Текст книги "Всегда бывает первый раз (сборник)"

Автор книги: Лариса Райт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Натка смотрит в окно и снова прокручивает в голове разговор с гадалкой. Андрей подпевает магнитоле, Ниночка щебечет что-то свое. Наконец Натка говорит:

– Я думаю, она права. Долой отчаяние, и вперед к новой жизни.

– А я давно тебе об этом говорил, – с готовностью предлагает муж. – Можем вообще, если хочешь, сменить обстановку.

– Поедем отдыхать? Здорово. Только ближайший отпуск через полгода.

– Необязательно отдыхать. Можно и поработать.

– Опять шутишь, – отмахивается Натка. – Не хочу я нигде работать. Устала.

– Так ты и не будешь. Родишь ребенка – станешь с детьми сидеть.

От этих слов Натка вздрагивает как от удара. Сердце пронзает уже не острая, а тупая, ставшая привычной боль. Глаза мгновенно наполняются слезами и краснеют. Она хлюпает носом и говорит, не поворачивая лица к мужу:

– Зачем ты…

Через две недели Натка обнаружит долгожданную беременность и, естественно, ни о каком предложении сменить обстановку даже не вспомнит.

В третий раз Андрей «пошутил», когда Валерке исполнилось шесть. Натка в тот день пребывала в плохом настроении. Она получила втык от детсадовских воспитательниц – сыночек показал одной из них язык, а вторую обозвал стервой. Прав был, конечно. А как еще назвать молодую заразу, что отправляет детей кушать кашу возле унитаза? Стерва – это еще мягко сказано. Валерка у них воспитанный мальчик. Но это он ей потом рассказал, что да как, а сначала-то успел схлопотать пару затрещин. Так что его невиновность настроения не улучшила. Теперь Натка переживала за свою несдержанность и торопливость. Масла в огонь подлила Ниночка, объявив о том, что «классная желает поговорить с мамой с глазу на глаз». И сколько Натка ни допытывалась, о чем, дочь делала удивленные глаза и невинно пожимала плечами. Ситуация с Валеркой заставила удержаться от преждевременного нагоняя, но предчувствие того, что в данном случае ругань как раз была бы уместной, угнетало еще больше. Окончательно выбил из колеи звонок мамы, которая битый час рассказывала об очередном визите к Аленке и внушала мысль о том, что «так жить нельзя, потому что родные люди…». Натка слушала вполуха, но отчетливое понимание маминой правоты вызывало желание прекратить разговор как можно быстрее. Она еле сдерживалась от того, чтобы не нагрубить, и к тому моменту, когда мама наконец сменила тему, чувствовала себя абсолютно опустошенной. Андрей был дома и не заметить кислой мины жены просто не мог. Вот он встает с дивана, на котором они с Валеркой только что мутузили друг друга, подходит к Натке, нежно приподнимает ее подбородок и спрашивает:

– Проблемы?

– Да не так чтобы, – она вяло отмахивается, потом признается честно: – Просто достало все.

– Все? – Он привносит в вопрос нотку кокетства.

– Ну не совсем… – Натка отвечает ему в тон. – Настроение ни к черту.

– У тебя, мать, весеннее обострение, – Андрей пытается перевести все в шутку, и Натка раздражается:

– Конечно, вы все умные, а я идиотка. Ты это хотел сказать?

– Ну что ты? – Муж ласково улыбается, и Натке уже стыдно за свою внезапную вспышку. А он еще и усугубляет угрызения ее проснувшейся совести: нежно чмокает в плечо и объясняет: – Я хотел сказать, что твоя депрессия вполне объяснима.

– Да?

Андрей был, конечно, эрудирован, но раньше Натка не замечала, чтобы в круг его интересов входила психология. Но он к науке и не апеллировал – сказал по-простому:

– После зимы всем трудно. Тело устало, нужны витамины. Душа тоже плачет и требует праздника.

– Точно, – не может не согласиться Натка. – Только где ж его взять-то? Ты знаешь такое замечательное место?

