Текст книги "Детский дом и его обитатели"
Автор книги: Лариса Миронова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
– Гм… Возможно. Ну, где же фашизм?
– Вот как в нашем дэдэ – понимаете? Одни сверху – другие под ними.
– Ну что ты мелешь! Причем здесь это? – сержусь я. – Всё, не буду давать газеты.
– У нас есть высшие, и есть шестёрки. – Тут он громко засопел своим гайморитным носом. – Просто вы ещё не всё знаете… Старперша говорила, что Троцкий был гением… и что его когда-нибудь отмоют… Понимаете, куда это идёт?
…Когда я шла домой, думала вот о чём: не так уж абсурдно то, что сказал наблюдательный Огурец.
Новый фашизм…
Если он когда-нибудь и будет, то подкрадётся незаметно, «в мягких тапочках» демагогической болтовни о гуманизме. И здесь это уже сейчас видно.
Глава 12. Колпак наш треугольный…
К нам часто захаживали доброхоты, появились также как-то в детдоме и студенты из педучилища.
– Мы, – говорят они, – пришли, чтоб сказку сделать былью.
Это у них такая манера была – изъясняться преимущественно метафорично с непосвященными.
– А кто вы, простите, такие? – спрашиваю не без досады (пятые уже за этот месяц «преобразователи природы» детдомовских душ).
– Новая педагогическая волна.
Ну и катилась бы дальше эта волна… Однако послать их подальше нельзя – мы обязаны принимать всех добровольцев – такое внутреннее распоряжение: укреплять связь с общественностью. Студенты так и объяснялись – всё больше гиперболами да метафорами…
– Соберите детей. Мы им сейчас объявим программу мероприятий.
Ха! Меня эти активистики уже начинали бесить: соберите детей! Будто это спички из коробка рассыпались… Надо признаться, я вообще весьма ревностно относилась к таким вот вторжениям в нашу отрядную жизнь. Моими детьми – и кто-то будет командовать?! Девушки из педучилища нам ровным счётом пока ничего плохого не сделали, а я их уже невзлюбила, обозлилась на них, не знаю почему, в общем, была настроена против них, и крайне враждебно.
– Может, сами сходите к ним с комнаты? – предлагаю компромисс.
– А где это? – без всякого энтузиазма спрашивают студенты.
– На спальном этаже. Третий и четвёртый. Начинайте с третьего, – холодно сказала я, давая тем самым понять, что никуда сломя голову не побегу.
– Зачем?
– А вам так проще будет найти с ними общий язык. Однако сначала я всё же хотела бы выяснить, как и чем вы хотите увлечь наших детей.
Девушки просияли – они, похоже, вообще не заметили особых интонаций в моём тоне, что меня ещё больше раззадорило.
– Всё продумано до мелочей, – говорит одна (она у них, похоже, старшая). – Мы хотим организовать группу «Поиск».
– Поиск?
– Ну да, «Поиск».
Девушки снисходительно смотрят на меня – вот! Замечательно. Нам только поиска не хватало!
– Вы знаете, сколько у нас бегунов отряде? С кого вы собираетесь начинать?
Добродушно смеются.
– Да мы не ваших бегунов будем искать…
– Не наших? А чьих ещё? Вы же в мой отряд пришли. Ну, знаете ли… Мы вряд ли договоримся.
– Мы будем искать героев Великой Отечественной войны, а также их родственников. Это проверенное мероприятие – развивает у детей чувство патриотизма.
Я молчу. Теперь во взгляде девушки, которая, предположительно, старшая, сквозит явное разочарование – ну что с такой тупой воспитательницы взять?
– Герои войны – это замечательно, – говорю, наконец, я. – Но, боюсь, наши ребята не проявят должного интереса к этой затее.
Тщедушная фигурка будущей учительницы превратилась в вопросительный знак. Такое престижное мероприятие – и вдруг «без энтузиазма»?
– Да вы просто не в курсе! Все дети без ума от этой игры!
Она снисходительно улыбается и смотрит по сторонам – нет ли кого поблизости, более понятливого?
– Наши дети вне конкуренции – они «без ума» по определению, – строго говорю я.
– Как это? – говорит она, подозрительно прищурившись.
