Текст книги "Трава – его изголовье"

Автор книги: Лайан Герн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

Опавшие листья и иголки приглушали шаги. Под покровом деревьев казалось, что уже наступила ночь. Е-Ан двигался быстро. Я немного согрелся, но ноги и ступни начали каменеть, словно я превращался в известняк от выпитой в пещере воды. Сердце тоже застыло от непостижимых слов женщины о моем будущем. Я никогда не принимал участия в войнах: неужели мне действительно предстоит пять битв? Если кровопролитие – цена мира, то в пяти сражениях прольется слишком много крови. Невыносимой печалью наполняла мысль о том, что мой сын, еще не рожденный, должен убить меня.

Я догнал Е-Ана и схватил его за руку:

– Что все это значит?

– То, что ты слышал, – ответил он, замедлив шаг, чтобы восстановить дыхание.

– Она раньше говорила тебе то же самое?

– То же самое.

– Когда?

– После того как я умер и снова вернулся к жизни. Я хотел уйти в горы и вести жизнь отшельника. Надеялся стать ее слугой или учеником. Но она сказала, что моя работа среди людей еще не закончена, и поведала о вас.

– Ты рассказал о том, кто я, о моей жизни и обо всем остальном?

– Нет, – терпеливо ответил он. – Не было необходимости говорить то, что она уже знала. Святая приказала служить вам, потому что только вы способны принести мир.

– Мир? – переспросил я.

Именно это и есть желание Небес? Я не совсем понимал, что такое мир. Сама идея мира напоминала одну из выдумок Потаенных, она из сказки об империи, которую мама нашептывала мне на ночь. Неужели возможно прекратить войну между кланами? Целый класс воинов призван сражаться: их тренируют, воспитывают, они живут ради борьбы. Так уж повелось – кланы хранят традиции, завоевывают земли, заключают и расторгают союзы…

– Мир посредством войны?

– Разве есть другой путь? – спросил Е-Ан. – Предстоят битвы. Четыре победы а одно поражение.

– Именно к этому мы сейчас готовимся. Видели глаза людей на кожевне? Вы для них герой со времен подвига в замке Ямагата, когда был положен конец мучениям истерзанных Потаенных. Затем ваша поддержка господина Шигеру в Инуяме… Даже без пророчества люди готовы сражаться на вашей стороне. Теперь они знают, что с вами Бог.

– В святом месте находится молитвенное колесо, – сказал я. – И в то же время она благословила по обряду, которого придерживается твой народ.

– Наш народ, – поправил он. Я покачал головой:

– Я более не следую учению Потаенных. Я не раз убивал. Ты правда веришь, что ее устами говорит Господь?

Потаенные верят, что Тайный Бог – единственное настоящее божество, а духи, которым поклоняются другие, – обман.

– Я не знаю, почему Бог велит мне слушать ее, – признал он. – Но такова его воля, и мне остается только подчиняться.

Он умалишенный, подумал я, пытки и страх свели его с ума.

– Она сказала: «Все едино». Но ты ведь в это не веришь?

– Я верю учению Потаенных, – прошептал Е-Ан. – Истина знакома мне с детства. Однако мне кажется, что существует место, где не важны учения или слова, где любое суждение может оказаться справедливым. Там все верования истекают из одного источника. Мой брат священник счел бы это ересью. Я пока не был в том месте, но думаю, святая пришла оттуда.

Я молчал, размышляя о том, что он сказал. Я ощущал в себе три элемента, составляющих мою природу. Они свернулись в душе подобно трем змеям, каждая из которых ядовита и несет смерть, если ей позволят жалить. Я не смогу выбрать одну и отвергнуть две другие. Единственный выход – пойти дальше, переступить разделяющие границы и найти способ соединить их.

– И вы тоже, – добавил Е-Ан, читая мои мысли.

– Хотелось бы верить, – признался я. – Однако если для тебя это место глубочайшей духовности, то я смотрю на вещи реально. Мне просто кажется, что в словах прорицательницы есть смысл.

– Значит, вы тот, кто принесет мир.

