Текст книги "Путешествия к американским берегам"

Автор книги: Лаврентий Загоскин

Соавторы: Григорий Шелихов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Море и тундра составляют постоянное богатство туземцев залива Нортона. Вот что придумал питомец Севера для удовлетворения своих нужд, прихотей и вкуса: зимой, когда волк становится выходным и глубокие, не слегшиеся снега не дозволяют ему гоняться с успехом за оленями, он приближается к жилам и для своего пропитания высматривает собак. Туземец, считая собаку членом своего семейства и высоко уважая волчий мех, берет несколько тонких, плоских китового уса прутиков, около 2 футов длиной, заостряет их концы, свивает оборота в три и, обмотав маклячьим жиром, бросает в разных местах близ своего жилища. Волк падок на жир: с голоду глотает два-три комка целиком; жир варится скоро, ус, выпрямляясь, колет его желудок и приводит к верной смерти. Наутро охотник по следам доходит до пропавшего зверя.

Оленей промышляют или петлями, или из лука, или, наконец, как сказано мной выше, добывают выпоротков, гоняя стада маток собаками. Петлями ловят следующим образом: заметя в падях тропу, по которой олени ходят пить к ручью, или нарочно для того прорубая узкую просеку в густом кустарнике, на ближайшие ветви настораживают ременные петли, другие концы которых привязывают к самым деревьям; при проходе табуна, чем бы олень ни задел, петля затягивается. Таким образом, случается, что один промышленник добывает в ночь два и три десятка оленей. Стреляное, удавленное, падаль – во всем этом туземец видит только пищу. Голод неразборчив. Не однажды и нам случалось отнимать у волка зарезанного им оленя. Со всем тем туземцы племени канг-юлит не всеедящие – эпитет, справедливо приданный алеутам. Охота за оленями с луком и стрелами требует особой ловкости и искусства. Как олень, раненный не по месту, несет много не только стрел, но и пуль, то такие оленные промышленники особенно уважаются туземцами.

Нет ничего утомительнее в оленьей охоте, как отыскивать его след, и нет приятнее, как скрадывать его: забываешь жестокость стужи и неотвязчивость комаров. Олень лениво переступает, оглядывается, щиплет мох там и сям, – лежите не шевелясь; олень ест прилежно, – ползите, но всегда с подветра. Табун в ходу, – бегите к нему смело; табун встал, – будьте как вкопанные, имея ружье у ноги: вас легко сочтут за пень или кокору. Скрали в меру, выпалили, повалили или нет – не ваше дело: патрон в дуло, будьте готовы: табун, сделав круг и желая рассмотреть, часто набегает на человека, опять выстрел, и случалось из десятка перепятнать или повалить наполовину, прежде нежели остальные пойдут наутек. «Олень дикует», – говорят русские промышленники, когда тот начинает бегать кругом. Промысел рыбы производится сетками и на уду. Макляков[42]42
  Крашенинников в «Описании Камчатки» называет этот вид тюленей лахтаками. Шкура макляка по плотности предпочитается даже сивучьей. Макляки к Алеутским островам не подходят.


[Закрыть] и тюленей добывают тремя способами: во-первых, из лука стрелой, это охота удалых промышленников; во-вторых, ременными сетями, которые ставят у берегов точно так же, как и на рыбу. Главнейший промысел сетями производится весной и осенью, то есть в то время, когда тюлени, гоняясь за вахней и сельдями, подходят близко к берегам, и, в-третьих, макляков, вышедших на лед, колят стрелами. Чтоб скрыть себя вернее от зверя, туземцы близ их продушин громоздят кучи льда и сами одеваются или в белые оленьи парки, или в нарочно покупаемые для этой охоты полотняные рубахи.

В сонных макляков и белуг²⁰⁷ смельчаки кидают стрелки с маутами. Но главнейший белужий промысел производится отгонами в Паштоле. В половине июля в Паштолике собираются все приморцы южной части залива Нортона. Выбрав тихий день на приливе, выезжают в море, в закрой берега, байдарок до ста и более. Белуги с июля месяца, со своими маленькими идя вслед за рыбой, появляются во множестве перед устьями Квихпака. Во все время своего следования вперед туземцы сохраняют совершенную тишину и молчание, но, отъехав на определенное расстояние, по знаку одного из избранных стариков подымают всевозможный шум: бьют в бубны, колотят веслами по байдаркам, не кричат, а ревут и тихо, осмотрительно, при начале отлива, подаются к берегу. Стада белуг, оставленные в покое при проезде в море, как бы оцепленные шумом, спешат к берегу, отмелому на значительное расстояние; вода сбывает; сначала животное перестает нырять, потом выказывает хребет, затем лишается способности двигаться; наконец, вовсе обсыхает. В хороший год более ста штук белуг приходит к рукам охотников за один выезд. Во время этого промысла остающиеся на берегу от мала до велика стараются также сохранить возможнейшую тишину. Собак отводят далее внутрь материка.

Несмотря на то, что туземцы Приморья оставили многие свои суеверия и во многом обрусели, колоть белуг еще не решились железом. Металл этот считается нечистым, потому что идет от русских.

Если кому не во время погромки удастся бросить в белугу стрелку, и это случится в виду жила, то все жители обязаны ему помогать. Первый подъехавший на помощь получает правую лопатку второй – левую, третий и четвертый – бока с задними ластами, прочие – ничего. Промышленнику остается голова, хвост и пузырь.

Как в белуге жир, мясо и кожа по достоинству своему считаются лучшими для пищи, так макляк важен по пользе, которую доставляет туземцам в их домашнем быту: байдары, байдарки, чавычьи и маклячьи сети, оленьи петли, подошвы – вот предметы, на которые идут шкуры этого земноводного. Способ их приготовления следующий: сырую шкуру макляка намазывают по шерсти квашеной икрой и, завернув, оставляют суток на трое и более в теплом месте, для того чтобы шерсть отопрела, потом, обмыв икру, шкуру растягивают на палки, вывешивают на воздух и смачивают кислой уриной до тех пор, пока шкура не пропитается насквозь, что примечается по ее прозрачному красноватому цвету.

Жир от шкур морских зверей обрезается пеколкой – обточенным куском листового железа, всаженным в деревянную ручку. Сталь для этого дела не годится – скользит или зарезает мездру.

На морские промыслы старики выезжают, как алеуты, в деревянных шапках, украшенных резьбой из моржовой кости, корольками, стеклярусом и прочим. Форма шапок одинакова с употребляемыми на острове Кадьяк.

Жиры вытапливаются туземцами в железных котлах и наливаются в маклячьи и тюленьи кожи, которые нарочно для того снимаются так, чтоб сохраняли свой натуральный вид. Белужий редко топится, но вместе со шкурой, которая считается лакомым куском, режется на полоски и набивается в пузыри.

Туземцы залива Нортона имеют летние жилища особо от зимних; постройка и устройство как тех, так и других следующая: на избранном для зимника месте вынимается земля на аршин и более: по углам ставятся приличной толщины столбы от 1¹/₂ по 2 сажен высоты; стены набираются из колотых плах, которые также ставятся стоймя и вровень с угловыми столбами; сверху, в расстоянии сажени и более от углов, смотря по величине зимника, накатываются на стены толстые бревна, которые составляют первый венец горизонтальных стропил; сверху их врубается второй венец параллельно стенам жилища, но несколько отступая от них внутрь; далее опять венец, параллельный первому, но также несколько отступя внутрь. Таким образом, пирамидально возводится вся крыша. В отверстие, оставшееся на середине, вставляется особый небольшой люк или рама, которая обтягивается кишками морских животных и заменяет окно. Стропила снаружи обставляются досками или карбасником, потом все строение засыпается землей так, что издали зимники туземцев представляются путнику в виде небольших холмов. Для входа в зимники выкапывается в земле узкий и низкий коридор, сажени в полторы или две длиной. Коридоры, или, вернее, сени, обставляются тыном и также обваливаются землей. Проход в зимник через такие сени возможен не иначе, как ползком по нечистоте, невообразимой для просвещенного человека и невыразимой словами: тут собачий кал, замерзшая человеческая урина, пепел, кости, шерсть и пр.

Внутреннее расположение зимников очень просто и одинаково у всех туземцев. Выползая из сеней через продолговатую дыру, завешенную куском медвежьей или какой другой шкуры, если поторопишься, попадешь на огнище – квадратную яму, находящуюся прямо против светлого люка. Остальное пространство застилается досками, составляющими пол. По обеим сторонам от входа, в полутора футах от пола, во всю длину зимника, настланы нары, не шире 4 футов. Это столы, диваны, кровати туземцев. Травяные рогожи, или церелы, развешанные поперек нар, указывают на отделения семейств одного от другого. В передней стороне, на полках и под ними, сохраняются пузыри с жиром, котлы, кондаки, калуги и всякий домашний скарб. Несколько дыр в половых досках перед нарами означают места сошек²⁰⁸, на которые ставятся жирники.

Летники строятся прямо на почве. Наружная их форма сходна с нашей деревянной избой, то есть передняя и задняя стены сведены к вершине углом; бока крыши застилаются сплошным карбасником и засыпаются землей. В летниках огня не разводят, и потому они сверху не имеют окон, свет самопроизвольно входит через щели и дверь – эллиптическое отверстие, делаемое на передней стороне жилища. Чтоб знать, что делается в окружности или не быть захваченным врасплох, с передней и боковых сторон прорезают небольшие окна, затыкаемые или лоскутом шкуры, или задвигаемые ставеньками. Полов в летниках не настилают. Остальное внутреннее расположение одинаково с зимними жилищами. Пространнее 3 сажен в квадрате ни зимних, ни летних жилищ у туземцев прибрежья мне видеть не удавалось.

Кладовые, или кормовые бараборы, всех племен народа канг-юлит утверждают на четырех столбах, футах в 10 от поверхности земли в предохранение от лисиц, волков, мышей и собак. Передняя стена кладовой разбирается по надобности, и потому доски этой стороны ставятся стоймя. Обшивка остальных стен набирается лежачими плахами. Плоский потолок, засыпанный землей, заменяет крышу. Длина и ширина кладовых не бывает более 8 футов, вышина – 5 футов. Отверстие, заменяющее дверь, заставляется особой доской или закладывается поленьями. Отправляясь с жила, туземцы складывают в кладовые все свои пожитки, и нет примеров, чтоб кто другой чем-нибудь воспользовался.

На каждом туземном жилье есть общественное здание, известное нам по кадьякскому произношению под названием кажима. Кажимы строятся сходно с зимниками, но в больших размерах: иные по 10 сажен в квадрате и 4 или 5 высоты; вместо нар и полок по всем их сторонам протягиваются лавки и в некоторых кажимах на Квихпаке и Кускоквиме в два и три яруса; сверх обыкновенного хода из сеней, таких же узких и низких, как у зимников, в кажимах устраивается особый, из подполья через яму огнища, которая бывает до 4 футов глубиной. Кажимы свидетельствуют давнее заселение туземцев этого края: плахи лавок, часто с лишком 2¹/₂ фута шириной, едва заметно, что были колоты и обтесаны каменными топорами, так они слажены и вылощены несколькими поколениями жителей.

В кажимах мужчины производят все свои домашние работы: выделывают шкуры, плетут морды²⁰⁹, связывают нарты; в кажимах производятся и решаются все совещательные дела жителей; кажим заменяет гостиную при приеме гостей, столовую при угощении их, залу при общественных игрищах, спальни вообще всего мужеского народонаселения, исключая младенцев, наконец, бани, которые составляют одно из первейших наслаждений всего племени народа канг-юлит.

Кажим – мужской дом североамериканских эскимосов

Из книги: Н. W. Elliott. An Arctic province, 1886 г.

Ни один из путешественников не упоминает, чтоб пища, усвоенная туземцами, вредила бы их здоровью: так, все племена приполюсных стран в главе своей кухни помещают жиры морских животных, которыми, сверх отдельного употребления, приправляют все свои кушанья. Росс в четырехлетнее свое пребывание между льдами опытом убедился в греющем свойстве жиров. Я не могу сказать о себе, чтоб нужда заставляла прибегать к этого рода пище, но все русские, служащие в севернейших наших поселениях Америки, удостоверяют, что жир не только греет, но, употребленный в толкуше, освежает силы: «Как чарка рома, только в голову не бросается», – говорил мне один из числа команды экспедиции, который долго крепился, не желая опоганиться туземной пищей, но, наконец, принужден был уступить времени и привычке. В самом деле, откуда войти простуде к человеку, у которого все поры замазаны маслом, или, как у приморца Северной Америки, залиты жиром и сверх того продублены уриной? В хорошую погоду, то есть при безветрии и морозе до 20° Реомюра, сколько раз и мне удавалось видеть, как до меня и другим путешественникам, что туземцы спят мертвым сном, а на обнаженной их спине налегло инея на полпальца.

Кухня туземцев не разнообразна. Сырого, исключая мороженой нельмы и другой белой рыбы, они ничего не употребляют, и то всегда с юколой; мясной отвар или рыбную уху своего приготовления отдают собакам; нашу щербу, приготовленную с зеленью и солью, весьма любят. Вообще мяса варят мало; как камчадалы и тунгусы, любят варить оленину в его желудке, не вычищая кал; от такого приготовления мясо не разваривается, становится терпче и сочнее; толкуши, любимое свое кушанье, сбивают из различных жиров, оленьего сала или крови, с приправой снегу, свежей рыбы, кореньев и ягод.

Квашеная рыба и икра составляют непременную потребность зимних туземных запасов; первая запасается в ямах, вторая – в берестяных коробах. Замечательно, что кислая двухгодовая рыба несравненно сноснее однолетней; можно сказать, выкиснув, она становится крепче и несколько теряет свой едкий запах. В числе лакомых туземных блюд не последнее место занимают кислые головки рыб лососиного рода, наиболее чавычи, и молодая откормленная собака. Мясо или рыбу люди походные или те, которым вздумается есть не в урочное время, жарят на палках.

Степень чистоты приготовления пищи туземцами можно выразить словами Крашенинникова о коряках: «Котлы и лотки у них, вместо мытья, лижут собаки. Бабы и собак бьют уполовником, и в котле мешают». Впрочем, опрятность здесь понимают: посуду и руки женщина перед стряпаньем моет в квашеной человеческой урине, потом обливает водой или обтирает снегом. Мы не научили их приготовлять и употреблять мыло и потому не можем осуждать, что от грязи они очищаются по-своему.

Приморцы кухонную посуду, состоящую в медных и железных котлах, кружках, ковшах и пр., ввели у себя во всеобщее употребление со времени основания Михайловского редута; до того лепили горшки, как то и теперь ведется на Квихпаке и Кускоквиме. Деревянную посуду, состоящую в различной величине и формах чаш и лотков, получают от низовых квихпагмютов, потому что по непрочности выкидного лесу, пропитанного морской солью, сами этим производством заняться не могут.

Все племена народа канг-юлит едят весьма умеренно. Между ними не ведется обычая хвастаться обжорством, как о том упоминает Давыдов в своих заметках о кадьяках.

Поутру мужу, отцу или брату жена или кто другой из родственников, а за неимением их какая-нибудь старуха приносит в кажим по кондаку холодной воды, которая заменяет чай; затем на лотках подается каждому особо по куску юколы и мороженой или вареной рыбы, весом всего не более полутора фунта. Позавтракав, мужчины отправляются по своим делам и пред закатом, после бани, таким же порядком получают обед, в количестве несколько большем, потому что сверх означенного прибавляется или горсть толкуши, или кусок квашеной рыбы или икры. Мужчины едят сидя на лавках, а женщины, чтобы не смотреть в глаза, садятся на пол задом к тому, которому принесена пища. Гости получают пишу от жен и дочерей тех, к которым приехали. Таково обыкновение их обедов. Впрочем, многие из мужчин на вечерний обед уходят к себе на дом. Женщины и дети вообще обедают в своих зимниках.