Андрей смотрит на жену примерно полминуты, потом медленно кивает и, не сводя с нее пристального взгляда, говорит:

– Думаю, да. Депрессию как рукой снимет. Все поменяется: обстановка, люди, работа…

– Работа? – Натка теряет интерес к разговору.

Что бы за идеи ни гнездились в голове Андрея, работу она менять не собирается ни за какие коврижки. Это, можно сказать, единственное оставшееся у нее личное пространство. А все прочее заполонили Валеркины занятия, Ниночкин дурной характер, мамины упреки и шуточки Андрея. Вот видит же, что у нее настроение ни к черту, а лезет с нравоучениями. Еще до кучи и работу сменить предлагает. Неужели не помнит, как она козлом скакала от счастья, когда Валерка наконец подрос и она смогла себе позволить вернуться к своим переводам? Думает, ей надоело. Ничего подобного. Нисколечко. Ни грамма. Тем более теперь. Это невозможно, и все тут. Натка так и говорит, твердо и строго:

– Это невозможно!

– Почему? – Андрей не понимает причины ее отказа. Думает, что Натка, наоборот, сомневается в успехе предложенного им предприятия. – Это ведь проще простого. Надо решиться, и все.

– Да на что мне решаться, Андрюш? – Натка раскрывает карты. – Я в восторге от своей работы. К тому же мне предложили повышение. Ухожу с литературы на синхрон через две недели.

– Как это?

– Очень просто. Освободилось место синхрониста, и я буду вести переговоры. Только здесь, конечно. Все помнят о том, что у меня двое детей и муж тиран, поэтому командировки исключены.

– Кто «тиран»? – Брови Андрея взмывают в запредельно изумленный домик. – Я?

– Расслабься. Я пошутила. – Натка уже смеется. За время этого бессмысленного разговора она успела успокоиться и позабыть о своих неприятностях. Ей не на что жаловаться. У нее прекрасный муж, хорошие дети, здоровая мама и любимая работа. О чем еще можно мечтать? Не о чем. Не надо гневить судьбу и пытаться что-то менять. Натка примирительно гладит ладонь Андрея и прижимается лбом к его плечу: – Ну прости, а?

– Проехали. – Он обнимает жену и спрашивает: – Значит, тебя повысили?

– Ага.

– Это то, чего ты хотела?

– Не знаю. Я не очень-то и хотела, но, оказывается, теперь счастлива.

– Счастлива?

– Очень.

– Что ж, тогда действительно нет смысла что-то менять. – Натка не видит, как глаза Андрея блеснули странным светом и тут же погрустнели, потухли. Она считает разговор оконченным и уже ругает Ниночку за разбросанные по комнате вещи. У Натки нет времени обращать внимание на полутона и нюансы. На ней держится весь дом, и, если разбрасываться по мелочам, здесь вместо порядка воцарится кавардак. Натка пока не знает, что, если не уделять мелочам достаточно внимания, в доме может пошатнуться фундамент.

А он пошатнулся, угрожающе задрожал и даже позволил дому накрениться. Натка решила спасать положение. Ведь лучше поздно, чем никогда. Если Андрей уже двадцать лет мечтает о жизни за границей, то надо просто выбрать, с ним она или без. Жизнь у всех одна. Натка не вправе его удерживать, но и Андрей не считает возможным силком тащить ее за собой. Он так долго ждал, теперь настала ее очередь принимать решение. И Натка решилась: уволилась, собрала чемоданы, напоила маму валерьянкой и даже порадовалась шикарному дому над морем. И все. На этом сочла свою миссию выполненной. Дети устроены, муж получил что хотел: интересные проекты и хорошую погоду. Жизнь прекрасна и удивительна. У всех. Кроме Натки. Она потерялась, оставшись сразу и без работы, и без детей (Нина в Барселоне, Валера у друзей), и фактически без мужа. Андрею в Испании нравится все: люди, язык, природа, архитектура. Он в восторге от того, что никто никуда не спешит и все друг другу улыбаются. Ее бесит беспричинная жизнерадостность и то, что сломанную дверь в гараже им чинили две недели: потому что сначала надо было убить два дня на то, чтобы установить причину поломки, потом еще три ждать сменной детали, а затем неделю отдыхать. А как же? Август ведь. Жара. Никто не работает.

К тому, что после восьми вечера нельзя выскочить в магазин за какой-нибудь мелочью, которую забыл купить в течение дня, Натка привыкала долго. А уж к тому, что по воскресеньям город просто вымирает, не привыкла до сих пор. В пятницу и субботу, напротив, все высыпают на улицы, наводняют кафешки и говорят хором так громко, что воздух наполняется нестройным гулом, от интенсивности которого раньше Натку охватывало удушье. Из какого-то упрямого чувства противоречия она продолжала сидеть взаперти на своей скале, смотреть на море через окна террасы и раздражаться, раздражаться, раздражаться. Собственное раздражение ее настолько пленило, что она начала получать удовольствие от постоянной культивации в себе той жертвы, которую совершила ради близких, и отказывалась что-либо предпринять для того, чтобы измениться. Натка катилась вниз по лестнице своего уныния и даже не думала останавливаться. А потом… Потом она встретила Паолу и будто прозрела, почувствовала желание бороться за все хорошее: настроение, время и климат в семье. Натка делала шаги навстречу, пытаясь забыть обиду на Андрея за то, что он бросил ее один на один с внутренними противоречиями и зажил своей распрекрасной жизнью. А теперь выясняется, и его снедали какие-то химеры. Он тоже переживал, чувствовал себя потерянным и так же, как Натка, хранил молчание. Почему? За какой чертой решать проблемы по отдельности им стало легче, чем друг с другом? Когда это произошло? Тогда, когда на вопрос: «Как дела?» – несколько раз ответили друг другу: «Нормально», не пожелав поделиться подробностями? Или когда на предложение Андрея сходить с ним на какой-то рабочий бранч она ответила отказом, сославшись на незнание языка? А может, виной стал тот вечер, когда, вернувшись с первого занятия по испанскому (платные уроки, конечно, организовал муж), Натка объявила, что язык – дерьмо, страна – дерьмо и все вообще – дерьмо. А еще она хочет домой, на работу, к своим арабам. На самом деле дерьмом оказался преподаватель, который почему-то решил, что азы испанского языка ученица лучше всего постигнет в постели, но об этом Натка благоразумно умолчала. Андрей же обозвал ее истеричкой и помогать перестал. Сказал:

– Не хочешь учить язык – не надо. Но я считал, у филолога не должно возникнуть с этим проблем.

– А у меня вот возникли.

– Я понял.

Он понял и замолчал. И на бранчи больше не приглашал, и чертежи не показывал, и советов не спрашивал. Его все устраивало. А Натка… Ну, что Натка? Переживет как-нибудь. Это она так считала. А оказывается, у него тоже все не слава богу. И проблемы вовсе не с ней, а с самим собой. А она ничего не заметила. Почему? Замкнулась в себе? Зациклилась на своих переживаниях? С таким наслаждением барахталась в собственном кризисе, что проглядела наступление этого самого кризиса у Андрея? Как же так?

Натка была настолько потрясена собственным открытием, что не сразу увидела официанта, который подошел к их столику и теперь услужливо переминался с ноги на ногу. Наконец он не выдержал и поинтересовался, будет ли сеньора что-то заказывать. Натка на секунду вернулась в реальность и быстро ответила:

– No, gracias. No quiero nada [17]17
  Нет, спасибо, я ничего не хочу (исп.).


[Закрыть].

Андрей громко закашлялся – он как раз глотнул чая, что стоял перед ним на столе. Муж воззрился на Натку, будто видел ее впервые, но та предпочла не замечать этого удивления. Она погрязла в своем.

