сосудов, вместо того чтобы нестись посередине в протоплазменном потоке, влекущем красные тельца к месту их назначения. Белые тельца используют кровоток только как средство передвижения и просачиваются сквозь стенки капилляров в ту точку окружающей ткани, где в них может оказаться нужда. Белые тельца готовы к немедленному действию. Они быстро собираются к месту заражения или к ране, кидаются на проникшие внутрь бактерии и берут их в полное окружение и плен. Одна-единственная клетка может схватить и переварить не менее двадцати бактерий, но ущерб при этом наносится обеим сторонам. Тельца часто погибают от токсинов, и гной, появляющийся на месте схватки, есть не что иное, как скопление мертвых белых кровяных телец. Очевидно, что нашему телу необходимы эти всеядные бойцы, справляющиеся не только с постоянной угрозой вторжения бактерий, но и поглощающие частички разложения, нападающие на все, чуждое системе. Если в организме мало белых кровяных телец – это катастрофа, но царящая в нем демократия подвергается серьезному испытанию и в том случае, если размеры армии слишком велики. Перепроизводство белых кровяных телец приводит к лейкемии.

В нормальных условиях организм поддерживает равновесие. Тело избегает вредного демографического взрыва, воспроизводя новые клетки по мере отмирания старых. Ему не приходится ждать, поскольку гибель старых клеток в значительной степени предопределена. Каждый день кто-то из нас умирает, чтобы остальные могли жить. Очевидно, что неизбежно приходящая смерть не может быть случайностью, произвольным результатом конкуренции, обеспечивающей выживание самых приспособленных. Смерть имеет определенную задачу. Она включена в программу жизни, и выживание организма возможно лишь в том случае, если происходит планомерное отмирание некоторых его частей.

Недавний эксперимент с птенцами, проведенный двумя американскими эмбриологами, убедительно подтвердил этот факт. Эмбриологи показали, что крылья птиц могут стать функциональными, только если особые мезодермные клетки развивающегося крыла зародыша отмирают в установленные сроки и позволяют другим клеткам развиться в летательные мышцы. Смерть этих клеток является неотъемлемой частью роста всех летающих птиц. Сходный процесс запланированного убийства включен в программу развития лягушки. Головастики живут в воде, где они питаются водными растениями и передвигаются посредством волнообразных движений длинного мускулистого хвоста. По мере развития они меняют способ питания, включая в свой рацион личинок и червей, и постепенно придвигаются все ближе и ближе к берегу, где могут рассчитывать на более разнообразную пищу из насекомых. У головастиков отрастают конечности, и примерно в возрасте четырнадцати недель молодые лягушата выбираются на твердую землю, хвост им теперь только мешает. На этой стадии развития хвост постепенно исчезает – он поглощается изнутри специальными подвижными клетками, которые ведут себя точно так же, как белые кровяные тельца, нападающие на бактерии, с той только особенностью, что здесь мы наблюдаем акт каннибализма. Жизнь движется, уничтожая самое себя.

Мы привели примеры того, как жизнь поддерживается с помощью смерти в пределах единичного организма. Однако нам гораздо ближе и понятнее то, как смерть помогает сохранить необходимое равновесие в целой популяции, не позволяя ей слишком разрастись и стать неуправляемой. Не будь смерти, мир завоевали бы организмы, размножающиеся быстрее остальных. Одна маленькая невидимая бактерия может самостоятельно произвести за несколько часов огромное потомство, равное весу человека, а каждый грамм почвы содержит 100 миллионов таких потенциальных патриархов. Менее чем за два дня вся поверхность Земли была бы покрыта зловонными дюнами бактерий всех цветов радуги. Беспрепятственно размножаясь, простейшие дадут нам такую же картину за сорок дней; комнатной мухе потребуется четыре года, крысе – восемь лет, растения клевера смогут покрыть всю Землю за одиннадцать лет; но прежде, чем нас вытеснят слоны, пройдет не меньше века.

К счастью, рост популяции многих видов является самоограничивающимся. В классическом случае ботанической преемственности растение-пионер, расцветающее на почве с низким содержанием азота, продвигается затем на открытую площадку. Здесь оно пышно разрастается и в результате добавляет азот в почву. Таким образом, процветание становится причиной разрушения самого условия успешного развития. Для ограничения тех видов, которые лишены такого самоконтроля, существуют хищники, взимающие с них свою дань.

Жизнь питается жизнью, и в итоге мы получаем цикл, в котором атомы, образующие данную конкретную часть живой материи, бесконечно переходят из одной живой формы в другую. Зеленые растения производят жизнь из почвы, воды и энергии солнца. Они умеют извлекать свое сырье прямо из неживой материи, но затем растение съедается гусеницей, которую подхватывает пролетающий воробей, попадающий, в свой черед, в когти ястреба, а тот умирает позже от обморожения и становится пищей жуков, роющихся в отбросах… и так далее. Попав в сеть живой материи, атомы захватываются чем-то вроде органической инерции, проносящей их через бесконечные жизненные циклы, длящиеся веками. Может даже показаться, что жизнь способна внести мистическое начало в неживую материю одним своим соприкосновением с ней, и, попав однажды в живую клетку, материя претерпевает превращения, ведущие к возможности ее повторного вхождения в живую ткань. Позже мы увидим, что эти превращения постепенно учатся измерять.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю