Текст книги "Жар твоих объятий (Отвергнутая)"
Автор книги: Лаура Паркер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
– Вы долго пробудете в стране?
Филаделфия подпрыгнула, словно женщина ткнула ее спицей, которыми она с такой ловкостью вязала.
– Что? В какой стране? – Филаделфия быстро собиралась с мыслями. Что она там говорила? – Mais non (Нет (фр).), только месяц. Затем я поплыву на пароходе в Сан-Франциско.
Седые брови женщины поползли вверх, в то время как спицы быстро вывязывали один ряд красной шерсти за другим.
– Вы едете из Франции кружным путем, – заметила она.
– Я еду не из Франции. Из Индии. – Филаделфия вспыхнула, услышав свой голос. Он звучал как-то жалобно.
– Из Индии? Ничего себе путешествие для молодой леди. – Женщина улыбнулась. – Я вас понимаю. Сама много путешествовала в молодые годы, так как мой отец был капитаном китобойного судна, а моя мать часто плавала с ним в качестве первого помощника. Мой старший брат Джеми перевозит каучук из Бразилии в Бостон. Вы бывали в Бразилии?
Филаделфия с тревогой посмотрела на женщину:
– В Бразилии?
Женщина, желая завязать разговор, продолжала:
– Если хотите знать, то я никогда не была там сама, но Джеми говорит, что это дикое, забытое Богом место. Джунгли, полные язычников, реки, в которых кишат хищные рыбы и змеи… Это вовсе не та страна, куда должен плавать христианин, и я всегда твержу Джеми об этом. Я даже вообразить себе не могу, как он мог якшаться с этими цветными тощими девчонками. С одной из них Том Фостер плавал целых десять лет. Говорят, что Том купил ее! Вы можете представить такое? Он купил себе жену!
– Звучит очень интересно, – осторожно произнесла Филаделфия. – Мы скоро приедем в Нью-Йорк?
– Не совсем в Нью-Йорк. Пенсильванская железная дорога заканчивается в Эксчейндж-Плейс в Нью-Джерси.
– Нью-Джерси? – удивилась Филаделфия. – И дальше поезд не идет?
– Вы можете добраться туда, переправившись на пароме в Манхэттен.
– О! – Филаделфия была в замешательстве. Эдуардо Таварес сказал, что ее будут встречать на железнодорожном вокзале в Нью-Йорке. Неужели он ничего не знал о пароме?
Женщина посмотрела на Филаделфию долгим внимательным взглядом и только сейчас поняла, что попутчица одета в черное.
– Вы в трауре, дитя? – Филаделфия кивнула. – Потеряли родителей? – Она снова кивнула. – Бедняжка. И вы проделали весь этот долгий путь, чтобы вас встретили незнакомые люди?
Филаделфия кивнула в очередной раз, поскольку напряженно думала о том, что ей делать.
– Не забивайте пустяками свою хорошенькую маленькую головку. Я довезу вас туда. – Отложив в сторону вязанье, она протянула Филаделфии руку. – Меня зовут Сара Крабб. Я из Нью-Бедфорд, Массачусетс.
– Я Фелис де Ронсар, из Парижа, – ответила Филаделфия, пожимая ей руку.
Через час Филаделфия была рада, что решила воспользоваться помощью миссис Крабб. Огромный терминал был заполнен паровозным дымом, паром, шумом толпы и многочисленными носильщиками. Ступив на платформу под железной сводчатой крышей вокзала, она почувствовала себя растерянной и испуганной.
– Подождите меня здесь, дорогая, я приведу носильщика, – сказала миссис Крабб и исчезла в толпе.
Филаделфия сначала не заметила приближающегося к ней человека, хотя он привлекал всеобщее внимание. Он был высоким и по-солдатски прямым. На нем был надет аккуратный приталенный белый френч, отделанный галунами и рядом позолоченных пуговиц. Его широкие черные брюки были заправлены в начищенные сапоги. Когда он проходил мимо, люди глазели на него, так как на голове у него был белый шелковый тюрбан с огромным голубым камнем посередине.
Он остановился перед Филаделфией и улыбнулся.
– Я к вашим услугам, мадемуазель дс Ронсар. – Филаделфия во все глаза смотрела на его загорелое, изборожденное морщинами лицо.