Байдарка и собака – вот средства, употребляемые туземцами при переездах. Не имея надобности пускаться далеко в море за добычей, они не искусные ездоки в байдарках, морские качества которых несравненно ниже алеутских; байдарка жителей устьев Квихпака и Кускоквима устойчива, вместительна, но тяжела на ходу; напротив, их байдары и, особенно, малейгмютов, совершающих нередко переезды из залива Нортона к Берингову проливу и островам Азияк и Укивок, отличаются длиной и качеством скорого хода. Мне удалось видеть одну такую байдару в 52 фута длиной, с двумя мачтами и фальшбортами, которые опускаются или подымаются, смотря по надобности: на большом волнении к обоим бортам байдары привязываются надутые маклячьи пузыри, которые предохраняют ее от валкости.

Трехключная байдарка

Рисунок Ю. Лисянского

Искусство езды на собаках у североамериканских племен в младенчестве: они не имеют ни передовых собак, ни приученных свор и сами никогда не сидят на нартах. У приморцев собаки припрягаются к копыльям, мужчина идет впереди в лямке, женщина помогает, толкая нарту сзади, дети лет с семи следуют за нартой в лапках, совершая свои переходы по убитой ветром тундре или по льду. Для легкости полозья подшиваются моржовыми или мамонтовыми костями. Общее устройство нарт подробно описано Крашенинниковым и Ф. П. Врангелем²¹⁰, но в частности есть много особенного: так, вместо настоящих прямых копыльев вставляются в полоз кривые, которые приготовляются из кокор²¹¹. Передние концы полозьев головками прикрепляются к тонким шестам, которые наложены по всей длине нарты и прикреплены к кокорам, чтоб те не раздвигались. Для составления верхней части нарты в промежуток между копыльев вдалбливаются в полоз тонкие палочки соразмерной вышины. Шест, который привязывается к их верхним концам, пригибается и скрепляется и с головками полозьев. К задку нарты приделываются креслы. Баран²¹² вовсе неупотребителен.

Езда на собаках

Собачий хомут, или алык, употребляемый туземцами приморья, во всем сходствен с описанным Крашенинниковым при объяснении способа езды камчадалов, то есть состоит из двух петель, которые надеваются на собаку через правую или левую лопатку передних ног, наблюдая, чтоб нахвостник, которым собака привязывается к нарте, всегда был между ею и нартой.

Длина нарт приморцев бывает от 8 до 12 футов, но у квихпагмютов строят нарты с лишком за 20 футов – на них они перевозят свои байдары и байдарки при отправлении на весенние промыслы.

Алеут на промысле

Рисунок М. Тихановаemp1

Лапки – род лыж, но только лыжи делаются из тонкой выгнутой доски, подшитой снизу тюленьей шкурой или камосами²¹³, а лапки сгибаются из четырех трехгранных брусков, связанных попарно; передний конец лапок разводится от 7 до 10 дюймов шириною и кверху загибается, а задние концы парных брусков связываются вместе без развода и выгиба; к средине лапки вставляются две распорки, расстоянием одна от другой в меру ноги, и пространство между ними оплетается оленьими петлями для надевания на ногу. Из оленьих же петель привязываются путцы. Чтоб след, оставляемый на снегу, более уминался, остальное пространство лапок переплетается тонкими сеточными маклячьими ремнями. Длина лапок у приморцев не более 3 футов, у соплеменных им кускоквим и квихпагмютов от 4 до 4¹/₂ фута. Лапки и нартенные полозья выделываются из березового дерева.

Сверх стрел, употребляемых при промысле белуг и макляков и кидаемых с руки, поморцы имеют особые стрелы для птиц и оленей, которыми стреляют из луков. Птичьи стрелы делаются с тупыми носками различной формы, с целью если не убить, то оглушить птицу. Наконечник олений бывает из моржовой кости с зазубринами на одной стороне; само же копьецо вставляется нынче железное, а прежде вставлялось обточенное из аспида. Для легкости полета стрелы к противному концу наконечника привязываются ястребиные или орлиные перья, которыми очень дорожат туземцы, так что за пару крыльев и хвост платят по цене двух бобров. Стрелы выделываются наиболее из лиственничного леса, добываемого с Квихпака или из глубины залива Нортона. Длина древка близ 2 футов; костяного наконечника – 6 и 7 дюймов; копьеца – 2 дюйма. Луки выгибаются из лиственницы или еловой крени. Для большей упругости в сгибы наружной их стороны подвязывают пластинки моржовой кости и перетягивают по длине китовыми кручеными нитками. Тетиву натягивают из круто свитого маклячьего ремня.