– Они даже не знают, когда эта война была. Понимаете? Кого они будут искать в таком случае? А вдруг найдут вовсе не героев или не тех героев?
– А… такое возможно?
– Ещё как! Притащат вам внучатого племянника Дмитрия Донского или троюродного брата Александра Невского. Или внебрачного сына генерала Власова. Что вы тогда в своём училище говорить будете? Скандал получится. И практика вам не зачтётся, – наугад предрекаю я.
Однако попала в точку.
– И точно, не зачтётся. Нам нужно срочно написать реферат по защите Москвы на свежем материале…
Так вот оно в чём дело!!!
– К тому же, из нашего района, насколько мне известно, всех ветеранов последней войны давно уже вывезли. Так что искать нечего и некого.
– Куда… вывезли?
– Кого куда. Кого на север, а кого на юг, вполне возможно, что некоторые попали на запад или на восток, – нагло вру я на тему местечковой истории.
– А, понятно! Это вы про… диссидентов что ли? Про Магадан или Воркуту?
– Совсем не обязательно, – объясняю я популярно. – Кто-то попал в Сочи, или на Кавказ, в Минводы… Короче, у кого какие показания.
– Ой, спасибо, что предупредили! – радостно благодарят меня студенты и тут же спешно уметаются.
Однако через неделю пришли другие – из хорового училища (видно, мода на детдома началась или в «Литгазете» опубликовали про сирот и пользу благотворительности). Но я уже их не боялась. Просто надо сразу выяснить – что надо.
– Мы тут концертик приготовили. Мы споём, потом они. Так и познакомимся, – говорят весёлые ребята.
– Хорошее дело, – совсем успокаиваюсь я, эти хоть никуда с нашей территории детей не поведут.
Собрались в актовом зале. Артистки взошли на сцену, в зале жидко зааплодировали. Главная жестом попросила тишины. И тут они начали строить пирамиду – в три этажа… Верхняя группа взгромоздилась на спинки стульев. Я замерла… Но и это было не всё – самая кроха залезла ещё выше – на плечи этого третьего этажа. Студенты сначала исполнили песню «Колпак наш треугольный». Она вся состояла из одной этой строки. Но повторялась строка всякий раз по-разному: «Треугольный наш колпак» и с разными ужимками и интонациями, ну и так далее… При этом они ещё и стучали себя костяшками пальцев по голове. Но чем больше было веселья на сцене, тем мрачнее делались лица детей. Студенты прибавили «жару», жестикуляция стала почти неприличной. Однако никто в зале по-прежнему не смеялся. Они запели «Дубинушку», и на последнем слове песни с воплем «але-оп!» вдруг стали падать в зал. Дети дружно ахнули. Но когда до контакта с полом оставалось буквально несколько сантиметров, певцы резво вскочили на ноги и, теперь уже с криками «ура!», стали сами себе аплодировать. В зале засмеялись, кое-кто бросился на сцену, чтобы повторить фокус… Пришлось принудительно прервать это стрёмное действо.
Больше из училищ к нам никто не приходил. Видно, кампания благотворительности благополучно завершилась.
Глава 13. Наш милый тюз. Станет ли взрослый человек прыгать ослом?
Наш первый выход в театр состоялся совершенно неожиданно. В отрядную вошла Людмила Семёновна и, непривычно любезно улыбаясь самой искренней из всего своего необъятного арсенала улыбок, сказала, искательно заглянув мне в глаза:
– Погодка прелесть.
Догадываюсь – готов подвох.
– Да, погодка, и в самом деле, ничего, – нейтрально ответила я.
– Сидеть дома в такую погоду просто издевательство, – продолжала она «удобрять почву».
– О да…
Я уже начинала догадываться, что сегодняшний вечер придётся принести в жертву какой-нибудь очередной бюрократической причуде.
– А не прогуляться ли вам с детишками… – Я затаила дыхание. Дети мрачно насупились. – … Прогуляться… говорю… ну так вы как? Или послать второй отряд?
Ага, ясно – увеселение по разнарядке.
– Куда и как скоро? – сухо спросила я, бегло глянув на часы.
– Автобус дам, – сказала она, быстро выдвинув руку вперёд ладонью. – Вам понравится.
Дети негромко роптали: «Опять утренник… Да шли бы они… в баню!»
Людмила Семёновна, делая вид, что не слышит скверного адреса, по которому незамедлительно посылали всех, кто не нравился или предлагал нечто неприемлемое для нежной натуры воспитанника дэдэ в этот час.
– Да нет же, это совсем не то, что вы подумали, – успокоила Людмила Семёновна. – Это совсем не утренник. Это вечер!
– Какой ещё вечер? Нам и тут вечером ништяк, – решительно взвыли дети.
– «Театр – детям». Это в тюзе. – И шепчем мне на ухо: Уговорите их! Пойти надо хоть кровь из носа… Оттуда звонили! (Палец кверху.) Проверять будут культурный охват.
Пошло нас в тот вечер в театр пятеро. На большее количество приличной одежды не хватило – уже успели или «скрасть» или так уделать… Мы едва успевали к третьему звонку. У входа нас встретила педагог театра. Радушно улыбаясь и подталкивая ребят к вешалке, она шептала:
– Скорее, скорее… Справа, у стенки ваша вешалка. Номерков брать не надо. Пойдёмте же, я вас усажу. Только тихо, пожалуйста!
Однако ребята не спешили в зал.
– А в буфет можно?
– В антракте. Потом, ясно? Только что ведь поужинали.
– Потом всё сожрут, – философски заметил Огурец.
– За мной! И – помалкивать, – шёпотом рявкнула я.
Хватаю за руку самого «голодного», и мы направляемся в зал. В антракте спрашиваю Огурца:
– Ну что, в буфет?
– А я передумал, – раздумчиво, в своей манере, отвечает он. – У меня вот конфеты есть и баранка.
Он достаёт из кармана заначку и делится со мной.
– А спектакль тебе нравится? – спрашиваю я.
– В полном обалдении.
– Ага, так интересно! – поддерживают другие.
Через три часа мы уходили из тюза, и в самом деле, «в полном обалдении». За год мы перебывали на всех спектаклях, и ни разу в зале не было скуки. Правда, мы дважды сидели в ложе (это были отделённые барьером места в девятом-десятом рядах партера), и там были ещё какие-то люди, «критики», которые довольно громко комментировали происходящее: «Вчерашний день… Сукно серое…»
Ну а дети, мои дети были просто счастливы. Такой чистотой дышала сцена! Блистательные репризы, экспромты (а они были на каждом спектакле, мы всё посмотрели по два-три раза), предельная искренность игры, нет не игры – жизни на сцене! – не могли, конечно, не найти отклика в детских сердцах, оставить их равнодушными.
Спектакли никогда не повторялись – в оттенках, нюансах, общем настрое. Актёры всякий раз играли пьесу по-новому.
Из театра в детский дом в тот вечер возвратились новые люди. Наша вселенная продолжала расширяться всё быстрее и быстрее… Однако спектакли о «трудных» они как раз и не любили смотреть. Да и пьесы об этом были, мягко говоря, не очень правдивыми. «Трудные» были огрубевшими сверху, но хрупкими изнутри ангелочками, промученными коварным, коварным, коварным миром взрослых…
Как-то во время второго действия встаёт Беев и, наступая на ноги зрителям, шумно протискивается к выходу.
– Ты куда это? – шиплю я. – Надо сидеть до занавеса.
– А чего я здесь не видел? – очень зло сказал он.
Они-то знали, что это за «ангелочки»? Жестокость в среде детдомовских детей была делом обычным. Они-то знали эту среду не по пьесе… Впрочем, не к актерам претензии. Скорее всего, эти пьесы театру навязали. А ещё не любили наши дети сладенькие фильмы про то, как хорошо живётся дома– с родителями, братиками-сестричками. Особенно сильное раздражение вызвал у них фильм-мюзикл «Мама» с Гурченко и Боярским (Мама-Коза и Волк).
– Что так веселились весь сеанс? – спрашиваю у Бельчикова, когда вышли уже из кинотеатра.
– Барахло, а не кино. Кривляются, как дураки.
– Почему – как? – уточнил ехидный Огурец, и все дружно загоготали.
Не поняли дети высокое искусство… С тюзом, однако, мы подружились. Никогда они нам не отказывали – ни в билетах на спектакли, ни с выездными концертными программами. И вот мы, чтобы не прослыть невежами, решили их порадовать – подготовили «визит вежливости», ответный, так сказать, спектакль. «Бременских музыкантов!» – дружно завопили дети, когда я спросила, что будем ставить. Так и решили – подготовить модных тогда и звучавших из каждого окна в исполнении Муслима Магомаева «Бременских музыкантов». Роли расхватали мгновенно. Самой популярной была роль Осла. Я также была в списке претендентов.
На просмотре (комиссией был весь отряд) победил конкретно мой Осёл – он показался самым убедительным, обскакав всех более молодых Ослов в два счёта. Да, чтобы стать наилучшим ослом, одной молодости явно недостаточно. Тут специальный, ослиный талант надо иметь. И он у меня, как выяснилось, был.
– Ух, ты… – раскрыл рот от удивления Бельчиков, когда увидел меня в образе.
– Что, нравится?
– Вот были бы вы всегда такой…
– Ослом? – хохочу я, польщённая признанием моих «ослиных» способностей.
– Да… то есть, нет. – теряется он. – Я хотел сказать, клёво это у вас вышло.
Я уже не смеюсь.
– Всё с тобой ясно, – говорю вполне серьёзно.
Я наряжена в узкий красный комбинезон – про такую одежду моя бабушка говорила: «повалилась и обшилась». Плюс высоченные платформы по моде конца шестидесятых (забыла выбросить), и маска, которую мне изготовил с большим старанием Игорь. Огромные, лопухами, шикарные ослиные уши ниспадали на мои плечи весьма живописно… После спектакля моя маска пошла по рукам, бегали в ней по этажам, пугая малышей и Нору: «Зубища, зубища-то какие! А уши как у мамонта!»
Да и другие костюмы были не хуже. Принцессой была Кузя, принцем – Игорь Жигалов, Бельчиков – король… Приглашенные «официальные лица» из роно и райкома очень нас похвалили и даже порекомендовали принять участие в городском конкурсе школьной самодеятельности.
Да, вполне возможно, наша очаровательная «шайка» без труда могла бы составить гордость какого-нибудь фестиваля не совсем нормальных ВИА.
Глава 14. Прямо деревня допотопная!
В конце второй четверти нам выделили большое, просто огромное помещение под отрядную – в старой комнатке мы уже катастрофически не умещались. Переселившись сразу же и радостно, мы почувствовали себя королями, а в прежней отрядной устроили ещё одну бытовку – специально для парадной одежды «на выход».
– Ну, теперь мы просто буржуи какие-то, – забавно выпучив глаза, сказал Беев (он активно способствовал переезду, спеша занять место получше – поближе к моему столу, на нём обычно стоял поднос с полдником) – бедняга с трудом тащил на спине огромный тюк.
– Не какие-то, а самые настоящие, – не без гордости поддакнул Бельчиков. – Столько метров в квадрате ни у кого в дэ-дэ нет.
Да, мы и в самом деле порядком «обуржуазились». По сравнению с другими отрядами жили мы и вовсе безбедно: теперь у нас водились отрядные деньги – свои собственные, заработанные мальчишками, ну и ещё девчачий труд – мы шили в своей швейной мастерской фартуки малышам и халаты для старших. А было ещё дело «для души»: вышивали гладью и болгарским крестом занавески – в спальни, салфетки, уголки – на полки и тумбочки. Не забывали и себя. В наших спальнях стало уютно, совсем по-домашнему. А в изолятор сделали лоскутные прикроватные коврики – из «китайки». За эти дары мы, конечно, денег ни с кого не брали, здесь был иной бартер, нам платили более дорогим – хорошим отношением.
Младшие воспитанники детского дома уже не шарахались по углам, как от татаро-монгольской орды – при виде моих детишек. И это было достижением. Серьёзные деньги нам также платили за шитьё постельного белья для районной больницы – этот полулегальный бизнес после долгих уговоров дать детям возможность иметь «свои честные деньги» нам устроила «по большому блату» Людмила Семёновна.