Раньше Натка всегда посмеивалась над историями, в которых женщины признавались в том, что не замечали изменений, происходящих с мужем. У нее не укладывалось в голове, каким образом «непримиримые противоречия» и глубочайшие проблемы внутри семьи могут возникнуть в одночасье, вырасти, словно грибы после дождя, а не зреть хотя бы полгода, как зерна граната, или не накручиваться друг на друга спиралью снежного кома. Натке казалось, что, живя с человеком много лет, трудно не заметить того гаденького червячка, который вдруг вползает в его сознание и начинает травить и мучить сомнениями. Нельзя сохранять хорошую мину при плохой игре. Не могут душевные метания одного не отразиться на отношениях двоих. Но Натка была уверена в том, что в их паре мечется именно она. А барахтаний мужа не видела. Что ж, получила по носу за гордыню и вздернутый нос.

Еще совсем недавно разговоры о том, что мужчина несколько лет кряду живет двойной жизнью, имеет вторую жену и даже общих с ней детей, а первая, как говорится, ни сном ни духом, она считала откровенно фальшивыми. «Чтобы нормальная женщина да не почувствовала, не разглядела этот пресловутый кризис среднего возраста? Не верю!» – говорила она и считала, что уж у нее-то все схвачено настолько хорошо, что никакие кризисы их семейству не грозят. Слушая психологов с их «наивной» математикой, утверждающей, что проблемы в отношениях возникают в парах в одни и те же периоды, Натка изумлялась тому, с какой легкостью чувства людей подгоняются под законы логики, устанавливаются шаблоны и рамки. В ее сознании существовала только одна логика: есть любовь – значит, все хорошо. А если нет – то и никакие психологи твой брак не спасут.

Но неожиданно все оказалось намного сложнее. Любовь любовью, а кризис кризисом, и в одиночку любви этот кризис не одолеть.

Натка взяла чашку Андрея и отхлебнула глоток.

– Горячий.

– Холодно, – отозвался муж. Все это время он терпеливо молчал, давая Натке возможность разобраться с воспоминаниями. Она бросила на него понимающий взгляд: с моря дул холодный ветер, врывался в открытые окна таверны, шелестел бумажными скатертями, задувал свечи и напоминал о наступлении ночи. Прохлада спускалась на город, а Андрей бежал от себя в одной футболке и шлепках.

– Пойдем домой, – примирительно предложила Натка.

– Что-то нет настроения, – ответил Андрей с кислой миной.

И тут Натка взорвалась. Кризис кризисом, но ведь вокруг тебя люди, а не машины. Им нужны слова, нужны объяснения, нужно общение, в конце концов! Уж если не хватает духу рассказать о том, где его черти носили прошлой ночью, то, по крайней мере, он мог бы, мог бы… И она почти прокричала Андрею в лицо:

– Ты мог хотя бы поинтересоваться, как у меня все прошло в Жироне. – Натка встала так резко, что стул перевернулся и едва не разбил витрину с пирожными. Чашка с чаем тревожно зазвенела. Натка кинула на мужа презрительный взгляд и бросилась к выходу.

– Ну и как? – раздалось ей вслед.

Не оборачиваясь, Натка махнула рукой и ответила:

– Te dieron recuerdos [18]18
  Тебе передавали привет (исп.).


[Закрыть].

Урок № 5

Проснулась Натка, как ни странно, в отличном настроении. Вчера, вернувшись домой, она приняла изрядную дозу коньяка, и теперь хотя бы то, что у нее совершенно не болела голова, она сочла достаточной причиной для хорошего расположения духа. Даже погода, которая внезапно испортилась (море пенилось и ругалось, небо мрачнело от туч, накрапывал дождь), не смогла изменить Наткиных жизнеутверждающих планов. А планы она составила еще вчера, где-то между третьим и седьмым бокалом. Как раз тогда, когда, заглянув в кабинет, подошла к столу и перевела очередное задание. Текст был, как и предыдущие, очень странным для самоучителя по иностранному языку, но на этот раз вполне понятным. Строчка оказалась короткой, и перевела ее Натка без помощи словаря:

Сделайте дело.