Не хотелось соглашаться с пророчеством. Совсем не этого я ожидал от своей жизни. Но предсказание проникло в саму мою сущность, и я не мог от него избавиться.

– Кожевники, твои люди, они ведь не станут сражаться?

– Некоторые из них готовы воевать, – ответил Е-Ан.

– Они знают как?

– Людей можно научить. И они многое умеют: строить, перевозить, вести по тайным тропам.

– Таким, как эта?

– Да, дорогу протоптали угольщики. Они заваливают входы камнями и прокладывают пути через горы.

Крестьяне, неприкасаемые, угольщики – никто из них не должен носить оружия и принимать участие в войнах между кланами. Интересно, много ли найдется таких земледельцев, как убитый мной в Мацуэ или как Е-Ан? Сколько мужества и ума пропадает даром. Если бы я смог их вооружить и обучить, хватило бы на целую армию. Но станут ли настоящие воины сражаться с ними бок о бок? Или сочтут меня неприкасаемым?

Я надолго погрузился в мысли, как вдруг почувствовал запах гари, а вскоре услышал отдаленные голоса и знакомые мне звуки: удары топора, треск огня. Е-Ан заметил, как я навострил уши.

– Вы уже слышите угольщиков?

Я кивнул, подсчитывая количество людей. Судя по голосам, четверо и еще один молчаливый, но с особенной походкой, собак нет, что странно.

– Ты же знаешь, я наполовину Кикута, из Племени, и кое-чему научился.

Е-Ан невольно вздрогнул. Для Потаенных эти таланты равносильны колдовству. Мой отец отрекся от всех своих способностей, когда обратился в веру Потаенных: он умер потому, что дал клятву никогда не убивать.

– Я знаю, – сказал Е-Ан.

– Мне необходимы некоторые необычные навыки, чтобы выполнить предначертанное.

– Племя – дети дьявола, – пробормотал он и тотчас добавил: – Но ваш случай иной, мой господин.

Я вдруг понял, на какой риск он идет. Возмездие может последовать не только от людей, но и от сверхъестественных сил. Кровь Племени делала меня опасным в его сознании, как колдуна или духа реки. Меня снова поразила сила убеждений кожевника и степень его доверия.

Запах гари усилился. На одежду и кожу садились крупинки золы, зловеще напоминая о снеге. Земля под ногами стала серой. Тропа вывела на просеку между деревьями, на которой стояло несколько угольных печей, обложенных сырой землей и дерном. Горела только одна из них, в щелях сверкало красное пламя. Трое мужчин разбирали холодные печи и сгребали уголь. Четвертый сидел у костра, над которым висел кипящий чайник. Значит, их четверо, хотя я все же чувствовал присутствие пятого. Вдруг сзади послышались громкие шаги, и кто-то втянул воздух, как перед нападением. Я оттолкнул Е-Ана в сторону и прыжком развернулся, чтобы предстать лицом перед опасностью.

Это был огромный человек, такого гиганта ранее мне видеть не доводилось. Он уже простер руки, чтобы схватить нас. Одна из кистей великана была отрублена. Я не стал калечить его сильнее. Оставив перед противником двойника, я скользнул ему за спину и позвал оттуда, выставив нож и угрожая перерезать горло. Е-Ан закричал:

– Это я, тупица, Е-Ан! Не узнал меня?

Мужчина у огня громко рассмеялся, сбежались все угольщики.

– Пощадите, господин, – заголосили они. – Он не причинит вреда. Вы просто напугали его.

Гигант опустил руки и стоял с виноватым видом.

– Он немой, – сказал Е-Ан. – Даже с одной рукой он силен, как два быка, усердный работник.

Угольщики искренне перепугались, что я накажу их верного помощника. Они бросились в ноги, моля о пощаде. Я велел им подняться и усмирить своего гиганта.

– Я чуть его не убил!

Угольщики поднялись, поприветствовали меня, похлопали Е-Ана по плечу, снова поклонились и пригласили к костру. Один из них налил чай из чайника. Понятия не имею, из чего они его варят. В жизни я не пробовал ничего подобного, но питье было, по крайней мере, горячим. Е-Ан отвел угольщиков в сторону и быстро заговорил шепотом. Впрочем, я расслышал каждое слово.