…Временами в нашем детском доме складывалась вполне домашняя обстановка. Повезло в этом году с первоклашками – они, при полной поддержке Норы и своей, конечно, воспитательницы, очень подружились с моими сорванцами, искренне приняв метафору (что все дети в детдоме – братья и сестры) за непреложную реальность. Один малыш, семилетний Толик, а на вид ему было не больше пяти, и вообще «прописался» в нашей отрядной. Не успею придти на смену, а он уже здесь. Сажусь план дня писать – а он уже у меня на коленях. Сидит как мышонок, хлюпает вечно сопливым носом, прислушивается, не идут ли наши. Как-то обнимает меня за шею и шепчет в самое ухо:
– Мамка, а ты яблоко принесёшь?
– Принесу, сказал бы раньше. Ты яблоки любишь? – говорю я, гладя его по коротко стриженой (под машинку) голове.
Но его уже интересует совсем другое.
– А ты не умрёшь, когда я большой совсем буду?
– Не умру. С чего бы это мне умирать, – смеюсь я и крепко прижимаю его к себе. – А почему ты это спросил?
– Чтоб когда я вырасту и буду в первом отряде, хочу, чтоб ты здесь тоже была. Поняла – почему? – говорит рассудительно, а я с удивлением думаю – вот и старость незаметно подскочила… Для семилетнего ребенка я уже наверное не сильно отличаюсь от горбатой «старушги– яги» с большой такой клюкой.
– Так ты ко мне в отряд хочешь?
– Хочу, – шёпотом говорит он, а сам косится на дверь.
– Тогда расти быстрей.
– Быстрей не получится. Вот если б нам такие ботинки дали, как твоим…
А моим, и, правда, за неделю до этого, выдали просто чудовищные ботинки – на платформе и каблуке с металлической набойкой. Эти ботинки стали предметом черной зависти всех мальчишек детдома.
Свою отрядную мы старались оформить как-нибудь пооригинальней.
Вешать обязательные стенды не стали, за что пришлось выслушать немало нарицаний. Хватит небольшого «уголка отряда» со списками. Ну, ещё и политическую карту мира повесили – в свете наших, теперь уже постоянных, общественно-политических устных журналов.
– Ну и что это такое у вас? – сказала Матрона, оглядывая голые свежеокрашенные стены. – Стендики бы не помешали, зря вы так. К юбилейной дате поэта, из жизни замечательных людей, опять же… А так не на чем глаз остановить.
– А вот приходите через дня три, – заговорщицки сказала я. – Тогда и посмотрите.
– Сейчас нельзя? Что у вас там? Может, что дельное посоветую.
Ей страсть как любопытно обо всём разузнать заранее.
– А сейчас смотреть и нечего, мы пока в процессе.
Она немного обижается, но всё же говорит вполне любезно:
– Жалко мне вас. Всё стараетесь, человеков из них хотите сделать. А ведь они всё равно, старайся не старайся, пойдут в семейный бизнес, и это лучше, чем на зону.
– Что?! – почти угрожающе сказала я.
– А то. Кто у них родители? Воры да проститутки. Вот и они туда же подадутся. Другого пути у них нет.
– Может быть, им не повезло с родителями, но у них есть главная мать – Родина, – свирепо отбрила я «добрую» советчицу.
Однако моя гневная отповедь на неё нисколько не подействовала.
– Разговора у нас опять не получается, а жаль, не ловите вы пульс времени, – сказала Матрона и, ещё раз окинув голые стены осуждающим взглядом, ушла к себе.
Через три дня мы закончили оформление отрядной. Главным её украшением стали фотографии детей. Я сама их фотографировала своим стареньким «Зорким». В самых неожиданных ракурсах дети смотрелись по-новому, иначе – их лица были совсем другими, незнакомыми даже нам самим, и очень-очень симпатичными. Фотографировала я их, по возможности, тайно, незаметно – чтобы специально не позировали. А когда фотографии были готовы, я с помощью Пучка отпечатала пятьдесят пять портретов размером 30 на 45. Потом мы наклеили эти портреты на цветной картон – и готово! Пятьдесят пять симпатичных мордашек в цветных бумажных рамках улыбались, хмурились, кокетничали, гримасничали, удивлялись, тараща со стен нашей отрядной свои «безумно» выразительные глаза…
Теперь наша отрядная готова, и есть на что посмотреть. Мы решили это событие отметить официальным открытием выставки портретов наших детей… Дети выразили такой неподдельный энтузиазм, что я даже стала опасаться – а не унесут ли они эти портреты вместе со стенами? Они готовы были бесконечно стоять у стен и разглядывать – себя и своих товарищей.
