Текст книги "Подземная пирамида"

Автор книги: Ласло Леринц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)

IV. ОПЕРАЦИЯ «ПОДЗЕМНАЯ ПИРАМИДА»

Я вернулся в свой кабинет и вызвал по прямому телефону Копенгагенский университет. Европа отозвалась лишь после долгого гудения и пощелкивания в трубке. Кто-то упорно пытался объясниться со мной на незнакомом языке, но когда понял, что ему меня не переупрямить, перешел на английский.

– Вы откуда звоните, мистер?

– Из Америки. Из Санта-Моники.

– Вы шутите со мной, мистер?

– Зачем мне шутить?

– Кто вам нужен, мистер?

– Это университет?

– Кто вам нужен?

– Профессор Хальворссон.

– Рольф или Кнут Хальворссон?

– Заведующий кафедрой фольклора.

– Соединяю.?

После продолжительных лязгающих, свистящих и бормочущих звуков повторился предыдущий разговор, но с другим голосом.

Я думал уже, что натру себе трубкой на ухе водянку, когда, наконец, услышал голос Хальворссона.

– Алло! Хальворссон!

– Да. Кто это?

– Петер Силади, из Санта-Моники.

– Боже мой! Вы? Что случилось?

– У вас есть какие-то сбережения?

– Ну, честно говоря…

– Тогда с этого момента откажитесь от пива и дорогих датских обедов.

– Алло! Что вы сказали?

– Чтобы вы начинали экономить, Хальворссон! Вскоре вам очень понадобятся деньги. У вас нет интереса к Египту?

– Как нет, черт побери?! Что случилось, Силади?

– Ничего особенного, – сказал я. – Ничего из ряда вон выходящего. Если не считать, что вы выиграли, Хальворссон!! 21 мая.

Читая эти строчки, Ренни, ты удивишься, что я целый год не делал никаких записей в своей книжечке, точнее, в той другой книжке, из которой я сейчас переписываю. Извинением мне послужит то, что никому не было бы интересно, пожалуй, и тебе в том числе, что произошло за прошедший год.

Тем не менее, я попытаюсь в сжатом виде изложить события. Чтобы в том времени, которое предшествовало твоему рождению, не было никакого белого пятна, даже самого крошечного.

Я уже писал, что то, к чему мы готовились, папа Малькольм назвал «Операцией „Подземная пирамида“. И поскольку больше никто ничего не предложил, то с этой минуты мы так и называли эту египетскую акцию. Мы приняли к сведению, что папа Малькольм стал крестным отцом нашего плана.

На следующем совещании Никосу Карабинасу поручили руководить финансовой стороной операции. Исследователь династий неегипетского происхождения родился в греческой семье, его дед продавал зелень девушкам с сомнительной репутацией в портовом квартале Пирея. Никое гордился своим происхождением и не в меньшей степени дедом, о котором в семье рассказывали легенду, как однажды он даже греческого короля надул на несколько драхм.

Соответствовала ли эта история действительности или нет, никто проверить не мог, но Карабинас хранил ее в своей душе с большей гордостью, чем иные грамоту о дворянском титуле в ящике своего стола или орденскую ленту под коленкой. Он гордился этим и не хотел оказаться недостойным своего знаменитого деда.

Таким образом, нужно было быть очень отчаянным человеком, чтобы попытаться превзойти в денежных делах Никоса Карабинаса.

– Кто сможет меня надуть, – говаривал обыкновенно эксперт по гиксосам, – тот заслуживает, чтобы поживиться за мой счет! Я не знаю, чтобы когда-либо нашелся такой человек.

Таким образом, мы с общего согласия поручили Карабинасу и Селии улаживать официальные дела, а сами вернулись к своей работе.

Карабинас приступил к делу осмотрительно и с осторожностью. Он терпеливо дождался, пока все подали заявки на египетские раскопки, а затем с газетными статьями в руках, расписывавшими важность спасательных работ, помчался по меценатам. За несколько дней ему удалось убедить в важности нашей миссии мэра Санта-Моники, губернатора штата, главу местной церкви мормонов и президента правления некоторых крупных предприятий. Кое-куда он таскал с собой и папу Малькольма, который ради этой святой цели с кислой миной надевал свой допотопный костюм в серую полоску. А вернувшись домой, обрушивал на голову Карабинаса отборнейшие ругательства.

И вспыльчивый грек, которому нельзя было возражать даже по научным вопросам, – следовало ждать, пока он сам убедится, что заблуждается, – только улыбался в ответ на ругань Старика. Надо думать, у него не выходила из головы неизвестная квадратноголовая династия, которая поможет ему переписать историю Египта.

Руководство города и меценаты, покрывавшие университетские расходы, спустя несколько недель дали свое согласие. В конце концов, мы не просили у них слишком много денег. Карабинас точно знал, на сколько можно было рассчитывать. Но полученное он использовал все до последнего цента.

Во всяком случае, перед принятием окончательного решения в городе прошла грандиозная демонстрация в защиту окружающей среды. И хотя там не было сказано ни слова о египетских пирамидах или асуанской плотине, а волновали души в первую очередь свалки мусора и химических отходов в окрестностях города, я мог бы поклясться, что в этом деле был замешан Карабинас.

Демонстранты разбили несколько витрин – которые немедленно были разграблены – и расклеили по всему городу плакаты, что, по-моему, было ни чем иным, как одним из способов загрязнения окружающей среды, поскольку они пользовались каким-то новым клеем, после чего плакаты невозможно было содрать.

Словом, защитники окружающей среды отвели душу, полиция для вида задержала несколько человек, но так как все это не носило расистского характера, раздувать дело не стали. И мусорные свалки временно были сняты с повестки дня.

На следующий день после демонстрации Карабинас посетил мэра Хэйли. Мэр с лицом, белым, как стенка, как раз висел на телефоне и пытался выяснить, какие отзывы получили волнения в Санта-Монике на восточном побережье. Не угрожает ли эта кучка хулиганов его политической карьере?

Никое прибыл в самый подходящий психологический момент: Хэйли еще не знал, в каких он отношениях с либералами восточного побережья, но подозревал, что защитники окружающей среды, часть которых были демократами, а другая часть – республиканцами, первую битву выиграли. Мусорные свалки нужно перенести в другое место. Тут-то и появился Карабинас и положил перед ним денежную заявку на такое дело, которое как раз и пахло защитой окружающей среды.

Мэр Хэйли нацарапал на бумаге свое имя, и с этого момента бумага уже стоила не одну тысячу долларов. Не забыл мэр позаботиться и о том, чтобы об этом написали местные газеты. Мол, смотрите, сколько жертвует Санта-Моника на спасение древних культур от вредоносного окружения!

Но больше всего мэру импонировало, что в наших рядах не было ни греков, ни коммунистов. К счастью, он ничего не знал о предполагаемом негроидном происхождении квадратноголовых, иначе, пожалуй, вместо денег выписал бы нам ку-клукс-клан.

Естественно, тех денег, которые мы собрали, было до смешного мало для финансирования раскопок. Эти деньги нужны были нам, в первую очередь, для замены.

Тому, кто не знает систему Санта-Моники, может показаться странным то, что я говорю. Дело в том, что наш университет содержится государством с помощью меценатов. Он считается наполовину государственным, наполовину частным заведением, и в соответствии с этим университетские преподаватели имеют весьма запутанный статус.

Суть его заключается в том, что кроме летнего отпуска и одного в пятилетие свободного от преподавания года нам больше не положено никаких отпусков. И если все-таки кто-нибудь собрался куда-то поехать, то он должен либо уволиться совсем, либо подыскать себе подходящую замену, разумеется, за свой счет. Да, мы получили разрешение на экспедицию, но от педагогической нагрузки нас никто не освобождал. И поскольку свободный раз в пятилетие год не совпадал с годом исследовательских работ в Египте, мы были вынуждены искать себе замену.

Для этого и нужны были деньги, которые Карабинас выманил у государства и меценатов.