– Кто вы?
– Ваш покорный слуга, мэм-саиб. Отправлен вперед, чтобы подготовить вам достойную встречу в Нью-Йорке.
– Ваше имя?
Он правой рукой дотронулся до своего лба, потом грациозным жестом коснулся подбородка, а затем груди, изогнувшись при этом в поклоне.
– Меня зовут Акбар, мэм-саиб.
Он выпрямился, посмотрел на груду багажа, лежавшую у ее ног, и выбрал из него только те вещи, которые принадлежали непосредственно ей.
– Следуйте за мной, мэм-саиб.
Какое-то время Филаделфия стояла в растерянности. Поняв, что у него нет ни малейшего намерения оглядываться и смотреть, следует ли она за ним, Филаделфия, приподняв юбки своего дорожного платья, бросилась вслед за слугой. Пробегая мимо стоявшей с открытым ртом миссис Крабб, которая вела за собой носильщика-негра, она крикнула:
– Меня встретили! Спасибо! До свидания!
– Вы видели нечто подобное? – спросила миссис Крабб, обретя дар речи.
– Нет, мэм, не видел, – усмехнулся носильщик.
Глава 4
Нью-Йорк, май 1875 года
– Вы негодяй! Вы подлец! Вы… вы мошенник! – Эдуардо Таварес легко увертывался от подушек из восточного шелка, которые Филаделфия бросала в него, но его веселье постепенно иссякало. Когда приступ смеха прошел, он забежал за небольшой диван и спрятался за ним. Растянувшись там в неудобной позе, он услышал ее самодовольные слова:
– Это послужит вам уроком, шарлатан!
Встав на колени, он выглянул из-за спинки дивана.
– Ваш гнев иссяк, мэм-саиб?
– О нет! – Филаделфия поискала глазами подушку и только тут заметила, что их больше нет. Она схватила фарфоровую вазу с ближайшего столика и угрожающе подняла над головой.
– Как вы смели предстать передо мной в таком виде, что мать родная не узнала бы? Вы могли бы открыться еще вчера на станции, но предпочли этот дурацкий маскарад и из-за страха перед вами заставили меня ходить на задних лапках. Если вы сейчас же не начнете называть меня сеньориной, я за себя не ручаюсь.
Эдуардо выглянул из-за дивана, но встать не решился, так как тюрбан съехал набок и закрыл один глаз. Поправив его, он сказал:
– Сейчас, когда вы разоружены, я был бы счастлив объяснить вам все. – Он жестом указал на свои накладные бачки и тюрбан. – Я прибег к маскировке исключительно в интересах дела.
– Сомневаюсь. Если вы немедленно не покинете мой номер, я буду вынуждена вызвать гостиничного детектива!
Эдуардо, улыбаясь, смотрел на ее раскрасневшееся лицо. Возможно, стоит поплатиться ценой своего изгнания, чтобы увидеть реакцию консьержа и детектива, когда она вызовет их. Одетая в платье цвета лаванды, которое оттеняло ее черные длинные локоны и золотистые глаза, полные праведного негодования, Филаделфия представляла собой зрелище, которое они никогда не забудут. Об инциденте могут даже сообщить в колонке сплетен. Но конечно, он не готов к тому, чтобы ее имя трепали таким вот образом. Ей необходимо держаться с достоинством. До приезда в Нью-Йорк он последние три дня был занят, и если его работа принесет плоды, она скоро попадет в приличное общество.
– Вы великолепны в своем гневе, мэм-саиб, но я прошу вас выслушать меня, прежде чем вы разобьете этот шедевр фарфорового искусства.
Филаделфия взглянула на вазу и, узнав в ней образец эпохи Минь, поставила ее на место и протянула руку к колокольчику, чтобы позвонить.
Эдуардо вскочил на ноги:
– Не утруждайтесь. Я сделаю для вас все, что пожелаете.
– Тогда убирайтесь!
– С вами становится трудно иметь дело. В то время как я готов доставить вам удовольствие, вы выгоняете меня из номера, оплаченного мной.
Он оставил угодливый тон слуга, которым разговаривал с ней последние двадцать четыре часа, и вернулся к своей обычной манере разговора, напомнив ей, что она его должница.
Придя в себя, она скрестила на груди руки.