Независимо от больших празднеств, принадлежащих к религиозным обрядам, на которые собираются все жители окружных селений, туземцы поморья коротают вечера глубокой осени и начала зимы на так называемых игрушках, или вечеринках. Как во всей поднебесной, так и у них песни, пляска и угощения составляют предмет таких увеселений, но все это в своем роде: здесь не семья семью приглашает к себе на вечеринку, но или все народонаселение жила участвует в игрушке, или женщины приглашают мужчин и потчуют их из своих запасов, или те угощают женщин своими. Для разнообразия бывают переряжанья, или своего рода маскарады. В таком случае женщины, делая вечеринку, являются в мужских парках, усах, с подвязанными под нижнюю губу корольками и пляшут по-мужскому; мужчины, наоборот, представляют женщин.

По разности повода игрушек и пляски бывают различны, но напев песен, равно как и такт их единственного инструмента, бубна, – всегда одинаковы, именно: один удар или возглас, пауза, потом два удара, второй сильнее или выразительнее первого, пауза, опять два удара, пауза и т.д., что весьма утомительно для уха.

Песни в общих игрушках поются женщинами и бубенистами, впрочем, и некоторые из плясунов им подтягивают, особенно уставщик пляски, который к избранной песне нередко примешивает речитативом свои импровизации. Уставщиками бывают или шаман, или уважаемый всеми старик, или промышленник.

Все общественные или частные увеселения устраиваются в кажимах. В общих игрушках плясуны, мужчины и женщины, становятся вокруг ямы огнища, и под звуки бубен и песен мужчины делают различные телодвижения с припрыгиванием с ноги на ногу, но не переменяя места, – искусство плясуна выражается гибкостью и подвижностью мускулов. Женщины, с потупленными и нередко вовсе зажмуренными глазами, тихими, плавными движениями рук представляют кукол или как бы раму движущейся картины, и чем менее плясунья показывает в себе жизни, тем она считается совершеннее в искусстве. В плясках туземцев поморья ничего нет сладострастного.

Толмачи Михайловского редута, отзываясь непонятием слов, не могли мне передать содержания которой-либо из туземных песен. И точно необходимы совершенное познание языка и особый дар, чтоб из туземной песни сложить что-либо подобное нашей. Они так вытягивают слоги, что при пении слышится только однообразное: «Ай... аий... Ай... ай... яий», протягиваемые от одного ударения в бубен до другого. Туземцы сказывают, что сами они некоторых своих старинных песен или перенятых от других племен не понимают, и я этому верю. Они наиболее усваивают пляску, то есть телодвижения, для каждой песни особенные, и которые только человеку, не изучившему тайны их искусства, могут казаться однообразными.

Русский человек со своими нравами, привычками, верованием занес на север и русскую песню. Несколько раз мне удавалось слышать молодых туземок, распевающих чисто: «Я по сенюшкам гуляла», «В темном лесе» или «В осемьсот третьем году, на Кадьяке острову» – песню, сложенную промышленниками былых годов на возврат Баранова из Ситхи. Конечно, они не все понимают, что поют, но тем объясняются их музыкальные наклонности. Некоторые мастерски отпрыгивают и казачка, но так, частно, не в обществе.