Е-Ан рассказал им, кто я, что вызвало удивленные восклицания и повторные поклоны. Он добавил, что мне нужно попасть в Тераяму как можно раньше. Угольщики принялись спорить о том, какой путь самый безопасный и отправляться ли сразу же или подождать до утра. Затем они вернулись, сели вокруг костра и уставились на меня сверкающими глазами, отсветы пламени освещали их почерневшие лица. Покрытые сажей и пеплом, практически голые, они не замечали холода, говорили все вместе, думали вместе и чувствовали одно и то же. Я представил, как они живут здесь, в лесу, следуя своим законам, словно дикари, почти как животные.

– Им никогда не приходилось разговаривать с господином, – сказал Е-Ан. – Они приняли вас за героя Есицунэ, вернувшегося с континента. Я ответил, что вы странствуете по горам, как Есицунэ, и тоже скрываетесь, но вам еще предстоит стать великим героем, ведь Есицунэ постигла неудача, а вам успех предначертан свыше.

– Господин позволит рубить деревья, где нам захочется? – спросил пожилой мужчина. Они обращались не напрямую ко мне, а к Е-Ану. – Хозяева запретили заходить на многие участки леса. Если свалить там дерево… – Он провел пальцем у шеи, показывая, что ему отрежут голову.

– За дерево – голова, за ветку – рука, – сказал другой, потянулся к гиганту и поднял его покалеченную руку. Изуродованная конечность затянулась морщинистым синевато-багровым шрамом, от прижженной раны вверх тянулись серые следы. – Это сделали люди клана Тогана пару лет назад. Он ничего не понимал, а руку все равно отрубили.

Гигант с изумленным и скорбным лицом протянул ко мне обрубок.

Я знал, что у клана Отори тоже есть закон, запрещающий беспорядочную валку деревьев, но не думал, что преступников ждут столь суровые наказания. Как можно делать нарушителя калекой? Неужели человеческая жизнь стоит меньше, чем дерево?

– Господин Отори заявит свои права на все эти земли, – сказал Е-Ан. – Он будет править на территории от моря до моря и восстановит справедливость.

Угольщики снова поклонились, дали клятву служить верой и правдой, а я пообещал сделать для них все, что смогу, когда настанет мой день. Затем нас щедро накормили – поймали несколько пташек и зайца. Мне так редко доводилось есть мясо, что я забыл его вкус, если не считать куриного рагу из рациона борцов. Однако то блюдо казалось нежным по сравнению с зайчатиной. Зверек попался в капкан неделю назад, его хранили для последней ночи в горах, прятали от любопытных глаз людей Тогана, которые могли нагрянуть в лагерь. У мяса был привкус земли и крови.

Во время трапезы угольщики обсуждали планы на следующий день. Опытному проводнику поручили показать мне путь к границе. Сами они не смели ее пересекать, но знали, что дорога ведет вниз по пологому склону до самой Тераямы. Мы отправлялись с первым лучом солнца, по расчетам путь должен был занять не более двенадцати часов, если только не помешает внезапный снегопад.

Ветер сменил направление к северу, в воздухе ощущалась неприятная промозглая сырость. Угольщики собирались разобрать вечером последнюю печь, а утром начать спускаться с гор. Е-Ана упросили остаться на ночь и заменить человека, который вызвался сопровождать меня.

– Они не брезгуют работать вместе с тобой? – спросил я наедине Е-Ана.

Угольщики озадачили меня. Они едят мясо, значит, не следуют учению Просветленного, не молятся перед едой, как Потаенные, и, в отличие от селян, делят пищу с неприкасаемым.

– Они тоже неприкасаемые, – ответил он. – Угольщики жгут не только дерево, но и трупы. Однако они не из Потаенных. Эти люди поклоняются демонам леса, в особенности духу огня. Верят, что божество завтра спустится с вершин и будет оберегать их всю зиму, согревая дома. Весной они снова встретятся в горах. – В голосе Е-Ана звучала нотка неодобрения. – Я пытался рассказать о Тайном Боге, но они говорят, что не могут оставить духов предков, потому что тогда некому будет зажигать печи.