– Прекрасно. Тогда объяснитесь.
Он улыбнулся, во всяком случае, ей так показалось, потому что его отвратительные накладные бакенбарды встопорщились.
– Вы играете роль, и чтобы быть постоянно рядом, я выбрал роль ост-индского слуги, так как это единственное, что мне хорошо известно. Должен отметить, что мой характер взят из самой жизни. Несколько лет назад, в Дели, я нанял слугу по имени Акбар. В настоящее время он… впрочем, какое это имеет значение, где он. Несколько распоряжений понятливой и расторопной швее, визит к театральному гримеру и – прошу любить и жаловать, перед вами живой Акбар. А сейчас, – весело продолжал он, – не желаете ли горячего шоколада, который я принес вместе с вашим завтраком?
– Нет! – решительно отказалась Филаделфия, однако аромат шоколада, наполнивший комнату, был соблазнительным.
– Вы не будете возражать, если я налью себе чашечку? Быть слугой – дело трудное. Я только приступил к завтраку, когда вы позвонили.
Выражение лица Филаделфии прояснилось, и она спросила:
– Это та самая цена, которую вы платите в нашей маленькой драме? Быть моим слугой?
– К вашим услугам, мэм-саиб. – Он повторил тот же самый жест, который она уже видела много раз, начиная с их встречи на вокзале.
– И откуда появился такой слуга, хотела бы я знать?
– Подарок от вашей дорогой тети Агнес, которая живет в Дели.
– Людей не дарят в качестве подарка, – заметила Филаделфия, с подозрением глядя на него.
Эдуардо предложил ей чашку шоколада, который она взяла без дальнейших колебаний.
– По этому поводу ваша страна недавно вела войну, не так ли? Боюсь, что и мою страну это ждет.
– В Бразилии есть рабы? – спросила она, опускаясь на стул.
Он налил себе чашку шоколада и сел на диван напротив нее.
– В моей стране сколько угодно рабов: индийцы, африканцы, мулаты и много разных других.
Чашка Филаделфии застыла на пути ко рту. Она вспомнила, как он хвастался своим богатством и своими обширными владениями.
– Вы рабовладелец?
Увидев выражение ее лица, он решил подшутить над ней.
– Почему вы спрашиваете? Такая идея привлекает вас?
– Она приводит меня в ужас! – Филаделфия поставила чашку на стол. – Так вы рабовладелец?
– А вы, значит, сторонница янки?
– А вы Симон Легри?
– Симон? Это тот самый плохой надсмотрщик из книги Бичер-Стоу «Дядя Тим»?
– «Дядя Том», – поправила она. – Не уходите от вопроса.
– Вы невозможно красивы, когда краснеете. Вам надо почаще делать это на публике, и тогда все эти североамериканцы будут падать к вашим ногам, как листья с деревьев осенью.
Тот факт, что он кокетничал и старался отвлечь ее внимание, разозлил Филаделфию. Она резко поднялась.
– Я не желаю разговаривать с вами в таком тоне!
– Почему бы вам сразу не сказать: «Я ненавижу рабство и рабовладельцев и отказываюсь иметь дело с вами, если вы таковым являетесь». Между нами не должно быть никаких недомолвок.
– Я ненавижу рабство и рабовладельцев и отказываюсь иметь что-либо общее с человеком, который считает, что порабощение себе подобных нормальное явление.
– Хорошо сказано. – Он захлопал в ладоши и посмотрел на нее грустным взглядом. – К сожалению, я не рабовладелец, поэтому вы напрасно тратили слова, обвиняя меня в этом. Но я буду помнить, что вы чрезмерно самоуверенная женщина и страшны в своем гневе.
Щеки Филаделфии пылали огнем. Злая на него и на себя за то, что опять позволила ему воспользоваться своей доверчивостью, она снова посмотрела на восточную вазу. Если бы не стук в дверь, этот предмет древней цивилизации мог бы оказаться в ее руках смертельным оружием.
Она пошла открывать дверь, но Эдуардо опередил ее, сделав знак отойти подальше и берясь за ручку. Только тогда она вспомнила, что он считается ее слугой. Хмурое выражение ее лица сменилось приветливой улыбкой.
В комнату вошел человек средних лет в форме консьержа.
– Вы звонили, мадам?