А настоящие большие деньги были в кармане у генерала Леонарда, в Ученом Совете, в Вашингтоне. И если мы хотели осуществить наш план, Карабинасу нужно было ухитриться переложить несколько сот тысяч из этого кармана в свой собственный.

Газеты уже сообщили имена участников экспедиций из Нью-Йорка и Вашингтона, когда наша заявка поступила в Ученый Совет. Я представлял себе ошеломленное выражение лица Леонарда, когда он брал в руки эту заявку.

В тот же день на столе у папы Малькольма затрезвонил телефон. Сам генерал Леонард держал трубку в руках, своих собственных, раздающих доллары. Сначала он раздраженно орал, как, мол, мы себе это представляем, все сроки давно вышли, американцы имеют право на раскопки всего двух храмов и хорошо, если в подарок получат хоть один. Нью-йоркцы и вашингтонцы уже подали и подробный план работ, а мы даже еще не знаем, куда собираемся!

Папа Малькольм не сомневался, что Леонард боится, как бы мы не попытались заполучить храм, а храм он заранее пообещал тем, разумеется, за ответную услугу.

Малькольм прикинулся недалеким провинциальным профессором, потом, наконец, выдавил, что мы хотим на раскопки прежде всего по той причине, что движение защитников окружающей среды поднялось уже как чудовищная приливная волна и захлестывает город. И кроме того, мы не требуем себе непременно храм Солнца, а удовольствуемся каким-нибудь местом попроще, но пусть Леонард поймет, что возможность отправиться на спасательные работы в Египет – это для нас вопрос жизни или смерти.

Леонард потер ладошки и пообещал поддержку. Он был убежден, что ему удалось нас одурачить, то есть отвести опасность от себя и от своих подопечных.

Только в тени стоял профессор Карабинас, который также потирал руки.

Через несколько дней мы получили сумму, на которую рассчитывали, и разрешение связаться через Совет с компетентными органами ЮНЕСКО. Вместе с деньгами прибыл и телекс от Леонарда, в котором сообщалось, что он охотно будет представлять нас во всемирной организации.

Карабинас показал нам телекс, а мы просто помирали со смеху. Каждый чувствовал себя, как шахматист, своими ходами вынуждающий противника ходить туда, куда ему нужно.

Естественно, мы были счастливы принять предложение Леонарда, который вскоре известил нас, что ввиду небывалого количества желающих они могут предложить нам всего л ишь простой коптский городишко – Абдал-лах-Бахари – в 16 километрах от Абу-Симбела. Он искренне сожалеет, что не сумел сделать для нас больше.

Папа Малькольм ответил без промедления. Он поблагодарил ученый Совет и лично генерала Леонарда за его благожелательность и выразил надежду, что наши раскопки будут успешными.

На это Леонард уже не ответил, очевидно, не считал нас серьезными партнерами. Он не снисходил даже до того, чтобы всласть над нами посмеяться.

Мы же спокойно собирались в дорогу. Определили срок выезда; его мы тоже перенесли на значительно более позднее время. Конечно, на настоящие раскопки нам оставалось меньше времени, чем остальным участникам, но мы надеялись, что тогда уже земля фараонов будет кишеть исследователями и никто не обратит на нас никакого внимания.

И как выяснилось позже, расчеты Карабинаса и на этот раз полностью подтвердилась.

В начале мая, через год после визита двух военных с Аписом и Анубисом, пришел день нашего отъезда. Один год! Чего только не случилось за это время! И все-таки как мало по сравнению с тем, что произошло с тех пор, как в свите Эхнатона появились квадратноголовые и вместо старой политики стали проводить новую.

Потом под самолетом проплыло Средиземное море, и чуть позже мы вышли в аэропорту египетской столицы.

Я сижу в тени пальмы, если можно назвать тенью ту узенькую полоску, которую она отбрасывает на песок, и привожу в порядок свои бумаги. Уже добрых полчаса я размышляю над тем, почему потомки древних египтян построили свои города именно здесь, на краю пустыни, а не пришли ближе к Хапи, то есть к Нилу. Вероятно, тогда, в VIII-IX столетиях новой эры, Абдаллах-Бахари находился дальше от пустыни, чем в наши дни.

Сидя под пальмой, я думаю о завтрашнем дне. С утра мы отправляемся к пирамидам, чтобы приступить к настоящим раскопкам, о которых, кроме нас, никто не подозревает. Знаем только мы, разработавшие весь план, и Хальворссон.

Даже студенты университета ни о чем не догадываются; эти одержимые с рвением перелопачивают песок и орут на всю округу, когда время от времени натыкаются на мертвое тело.

В настоящий момент мы раскапываем кладбище в Абдаллах-Бахари, вернее говоря, место упокоения. жителей того средневекового поселения, которое стояло раньше на месте нынешнего. Правда, деревня, ставшая тем временем арабской, переместилась на добрых три мили ближе к реке, доказывая, что пословица о горе и Магомете никогда не устаревает.

Вездеход наш отдыхает под брезентом, а вещи, тщательно упакованные, лежат в палатке, которая служит нам кладовой. Мы решили сообщить остальным о нашем отъезде только завтра на рассвете. Незачем вызывать переполох заранее.

Кладбище не балует нас разнообразием находок. Родственники умерших христиан в большинстве случаев заворачивали тела в обычное полотно и так клали их в выкопанные в песке ямы, зная, что сухой и горячий песок все равно мумифицирует их без всякой специальной обработки.

Что верно, то верно – не слишком богаты были жители городишка. К VIII-IX векам роскошь миновавших тысячелетий затерялась уже где-то в туманной дали, и на эту землю пала тень нужды, которая и сегодня лежит на ней неизгладимой печатью. Несколько предметов обихода, одно-два недорогих украшения; кресты, кольца, булавки – и больше ничего. По этой и только по этой причине не очень-то стоило приезжать сюда.

Но студенты думают иначе. Для них эти раскопки означают большое приключение. Неизведанную Африку и неизведанное прошлое. То, о чем они до сих пор только читали в книгах, сейчас у них под носом, включая и песок, и пальмы. Большинство из них– археологи, но есть и искусствоведы. Даже слеза прошибает, когда видишь, как они из кожи вон лезут. Они бы с радостью и ночью копали, только бы позволили.

Если измерять пыл по некоей шкале энтузиазма, то непосредственно за студентами следует Хальворссон. С достающей до пояса развевающейся рыжей бородой он мотается от могилы к могиле и нигде не упускает случая вызвать взрыв смеха у работающих, рассказав отрывок из какой-нибудь народной сказки местного происхождения или анекдот. Если бы не было этого человека, его следовало бы придумать.

Вчерашний день был особенно удачным для фольклориста из Дании. У ног мумифицированного тела. завернутого в простыню, нашли кожаный ботинок с пряжкой. Когда кто-то из студентов поднял его и показал остальным, Хальворссон взревел, как легендарный нубийский лев. Он схватился за голову и умчался в пустыню. Как выяснилось позже, только затем, чтобы подумать.

А что касается ботинка, то он, действительно, представляет определенный интерес. Всем египтологам известно, что к ногам мумий часто клали башмаки, даже иногда надевали их на ноги, чтобы умершему не пришлось стыдиться своих босых ног на том свете. Конечно, под башмаками, как правило, подразумеваются сандалии, ведь во времена египетских царств еще не знали обуви, похожей на современные закрытые ботинки.

Словом, нашли ботинок и сразу же сделали соответствующие выводы. Сколько бы тысячелетий ни прошло со времен классической египетской эпохи, традиции предков продолжали жить во времена коптов. Тысячелетних обычаев не смогло вытеснить даже христианство, в крайнем случае, в небытие канула только их первичная функция. Может быть, и те, кто хоронил умерших коптов, уже не понимали значения башмака, помещаемого в могилу, а просто клали его к ногам умершего, как это делали их отцы и деды.