Мужской плясовой наряд состоит в узких коротких штанах из шкур белых оленей и чукотских легких узорчатых торбасах; женщины, сверх нарядных своих парок, надевают все кольца, перстни, браслеты и бисер[43]43
  При описании туземной одежды я не поместил европейских нарядов, усвоенных вкусом женщин. Ничто блестящее, но ломкое не прельщает их, может быть и потому, что все такое предлагается им по весьма высокой цене. Увидя, что обрезками меди мы не дорожим, они в первое время по заселении редута скупали их и нашивали на парки, но вскоре бросили или передали вовнутрь материка. Гнутые спиралью металлические ручки к ящикам и комодам, предложенные туземкам вместо браслетов, по неудобности также потеряли скоро свою цену. В настоящее время в моде, или, как выражаются в колониях, в ходу, гладкие браслеты красной меди весом в ¹/₄ фунта пара, и то только потому, что соседки Михайловского редута имеют возможность доставать их независимо от мены на пушные промыслы. Из бисеров принимаются поморцами единственно голубого цвета, крупных сортов, который нанизанный на нитки из оленьих жил они надевают на шею вместо шарфа.


[Закрыть], так что на щеголихе всех европейских изделий бывает фунтов по 15 и более.

Невзирая ни на какой жар, ни при каких обстоятельствах ни в кажиме, ни у себя в зимнике, я не видал женщин в натуральном костюме. Напротив, мужчины запросто в кажимах или при плясках наиболее являются совершенно в природном виде, но соблюдая условное приличие.

Маски, или личины, ни при частных игрушках, ни в общественных празднествах между туземцами приморья не в употреблении; лица марают графитом или углем только при религиозных игрищах, как о том сказано в своем месте.

Чтоб познакомить читателя с порядком обыкновенных туземных вечеринок, я здесь прилагаю описание двух: мужской и женской – в том виде, как они были записаны мной в дневнике.

Вечеринка женская. 11 октября 1842 года на жиле Агаххляк, близ редута Св. Михаила

Когда мы пришли в кажим, обыкновенным путем из сеней, гости, то есть мужчины и женщины с других жил, находились в сборе. Хозяек не видали ни одной. По трем лавкам, передней и боковым, горело по жирнику. Яма огнища была застлана досками, но в средине оставалось незакрытым небольшое круглое отверстие, через которое надлежало выходить хозяйкам. Перед ним на полу горело еще два жирника. Гости, составляющие хор, под звук двух бубен, пели различные припевы. Двое туземцев содержали порядок, давая размер или такт небольшими палочками, к которым привязаны были волчий хвост и крылья чайки. Так прошло добрых полчаса. Из припевов толмачи перевели мне, что один из уставщиков подсмеивается над женщинами, сказывая, что, видно, у них ничего нет, когда они так долго не показываются, другой, напротив, выхвалял досужество своей жены, ожидал с нетерпением ее появления с толкушей из оленьего сала и морошки, которой ему весьма хотелось отведать. Наконец, когда жена его появилась из-под полу в оставленное отверстие, он с энтузиазмом припевал, что исполняются его ожидания, что вскоре все убедятся в мастерстве его жены. Жена его точно показалась первая, но, силясь выказаться более, по причине своей дородности, завязла; все захохотали, и та со стыдом скрылась и более не показывалась. Вслед за ней явилась другая. Бубны забили сильнее, голоса затянули свое однообразное «яй...я... яй», но слова песни были иные: выставясь по пояс, в пантомимах и мимике легко, понятно, выразительно она показывала, как сбивала жир, как клала в него различные приправы, потом, подняв над головой кондак²¹⁴ с желанным кушаньем, приглашала жестами всех присутствующих приблизиться; продолжая пляску, внятно изображала пышность, сладость толкуши; наконец деревянной ложкой начала оделять ею всех мужчин, окруживших подполье, кладя прямо на пол, на котором наросло близ ¹/₄ дюйма грязи; по окончании раздачи, наклонясь вторично, достала чавычью юколу, похвалила ее вкус, запах, свежесть, потом вышла из подполья, подала юколу мне и отошла к прочим женщинам.

Туземка

Рисунок П. Михайлова

Появилась другая, и у этой была толкуша, но с иными приправами; третья имела кондак с брусникой; наконец последняя оделяла табаком; слова в ее песне содержали похвальное слово русским, что они дают приморским жителям много табака. Плясунья с большим искусством представляла все степени упоения, или, вернее, одурения, курящих и нюхающих. По окончании дележа одни принялись за ужин, другие продолжали петь, но собственно вечеринка была окончена. Все женщины-хозяйки были в мужских парках.

