Текст книги "Жар твоих объятий (Отвергнутая)"

Автор книги: Лаура Паркер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Филаделфия дотронулась до руки женщины.

– Вы, должно быть, любили его.

Миссис Ормстед посмотрела на Филаделфию так, будто видела ее впервые.

– Вы правы, дорогая. Хотите, открою вам секрет? Никогда не выходите замуж за человека, чье упрямство вы не в силах сломить. Только успеешь привыкнуть к нему, как он умирает, и ты вынуждена проводить оставшиеся годы в одиночестве. – Она повернулась к врачу: – Вы еще не закончили? Девушка выглядит уставшей.

Доктор дал Филаделфии пилюли от боли и ушел, оставив женщин одних.

– Я хочу видеть Акбара, – снова сказала Филаделфия.

– Не сомневаюсь, – ответила миссис Ормстед, – но я думаю, что вам следует отдохнуть. Крепкий сон. потом ужин, а там посмотрим.

– Он будет чувствовать себя несчастным, – с обидой произнесла Филаделфия, – и я тоже.

– Молодой леди всегда надо чувствовать себя немного несчастной. В вашем возрасте я тоже была несчастной, но зато потом очень счастливой. – Прощебетав с веселым видом эту чепуху, женщина повернулась и вышла из комнаты.

Филаделфия долго смотрела на закрытую дверь, стараясь уловить звук шагов, направляющихся к ее комнате. Минуты шли за минутами, и она наконец поняла, что миссис Ормстед опять поступила по-своему и что в ближайшее время Эдуардо не навестит ее.

Раздраженная, она стала рассматривать комнату, в которой лежала. Она была обставлена по последней моде – просто, но изысканно. Стены были оклеены обоями в бело-голубую полоску. Маленькие столики с гнутыми ножками были уставлены фотографиями, фарфором и разными безделушками. На окнах висели кружевные белые занавески, а над кроватью был натянут полог в ту же бело-голубую полоску. Возле окна располагался бамбуковый шезлонг с разбросанными на нем голубыми и белыми шелковыми подушками. Около камина стоял экран с восточным орнаментом, сложенный на лето. Индийская циновка покрывала пол. За большой японской лаковой ширмой, отгораживающей один угол комнаты, она разглядела туалет, стопку пушистых полотенец и край ванны. Эта красивая комната как нельзя лучше соответствовала вкусу и достатку миссис Ормстед.

Внезапно Филаделфия тихо застонала. Несмотря на то что доктор обложил ее лодыжку льдом, боль давала о себе знать. У нее болели также бедро и щека. Короче говоря, чувствовала она себя ужасно, была уставшей и голодной.

Наконец ее глаза стали слипаться. На столе, около двери, стоял столик с вазой фруктов. Они казались соблазнительными – сладкими, сочными, но были от нее так далеко! Где только пропадает Акбар, когда она действительно нуждается в нем?

Глава 5

– Как вы себя чувствуете?

Эдуардо стоял со скрещенными на груди руками, глядя на Филаделфию, лежавшую в бамбуковом шезлонге.

Она покачала головой, помня о служанке, находившейся поблизости.

– Лодыжка болит ужасно. А в желудке полная пустота. – Немедленно принеси завтрак мэм-саиб, – сказал Эдуардо служанке.

– Х-х-хорошо, сэр. – Перепуганная служанка присела в реверансе и быстро исчезла.

– Охх! Вы делаете мне больно! – воскликнула Филаделфия, когда Эдуардо, согнув ее колено, дотронулся до забинтованной лодыжки рукой.

– Пусть этот случай послужит вам уроком, – ответил он, разбинтовывая ногу. – Негоже молодой девушке разгуливать в одиночестве, пугая лошадей.

– Вы просто завидуете, – ответила она, – потому что провели ночь на людской половине, а я здесь.

Эдуардо оглядел бело-голубую спальню особняка Ормстед.

– Тут очень мило. Однако и на людской половине совсем неплохо. Служанка, которая только что была здесь, живет в соседней со мной комнате. Она и ее товарка горели желанием скрасить мое одиночество.

Филаделфия бросила на него враждебный взгляд, но тут обратила внимание, что он весьма бесцеремонно осматривает ее ногу.

– Что вы делаете?

– Хочу убедиться, что этот дурак, который называет себя врачом, знает свое дело.

С тех пор как они приехали в дом миссис Ормстед, Эдуардо еше ни разу не оставался с Филаделфией наедине. Ему довелось увидеть ее только раз, за обедом, но даже тогда миссис Ормстед стояла с ним рядом, следя за каждым их движением. У него не было возможности дотронуться до Филаделфии и даже спросить, как она себя чувствует. Сейчас он был полон решимости обследовать ее сам.

Он повернул ее ногу сначала вправо, потом влево, потянул на себя пальцы, затем прощупал каждый из них.

Глядя на него, Филаделфия забыла, как рада она была его видеть, когда он вошел минуту назад. Она плохо спала, просыпаясь снова и снова с таким чувством, что кто-то за ней наблюдает. Но естественно, в комнате никого не было, просто ее мучило осознание того, что они воспользовались добротой постороннего человека. Как бы расстроилась миссис Ормстед, если бы узнала, что приютила под своей крышей мошенников. Им надо уехать отсюда и вернуться в отель. От этих мыслей у нее разболелась голова.

– Ну? – с раздражением спросила она. – Убедились, что моя нога все еше на месте?

– Я убедился, что она не сломана, – ответил он, не поднимая взгляда. – Я надеялся, что он наложил вам жидкую мазь. Ваш врач настоящий коновал.

– Вряд ли я чувствовала бы себя лучше, если бы меня лечили вы. Благодаря вам моя лодыжка болит сейчас сильнее, чем раньше.

– Неужели? – Он посмотрел на нее с нескрываемым удивлением. – Тогда нужно кое-что сделать.

Он стал медленно массировать ее лодыжку, сначала легкими движениями, затем сильнее, проверяя болезненность мышц от лодыжки до икры. Все это время ее пятка была зажата в его левой руке.

Филаделфия глубоко вдохнула, когда он начал растирать растянутые мышцы. Но постепенно мышцы разогрелись, и боль исчезла. Спустя минуту гипнотическое движение его пальцев ослабило даже головную боль, и она с облегчением откинулась на подушки и закрыла глаза.

Она провела почти бессонную ночь, мучаясь от боли и испытывая угрызения совести из-за того, что ей приходится скрывать свое истинное положение. Сейчас она настолько расслабилась, что даже не заметила, что ее дыхание стало ровным. Рядом с ним она чувствовала себя легко и спокойно.

Эдуардо слушал ее тихие вздохи удовольствия со смешанным чувством гордости и раздражения. Если бы на ее месте была другая женщина, он мог бы подумать, что она поощряет его вольности. Но ему ли не знать, что Филаделфия – девушка неискушенная и его прикосновения для нее ничего не значат. Именно поэтому она даже не отреагировала, когда его рука передвинулась с ее лодыжки и, забравшись под юбку, обхватила округлость икры.

Чтобы удостовериться в этом, он медленно продвинул руку дальше, к ее колену. Филаделфия непроизвольно вздрогнула, когда он дотронулся до ямочки под коленом, но не возмутилась и не потребовала, чтобы он немедленно прекратил. Вместо этого она сонно пробормотала:

– Щекотно.

Раздраженный тем, что его ласки расцениваются как щекотка, он сжал пальцами ее колено. Интересно, как она отреагирует на это? Реакции не последовало.

Рука Эдуардо скользнула вниз по ее ноге, затем снова поднялась вверх, и он понял, что получает одностороннее удовольствие. Его обет безбрачия начал трещать по швам. С каждым движением его бросало в жар. Когда он начал массировать мягкую и шелковистую кожу ее икры, с ее губ сорвался глубокий чувственный вздох.

Эдуардо затаил дыхание и, приказав себе не переходить границы приличий, посмотрел на нее, надеясь увидеть на ее лице выражение возмущения и негодования. Но увиденное поразило его до глубины души.

Она лежала откинув голову и слегка приоткрыв губы. На щеках горел предательский румянец. Ее глаза были закрыты, словно она боялась выдать себя взглядом. Он положил руку на опухшую лодыжку и почувствовал, что чрезвычайно возбужден.

Не глядя на нее, он снова засунул руку ей под юбку, провел ею по икре, погладил колено, а затем обхватил его рукой.

Филаделфия не заметила, когда приятное расслабление сменилось каким-то непонятным возбуждением. Она витала между явью и сном, с удовольствием принимая его ласки. Сильные пальцы Эдуардо снимали приступы боли, вызывая сладкую сонливость. Испытываемое ею наслаждение, словно паутина, окутывало ее, вызывая приятное чувство.

Ее дыхание стало глубоким, пульс участился. Она поняла, что он уже не снимает боль, а намеренно вызывает в ней совершенно другие чувства, доселе неведомые ей. Но, даже сознавая это, она не хотела, чтобы все это кончилось.

Стук в дверь вернул ее к действительности. Она быстро открыла глаза и встретилась со взглядом Эдуардо. По его напряженному виду она поняла, что он испытывал такое же удовольствие. Смутившись, девушка быстро отвела глаза в сторону. Только когда он вынул руку из-под юбки, она почувствовала страшную неловкость.

Она, словно распутница, лежала перед ним. позволяя себя гладить и получая от этого удовольствие.

Филаделфия уткнулась в подушку, желая провалиться сквозь землю. Даже несмотря на то, что она быстро отдернула ногу и отодвинулась от Эдуардо, ее тело помнило прикосновения его пальцев, и краска стыда залила ее лицо, шею и даже грудь.

– Завтрак, мисс, – послышалось из-за двери.

– Минуточку! – Эдуардо быстро перебинтовал ногу, не обращая внимания на сопротивление Филаделфии, и направился к двери. Он еще не решил, что будет делать дальше, но точно знал, что ему хотелось бы делать. Он чувствовал, как она воспринимает его ласки, и сам чуть не потерял голову. Он, Эдуардо Доминго Ксавьер Таварес, мастер обуздывать свои чувства, в какой-то миг заколебался и чуть не поддался искушению. Для него такие моменты были большей редкостью, чем желтые бриллианты, более драгоценные, чем золото, и гораздо более опасные, чем укус пираньи.

– Я уже собиралась позвать мистера Хоббса, дворецкого, – сказала служанка, когда Эдуардо распахнул дверь. – Думала, что ваша хозяйка опять заснула.

– Мэм-саиб не откликается на голос слуг, – строгим голосом ответил Эдуардо, беря у нее поднос. – Ты можешь идти.

– В моем доме приказы отдаю только я.

Эдуардо поднял взгляд и увидел, что в дверях стоит миссис Ормстед.

– Ваши манеры отвратительны. Акбар. Вы должны извиниться передо мной.

Пряча улыбку, Акбар склонился в низком поклоне.

– Извините, мэм-саиб Ормстед. Пусть жала тысячи пчел вонзятся в мои глаза, если я снова обижу вас.

Хедда Ормстед повернулась к служанке.

– Ты слышала это? Возможно, несколько преувеличенно, но мне нравится. Расскажи об этом инциденте там, внизу, и добавь, что я полностью одобряю тон такого извинения. Пусть все ему подражают. Ну ступай, девушка.

– Есть, мадам. – Служанка поклонилась и убежала. Хедда с удивлением глядела ей вслед.

– Мне бы ее энергию. – Она повернулась к своей гостье, над которой Акбар склонился с подносом.

Следуя за служанкой, Хедда надеялась, что ее гостья будет одна. Но, увидев с ней Акбара, Хедда испытала настоящий шок. Ее глаза округлились, когда она увидела, что молодая женщина избегает взгляда своего слуги, который шептал ей что-то по-французски. Она смотрела в сторону, словно была смущена или он был ей неприятен.

Хедда заметила, что у этого человека прекрасная фигура. Широкими плечами и узкой талией он напомнил ей молодых галантных кавалеров, которые ухаживали за ней сорок лет назад. Эта мысль поразила ее. Акбар и в самом деле обладал физическими данными более молодого человека, несмотря на его седые бакенбарды.

Хедда улыбнулась своим мыслям. Глупо. Последние двенадцать часов она думает о таких вещах, которые никогда не приходили ей в голову. Должно быть, всему виной юность, что поселилась под ее крышей, решила она. Юность нарушает спокойствие, мир в душе, доводит до сумасшествия. Она сама уже далеко не молода, но чувствует, что здесь что-то происходит. Ей несвойственно любопытство, но тут стоит покопаться.