Но у Хальворссона ботинок вызвал совсем иной ход мыслей. Не сказав никому ни слова, он сразу же убежал в пустыню, и когда через несколько часов явился и подошел ко мне, у него уже была готова довольно смелая теория.

Когда я его выслушал, то признаюсь, что даже у меня захватило дух. Хотя, впрочем, я не очень много понимаю в фольклоре.

Так вот, в последнее время, главным образом, с тех пор как появился реальный след захороненной пирамиды, Хальворссон пришел к убеждению, что родиной подавляющего большинства сказок следует считать Египет. Он утверждает, что вся масса европейских сказок в основном происходит из Египта, остаются только неизвестными древние источники.

И тут появляется этот ботинок. И в голове у Хальворссона возникает мысль: не могли ли сандалии в ногах мумии и жертвенный ботинок средневекового христианства быть основой для возникновения сказки типа «Золушки»? Признаюсь, для меня здесь не существует никакого сходства, кроме наличии какой-то обуви, но ведь Хальворссон фольклорист, и он должен знать, что говорит. Сейчас он как раз стоит по пояс в раскопанной могиле и ищет ботинки.

Йеттмар и Карабинас рассматривают разложенную на коленях карту и пытаются выяснить, в каком месте находится тот определенный ортоцентр, который отмечают на картах для военных. Их задачу осложняет то обстоятельство, что вся местность – совершенно плоская, как лепешки, которые выпекают в этих краях. Самые высокие точки на ней в радиусе добрых несколько миль представляют верхушки чахлым пальм, растущих поблизости от нас.

Осима и Миддлтон, видимо, в компании со Стариком играют в шахматы, спрятавшись в одну из палаток. Коптское кладбище интересует их не больше, чем посредственный кинофильм.

Я встаю, подхожу к вездеходу и похлопываю его по боку. Моя нежность адресована не столько автомобилю, сколько Апису и Анубису, а также маленькому керамическому саркофагу, которые, тщательно запакованные, покоятся в автомобиле. В духе принятого на нашем последнем совещании решения мы, несмотря на таможню и возможный провал, все-таки провезли их контрабандой назад и, согласно плану, потом сделаем вид, что нашли их только теперь.

Я вздрагиваю от громкого вопля Хальворссона, который несется между могил, размахивая еще одним ботинком. Господи, только бы он меня не нашел! Самое умное для меня сейчас – уйти в подполье! 28 мая.

Уже несколько дней мы блуждаем по кустарникам и все еще не нашли туда входа. Может быть, военные одурачили нас? Но откуда же тогда взялись Анубис и Апис?

А сегодня уже ровно неделя, как мы уехали из Абдаллах-Бахари. Студенты под руководством Миддлтона и Селии продолжают свои спасательные работы, а мы, во всяком случае, по официальной версии, производим замеры пирамид и местности.

До сих пор все шло точно по плану. Когда мы среди кустарников разбили палатки, недостатка в посетителях не было. Хотя местность на первый взгляд казалась вымершей, через полчаса вокруг нас собралась толпа, как на футбольном матче среднего масштаба. Дети, собаки, козы и даже несколько верблюдов.

Мы же вели себя так, как принято в таких случаях.

Бакшиша не давали и разыгрывали ворчливых чиновников. И спустя несколько часов наши посетители стали потихоньку рассеиваться, а к вечеру и самых стойких след простыл. Мы их больше ни разу не видели, может быть, они вовсе убрались из этой местности.

Намного больше хлопот доставляют нам бродячие собаки, которые носятся по кустарникам целыми сворами, и у меня такое впечатление, что если бы они были достаточно голодны, то без малейших церемоний вцепились бы нам в глотку. Поэтому неразумно отрываться от остальных, не имея в руках какого-нибудь твердого предмета.

На третий день наших исследований явилась и полиция. Они попросили наши документы, долго их изучали, потом кивнули: можем оставаться, если хотим, только непонятно, за каким дьяволом.

Осиме удалось отвадить их раз и навсегда. На своем английском с шипящим японским акцентом он обрушил на них все свои познания в строительстве пирамид, что они смогли вынести не более получаса. Затем бегом ретировались к своим автомобилям, даже не оглянувшись.