– Может быть, все едино, – сказал я, поддразнивая кожевника, поскольку мясо и тепло бога огня подняли мне настроение.

Е-Ан едва улыбнулся в ответ и оставил тему. На лице его проступила усталость. Костер почти погас, и угольщики пригласили нас в свой шалаш, сооруженный из веток и шкур, которые, как я догадался, они выменяли у кожевников на уголь. Мы заползли внутрь и прижались друг к другу, пытаясь согреться. Голова находилась ближе всего к печи, а вот спина заледенела. Когда я перевернулся, то испугался, что веки примерзнут к глазам.

Я почти не спал, лежал и прислушивался к глубокому дыханию людей вокруг, думая о будущем. Раньше я считал, что подписал себе приговор и меня в любой момент настигнет Племя, а теперь пророчица вернула меня к жизни. Мои способности проявились относительно поздно: у некоторых мальчиков, с которыми я тренировался в Мацуэ, таланты обнаружились уже в восемь-девять лет. Когда мой сын станет достаточно ловок, чтобы сразиться со мной?

Сколько лет будет ему? Возможно, около шестнадцати, мне самому немногим больше. Это грубое вычисление подарило мне горькую надежду.

Иногда я верил в пророчества, иногда – нет, и так всю жизнь.

Завтра я буду в Тераяме. Я получу записи Шигеру о Племени и снова возьму в руки Ято. Весной отправлюсь к Араи. Вооруженный тайной информацией о Племени, я попрошу у него поддержки против дядей Шигеру. Очевидно, первое столкновение произойдет именно с ними. Я отомщу за смерть Шигеру, верну себе наследство и захвачу неприступный замок Хаги.

Е-Ан спал беспокойно, вздрагивая и постанывая. Я догадался, что он постоянно испытывает боль, но когда бодрствует, не показывает виду. К рассвету мороз немного отпустил, и я погрузился в глубокий сон. Разбудил меня мягкий вкрадчивый шорох, наполняющий уши, тот звук, которого я так боялся. Я подполз к выходу. В огне костра кружились снежинки, было слышно, как они шипят, опускаясь на угли. Я растолкал Е-Ана и позвал угольщиков. – Снег идет!

Все повскакивали на ноги, зажгли факелы и бросились сворачивать лагерь. Никому не хотелось надолго застрять в горах. Бесценные угли из последней печи завернули во влажные шкуры с крыши шалаша. Угольщики наскоро помолились над догорающими головешками в костре и положили их в чугунный котелок, чтобы взять с собой.

Мелкие снежинки продолжали медленно падать и сразу таяли, коснувшись земли. Однако на рассвете мы увидели зловещее серое небо, затянутое низкими тучами. Ветер набирал силу. Сомнений не оставалось – с минуты на минуту начнется снежный буран.

Не было времени на завтрак, даже на чай. Угольщики быстро собрались и рвались в путь. Е-Ан упал передо мной на колени, но я поднял его и обнял. Тело кожевника показалось мне костлявым и хрупким, как у старика.

– Встретимся весной, – сказал я. – Я дам о себе знать, постараюсь прислать кого-нибудь к мосту неприкасаемых.

Он кивнул, переполненный чувствами, словно не хотел отпускать меня. Один из угольщиков поднял вязанку и взвалил ее себе на плечи. Остальные уже семенили вниз по склону. Е-Ан неуклюже осенил меня крестным знамением в знак то ли прощания, то ли благословения. Затем повернулся и, покачиваясь от веса ноши, пошел вперед.

Я взглянул ему вслед, невольно повторил про себя знакомые слова Потаенных, которые произносят при расставании.

– Идемте, господин, – тревожно позвал меня проводник, и я последовал за ним вверх по горе.

Мы взбирались около трех часов. Угольщик пару раз останавливался, чтобы пригнуть ветки: отмечал путь назад. Снежинки оставались легкими и сухими, но чем выше мы поднимались, тем толще становился слой – тонкая белая пелена покрыла землю и деревья. Быстрый подъем разогрел меня, зато желудок бурчал от голода. Съеденное предыдущим вечером мясо дало ему напрасную надежду. Трудно было определить час. Небо покрылось мглой, почва отражала сбивающий с толку свет заснеженного пейзажа.