– О! Глянь, Огурец-то язык высунул!
– Не Огурец это, а целая сибирская лайка!
– Точно! Собака всегда от жары язык высовывают!
– А Беев с бычком! – Где?
– А вон от Ханурика прикуривает! – Во дают!
– В милицию посадить!
– Идите вы…
Огурец и Ханурик весьма польщены общественным вниманием. Но всё же стараются перевести стрелки: – А вон Кирка!
– Ага, сарите, генерал как есть. – А Кузя… – Ого, с Лисой… – …целуются! – Нашла с кем. – Лучше б с тобой, правда, Бей? – и гогочут.
Восторг полный. От портретов их не отогнать. И на следующий день продолжалось обсуждение, но теперь уже наши дети пояснения давали гостям из других отрядов. Весь детдом перебывал у нас за эти дни. Но всё закончилось благополучно – ничего не своровали (не скрали), и стены остались на месте. И даже усы никому не подрисовали, а этого кое-кто ждал (обычно так и поступали с фотографиями, вывешенными на всеобщее обозрение на стендах в коридоре и на Доске почёта на первом этаж). В общем, всё сохранилось в наилучшем виде. Зато комиссии, все без исключения, ругали и критиковали нас самым беспощадным образом за эту галерею.
– Зачем всех повесили?
– А что?
– Надо вешать самых достойных, если вообще кого-либо вешать.
– Точно, это чтоб другие боялись, – подсуетился вездесущий Огурец, шмыгая носом.
– Что?!
– Боялись быть достойными чтобы. Вот!
– Мальчик, где твоё место? Садись уже, – строго говорит инспектор.
Огурец, утирая нос указательным пальцем, гордо проследовал «на своё место» – за стол у самого выхода…
– А вы что молчите? – спрашивает у меня завуч.
– Мне уже как-то сильно надоело, – говорю я не очень вежливо.
Да, надоело отбиваться от весьма однообразных нападок со стороны коллег – все они сводились к трафарету: дети не картинки, чтобы на них все смотрели, а если уж смотреть, то исключительно на примерных.
– Безвкусица.
– Неэстетично и непедагогично.
Таков был приговор. Мы, хоть и кочевряжились для вида, были всё же довольны жизнью и стояли твёрдо на своём: на эти злобные наскоки внимания не обращать. Детям нравилось смотреть на себя – их теперь становилось как бы в два раза больше. Они не были «нарциссами» – дети, вполне возможно, воспринимали эти портреты как своих союзников-двойников.
В отрядной на самоподготовке теперь сидели почти все – здесь было уютно и хорошо. Ещё кое-что добавилось – под руководством трудовика мальчики сделали ажурную решетку с гнёздами для цветочных горшков. И мы разгородили таким способом отрядную на две части – «сити-центр, где стояли столы и делали уроки, и «кафэ-шантан на задах» – комнату отдыха, где стояли кресла и три журнальных столика. На полках стояли наши отрядные книги и коробки с настольными играми. Кто уже сделал уроки, получал «пропуск» в эту милую «кафешку» и честно мешал делать уроки другим… Правда, со временем всё же приучились развлекаться «на пониженных тонах». Теперь дети ревностно следили за тем, чтобы дежурные вовремя убирали это любимое всеми помещение. Чтобы никто не плевал на пол, не сорил конфетными обёртками, не лузгал семечки.
«Наша отрядная» – теперь звучало гордо.
Меня это удивительное превращение несказанно радовало. Если бы шефы вдруг расщедрились и к очередному празднику поставили бы в отрядные новую, модную мебель, уверена – больше радоваться вряд ли бы получилось. Вот, думаю, сначала отрядная, а потом и весь детдом станет для них родным домом. И они перестанут, наконец, устраивать «дымовухи», поджигая набивку диванов – погасить такой «фитиль» невозможно, диван будет дымить несколько дней. Не будут устраивать засоры в туалетах, бить стёкла в окнах, ломать мебель, срывать двери с петель…
К Новому году шефы с завода подарили нашим детям шикарную одежду – модные платья и костюмы «на выход». И обувь – всё прямо как у лордов.