Но главная беда в том, что мы здесь уже неделю, а спуска в подземелье нет и следа. А ведь я совершенно точно узнал те холмики и большие заросли кустарника, которые нарисовал на бумаге веснушчатый военный. Все напрасно, спуска нигде не было…

Утром восьмого дня мы забеспокоились всерьез. Что, если мы стали жертвами какого-то розыгрыша, или, что немногим лучше, просто не найдем спуска? Даром пропадет целый год напряженной работы!

В это утро мы уже не решались смотреть друг другу в глаза. Папа Малькольм нервно курил сигару и без конца смачивал в ведре платок, который клал себе на голову под тропический шлем. Я в который раз разглядывал набросок рыжего военного, хотя каждая карандашная линия так врезалась мне в сетчатку, будто я с ней родился. Над головой у нас ослепительно сияло солнце, и ночная прохлада как раз собиралась уступить место самой большой жаре, какая только бывает в этих местах.

Йеттмар и Карабинас занимались тем, что устанавливали привезенные с собой из деревни измерительные инструменты, чтобы, если, не дай бог, занесет посетителей, мы смогли объяснить свои действия.

Осима вылез из палатки, послонялся вокруг, потом взвалил на плечи инструмент, предназначенный для выявления скрытых под землей пустот. И хотя по уверению специалистов фирмы-изготовителя этот инструмент должен реагировать даже на сусличью норку, за всю неделю стрелка отклонилась, кажется, всего один-единственный раз; но и тогда напрасно копали мы на протяжении нескольких часов – не обнаружили даже той самой сусличьей норки.

Я, пожалуй, вздремнул в тени палатки, потому что встрепенулся от того, что Осима с яростным бормотанием сорвал с плеча инструмент и с раздражением швырнул его на песок. Сквозь приоткрытые веки я увидел, как он схватил железный прут, метра полтора длиной, и исчез вместе с ним за кустами.

Когда я очнулся во второй раз, причиной моего пробуждения снова был Осима. Он продрался сквозь кустарник прямиком к моей палатке и бросил прут на песок с такой силой, что подскочившая железяка задребезжала, ударившись о металлические колышки палатки.

– В чем дело? – подхватился я на ноги, пытаясь собрать разлетевшиеся бумаги.

Осима стоял надо мной, широко расставив ноги, как какой-нибудь языческий символ победы, и я видел, как лицо дергается от возбуждения.

– Я нашел, – сказал он тихо. – Кажется, нашел…

Я подумал, что мое сердце вот-вот остановится, но продолжал сидеть, сгребая рассыпавшиеся бумаги. По-видимому, я был не в состоянии осознать всю грандиозность услышанного.

– Где? – спросил я, наконец, сдавленным голосом.

Он показал в середину зарослей.

– Там. Точно там, где указано.

– Но… ведь… инструмент ничего не показывал. Он вытер пот со лба.

– Их инструментом только гвозди забивать. Пошли со мной, Силади!

Он поднял железный прут и стал снова продираться через кусты. Я за ним, как охотничья собака за своим хозяином.

Мы остановились точно в том месте, где, согласно рисунку, должен был быть спуск и где, несмотря на все наши старания, инструмент до сих пор так ничего и не показал.

– Палкой мы тут уже тоже проверяли, – сказал я.

Осима несколько раз подпрыгнул на песке, но, кроме шороха песчинок, не было слышно никакого звука.

– Не понимаю, что могло случиться. Но вот только посмотрите!

Он схватил прут и воткнул его в песок. Несколько секунд он висел на пруте, как прыгун с шестом перед толчком. Железный прут погружался в желтый песок, становясь в руках Осимы все короче, потом вдруг послышался звон, и конец прута наклонился.

– Это здесь! Слышите?

Меня вдруг охватила такая слабость, словно резко упало кровяное давление; перед глазами заплясали черные круги, и я бы не удивился, если бы они переплелись, как олимпийские кольца. Все-таки мы победили! Первый тайм мы выиграли!