Когда проводник остановился, мы были на полпути к вершине горного хребта. Извилистая тропа вдруг стала полого спускаться вниз. Сквозь снежную пелену я увидел долину, массивные ветви побелевших буков и кедров.

– Дальше мне идти нельзя, – сказал он. – Могу только посоветовать вернуться вместе со мной обратно. Скоро начнется буран. До храма почти день пути, даже при хорошей погоде. Если пойдете дальше, то погибнете в снегу.

– Обратного пути нет, – ответил я. – Пройди со мной еще немного. Я хорошо заплачу.

Убедить напарника не удалось, да и не хотелось. Ему было неловко и одиноко без друзей. Я оставил угольщику половину своих монет, а он в благодарность дал мне заячью кость с большим куском мяса.

Проводник описал дорогу, указав на ориентиры в долине, которые удалось рассмотреть, несмотря на тусклый свет. Он сообщил, что внизу течет река, хотя я и сам знал – услышал плеск воды. Вдоль реки пролегала граница между феодами. Неподалеку находился мост, но в одном месте поток становился достаточно узким, чтобы просто перепрыгнуть. Я получил от угольщика еще множество полезных сведений. Из его слов выходило, что в заводях живут духи, а течение быстрое, поэтому нужно быть осторожным и не упасть в реку. В самое удобное для переправы место часто наведывается патруль, хотя в такой день туда вряд ли кто-нибудь сунется.

Когда я окажусь в чужих владениях, мне надо идти на восток, спускаясь к небольшой часовне. Там дорога раздваивается. Мне направо, по нижней тропе. Нельзя сбиться с пути, иначе я попаду на подъем к горному хребту. Ветер дует с северо-востока, значит, должен бить мне в левое плечо. Проводник дважды коснулся моего плеча, всматриваясь в лицо своими узкими глазами. Похоже, он очень беспокоился, как бы я ничего не перепутал.

– Вы не похожи на господина, – сказал он, смущенно улыбнувшись. – Но, в любом случае, удачи вам.

Я поблагодарил проводника и отправился вниз по склону, обгладывая кость и высасывая содержимое. Влажный и густой снег запорошил голову и стал прилипать к одежде. Угольщик прав: я не похож на господина. Волосы не стриглись с тех пор, как Юки подрезала их на актерский манер, а теперь лохматые пряди нависали над ушами, к тому же я давно не брился. Перепачканная одежда пропахла потом. От господина, конечно, такой аромат не исходит. Я попытался вспомнить, когда последний раз мылся – вместе с борцами, в первую ночь после Мацуэ, в огромной бане. Тогда я подслушал разговор между Акио и Хаймэ.

Интересно, где сейчас Юки, знает ли она о моем побеге? Мне становилось плохо при мысли о ребенке. Зная о пророчестве, я испытывал особую боль оттого, что моего сына будут держать взаперти и привьют ему ненависть ко мне.

Река забурлила громче, заглушив все звуки на заснеженной равнине. Даже вороны замолкли. Поток спускался водопадом чуть выше по течению, затем разливался меж крутых скал, перекатывался через валуны, образуя несколько порогов, и наконец впадал в узкое русло, зажатое плоскими каменными берегами. Древние изогнутые сосны чудом удерживались на скалистых склонах – зимний пейзаж словно ждал, когда придет Сэссю, чтобы запечатлеть его на картине.

Я присел у валуна, где мелкая сосна цеплялась корнями за тонкий слой почвы. Она больше походила на куст, чем на дерево, и едва укрыла меня от снега. Тропу припорошило, и все же было достаточно хорошо видно, куда она ведет и где можно перебраться через реку. Я устремил туда взор, внимательно прислушиваясь.

Журчание воды по камням не было равномерным. Иногда оно прерывалось, наводя на жуткие мысли, что я здесь не один. Воображение рисовало духов, которые обитают под водой, замедляют и ускоряют поток, дразнят и раззадоривают людей, приманивая их к берегу.