Когда мои воспитанники впервые надели обновы и вышли в актовый зал, все встали и дружно зааплодировали.
Беев и Огурец стеснялись больше других – эти наряды казались им просто неприличными.
– А что так напрягает? – спрашиваю.
Огурец в ответ изрёк глубокомысленно:
– Одежда должна быть незаметной, а в этих «спенджаках» эти уроды (кивок в сторону остальных, тех, что уже в костюмах) похожи на дурацкий манекен. Только манекены не ходят по коридорам, а стоят на витринах.
Да, конечно, его «незаметная» майка, заляпанная супом, кофе, соком, киселём, соусом, короче, всё меню в наличии, а также замызганные треники – это его «повседневная» любимая одежда – были куда как незаметнее. Остальные воспитанники довольно быстро освоились и уже вполне без комплексов и даже весело прогуливались в новой роскошной одёжке.
Однако недолго они выглядели такими красавцами, очень скоро наряды утратили прелесть новизны – засалились, потёрлись рукава, лоснились локти, штанины украсились пышной бахромой… И совершенно непонятно было, как столь разрушительного эффекта они достигли в рекордно короткие сроки.
Да, права Матрона – дети понятия не имеют о бережливости.
– Вы с ума сошли! Не давайте им носить такие дорогие вещи! – ужаснулась она, когда увидела моих воспитанников в нарядах.
– Одежда для того и существует, чтобы её носили, – пыталась оправдываться.
– Спрячьте, говорю! Комиссия придёт, тогда и наряжайтесь. Вам плюс, и нам галочка.
Увы, так всё и получилось – у нас больше не было праздничной одежды.
Дети по-прежнему к одежде относились без всякого «пиетета» – вместо того, чтобы постирать запачкавшиеся рубашки, майки, колготки, они их запихивали в шкафы, а то и за батареи, а то и вовсе кидали вполне новую, но уже грязную одежду в мусорный бак – главное, подальше от воспитательских глаз. А потом нагло требовали новое – нам должны! Самые продвинутые пугали, на манер Матроны: «Вот придут из роно, а мы в обносках…» И приходилось идти на поклон к нашей знакомой – кастелянше, просить хоть что-то из бэ-у. Но далеко не всё из «сэконд хэнд» наши детки охотно брали – ещё уметь надо угодить им. Дети были уверены в том, что им должны – всё и все. Подарки принимали как должное.
…Как-то был случай: привезли целый автобус подарков – мешки игрушек, коробки с книжками, сладости (каких мои собственные дети и в глаза не видели), билеты в цирк… Всё это шефы принесли в отрядные и тут же раздали детям. К вечеру коридоры были щедро усеяны фантиками, фольгой, недоеденными пирожными, апельсиновыми корками, яблочными огрызками, ореховой скорлупой и… сломанными игрушками… Я напустилась на своих воспитанников – Беев успел разобрать на части и выкинуть в мусорную корзинку импортную машинку. «Ну и что – это ж не новое, не беспокойтесь, в ведомости не записано. Так что никто отвечать не будет», – вот такой был ответ. Ни обед, ни ужин никто в этот день толком не съел. А некоторых и рвало – переели сладкого. Шефы у нас добрые и щедрые. Для сирот ничего не жалко. Путёвки в «Артек» и «Орлёнок» покупали для детдомовцев каждый год. Да не много было охотников туда ездить – режим, дисциплина и никакой вольницы…
Нора говорила:
– Хоть бы раз воспитателям дали в с захудаленький санаторишко путёвочку, так нет!
Воспитателей, это так, считали буквально мучителями детей. Единственный человек, который пользовался у них безграничным доверием, была Людмила Семёновна. Путевки давали лично её и завхозу – бесплатно. К воспитателям шефы испытывали что-то сродни патологической неприязни – даже толком поговорить с ними никогда не удавалось.
«Живодёры! Объедалы!» – это типичные эпитеты для воспитателей.
– Не везёт с кадрами, – жаловалась директриса шефам в присутствии тех же воспитателей.
– Видим, не слепые, – кивали добрые шефы и… везли новую машину подарков.