Когда черные круги исчезли, я схватил Осиму за плечо.

– Вы уверены?

– Я знаю столько же, сколько вы. Но, черт возьми, что еще это может быть? Ведь и рисунок показывает именно это место!

– Пошли назад за лопатами!

Осима бросил железный прут, и мы помчались сквозь заросли, словно спасаясь от преследователей. В палатке, служившей складом, схватили две лопаты, лежавшие недалеко от входа, и, никем не замеченные, вприпрыжку понеслись назад, к спуску.

Японец опустился на колени и прижал ухо к горячему песку. Несколько раз ударил кулаком по земле, потом улыбнулся.

– Ей-богу, это здесь! Только никак не пойму, почему это до сих пор ускользало от нашего внимания. Подумать только, что мы могли уйти ни с чем!

Мы знали, что работать нужно спокойно и методично, но не хватало терпения. Схватившись за лопаты, мы принялись копать как одержимые.

Примерно через полчаса непрерывной работы под песком звякнул камень. К тому времени мы своим видом уже напоминали клоунов. На лица, залитые потом, прилип слой песка, словно мы надели какие-то странные, причудливые маски. Только глаза горели сумасшедшим огнем.

Осима наклонился и ладонью осторожно смел песок. Первое, что мы увидели, была птица, сокол с изогнутым клювом, птица бога Гора.

Тогда Осима выполз из ямы, стал на колени и очень медленно улегся на живот. Под животом сцепил руки, и я мог бы сказать, что он всего лишь отдыхает или молится.

Во всяком случае, мне тоже не мешало отдохнуть. Я прислонился спиной к стене ямы, достигшей уже – глубины в человеческий рост, и дышал как борзая, выигравшая гонку. Но каменная плита не давала мне покоя: я стал на колени и принялся сметать с камня песок.

Осима все еще отдыхал, когда мне удалось кое-что прочитать, несмотря на то, что на камень непрерывно скатывались комочки песка.

«Я, который победил скорпионов, одержу победу и над твоими врагами. Два глаза есть у меня: солнце и луна; я сделаю зрячими и твои глаза. Я, Гор, бессмертный!»

Когда я оторвался от надписи, Осима, лежа позади меня на животе, вполголоса разбирал надпись.

– Плиту установили в честь Гора, – пробормотал он и, встав, оперся на лопату. – Ну, а что теперь?

– Подождите здесь, Бонни, – сказал я и припустил назад к палаткам.

Папа Малькольм, с платком на голове, как раз собирался водрузить на нее свой тропический шлем, когда я вылетел из-за кустов.

– Где остальные?

Старик с удивлением уставился на меня; шлем замер в его руке.

– Где-то там… Они как раз устанавливают инструменты. Что случилось, Петер?

– Есть! – выкрикнул я, может быть, чуть громче, чем следовало. – Есть!

Папа Малькольм так и застыл на месте, шлем выпал у него из рук, и с мокрым платком на голове он выглядел как пародия на бедуина.

– Где? – выдавил он, наконец.

– Там Осима! Идите прямо! – Я уже продирался через кусты, как раз в то– месте, где они были гуще всего.

Карабинас и Йеттмар морочились с неким инструментом, напоминающим теодолит, и с серьезным видом что-то измеряли. Я подскочил к ним и открыл было рот, когда Йеттмар отмахнулся от меня.

– Тсс! Кажется, мы что-то нашли. Тут настала моя очередь удивляться.

– Нашли? Вы нашли? Какого черта вы нашли?

Карабинас отступил от инструмента, посмотрел на меня, потом показал на какую-то красиво блестевшую трубочку, похожую на подзорную трубу.

– Ты умеешь ориентироваться на местности?

– Нет!

– Тогда смотри сюда! Видишь вон ту пирамиду?

– Конечно, вижу!

– И две другие тоже?

– И те тоже.

– Ну вот, берем вершины всех трех пирамид. Соедини их между собой воображаемой линией.

– Каким образом, черт побери?