– Доброе утро, мадемуазель Ронсар, – сказала она, подходя к Филаделфии. – Господи, вы выглядите такой же кислой, как трехдневный эль. Наверное, глаз не сомкнули?

– Bonjour, мадам Ормстед. Извините, что не могу встать, чтобы поприветствовать вас.

– Если бы вы могли сделать это, то не лежали бы здесь сейчас. Почему вы не позвонили, чтобы вам принесли снотворное? Вы могли бы хорошо выспаться. Я спала как убитая, что много значит для женщины моего возраста.

Филаделфия вдруг разразилась взрывом смеха, такого громкого и продолжительного, что его уже нельзя было остановить.

Губы Хедды стали подергиваться, когда она увидела, как хорошенькое личико девушки пошло красными пятнами, а глаза наполнились слезами.

– Вы капризный ребенок, мадемуазель. Я бы вышвырнула вас вон, но у меня внезапно возникло желание, чтобы вы некоторое время погостили у меня.

Филаделфия разволновалась и с мольбой посмотрела на Акбара, прося у него совета.

– Госпожа весьма польщена вашим любезным приглашением, мэм-саиб Ормстед, но не хочет обременять вас своим присутствием.

Хедда вздернула брови:

– Изумительно! Вы прочли все это в ее взгляде? Не заняться ли вам предсказанием будущего? – Она посмотрела на Филаделфию. – Я считала, что вы растянули связки на ноге, а не проглотили язык.

– Акбар так внимателен ко мне, что иногда позволяет себе говорить за меня, – с улыбкой ответила Филаделфия. – Я очень тронута вашим предложением…

– И поэтому вы принимаете его, – закончила за нее Хедда. – И пожалуйста, не протестуйте, я не выношу неискренних возражений. Как я решила, так и будет. Я ведь не похищала вас. Вы сами оказались здесь. Здесь ваши вещи. Счет в отеле оплачен.

– Вы оплатили мой счет? – удивилась Филаделфия. – Но почему? Вы же меня совсем не знаете. Я для вас человек посторонний. Ведь вам неизвестно, кто я такая.

– Вы хорошенькая молодая девушка, которая попала под копыта моих лошадей, когда… Впрочем, не будем об этом. Побыстрее поправляйтесь. В четверг в театре дают пьесу, последнюю в этом сезоне, и у меня уже есть билеты. Вы будете сопровождать меня, ну и, конечно, ваш замечательный Акбар. – Глаза Хедды засверкали, когда она взглянула на него. – Мне особенно хочется, чтобы наше общество увидело вашего варвара. Им будет о чем поговорить во время воскресных визитов. А сейчас спокойно завтракайте. Пойдемте со мной, Акбар. Сегодня утром я буду беседовать с новым кучером и хочу знать ваше мнение о нем. После этого вы осмотрите конюшню. Мне что-то не нравится одна из гнедых. Этот неуклюжий дурак Джек, похоже, навредил лошади.

– Как пожелаете, – ответил Эдуардо, но не сразу последовал за миссис Ормстед, а на миг задержался в комнате. – Боль утихла, menina? – тихо спросил он.

Филаделфия, с трудом выдерживая его взгляд, ответила:

– Да. Мне гораздо лучше.

– Замечательно. Я этого и добивался, – промолвил он и вышел из комнаты.

Филаделфия прикусила губу. Он гладил ее с одной целью: облегчить боль. Это она дала волю чувствам, чем и повергла их обоих в смущение От одной мысли, что она вела себя как самая последняя дурочка, ей опять стало стыдно. Застонав, она уткнулась в подушку, чувствуя себя маленькой беззащитной девочкой.

– Платье вам идет, – сказала миссис Ормстед, утвердительно кивнув.

Филаделфия стояла перед трехстворчатым зеркалом, в то время как Эми, горничная, расправляла ей шлейф. Когда сеньор Таварес принес черное шелковое платье, она даже вообразить не могла, что ей представится случай надеть его, но сейчас считала, что оно как нельзя лучше подходит для театра. Конечно, если бы она жила под своим настоящим именем, то никогда бы не надела такое фривольное платье спустя два месяца после смерти отца.