Что ж, дел у нее хватало. Сначала надо позвонить Паоле и еще раз извиниться за вчерашний финт ушами, потом вытянуть Валерку от друга и сходить с ним куда-нибудь (кино, кафе или даже боулинг, почему бы нет?), затем рвануть вместе с сыном в Барселону и посмотреть наконец, как там устроился старший ребенок. Вообще, эту авантюру Натка намеревалась предпринять как минимум месяц назад, когда стало очевидно, что в ближайшее время Нина возвращаться под родительское крыло не намерена. Но Натка всеми силами сдерживала свои порывы. Во-первых, следовало признать, что ее никто не приглашал, а во-вторых, этим неожиданным визитом она боялась окончательно испортить и без того прохладные отношения с дочерью. Но сколько можно терпеть? Мать она или не мать? Да и Ниночка, какая-никакая, все же дочка. Так что съездить надо. И Валерку свозить обязательно. Пусть как-то налаживают отношения, скоро разница в возрасте станет почти незаметной, могут наконец появиться общие интересы, общие друзья. У них так все и было с Аленкой. Было. Только сплыло.

Выплывать из пункта плана под названием «Алена» Натка решила вечером по той простой причине, что не могла придумать, как будет это делать. Надеялась, что в нужный момент на нее снизойдет прозрение, но, с другой стороны, боялась, что ничего такого не случится, а потому все тянула и тянула, откладывала и откладывала. Конечно, она понимала: вечно так продолжаться не может, и со всей своей «коньячной» ответственностью пообещала себе: «Сегодня непременно». Даже грозовые облака, сгустившиеся над Тоссой, Натка не сочла дурным предзнаменованием, словно вчерашний коньяк вымыл из ее головы дурную привычку идти на поводу у суеверий.

В общем, план был дивный, и составила его Натка только для того, чтобы не составлять другого плана: плана общения с мужем. Здесь она, сколько ни думала, ничего дельного сообразить не могла. Натка чувствовала себя одновременно и обиженной, и виноватой, и глубоко несчастной, и очень счастливой оттого, что затянувшееся молчание наконец переросло в открытый конфликт. А конфликт по закону жанра рано или поздно завершается кульминацией и последующей развязкой. Только вот как сделать так, чтобы победило «рано», Натка не знала, и какого именно разрешения конфликта она хочет, тоже пока определить не могла. Поэтому, обнаружив прежнее отсутствие в гараже машины Андрея, она даже не расстроилась, а, напротив, испытала некоторое облегчение. Ведь при встрече пришлось бы что-то говорить и как-то реагировать, а когда не знаешь, как именно, лучше всего промолчать. Андрей предоставил им обоим такую возможность, и она даже была ему за это признательна.

Натка выпила обжигающий кофе, заела его маленьким кусочком сыра и, не найдя больше никакого повода потянуть время, решительно сказала: «Итак, Паола». Поля, как про себя звала она подругу, стала лучшим из всего произошедшего с Наткой в Испании. Хотя встреча их подобного не предвещала. Отнюдь.