Мне даже послышалось дыхание. Когда я попытался сосредоточиться на подозрительном звуке, вода снова забурлила. Я с раздражением понял, что напрасно трачу время в поисках враждебных духов, однако не мог избавиться от ощущения, что не так уж далеко от меня находится кто-то еще.

За узким местом для переправы река разливалась, образуя обширные заводи. Там цапля, почти белоснежная, искала рыбу, не замечая непогоды. Белая цапля изображена на гербе клана Отори, встретить ее на границе фамильных владений – добрый знак, словно послание от Шигеру, подтверждающее, что я наконец выбрал верный путь.

Цапля находилась на той же стороне реки, что и я. Она пробиралась по заводи ко мне навстречу. Интересно, как она находит добычу посреди зимы, когда лягушки и жабы прячутся в иле. Птица казалась спокойной и непугливой, уверенной, что ей ничто не угрожает в этом уединенном месте. Я смотрел на нее и тоже начинал ощущать себя в безопасности, думая о том, как подойти к реке и перебраться на другой берег. Вдруг что-то вспугнуло цаплю. Она повернула голову в сторону берега и тотчас вспорхнула. Над водой раздались взмахи крыльев, и вскоре птица исчезла из виду.

Что она увидела? Я весь обратился в слух и направил взор в ту же самую точку. Шум реки на мгновение стих, и я ощутил дыхание. Спустя секунду северо-восточный ветер принес слабый запах человека. Я никого не видел, но знал, что я не один – поблизости кто-то притаился в снегу.

Неизвестный располагался так, чтобы преградить мне путь к переправе. Если ему удается так долго оставаться невидимым, значит, он из Племени и непременно заметит меня. Единственная надежда – застать противника врасплох и переправиться чуть выше по течению, где река немного шире.

Выжидать не было смысла. Я сделал глубокий бесшумный вдох и выбежал из прикрытия на склон. Я не сворачивал с тропы до последнего шага, поскольку не знал, какая почва под снегом. Обернувшись, я заметил, как поднялся мой враг, облаченный в белую одежду. Мне стало немного легче. Я имел дело не с невидимкой – может быть, это просто пограничник в зимнем камуфляже, а вовсе не посланец Племени. Впереди возникло темное ущелье, и я прыгнул.

Река забурлила и затихла. За спиной что-то со свистом рассекало воздух. Приземлившись, я прильнул к склону, из последних сил цепляясь за обледенелую скалу. Летящий предмет промелькнул над головой. Еще чуть-чуть, и он угодил бы мне в затылок. В снегу образовалось углубление в форме звездочки. Только Племя пользуется таким оружием, обычно летит целая череда.

Я перекатился в сторону, пригнулся и стал невидимым. Я знал, что успею в таком состоянии добраться до леса, но понятия не имел, видит ли меня противник, а о следах на снегу я вообще не подумал. К счастью, незнакомец поскользнулся после прыжка. Он казался выше и сильней меня, вероятно, и бегал быстрей, но у меня было преимущество первого рывка.

Под покровом деревьев я раздвоился и послал двойника вверх по склону, а сам помчался вниз к тропе, зная, что не смогу долго удерживать дистанцию. Единственный выход – устроить засаду. Впереди тропа поворачивала за большой камень, над ним висела ветка. Я обогнул препятствие, затоптал следы и прыгнул на ветку. Забравшись наверх, я достал нож, с сожалением вспоминая Ято. Со мной было только то оружие, с помощью которого предполагалось убить Ихиро – гаррота и узкий стилет. Однако против людей Племени глупо применять их излюбленные средства: врага трудно перехитрить, пользуясь его же приемами. Самое надежное – нож. Я восстановил дыхание, стал невидимым, услышал, как преследователь замешкался, погнавшись за моим двойником, затем вернулся.