Ее отец умер. Печаль пронзила сердце Филаделфии, испортив все удовольствие. Как она могла забыть? Как может она быть хоть на минуту счастливой, когда ее отец лежит в холодной темной могиле, а неизвестные лжецы ходят по земле и порочат его память?

Угрызения совести отравляли ей душу. Она дала согласие Эдуардо на этот спектакль с благородной целью, но сделала ли она что-нибудь за это время? Нет. Лишь позволила втянуть себя в целый рад непредвиденных обстоятельств.

– В чем дело, дорогая?

Филаделфия отвернулась, стараясь сдержать слезы.

– Все в порядке, мадам.

– Сомнительно. Вы выглядите так, словно у вас сильный приступ боли. Ваша лодыжка все еще беспокоит вас?

– Oui, – ответила Филаделфия, воспользовавшись подсказкой. – Но я уверена, что боль скоро пройдет.

Хедда с сочувствием посмотрела на нее.

– Я не слишком рано подняла вас с постели? Филаделфия повернулась к ней лицом, и ее шлейф описал круг по полу.

– О нет, мадам, я сама с радостью покинула ее. Мне уже наскучила эта монотонность.

– Ну и хорошо. Вы прекрасно выглядите, мадемуазель Фелис. – Хедда одобрила, как Филаделфия уложила волосы, зачесав их наверх и стянув обручем из шелковых красных роз. – Эми хорошо потрудилась над вашей прической. Мне нравится этот единственный локон, который спадает вам на спину. Что ты говоришь, Эми?

– Мадам, не я укладывала волосы мадемуазель. Она сделала это сама.

– Почему вы сами причесывались? – удивилась Хедда.

– Я редко пользуюсь услугами горничной, – скромно ответила Филаделфия. Не могла же она сказать, что ей не хотелось, чтобы девушка обнаружила, что ее волосы крашеные. – Акбар многое умеет, но парикмахер из него плохой,

– Ах да, Акбар. Где этот несчастный варвар? Эдуардо вышел из тени алькова, где стоял все это время.

– Я ждал, когда мэм-саиб пригласит меня.

Глаза пожилой женщины округлились от изумления. Акбар был одет в своей обычной манере, но на сей раз материя и цвет его наряда были тщательно продуманы. Сюртук из тяжелого алого шелка доходил до колен. Золотистого цвета кушак опоясывал талию, на голове был тюрбан из материи того же золотистого шелка, скрепленный уже знакомым голубым сапфиром. Вместо черных брюк и сапог на нем были белые шелковые брюки, сужавшиеся к лодыжкам, и черные изящные туфли. Но особое внимание Хедды привлекла висевшая на его шее тяжелая золотая цепь, похожая на знак отличия управляющего королевским двором.

Эдуардо медленно подошел к Филаделфии. Она выглядела великолепно и была еще более желанна, чем тогда, когда он впервые увидел ее в этом платье.

– Приветствую вас, мэм-саиб. Я принес ваши драгоценности. – Он достал из кармана колье. – Позвольте мне. – Он торжественно надел его на шею Филаделфии.

– Боже милостивый! – воскликнула миссис Ормстед, когда бриллианты заиграли во всей своей красе.

– Это все, что осталось от моих фамильных драгоценностей, – тихо заявила Филаделфия.

– Le collier de Ronsard (Колье де Роисар (фр.).), – провозгласил Акбар. – Ваша красота еще больше подчеркивает красоту колье, мэм-саиб.

Пожилая женщина острым взглядом окинула пару. Странный разговор между слугой и хозяйкой. Он говорит с ней скорее как любовник. Что же касается его взгляда… Если бы этот человек не исполнял так поспешно каждое желание девушки, то можно было бы не сомневаться: тетя никогда не отпустила бы ее странствовать с ним по свету.

Филаделфия тоже почувствовала горящий взгляд его глаз на своих обнаженных плечах. Чувство, охватывающее ее каждый раз, когда он находился рядом, лишало ее сил и затрудняло дыхание. Но она неправильно истолковала его намерения раньше, и это не должно больше повториться. Никогда.

– Пожалуйста, помоги мне с палантином, Акбар, – попросила она чуть охрипшим голосом.