В тот день, несколько недель назад, Натка выехала в город в очередной раз. Маршрут у нее был один: магазин, школа, дом. Не потому, что она отличалась топографическим кретинизмом и боялась осваивать другие дороги, а лишь оттого, что ее ужасно пугала проблема парковки машины. Проблема эта, конечно, в последнее время превратилась практически в проблему мирового масштаба. В любой европейской стране найти свободное парковочное место у тротуара – огромная удача. Но все-таки в больших и даже средних городах существует достаточно подземных парковок. Тосса же оказалась городом маленьким, хотя далеко не до каждого его уголка можно было легко добраться на своих двоих от центральной парковки. Плутать же по улицам в поисках пары свободных метров, на которые можно с облегчением втиснуть свою малолитражку, могли себе позволить, с Наткиной точки зрения, только идеально спокойные, совершенно невозмутимые и до неприличия жизнерадостные испанцы. Ее же начинало трясти мелкой дрожью лишь от мысли о том, что для того, чтобы на несколько минут заскочить в какую-нибудь мясную или рыбную лавочку на окраине Тоссы, ей придется оставить машину у двойной сплошной желтой линии. Окончиться это мероприятие могло только одним: бешеным штрафом и неприятным разговором с полицейским. Полицейские – они хоть и испанцы, но порядок соблюдают и штрафы на завтра не откладывают. Еще и отчитывают по полной программе и пальчиком грозят, сдвинув брови и покачивая головой. Натка один раз наблюдала, как какую-то молодую испанку штрафовали за то, что она оставила скутер в неположенном месте. Полицейский практически безмолвно указал девушке на ее серебристого коня, разукрашенного модным граффити, и на запрещающий знак, прямо под которым этот конь разместился, и приступил к оформлению бумаг, не обращая никакого внимания ни на жертву, громко оправдывающуюся и размахивающую руками, ни на вереницу машин, которым он преградил путь своей – полицейской. Натка как раз сидела в одном из этих застрявших автомобилей и наблюдала за разворачивающейся на ее глазах сценой. Удивляло ее отнюдь не поведение полицейского – он мало чем отличался от российских коллег: делал свою работу, не реагируя на объяснения провинившейся девушки. Но вот сама нарушительница вызвала в Натке моментальное чувство жгучей, сильнейшей зависти. Она, в отличие от своего палача, терпением не обладала. Девушка громко, вызывающе тараторила, показывала на знак и, насколько могла понять Натка, требовала немедленно снять «эту ерунду» со столба. Бурный монолог, сопровождаемый яростными жестами и плевками, не прекращался ни на секунду и затронул не только несчастного стража порядка, но и всю систему, правительство, город Тоссу, а заодно и тех нетерпеливых водителей, которые устали ждать развязки спектакля и начали жать на клаксоны. Натка не нажимала. Она как завороженная наблюдала за бесстрашной нарушительницей, которая рвала и метала, а напоследок еще и подскочила к полицейскому «Сеату» и от всей души пнула его правое переднее колесо. У Натки перехватило дыхание. Ей стало жалко «несчастную дурочку», которая не ведала, что творила. Разве можно спорить с представителем власти? А уж ругаться с ним просто недопустимо. Она думала, что полицейский сейчас наставит на обидчицу пистолет, наденет на нее наручники, запихнет девушку в «Сеат» и повезет в управление, где та будет отвечать за оскорбление при исполнении по всей строгости закона. Каково же оказалось ее удивление, когда полицейский неожиданно рассмеялся, потрепал хулиганку по плечу и порвал бумажку со штрафом. Он укатил, все еще посмеиваясь и выставив на прощание из окна большой палец левой руки, а девушка, в мгновение ока превратившись из безумной фурии в милейшее невозмутимое существо, лихо вскочила на скутер и нажала на педаль. Никто из водителей и не подумал тронуться, все ждали, когда серебристый конь победно вырулит на дорогу и улетит, сопровождаемый градом одобрительных аплодисментов. Ждала и Натка. Вернее, она не ждала, а пребывала в глубоком оцепенении. Ее поразила эта храбрость, граничащая с помешательством, так, как поражает любого из нас в людях качество, нам не присущее, недосягаемое, но очень и очень желанное.

Натка по природе своей была то ли вышколенной советской системой пионеркой, то ли забитым той же системой страусом. Она ни за что на свете не решилась бы перечить полицейскому, даже если бы была на пятьсот процентов уверена в своей правоте, а уж в случае провинности она, скорее всего, потеряла бы несколько лет жизни от того нервного потрясения, что испытала бы от встречи с грозным «гаишником». Одна мысль о том, что ей придется выслушивать отповедь, да еще и на чужом языке, внушала Натке ужас, а осознание того, что немаленького штрафа можно избежать благодаря напору, нахальству и бесстрашию, повергало в уныние. Оказывается, справиться с полицейскими несложно. Только смелым и языкастым девушкам, а не таким скромным пионерам, как Натка, у которых поджилки начинают трястись еще до того, как они что-то нарушат.