Я приготовился использовать последний шанс и прыгнул на соперника сверху. Он зашатался под моим весом, я быстро нашел брешь в кольчуге, защищавшей шею, вонзил нож в главную артерию, а затем протащил через дыхательное горло, как учил Кенжи. Раздался стон изумления – подобный вопль я часто слышал от людей Племени, которые никогда не ожидают оказаться в роли жертвы. Незнакомец захрипел, схватился руками за горло, из раны фонтаном била кровь. Затем он застыл, уткнувшись лицом вниз, и снег под неподвижным телом окрасился в бурый цвет.

Я обшарил одежду, достал оставшиеся звездочки и короткий, изумительно заточенный меч. Нашлись и склянки с ядом, которые я тоже позаимствовал. Я понятия не имел, кто он. Сняв перчатки, я осмотрел ладони, но на них не было ни выраженной прямой линии, как у всех Кикута, ни характерных татуировок.

Я оставил тело на растерзание воронам и лисам – звери обрадуются такой щедрой добыче зимой – и поспешил прочь, быстро и бесшумно: не исключено, что кто-то еще затаился у реки. Кровь бурлила по венам, меня согрел бег и короткая схватка, и я искренне, простодушно радовался, что не лежу мертвый на снегу.

Тревожило одно обстоятельство – лазутчики Племени обнаружили меня и вычислили, куда я направляюсь. Неужели тело Акио сразу нашли и послали конного гонца из Хаги в Ямагату? Или он выжил и возглавляет преследование? Я проклинал себя за то, что не потрудился добить Акио. Возможно, последнее столкновение должно стать средством устрашения. Однако меня бесило, что со мной хотят разделаться, как с собакой в лесу, и радовало, что первая попытка провалилась. Убийцам Племени удалось расправиться с отцом, но сам Кенжи признался, что к нему никто не смог бы подступиться, если бы не клятва, запрещающая отнимать чужую жизнь. Я обладал всеми способностями отца, а возможно, и большими. Я не подпущу к себе наемников из Племени. Я продолжу дело Шигеру и сломлю мощь врага.

Противоречивые мысли крутились в голове, пока я пробирался через снежные заносы. Ярость придавала мне сил и наполняла решимостью бороться. Искоренив Племя, я направлю мой гнев против господ Отори, чье вероломство казалось еще более жестоким. Воины превозносят честь и преданность, а между тем изменяют и обманывают ради выгоды, и здесь они ничуть не лучше, чем Племя. Дяди Шигеру послали его на верную гибель, а теперь пытаются лишить меня наследства. Они не знают, что их ждет.

Если бы враги в тот момент видели меня увязающим по колено в сугробах, плохо одетым, почти безоружным, без спутников, без денег, то вряд ли бы потеряли покой и сон.

На отдых не было времени. Либо продолжать путь до самой Тераямы, либо пасть на месте от истощения. То и дело я сходил с дороги и прислушивался, нет ли погони. Ничего подозрительного – лишь мягко падающий снег. Только к вечеру, когда начало смеркаться, я уловил странные звуки.

Меньше всего я ожидал услышать музыку в горах, в заметаемом снегом лесу. Звучала мелодия флейты, одинокая, как ветер средь сосен, неуловимая, как снежинка. Мурашки пробежали по коже: на меня музыка всегда так действовала, но вместе с тем прибавился глубочайший страх. Мне показалось, я настолько приблизился к краю света, что уже слышу духов. Я вспомнил о горных духах, которые заманивают людей и веками держат под землей. Мне хотелось произнести молитву, которой учила меня мама, но губы не двигались от мороза, и я больше не верил в силу молитв.

Музыка заиграла громче. Я шел прямо на звуки мелодии, и не мог остановиться, словно она околдовала меня и притягивала к себе. За поворотом я остановился на развилке тропы. Тотчас вспомнились слова проводника: там действительно оказалась маленькая, едва заметная часовня, перед ней стояли три апельсиновых дерева под шапками снега. За часовней виднелась хижина с деревянными стенами и соломенной крышей. Мои страхи сразу развеялись, и я едва не рассмеялся вслух. Я слышал не голоса призраков, а игру на флейте монаха или отшельника, который ушел в горы, чтобы достичь просветления.