Эдуардо схватил служащего за воротник.
– Никто не смеет обращаться к мэм-саиб, пока не получит на то ее позволения!
Грозный голос Эдуардо рассмешил бы Филаделфию, не будь она так зла на него.
– Отпусти джентльмена, Акбар, – сказала она резко. Он незамедлительно повиновался.
– Как пожелает мэм-саиб, – почтительно произнес он, развернулся и встал спиной к двери.
Филаделфия с ослепительной улыбкой подошла к перепуганному служащему.
– Простите моего слугу. Он забыл, что мы уже не в Индии. – Она увидела, как Эдуардо жестикулирует из-за плеча консьержа, и поняла, что забыла о французском акценте. – Вы простите moi? Oui? (меня? Да? (фр).)
– Все нормально, мадам, – приободрился консьерж, очарованный прелестной молодой женщиной. – Вы сказали Индия? В нашем отеле «Виндзор» мы привыкли иметь дело с людьми разных национальностей. Совсем недавно у нас останавливался служащий ост-индской компании. Он наш постоянный гость.
– Это очень интересно, – ответила Филаделфия, игнорируя жестикуляцию Эдуардо, которая начинала ее нервировать. – Чем могу служить, месье?
– Вы звонили мне, мадам.
– Moi? – Филаделфия недоуменно огляделась вокруг, и тут ее взгляд остановился на Эдуардо.
– Акбар, – с упреком сказала она, – ты не должен беспокоить служащих отеля. Стыдно, стыдно! – Она посмотрела на консьержа. – Простите нас Мой слуга… как это у вас говорится? – Она покрутила пальцем у виска. – Иногда он забывает, что мы уже не в доме с сотней слуг под его началом. Здесь, в Америке, в его обязанности входит только приносить и уносить. Вы меня понимаете, n’est-се pas (не правда ли? (фр).)?
Человек кивнул, но его адамово яблоко ходило ходуном, и Филаделфия подумала, что она задохнется.
– У вас сотня слуг, мадам?
– Да, месье. Это не так уж много, если принять во внимание, какой огромный у меня дом. Здесь я могу обойтись одним Акбаром. А сейчас вы можете идти, но прежде Акбар извинится перед вами.
Консьерж посмотрел на бородатого человека в тюрбане, стоявшего со скрещенными на груди руками и грозным взглядом.
– В этом нет необходимости, мадам. Ничего страшного не произошло.
– Я настаиваю, Акбар должен научиться приличному поведению. У него поистине ужасный нрав! В Индии он носит на боку огромную саблю. Если слуга не повинуется, – она чиркнула себя пальцем по горлу, – раз и готово слуги больше нет!
– Что вы хотите сказать?
– Я хочу сказать, что он должен извиниться. Мы в Америке и должны вести себя как американцы, oui? Акбар?
– Как пожелает мэм-саиб. Тысячу извинений, ты, надоедливое насекомое.
Бедный консьерж от неожиданности дернулся и хотел что-то ответить, но, поймав взгляд Филаделфии и увидев, что она быстро качает головой, решил не развивать эту тему.
– Извинения приняты, – сказал он. – А сейчас мне лучше уйти. – Он протянул Филаделфии руку, но она сделала вид, что не замечает ее. Тогда он повернулся к человеку в тюрбане, но тот упер руки в бока и с угрозой посмотрел на него. Консьерж опустил руку и отвесил Филаделфии неуклюжий поклон. – Если вам что-нибудь понадобится, мадам…
– Мадемуазель, – поправила она. – Je le regrette (Мне жаль (фр).), но я не замужем.
– Не замужем, – повторил он, присовокупляя эту информацию к предыдущей, относящейся к сотне ее слуг. – Очень хорошо, мисс. Я полностью в вашем распоряжении. До свидания. – Он повернулся и увидел, что «полоумный дикарь», как он впоследствии описывал Акбара своему коллеге, распахнул перед ним дверь.
Когда дверь за консьержем наконец закрылась, Эдуардо повернулся к Филаделфии.
– Знаете, что вы сейчас сделали? – Филаделфия отступила на шаг.
– Вы заслужили это! – Он шагнул к ней, и она снова отступила. – Вы сказали, что вы мои слуга. – Он придвинулся ближе – она отодвинулась. – Как мне было не поверить, если вы начали первым. – Он сделал два шага вперед, она – два шага назад.