Этот абсолютный пиетет к закону и заставлял Натку ограничивать передвижения в рамках собственных возможностей. И у школы, и у супермаркета были собственные стоянки с обязательным наличием свободных мест. Но даже это не позволяло Натке полностью избавиться от волнения. Уже заранее она переживала о том, что в школе могут назначить общее родительское собрание, а в магазине объявить розыгрыш обожаемой испанцами лотереи, и тогда начнется такое столпотворение, что парковка машины в окрестных дворах окажется неизбежной. Ужас, ужас и ужас! К сожалению, Натка принадлежала к тому типу людей, которые даже при полном штиле в жизни найдут хотя бы десять поводов для волнений. И если в ее силах было хотя бы части своих дурацких волнений избежать, она непременно это делала. Так что школа, магазин, дом, а за другими эмоциями и впечатлениями – в Жирону, где нет недостатка в подземных парковках. Там, конечно, настолько узкие подъемы и спуски, что не поцарапать крылья или зеркала практически невозможно, но это все же лучше, чем две желтые сплошные черты у тротуара, которые впечатлительная Натка ухитрялась видеть даже во сне.

Конечно, были на улицах Тоссы редкие места, где эти полосы отсутствовали. На одно из них, и (о чудо!) свободное, Натка наткнулась однажды по пути в супермаркет. При виде этого подарка судьбы внутри ее сработала цепная реакция: место – время – кроссовки. Место оказалось свободным и достаточно большим, времени у Натки было полно, а кроссовки, на которые Валерка уже несколько недель с восторгом пялился из окна машины, улыбались ей из ближайшей витрины. Сын не просто пялился, он ныл всякий раз, когда они проезжали мимо из школы:

– Мам, ну давай купим, а?

– Перестань. Где мы бросим машину? Посреди дороги?

– Ну я сам зайду, а ты пока кружочек сделаешь.

– Еще чего. Возьмешь не тот размер только для того, чтобы купить их, – отмахивалась Натка, которая на самом деле не хотела наворачивать круги: соседние улицы были настолько узкие и при этом двусторонние, что душа уходила в пятки при мысли о том, что можно неожиданно столкнуться там с едущим навстречу грузовиком. Тогда жди беды: придется нервничать, сдавать задом и безуспешно пытаться унять стук сердца, дрожь в руках и расстройство в голове.

В общем, кроссовки – ярко-желтые, с салатовыми шнурками и прозрачной подошвой – продолжали оставаться несбыточной Валеркиной мечтой. А Натка, как примерная мать, не могла не переживать о том, что не способна исполнить мечту собственного ребенка. Да еще и такую, в общем, не слишком большую и невыполнимую. Так что внезапно свалившимся на нее чудом не воспользоваться она просто не имела права. Натка резко ударила по тормозам и буквально через секунду с чрезвычайно довольным видом заглушила двигатель своего идеально припаркованного авто. Она как раз смотрела в зеркало, подкрашивая блеском губы, когда в водительское стекло машины резко постучали. На улице стояла миловидная женщина, хотя вид у нее был весьма недовольный. Глаза так яростно полыхали, что чудилось, они способны в секунду сжечь Натку вместе с ее автомобилем. Женщина что-то быстро говорила, но, даже когда Натка открыла окно, смысл сказанного, естественно, до нее не дошел. Незнакомка изъяснялась по-испански и Наткино молчание воспринимала как форменное оскорбление, отчего заводилась еще больше и лопотала все громче и быстрее. Натка не испугалась, нет. Она не понимала причины внезапно обрушившейся на нее ярости. Она заслушалась. В первый раз за несколько прошедших с момента переезда месяцев испанская речь ее не угнетала и не раздражала. Натка будто очнулась после глубокого сна и услышала, насколько она напевна и мелодична. Слова журчали переливистой речкой и выливались с губ молодой женщины сладким соком. Натка вдруг услышала все то, что, обладая специальным образованием, давно должна была услышать. Теперь она удивлялась, каким образом позволила депрессии завести себя так далеко, что та до сих пор скрывала от нее и этот сильный, грассирующий «р», и нежный, еле уловимый «й», и ласковый, ни на что не похожий «нь». Пораженная своим внезапным открытием, Натка смотрела на незнакомку во все глаза и глупо улыбалась. Она знала, что выглядит странно, однако ничего не могла с собой поделать. Ведь здесь было не только что послушать, но и на что посмотреть.