Но когда его теплые руки, набрасывая палантин, дотронулись до ее тела, она поняла, что снова совершила ошибку, попросив его об этом. Он стоял так близко к ней, что она чувствовала запах его одеколона. Она опять попала под влияние его чар.

– Вы готовы, дети?

Хедда улыбнулась, когда они оба с виноватым видом посмотрели на нее. Очень хорошо, подумала она, пусть им будет стыдно за их телячьи нежности. Хозяйка и ее слуга. Все это прискорбно и опасно. Ни к чему хорошему это не приведет.

Бог не наградил ее детьми, но в ней еще не угас материнский инстинкт. Она точно знала, что сделает. Фелис де Ронсар нуждается в хорошем кавалере, в молодом воспитанном человеке, пусть и с небольшими средствами, который сумеет доказать ей, что Акбар, несмотря на его привлекательную внешность, совсем ей не пара.

Хмурое выражение исчезло с лица Хедды. У нее есть племянник, вернее, сын племянника, компании которого она обычно избегала, ограничивая его визиты только одним днем – днем Нового года. Мальчику, должно быть, сейчас двадцать один год и, если ей не изменяет память, он скоро оканчивает Гарвард. Кажется, его зовут Гарри или Герберт, а может быть, и Делберт. Какое это имеет значение? Она помнит его ребенком с хорошеньким личиком, мягкими каштановыми кудряшками и ярко-серыми глазами. Если его мать не испортила мальчика своими нежностями, а отец – слишком щедрыми карманными деньгами, то он мог бы стать подходящей парой для Фелис. Она постарается как можно быстрее организовать их встречу.

Театр Бута блистал огнями, когда миссис Ормстед остановилась перед арочным входом. Выйдя из кареты с помощью лакея и рассмотрев фасад театра, выполненный в стиле итальянского Ренессанса, Филаделфия пришла к выводу, что это самое красивое здание из виденных ею раньше.

Возглавляемые миссис Ормстед, они прошли сквозь толпу элегантно одетых людей, стоявшую в фойе. Маленький рост Хедды Ормстед компенсировался ее осанкой и величием, на которые толпа немедленно реагировала, освобождая ей проход: Филаделфии тотчас пришло на ум, что перед Моисеем так же расступались воды Красного моря.

Фурор, вызванный прибытием матроны с серебряными волосами, на какой-то момент затмил тех, кто следовал за ней. Но когда театралы осознали, что бородатый мужчина в тюрбане и красивая девушка в черном сопровождают миссис Ормстед, все взоры устремились на Филаделфию. Однако миссис Ормстед не давала никому ни малейшего шанса обратиться к ней. Она провела свою компанию вверх по лестнице мимо прекрасных фресок на стенах и далее в узкий коридор, куда выходили ложи.

Только расположившись в одном из передних кресел своей ложи, Хедда Ормстед с улыбкой посмотрела на Филаделфию.

– Все хорошо, – сказала она. – Конечно, нам не стоило приезжать перед окончанием первого акта, но тогда бы нас мало кто заметил, а я хочу насладиться предстоящим зрелищем.

– Какую пьесу дают сегодня, миссис Ормстед? – спросила Филаделфия.

– Не имею ни малейшего представления, – ответила Хедда, поднося к глазам лорнет. – Подвиньте вперед ваше кресло, мадемуазель. Вас должны рассмотреть те, кто сидит у оркестровой ямы. Вот так. А теперь снимите палантин. Акбар, мадемуазель жарко. Возьмите ее палантин. – Распорядившись, она обратила свое внимание на галерку. – Хочется надеяться, что присутствующие сегодня стоят наших усилий.

Филаделфия избегала смотреть на Акбара, когда он отошел от своего места у двери и под предлогом снятия палантина крепко сдавил ее плечо. Она понимала, что он тем самым подбадривал ее, но этот жест не вызвал у нее ничего, кроме раздражения.

– Мадам доставляет удовольствие демонстрировать своих гостей? – холодно осведомилась Филаделфия.

Хедда тотчас повернулась.

– Вы чем-то обижены, мадемуазель? – Ее маленькая пухлая ручка дотронулась до руки Филаделфии. – Я не сделала ничего плохого. Просто старая леди пришла в компании молодых людей, о которых она заботится.