Однако когда шефы предложили, в порядке шефской помощи прислать десяток молодых энтузиастов, которые готовы были по выходным приходит в детдом и заниматься с детьми, она категорически возразила:
– Что вы! Это дети с неустойчивой психикой! Контакты с новыми людьми, это я вам как врач говорю, нашим детям вредны.
Что-то не помню, чтобы она так же ревностно относилась к приходу доброхотов из педучилища… Вообще, я замечала, по детскому дому «новые люди» могли перемещаться исключительно в сопровождении Людмилы Семёновны. Некоторые называли её неформально – мадам. Особенно чтил нашу мадам председатель исполкома. Даже художественный фильм обещал заказать про детский дом, и прототипом будет она, Людмила Семёновна.
И он своё слово сдержал: героиню – «большую хозяйку большого дома» сыграла замечательная артистка Гундарева. Но ко времени выхода фильма на широкий экран Людмила Семёновна уже трудилась в должности главного врача дома инвалидов, где коротали свои последние дни в прошлом известные люди… Наша директриса в тот год уверенно «шла на значок» «Отличник просвещения», а это имело огромное значение – за сим, вполне вероятно, следовало почётное место в Комитете советских женщин, а там и депутатство… Всё было тщательно просчитано, и план работал без особых сбоев. Она сидела буквально на чемоданах – весной реально светила поездка за границу по программе обмена опытом.
Всю эту тайную информацию тайно распространяла Матрона – тайно, опять же, надеясь занять место Людмилы Семёновны после её неминуемого продвижения наверх. Что же касается детей, с энтузиазмом уничтожавших горы благ, завозимые в детский дом шефами, она говорила примерно так:
– Это непоправимо. У них генетика повреждена – отсюда и тяга к разрушению. Надо, чтобы дети боялись. У меня порядок – потому что боятся. Наказать могу строго – домой не пустить, на обед опять же… А у вас всё на личных контактах. А придёт другой воспитатель – всё вернётся на круги своя.
Мне же почему-то казалось, что дело тут в другом. И то, что происходило в моём отряде, эту мысль подтверждало – у детей появилась ответственность за то, что происходит с ними и вокруг них. А это – не только «личное отношение».
Матрона же твердила:
– Вот вы уйдёте, они всё и разнесут. Потому что страха нет. Страхом, как грубых животных, их надо воспитывать.
Я растерялась даже от такого натиска.
– Это не так, не так… Я считаю…
Однако Матрона решительно меня прервала.
– Это никому не интересно, что вы там считаете. Страх, страх и страх! Самый надёжный метод. Чтоб в плоть и кровь вошло. Вот тогда они и будут шёлковыми.
– Страхом из человека можно сделать идиота. Кому это надо?
– А они и есть идиоты.
Матрона у шефов также была в почёте – её спальни и отрядную всегда показывали комиссиям. Её планы с успехом демонстрировались на методсовещаниях. После таких совещаний она получала отгулы и грамоту, а «нерадивые» типа Норы – очередной выговор.
Татьяна Степановна тоже вписалась в коллектив с лёту – она здесь быстро стала всеобщей утешительницей (в результате чего она стала ещё и «банком информации»). Как челнок, без устали сновала она между пионерской комнатой (куда ходили недовольные – на исповедь и покурить) и кабинетом директора, и только тщательно отутюженные концы скреплённого брошью алого галстука воинственно вздымались выше груди. Мне же казалось, что здесь имеет место и ещё одна ситуация – выведывая у детей информацию о воспитанниках, она потом буквально науськивала на них воспитателей и учителей в школе, зачем-то надо было показать, что ребёнок, отличавшийся в хорошую сторону от «общей массы», «какой-то не такой», неконтактный, а потому – лишний в коллективе. Организованная травля выдавалась за естественную ситуацию – неуживчивый «не такой как все», сам виноват. То же самое было и в школе. Учителя подсознательно ненавидели и опасались таких (слишком умных) детей, их ведь не запугаешь обычными методами: не за что ругать, их нельзя унизить замечаниями – эти дети не только умны, но и вежливы, многие из них талантливы. Часто авторитет горе-педагога оказывается под угрозой. Придумывали даже целые теории (я об этом читала как-то в журнале), что это специальные дети, и от них исходит опасность для общества в целом.