Она оглянулась, прикидывая расстояние между собой и дверью в спальню.
– Если вам не понравилось, что я сделала, тогда оставьте меня. Я не ожидала, что вы… Что вы делаете?
Он был от нее на расстоянии вытянутой руки Она отскочила, затем повернулась, чтобы бежать. Дверь была совсем рядом, но, как только ее рука взялась за ручку, он схватил ее сзади, развернул к себе и приподнял.
Эдуардо прижал ее к груди, описал вместе с ней два круга и снова поставил на ноги.
Филаделфия прижалась к двери, не зная, что последует дальше, но, к своему удивлению, услышала громкий смех Эдуардо.
– Вы, вы необыкновенное создание! – закричал он. – Да знаете ли, что вы сделали?
Она медленно покачала головой, понимая, что провалила свою роль.
– Вы за один прием сделали то, на что мне бы понадобились целые недели. Вы произвели такое впечатление на консьержа, что он не опомнится до конца жизни. Сегодня этот случай станет предметом обсуждения всего отеля. Все гости за обедом только и будут говорить о нем. К завтрашнему дню вся Пятая авеню будет знать, что вы в городе. Это было потрясающе! Вы поступили гениально, рассказав, что я убиваю всех непокорных слуг. Да как вы додумались до этого?
– Сама не знаю, – ответила Филаделфия, приходя в себя и понимая, что ей уже ничто не грозит. – Если вы остались довольны, то нужно было прямо сказать об этом, а не гонять меня по всей комнате.
– Но мне доставляет огромное удовольствие гоняться за вами. – Он придвинулся к ней настолько близко, что она могла рассмотреть радужную оболочку его черных глаз. Она отпрянула и вжалась в дверь спальни. – Если бы вы были бразильянкой, то я бы расцеловал вас.
Филаделфия затаила дыхание. Она смотрела в прекрасное мужественное лицо Эдуардо, обезображенное сейчас колючими бачками и гримом, который сделал его гораздо старше. Он дразнил ее, и это ей совсем не нравилось. Так почему же она надеется вопреки рассудку, что он выполнит свою угрозу и поцелует ее?
Эдуардо наблюдал за сменой чувств на лице Филаделфии и удивлялся, как она, такая волевая и находчивая, могла быть в то же самое время такой совершение беззащитной. От его внимания не укрылось, что она с нетерпением ждет, чтобы он поцеловал ее. Его взгляд упал на ее губы. Розовая помада делала их более полными и более соблазнительными, чем это было необходимо. Все так просто. Их разделял всего какой-то дюйм. Ему хотелось поцеловать ее.
Когда он наклонился к ней, она закрыла глаза и вздернула подбородок. Филаделфия ждала. Ее сердце колотилось, как пойманная птица. Но ничего не случилось.
Она в смущении открыла глаза и увидела, что Эдуардо уже посередине комнаты. Он дошел до двери, обернулся и, не глядя на нее, сказал:
– Съешьте завтрак, пока он не остыл. Я вернусь через час. Вам надо показаться на публике. С этой целью мы отправимся по магазинам. – Он вышел и тщательно закрыл за собой дверь.
Филаделфия прикусила губу. Что она сделала не так? Ее охватило чувство унижения. Он дразнил ее! Она уткнулась лицом в дверь спальни.
– Ненавижу! Ненавижу!
– Позвольте мне выразить свое мнение: этот цвет вам к лицу.
Филаделфия рассеянно щупала отрез щелка мандариново-желтого цвета на прилавке магазина «А.Т. Стюарт и компания».
– Он красивый, – довольно сдержанно ответила она продавщице. – Здесь столько красивых вещей. Возможно, когда-нибудь мне посчастливится снова носить их.
– О, мисс, простите, – сказала девушка, только сейчас заметив, что молодая француженка в платье серого цвета – знак того, что траур еще не кончился. – Примите мои соболезнования по случаю вашей утраты.
– Merci, – ответила Филаделфия и поспешно вышла из магазина.
Только добравшись до середины улицы и остановившись напротив пятиэтажного особняка, Филаделфия решилась заговорить с мужчиной, который словно тень повсюду следовал за ней:
– Это омерзительно! Врать, чтобы вызвать сочувствие незнакомых людей! Я это ненавижу!