– Простите, мадам, – ответила Филаделфия, пожимая ей руку, – просто я немного… как бы это сказать… норовистая.

– Я бы так никогда не выразилась, – с удивлением заметила Хедда. – Кажется, этот термин связан с лошадьми? Откуда вы его взяли?

Филаделфия покраснела. Она не могла припомнить, где слышала это слово.

– Дядя мэм-саиб был кавалерийским офицером и сейчас владеет личными конюшнями недалеко от Дели, – раздался голос Акбара из темноты. – За обедом они часто говорят о лошадях и скачках.

– Неужели? Как это, должно быть, ужасно для вас. Возможно, англичане большие снобы, но у нас не принято говорить за столом о гончих и лошадях в присутствии дам. А сейчас взгляните на сцену, мадемуазель. Скоро поднимется занавес. Когда свет погаснет, вы будете почти незаметны.

Хедда Ормстед напрасно беспокоилась. Весь последующий час Филаделфия, сидевшая со сложенными на коленях руками, ловила на себе многочисленные взгляды. Если бы театралы уделяли актерам столько же внимания, сколько ей, те могли бы считать, что пьеса прошла с небывалым успехом.

Вульгарное разглядывание бриллиантов, решила Филаделфия, дотрагиваясь до колье. Интересно, сеньор Таварес назначил уже за него подходящую цену? Она все чаще и чаще чувствовала на себе его взгляд, в то время как он сам оставался в тени ложи. Не выдержав, она украдкой посмотрела в его сторону.

Он, закрыв глаза, стоял около портьеры с руками, скрещенными на груди. Она тысячу раз размышляла над инцидентом и уже не знала, кого винить за те интимные моменты удовольствия, которые заставляли ее дрожать и смущаться в его присутствии. Единственным утешением было то, что он не знал о произошедшей в ней перемене. Она должна запомнить это на будущее. Он станет только играть роль ее слуги, ни больше и ни меньше. Его чувства не представляют для нее никакого интереса.

Она не могла знать, что мысли Эдуардо были далеко не безмятежными. Его волновала маскировка, которую он выбрал для себя. Щеки под фальшивой бородой зудели от стягивающего их клея. Грим, с помощью которого он изобразил себе морщины на лбу, чтобы казаться старше, пачкался. Надо было придумать что-нибудь менее вызывающее, примерно то, что он придумал для Филаделфии.

Он открыл глаза и с удивлением обнаружил, что она смотрит на него. Это был мимолетный уклончивый взгляд. Но, увидев, что он смотрит на нее, она сразу напряглась. Лицо стало непроницаемым, рот плотно сжался. Мысль, что он повинен в такой перемене, дошла до его сознания. Даже в полутемном зале было видно, как она красива. Знает ли она цену своей красоте? Сомнительно. Ей были чужды высокомерие и тщеславие.

Она воспринимала жизнь чересчур серьезно. Он сразу это понял, как только увидел ее. Он восхищался ее сдержанностью, хотя подозревал, что строгий контроль над эмоциями может легко перерасти в горечь, если она не научится расслабляться. Она была молодой, отзывчивой, полной жизни. Но не ведала радости.

Он отстранился от нее в ту минуту, когда она была особенно беззащитна перед пробудившейся в ней внезапной страстью. Неудивительно, что она избегает его взгляда. Непростительность допущенной ошибки уязвляла его мужскую гордость. Он любил женщин, и они отвечали ему взаимностью. Всему виной его шутовской наряд. Ему не следовало изображать ее слугу. Эта ошибка не должна повториться.

Когда снова вспыхнул свет, у Филаделфии разболелась голова. Она чувствовала себя неуютно под обращенными на нее взглядами совершенно незнакомых людей.

– Мне нужно глотнуть свежего воздуха, мадам Ормстед. Прошу простить меня. – Она поднялась.

– Ни за что не прощу. Если вы выйдете сейчас в фойе, вас затопчут ваши поклонники. Мы останемся здесь и попросим Акбара выбрать для нас нескольких посетителей. Садитесь, дорогая. Вам нечего там делать.

Филаделфия опустилась в кресло, с упреком посмотрев на Эдуардо. Это по его вине она оказалась в такой ситуации.

Раздался стук в дверь ложи, и леди Хедда едко улыбнулась.