Молодая женщина походила на Венеру с картины Боттичелли. Те же длинные волнистые рыжеватые волосы, которые трепал уличный ветер. Те же женственные формы, дополненные статным, высоким ростом. Та же идеально проведенная тонкая линия бровей. Те же светло-зеленые глаза, смотрящие на Натку, несмотря на бушующую в незнакомке ярость, со снисходительным осуждением. Натка не сводила глаз с внезапно явившейся ей красоты Возрождения и понимала, что, даже владей она испанским, она бы не смогла в эту минуту вымолвить ни слова. Она бы молчала лишь для того, чтобы поразительное сходство, казавшееся видением, не исчезло. Облик «журчащей» женщины (ярко-синие, ультрамариновые легкие зауженные брюки, белые босоножки на шпильке, белая же шелковая футболка с V-образным вырезом, который украшали крупные бусы, состоящие из красных, белых и синих горошин) был настолько утончен, свеж, ярок и вкусен, что усталую, расклеенную и унылую Натку в одно мгновение охватило еще смутное, но вполне определенное ощущение того, что все в ее испанской (и не только) жизни сложится хорошо. Казалось, незнакомка, от изящных запястий которой до Натки долетал запах жасмина, несмотря на календарную осень, своим появлением внесла в жизнь этой утомленной, неподвижно сидящей в машине женщины весенние нотки. Те нотки, которые обычно заставляют людей не просто просыпаться, а буквально возрождаться, бороться, искать, пытаться идти навстречу всем препонам судьбы и не бояться открывать новые страницы истории. В общем, делать то, что обусловлено жаждой жизни, которую Натка в последнее время утратила. Теперь она чувствовала, как внутри ее тает лед, а из-под плотного слоя заснеженной души начинают пробиваться подснежники. И вот уже Натка цепенела не просто от вида красавицы, но и от того эффекта, который эта случайная встреча произвела.

«Венера» же, нисколько не смутившись произведенным впечатлением, а точнее – попросту его не замечая, продолжала грассировать рычащими и обволакивать альвеолярными звуками пространство и явно требовать хотя бы какой-то реакции на свое выступление. Натка нехотя очнулась от наваждения и произнесла единственное, что позволяли ее скудные знания:

– Perdona [19]19
  Извини (исп.).


[Закрыть].

Ответом ей послужила тирада из как минимум десяти распространенных предложений, смысл которой сводился, по всей видимости, к тому, что женщине извинения не нужны, а хочет она совсем другого. Но вот чего именно – этого Наткины не усовершенствованные испанским языком мозги понять не могли. Она собралась с духом и снова вымолвила:

– Perdona. – Потом наградила «Венеру» полным вселенской тоски взглядом и скороговоркой призналась: – Янегрюпыспански.

– Вот блин! – ругнулась женщина практически на чистейшем русском языке, не потеряв при этом, как ни странно, ни капли своего очарования. – А что ж ты сразу не сказала? Вот я стою распинаюсь!

– А что случилось? – поспешила Натка прояснить ситуацию, не успев даже порадоваться завязавшейся беседе.

– Ты встала на мое место, – «Венера» вздернула нос, чем окончательно, по мнению Натки, превратила себя в недосягаемую богиню.

– Разве? Оно было свободно. Это личная парковка? – разговор на родном языке сразу позволил Натке осмелеть.

– Dios mío! – всплеснула «Венера» своими изумительными руками. – Где ты видела в Тоссе личную парковку посреди улицы?

Натка искренне рассмеялась, чем заставила женщину улыбнуться в ответ.