Вечеринка мужская. 12 октября 1842 года, на том же жиле

Порядок убранства и освещение кажима было одинаково со вчерашним. Одна из женщин, шаманша, управляла хором. Не которые из них в припевах поминали русских своих знакомых, вызывая их делить табак, кольца и пр. Со всем тем, между ними, как и везде между женщинами, приметна была разладица: то не так сидят, то бубен бьет не в надлежащую меру. Пред началом игрушки мужчины в подполье пели хором, что ловы, промысла и торговля худые, что делить им нечем и что разве пляской они могут потешить своих жен. На это женщины возражали им, что они заранее знали, что мужья их лентяи, только парятся да трубки курят, но никак не ожидали, чтоб они были такие сидни, что и на первую вечеринку не припасли ничего для угощения, что поэтому не лучше ли разойтись всем спать[44]44
  Все такие песни – импровизации; слова дает уставщик, прочие, если не поймут начального смысла, тянут один напев.


[Закрыть]. Мужчины отвечали, что отправляются на промыслы, и вслед за ответом появился один из подполья. Мимика туземцами приморья доведена до пес plus ultra. Плясун, одетый в женскую парку, с продетым сквозь носовой хрящ бисером, в пуклях из росомашьего меха, в браслетах, с неподражаемым искусством и комизмом передразнивал женщин, как те сбивают толкушу, как производят различные женские работы и вместе с тем как развлекаются посторонними предметами. Гостьи шушукались от удовольствия. Наконец тот, сбросив с себя парку и прочие маскарадные украшения, весьма ловко начал представлять, как промышляют макляков и как, перевернувшись, справляются с опрокинутой байдаркой. Угощение его заключалось в целом вареном макляке. Я на свою долю получил горло. Другие представляли охоту за оленями, птицей и прочим и делили белужий жир, выделанные маклячьи кишки для камлеек, оленьи жилы, подошвы. Одному молодому сироте совершенно нечем было угощать, он вынес кондак воды, напился и покусился было остатками окатить женщин, но был теми остановлен. Впрочем, случается, что ловкие любезники во время дележки из спрятанного пузырька обливают женщин или жиром или жидкостью, которую туземцы употребляют вместо мыла. На такие фарсы никто не сердится.

Так дикарь севера проводит время, ненужное ему для снискания пищи и одежды. Это же время посвящено ими на выполнение своих религиозных обрядов: человек сотворен с понятием своей духовности. Нет ни одного племени на земном шаре, которое не сознавало бы своего бессмертия. Одни ранее, другие позже узнают божественное откровение.

Туземцы приморья признают верховное существо, сотворившее небо, и землю, и море; сознают бессмертие душ в поминках своих покойников, в громе и других небесных явлениях. Но как просвещенный мир преклоняется перед духом истины, так они почитают духов мироправителей. В каждой стихии, у каждого народа они разумеют особого главного духа. Русские и в мнениях и в путешествиях своих оставили заметки, что североамериканцы поклоняются и призывают дьяволов. Дьявол как дух тьмы неизвестен язычникам. Не ведая, что внутри нас бывает и ад и царство Божие, но чувствуя, что человек во всех своих действиях встречает чаще помехи, нежели удачу, туземец обращается к духам жизни или прося их посредства в своих начинаниях и предприятиях, или молит, чтоб те не мешали ему в исполнении предпринятого дела, как бы веруя, что с устранением зла должно произойти одно доброе, или, наконец, благодарит их какими-нибудь жертвами, но собственно религии у них не существовало: мы едва им предложили откровение и всеми оно принято в простоте сердца. Невозможно требовать, чтоб дикарь сразу постиг всю высокость почитания истинного Бога; невозможно требовать, чтоб с первой проповедью слова Божия он оставил все свои суеверия, верования, обычаи, несвойственные с духом христианства, но любить Бога и дикарь может. Русь при святом Владимире, конечно, не была столь же тверда в вере во Христа, как в 1812 году, когда отцы наши грудью отстаивали престолы Божий и отечество или когда католичество тяжко налегло на верные православию Малороссию и Белоруссию!..