Теперь донесся запах дыма. Меня непреодолимо потянуло к теплу. Я представил себе, как пламя очага согревает онемевшие от холода ноги, чуть ли не ощущал, как накаленный воздух веет в лицо. Дверь хижины была приоткрыта, чтобы пропускать свет и не задерживать дым. Флейтист не заметил моего появления. Он погрузился в печальную неземную музыку.

Я уже слышал эту мелодию, каждую ночь, когда оплакивал смерть Шигеру у могилы. Меня утешал и спасал от горя молодой монах по имени Макото. Сейчас он сидел с закрытыми глазами в позе лотоса. В руках – длинная бамбуковая флейта, флейта поменьше лежала рядом на подушке. У входа дымила жаровня. В глубине хижины возвышалось место для сна. К стене прислонена деревянная палка – единственное оружие в поле зрения. Я вошел внутрь – несмотря на горящий очаг, там было чуть теплей, чем снаружи – и тихо произнес:

– Макото?

Он не открыл глаза, не перестал играть. Я снова назвал его по имени. Он прервал взятую ноту, отнял флейту от губ и устало прошептал:

– Оставь меня. Не мучай более. Мне жаль. Мне жаль.

Макото не поднимал век.

Он снова приблизил ко рту инструмент. Пришлось опуститься рядом на колени и коснуться его плеча. Макото открыл глаза, взглянул на меня и вскочил на ноги, отбросив флейту. Затем попятился назад, схватил палку и угрожающе взмахнул ею. Глаза были наполнены страданием, лицо исхудало, словно после многодневного поста.

– Не подходи ко мне, – сказал он низким, хриплым голосом.

Я тоже поднялся.

– Макото, – спокойно произнес я. – Встречай друга. Это же я, Отори Такео.

Не успел я шагнуть вперед, как он наотмашь ударил меня палкой по плечу. К счастью, в столь ограниченном пространстве он не сумел как следует размахнуться, иначе сломал бы мне ключицу. И все же я упал на землю. Почувствовав отдачу, он выронил палку и изумленно посмотрел на свои руки, затем перевел взгляд на меня.

– Такео? – спросил он. – Ты настоящий? Передо мной не дух?

– Вполне настоящий, если получил такую затрещину, – ответил я, вставая и потирая ушибленное плечо.

Убедившись, что ничего не сломано, я сунул руку под одежду и нащупал нож. Так спокойней.

– Прости, – сказал он. – Я бы никогда не ударил тебя. Просто ко мне часто приходит призрак в твоем образе. – Макото собрался протянуть руку, чтобы потрогать меня, однако передумал. – Не верю своим глазам! Каким ветром тебя занесло сюда в столь поздний час?

– Я иду в Тераяму. Мне дважды предлагали там укрытие. Теперь я вынужден принять это предложение, до весны.

– Неужели это и правда ты? – повторил он. – Ты промок насквозь. Наверное, совсем закоченел? – Он оглядел крошечную хижину. – Не знаю, как тебе помочь. – Повернувшись к лежанке, Макото натолкнулся на палку, поднял ее и прислонил к стене. Затем достал пеньковое одеяло. – Снимай одежду. Мы ее высушим. Закутайся в покрывало.

– Я не могу задерживаться, – ответил я. – Посижу немного у огня и пойду.

– Сегодня тебе до Тераямы не добраться. Через час стемнеет, а туда пять часов пути. Ночуй здесь, завтра спустимся вместе.

– К тому времени буря заметет дорогу, – возразил я. – Я хочу оказаться внутри заваленного снегом храма, а не снаружи.

– Это же первый снег, – успокоил он. – В горах валит сильно, а на склоне не более чем дождь с крупой. – Он улыбнулся и процитировал старое стихотворение: – «Когда ночами льют дожди и воет ветер…» К сожалению, я так же беден, как тот поэт и его семья!

Именно это стихотворение учил меня писать Ихиро, а теперь оно с пронзительной ясностью напомнило об учителе. Меня охватила дрожь. Без движения я действительно замерзал. Пришлось стаскивать с себя промокшую одежду. Макото растянул платье над жаровней, добавил дров и раздул угли.

– Похоже на кровь, – сказал он. – Ты ранен?