– Мэм-саиб вовсе не врет, когда говорит, что носит траур. Ваш отец умер, – напомнил он ей тихим голосом.
Она резко повернулась к нему:
– Это мое личное дело. Мне не доставляет удовольствия вызывать у других жалость.
– Мэм-саиб должна помнить об окружающих, – сказал Эдуардо на этот раз по-французски, так как его необычная внешность привлекла внимание кучеров многочисленных частных экипажей, выстроившихся на Бродвее в ожидании хозяев.
Филаделфия расправила плечи и, глядя ему прямо в глаза, сказала по-английски:
– Если вам не нравится мое поведение, найдите себе другую партнершу!
Он испытывал сильнейшее желание так встряхнуть ее, чтобы зубы застучали. Ему так недоставало терпения в обращении с ней. С тех пор как он подавил желание поцеловать Филаделфию, они уже не могли нормально разговаривать между собой. Это было глупо, и он очень сожалел об этом, но не мог же он позволить, чтобы какая-то маленькая оплошность погубила так хорошо начавшееся дело. Если бы только она перестала смотреть на него своими огромными золотистыми глазами, перестала говорить колкости и обращалась бы с ним как с простым слугой.
– Мэм-саиб устала. Возможно, она пожелает пойти куда-нибудь на ленч?
Филаделфия окинула его холодным взглядом.
– Я действительно проголодалась, но это вас не касается. Я вижу на той стороне улицы кондитерскую. – Она искоса посмотрела на него. – А вам я приказываю немедленно отправляться домой!
– Если мэм-саиб прикажет, то я готов даже отрубить себе правую руку, – сказал он драматическим тоном, склоняясь в низком поклоне, и еще тише добавил: – Но зачем нужна эта рука, если в ней не будет кошелька.
– Вам обязательно надо напоминать мне об этом при каждом удобном случае?! – закричала она по-французски. – Вы не лучше кредиторов моего отца, которые постоянно напоминают мне о долгах.
Эдуардо видел, что она оскорблена, и горько раскаивался в своей неудачной шутке. Он запустил руку за красный кушак, повязанный вокруг талии, и протянул ей маленький кошелечек:
– Мэм-саиб найдет здесь все, что ей нужно, и даже больше. Покорный слуга всегда к ее услугам.
– О нет, оставьте его себе. Я не хочу, чтобы меня обвинили в перерасходе жалованья.
Филаделфия повернулась и подошла к обочине тротуара, но не смогла сразу перейти улицу. Вся проезжая часть была заполнена наемными экипажами, багажными телегами, омнибусами, частными каретами и другими средствами передвижения. На перекрестке она увидела регулировщика движения в голубой униформе с поднятым жезлом и свистком, зажатым в зубах.
Грохот и толчея были такими, каких она никогда не наблюдала в Чикаго. Ее отец всегда очень тщательно выбирал время и место, когда она могла появиться на публике. В тех случаях, когда ей разрешалось выезжать одной, она пользовалась семейной каретой, и только в утренние часы, где-то между десятью и полуднем. Она была явно не готова к тому, чтобы идти пешком по Бродвею, пробираясь сквозь толпу народа.
Когда движение остановилось, людской поток, сопровождаемый шумом голосов и пылыо, подхватил ее. Она со страхом осознала, что оказалась на проезжей части. Охваченная тревогой, она вертела головой из стороны в сторону, надеясь найти Эдуардо, но он словно сквозь землю провалился.
Вдруг послышались громкие голоса, и пешеходы стали разбегаться, толкая ее со всех сторон. Затем она услышала звон колоколов и поняла: что-то случилось. Прямо на нее неслась пожарная машина. Впереди бежали пожарные, громко крича, чтобы освободили улицу. Шум превратился в какофонию звуков, где ржали напуганные лошади и кричали извозчики, стараясь поскорее расчистить дорогу.
Филаделфия отчаянно пыталась вернуться на тротуар, но людской поток нес ее в обратном направлении. Внезапно ее каблук застрял в выбоине булыжной мостовой. Сильный толчок сзади, и каблук сломался. Теряя равновесие, она закричала от ужаса и упала под копыта лошади, запряженной в карету.