– Удлини немного вершины и представь себе, что они испускают лучи света. Все три луча направлены в нашу сторону. Где-то в одной точке они должны пересечься.

Я начал понимать, что он имеет в виду.

– Ну и как, пересекаются?

– Конечно, пересекаются. Посмотри-ка в окуляр!

Я посмотрел, но не увидел ничего, кроме шкалы с цифрами и колеблющегося перекрестья для наводки. К тому же еще и пирамиды стояли вниз головой.

Я оторвался от окуляра и упер руки в бока.

– Может, все-таки объяснишь?

– А как же. Вот, смотри. Три воображаемых линии пересекаются в одной точке. Ну-ка, загляни еще разок. Вот так. Сейчас наведу… Где пересекаются эти три линии?

Неожиданно передо мной четко вырисовывалась картина: исходящие из вершин пирамид лучи, которые обозначились в приборе черными линиями толщиной с волосок, действительно, пересекались в одной точке на склоне небольшого, чуть заметно выступающего из песка холмика.

– Твои лучи встречаются на склоне какого-то холма.

– Так, – сказал Карабинас, – а теперь отойди от окуляра.

Я отошел, и Карабинас вытянул руку вперед.

– Где этот холм сейчас?

Как я ни силился, холма нигде не увидел.

– Что за дурные шутки? – накинулся я на него.

– Ничего не дурные. Ты не видишь холма, потому что не знаешь, где искать. А через прибор ты его видишь только потому, что лучи пересекаются как раз на его склоне. Понимаешь?

– Возможно. Но все еще не вижу, куда ты гнешь.

– У тебя убогая фантазия, Петер, – проворчал Йеттмар, качая головой.

– Убогая или нет, Осима…

– Этот холмик, который представляет собой самую высокую точку, не считая пирамид, как вблизи, так и издали, мы найдем на совершенно одинаковом расстоянии от вершин трех пирамид. С поразительной точностью.

Тут я прислушался внимательнее,

– Вы думаете, что это случайность?

Это спросил Йеттмар.

Я пожал плечами и попробовал найти холм невооруженным глазом. Но он затерялся в море колеблющегося в жарком воздухе песка, так что я был вынужден отказаться от своего намерения.

– Я не в состоянии найти его. Вы говорите, что он находится на совершенно одинаковом расстоянии от вершин всех трех пирамид?

– Как видите.

– И это… это что-то означает? Карабинас в свою очередь пожал плечами.

– Сам черт не знает. Хотя я не очень верю в случайности. Кроме пирамид здесь нет ни одной достойной внимания высоты. Только этот едва различимый холмик. И он находится на одинаковом расстоянии, с точностью до одного шага, от вершин всех трех пирамид. Ну, как вам это нравится?

– Скажите, Йеттмар на этом холме уже велись раскопки?

Йеттмар потряс головой.

– Я вот только что заглядывал в каталог. Под ним ничего не нашли. Правда, если бы кто-нибудь и попытался там копать, это оказалось бы непосильной работой. Бог знает, сколько сотен или тысяч тонн песка пришлось бы перекопать только для того, чтобы сделать пригодную для исследований разведочную канаву.

Тут я почувствовал, что уже сыт этим по горло. Папа Малькольм и Осима любуются нашим чудесным открытием, а я тут спорю с ними из-за какого-то дурацкого песчаного холма.

– Дело в том, – начал я – что… Но Карабинас снова перебил меня:

– Посмотри же! Чрезвычайно интересно. Итак, вблизи пирамид существует некий ортоцентр… Дьявольщина! Тогда ведь холм-то и не самое интересное!

Йеттмар поднял голову и уставился на Карабинаса.

– Какого черта…?

– Вот смотрите! Где пересекаются эти три линии?

– На склоне холма.

– В том-то и дело) – двинул его в бок Никое. – А почему не на вершине?

– Потому что мы стоим не там, где нужно, – сказал Йеттмар. – Если ты хочешь, чтобы точка пересечения оказалась точно на вершине холма, нужно отойти в сторону. Куда-то сюда. – И он показал в ту сторону, где находится спуск.