– Узнайте имя нашего визитера, Акбар.

Он кивнул и на несколько секунд скрылся за дверью.

– Это Генри Уортон, мэм-саиб. – Улыбка Хедды смягчилась.

– Мой племянник? Впустите его. Герберт, мой мальчик! Давай входи. – В ложу вошел высокий молодой человек в вечернем костюме. – А где твоя глупая мать, Герберт?

– Я Генри, тетя Хедда, – ответил молодой человек, и его лицо с правильными чертами слегка покраснело. – Мама чувствует себя прекрасно. – Он перевел взгляд на красивую молодую леди, сидевшую рядом с теткой, и нерешительно добавил: – Но сегодня ее в театре нет.

– Слава Богу! – воскликнула Хедда. – Ненавижу болтать с твоей матерью. Она слишком глупа. Я знаю, что не принято плохо говорить о людях у них за спиной, но твоя мать отказывается признавать свою глупость и продолжает безапелляционно судить обо всем на свете. Что ты таращишь на меня глаза, Делберт? Скажи что-нибудь.

– Я Генри, тетя, – с жалкой улыбкой повторил молодой человек. – Я очень рад встрече. Семья совершенно отчаялась видеть вас снова на публике.

– Это еще почему? – спросила Хедда, поднимая лорнет. – Разве леди зазорно довольствоваться своей собственной компанией, когда общество не может предложить ей ничего интересного? Оставаясь в своем особняке, я спасаю себя от бремени одних и от грехов других. – Она внезапно повернулась к двери. – Акбар? Мне нужно чего-нибудь освежительного. Принеси три стакана, если Гарольд перестанет наконец изображать из себя денди и присядет.

– Слушаюсь, мэм-саиб, – с поклоном ответил Эдуардо. Хедда с самодовольной улыбкой посмотрела на племянника.

– Что ты о нем думаешь?

– Он ваш слуга, тетя?

– Еще что?

– Когда он открыл дверь ложи, я принял его за переодетого лакея.

– Он слуга моей гостьи. – Хедда впервые с момента прихода племянника в ее ложу вспомнила о Филаделфии. – Мадемуазель Ронсар, позвольте вам представить Горация Уортона. Гораций, это моя гостья мадемуазель Ронсар.

Молодой человек встал в полный рост, затем официально поклонился:

– Очень приятно познакомиться, мадемуазель. Я Генри Уортон.

– Неужели я так много прошу? – возмутилась Хедда, нетерпеливо глядя на дверь. – Где Акбар? Этот человек удивительно медлителен, если, конечно, он не бежит выполнять ваши поручения мадемуазель.

– Он делает все возможное, – ответила Филаделфия и переключила свое внимание на Генри. – Я тоже очень рада познакомиться с вами, месье Анри Уортон. – Она специально произнесла его имя на французский манер.

Ее голос произвел на Генри неизгладимое впечатление. Он потрясенно улыбнулся.

– Я всегда ненавидел свое имя, мадемуазель, но в ваших устах оно звучит как музыка.

Если бы он не выглядел при этом таким серьезным, Филаделфия непременно бы рассмеялась.

– Merci, месье Уортон. Вы слишком добры ко мне. Боюсь, что мой английский оставляет желать лучшего.

Генри сел рядом, слегка наклонившись к ней.

– Вы можете произносить мое имя, когда захотите и сколько вам будет угодно, мадемуазель.

В это время вернулся Эдуардо, и ему сразу не понравилось, что Генри Уортон наклонился к Филаделфии. Он не слышал их обмен любезностями, но сразу понял, что девушку пытаются покорить. В считанные минуты она совершенно очаровала молодого человека.

С непонятным раздражением он подошел к ним и сунул между ними поднос.

– Ваш освежительный напиток, мэм-саиб. – Тон его был вежливым, но взгляд, каким он удостоил Генри, был столь свиреп, что тот отпрянул.

– Сначала обслужи мадам Ормстед, Акбар, – с упреком сказала Филаделфия.

– Как прикажет мэм-саиб. – Он слегка поклонился и, вновь одарив юношу свирепым взглядом, протянул поднос почтенной даме. – Может, мэм-саиб хочет, чтобы я избавил ее от присутствия этого мужчины?