От ее крика сердце Эдуардо сжалось. Все это время он пытался догнать ее. Она уже была на расстоянии вытянутой руки, когда неожиданно исчезла из виду, как раз в то время, когда мимо пронеслась карета с гербом, влекомая парой гнедых.
Как сумасшедший он расталкивал толпу, ругаясь на смеси португальского с английским, и люди отскакивали от него еще быстрее, чем от пожарной машины. Не заботясь о собственной безопасности, он бросился к лошади, которая встала на дыбы перед распростертым телом Филаделфии. Стараясь увернуться от удара копыт, он схватил вожжи и пригнул ее голову вниз.
– Придержи своих проклятых лошадей! – закричал он кучеру.
Как только лошади остановились, он упал на колени рядом с Филаделфией. Она лежала так тихо, что острая боль пронзила его сердце.
– Menina! – в отчаянии закричал Эдуардо, нащупывая пульс на шее. Он был ровным, хорошего наполнения. – Филаделфия, – прошептал он, нежно прижимая ее к груди. Лицо девушки было смертельно бледным, на правой щеке красовался синяк. Он отвел прядь волос с ее лица и увидел, что ресницы дрогнули.
– Что случилось?
Эдуардо взглянул на красное лицо полицейского.
– Спросите его, – ответил он, указывая жестом в сторону кучера дорогой кареты. – Он чуть не убил ее! – Затем его взгляд снова обратился к Филаделфии, которая уже смотрела на него.
– Что стряслось? – спросила она слабым голосом, взяв его за руку.
От ее прикосновения он задрожал всем телом.
– Вы упали. Вы не ушиблись, menina?
– У меня сломался каблук, и я упала. – Услышав ее ответ, Эдуардо успокоился.
– Я отвезу вас домой.
Подхватив Филаделфию на руки, Эдуардо поднялся вместе с ней.
– Одну минуточку! – закричал полицейский, когда Эдуардо направился к тротуару. – Кучер говорит, что девушка выскочила прямо перед его лошадью, и он не мог ничего сделать.
Эдуардо с презрением посмотрел на кучера, который сохранял самодовольный вид, затем опять на полицейского.
– Этот человек лжец и трус. Его следует арестовать, так как он не умеет править лошадьми.
– В этом нет необходимости, – произнес голос из кареты.
Дверца с гербом открылась, и ливрейный лакей, спрыгнув со своего места на землю, помог пассажирке выйти из кареты. Седовласая дама в платье из темно-красного крепа ступила на мостовую. Она была изящной, небольшого роста, но в ней чувствовались благородство и достоинство. Она подняла голову, чтобы видеть лицо полицейского, и сказала:
– Я была свидетельницей инцидента и считаю, что во всем виноват мой кучер. – Поднеся к глазам лорнет в серебряной оправе, она посмотрела на кучера. – Джек, ты уволен. Даже иностранец заметил, что ты не умеешь обращаться с животными. Убирайся немедленно! Я больше не желаю видеть твою мерзкую рожу. Прочь!
Она повернулась к Эдуардо и окинула его внимательным взглядом.
– Кто эта девушка, которую вы держите, как куль с мукой?
Эдуардо посмотрел на Филаделфию, и странное чувство охватило его.
– Это моя хозяйка, мэм-саиб Фелис де Ронсар.
Он уже заметил и герб на карете, и драгоценности в ушах и на пальцах женщины. Она, очевидно, была обитательницей Пятой авеню. При других обстоятельствах он бы закрепил это знакомство, но в данный момент ему надо было унести Филаделфию в безопасное место и выяснить, насколько сильно она пострадала.
– Прошу простить меня, но я должен доставить ее домой и пригласить врача.
– Не прощаю, – заявила маленькая женщина, и когда Эдуардо попытался проигнорировать ее слова, дорогу ему преградил полицейский.
– Не перечь леди, парень, – сказал он.
– Ваша хозяйка живет в городе? – спросила дама с холодным выражением лица.
Эдуардо стиснул зубы, но вежливо ответил:
– Мэм-саиб в настоящее время живет в отеле «Виндзор».
– И ваша хозяйка знает хорошего врача, не так ли?
– Нет, мэм-саиб.
– Зато я знаю. Посадите девушку в мою карету. Полагаю, вы умеете управлять лошадьми и каретой?
Эдуардо едва сдержал улыбку. Эта знатная дама предлагала им свое гостеприимство. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло.
– Умею, мэм-саиб.
– Что значит это слово «мим сад»?
– Мэм-саиб означает хозяйка. Это знак особого уважения на моей родине, в Индии.
Женщина удовлетворенно кивнула:
– Хорошо, язычник, меня зовут миссис Саттервайт Ормстед. Можешь отвезти меня домой. Как только мы приедем, я пошлю за своим врачом. Я обязана сделать это, так как мои лошади чуть не раздавили твою госпожу.
– Итак, вы говорите, что разыскиваете оставшихся членов вашей семьи? – поинтересовалась миссис Ормстед, стоя у кровати, на которой лежала Филаделфия. – Почему же вы не поехали к себе домой во Францию? Скорее всего вы нашли бы их там.
– Возможно, – ответила Филаделфия, комкая в руках шерстяной плед, которым она была укрыта, и морщась от прикосновения рук врача, продолжавшего обследовать ее ногу. Ей было больно, и она чувствовала себя неловко в присутствии этой доброй незнакомки. – Где Акбар? – спросила она.
– Акбар? Так зовут того язычника с замотанной головой? Никогда не слышала такого имени! Акбар. Звучит как откашливание, когда кость попадает в горло. – Ее аккуратные белые брови подозрительно поползли вверх. – Кто он вам на самом деле?
– Мой охранник… Охх…
– Простите, мисс, – покаянно сказал врач. Он закончил обследование и повернулся к миссис Ормстед: – Перелома нет, просто сильное растяжение связок. Молодой леди надо несколько дней полежать в постели, пока не спадет опухоль.
– У вас есть служанка? – спросила миссис Ормстед у Филаделфии.
– У меня есть Акбар.
– Это неприлично. Я понимаю, что он предан вам. Моему дворецкому и трем лакеям пришлось удерживать его внизу, пока вас осматривал врач. Для своих лет он удивительно сильный мужчина.
Представив себе разыгравшуюся сцену, Филаделфия постаралась не встречаться взглядом с пожилой женщиной, а сосредоточила все свое внимание на враче, который в это время накладывал на ее лодыжку марлевую повязку.
– Акбар необыкновенный человек.
– Не сомневаюсь. Но он неподходящая сиделка для молодой леди. Доктор Макнилл говорит, что вы должны провести в постели несколько дней. Поживете под моей крышей, я не потерплю никаких возражений. Я уже стара и достаточно богата, чтобы менять свой образ жизни.
Встревоженная Филаделфия покачала головой.
– Это невозможно! Я хочу сказать… – Она замолчала, стараясь говорить с французским акцентом, о котором каждый раз забывала, особенно в минуты сильных волнений. – Я хочу сказать, мадам, что мне бы не хотелось нарушать ваш уклад жизни. Вы были tres gentille (очень добры (фр.).) ко мне. Тысячу раз спасибо, мадам Ормстед, но я должна ехать домой.
– У вас нет дома. У вас есть номер в местном постоялом дворе. – Последнюю фразу миссис Ормстед произнесла с нескрываемым отвращением. – Хорошо воспитанная леди никогда не остановится в таком месте без сопровождения родственника мужчины. Ваш темнолицый Акбар не в счет. Я уже послала свою домоправительницу за вашими вещами. Вы останетесь здесь. – Она внезапно улыбнулась, и ее надменное лицо преобразилось. – Как вы заметили, последнее слово всегда остается за мной.
Филаделфия откинулась на подушки. Миссис Ормстед напоминала ей тетю Харриет, которая умерла, когда ей было двенадцать. Добрая и строгая женщина, она всегда добивалась своего, несмотря ни на что.
– Вы очень добрая, и вам трудно отказать.
– Мистер Ормстед утверждал то же самое. – На какое-то мгновение взгляд холодных голубых глаз женщины потеплел, но она встряхнула головой, словно отгоняя воспоминания. – Вот уже три года, как его нет. А мне кажется, что прошло целых тридцать лет. Я всегда говорила ему, чтобы он не ел так много бисквитов со взбитыми сливками, но он был чрезвычайно упрямым. Никогда не могла понять этого упрямства. Даже представить себе не могу, почему я вышла за него замуж!
