Текст книги "Сестры"

Автор книги: Лариса Евгеньева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

– Я не буду убивать тебя, Серенький, – тихо сказала она. Потом медленно подняла глаза, полные слез: – Просто теперь я буду знать: кто-то человек, а я – нет. Я не человек. Вот как.

Дождавшись, пока по щекам скатились две большие слезы, она повернулась и вошла в подъезд.

Назавтра Сериков вбежал в класс перед самым звонком и направился прямо к своей прежней парте. Был он какой-то бледно-желтый, взъерошенный, с темными подглазьями – словно после болезни.

– Ты меня, Кир, извини, пожалуйста, – забормотал он, стараясь не смотреть на Киру, – только вот какое дело: у меня, понимаешь, зрение ни к черту, ну, неважное зрение, так что ты извини... На последней парте, сама понимаешь, особенно если с глазами не того...

– Ой, ну конечно! – всполошилась Кира, бросаясь собирать тетради. Чего ж ты с самого начала не сказал?

– Да так, в общем... н-ну...

– У тебя близорукость, да? Моя бабушка делает такие специальные упражнения для глаз, которые снимают близорукость! Я ей напишу, она тебе пришлет. А сколько у тебя диоптрий?

Глаза у Серикова в панике заметались: похоже, он и слова-то такого не знал – диоптрии.

– Минус два, – еле слышно подсказала Эля.

– Минус двадцать два! – не расслышав, брякнул Сериков.

Кира всплеснула руками:

– Двадцать два-а?! И ты без очков? Что же ты видишь?

– Да так как-то... смутно все. Расплывчато...

– А хочешь, скажу, что он видит?

Возникнув, словно чертик из табакерки, рядом с Элей стоял Храповицкий и ехидно щурил глаз. Сообразительностью он отличался феноменальной: там, где Серикову приходилось разжевывать полчаса, Храповицкому достаточно было одного слова. Или вовсе не надо было слов – довольно и взгляда.

– Ну, так сказать? – наслаждаясь, тянул он. – Сказа-ать?..

– Не надо, – хмурясь, проговорила Эля.

– То-то же, – удовлетворенно кивнул Храповицкий.

Итак, Кира перебралась к Волнухиной.

Ну и что изменилось? Ничегошеньки. Даже стало еще хуже. На перемене они бежали друг к другу с такими лицами, словно не виделись целую вечность.

Наконец Элю прорвало. После того как Заяц на два дня пересела к Кире, когда Волнухина не ходила в школу из-за простуды. Вся кипя, Эля примчалась домой и, не обедая, не переодеваясь, стала ждать Киру. Кира с Зайцем заимели привычку провожать друг друга до дома. Теперь, очевидно, была очередь Киры. Наконец она вошла в комнату.

– Ну и дрянь же ты! – крикнула Эля. – Она ведь моя подруга!

Эля понимала, что ведет себя сейчас по-дурацки: надо было хотя бы объяснить этой предательнице ее поведение, – но больше не могла добавить ни единого слова. Горло словно кто-то сжимал и выкручивал, и Эля чувствовала: скажи она еще хоть слово – она разрыдается.

– Я не знаю... Ты не сердись... Я ведь не нарочно. Просто она мне нравится...

Слова Киры и весь ее смущенный и виноватый вид были такими неожиданными, что Эля даже растерялась. Сделалось как-то спокойнее, и рыдания перестали ее душить.

– Пусть нравится! – крикнула она. – А дружить буду я!

Кира молча пожала плечами.

– Ты ей скажи, что не хочешь с ней дружить. Иначе ты предательница, а не сестра!

– Я не буду это говорить, – твердо сказала Кира.

– А я говорю – скажи!

– Не буду.

Эля сдалась.

– Ну, ладно. Давай дружить втроем. Мы тебя принимаем.

Кира снова пожала плечами.

И все продолжалось, как прежде. Опять на перемене они убежали от нее и шушукались, стоя у окна.

– Так вот ты как! – набросилась Эля на Киру дома. – Мы же договаривались! Обманщица, врунья!

Кира потупилась, и сквозь смуглоту ее щек проступил румянец.

– Ну... я не знаю, – проговорила она тихо, – меня Заяц позвала... хотела мне рассказать...

Заяц! Подумать только, как быстро она наложила лапу на ее Зайца! На ее собственного Зайца!

– Что рассказать? – прокурорским тоном спросила Эля.

Кира замялась.

– Ну? Выкладывай.

– Я не могу. Она ведь только мне рассказала.

– Мы же договорились дружить втроем, – чуть ли не с мольбой проговорила Эля. – Ты же обещала! Обещала, не отпирайся!

– Дружат вдвоем.

– Что-о?! – выкрикнула Эля и умолкла, не зная, что говорить и что делать дальше.

Эта, змея, молча легла на постель лицом к стене. Эля услышала тихое:

– Ты не сердись.

Последней каплей, переполнившей до краев чашу Элиного терпения, был приход Волнухиной.

Мать с отцом уехали погостить на выходные к друзьям на дачу, обещанный классу культпоход в цирк расклеился по болезни учительницы, и воскресенье обещало быть нудным. Поэтому так обрадовалась Эля, когда в прихожей прозвучал неожиданный звонок. Неожиданный, потому что никого не ждала. А не ждала, потому что Заяц появлялась все реже, вместо этого Кира уходила гулять с бывшей Элиной подружкой, а может, шла к ней домой подробности Эле были неизвестны. Только и оставалось Эле, что молча скрипеть зубами. И все равно, приди Заяц в любую минуту, даже самую черную, – примет ее обратно, не попрекнув ни единым словом. Разве что спросит: "Ну, убедилась? Эх, Заяц, Заяц!.. И на кого же ты меня променяла!" Впрочем, нет. Даже этой малости, вполне заслуженной Зайцем, не станет Эля говорить. Она просто ждала и надеялась: вот-вот вернется Заяц и все будет продолжаться по-прежнему, потому что нельзя ведь, в самом деле, всерьез променять ее на кого-то другого!

Прозвенел звонок. Кира пошла открывать, а Эля с вдруг заколотившимся сердцем быстро села в кресло, схватив журнал и сделав отсутствующий вид сейчас она ее вроде не заметит, а потом наконец скажет небрежно: "Ах, это ты... Ну, приветик".

Увидев, что она держит журнал вверх ногами, Эля вдруг его отшвырнула, вскочила с кресла, метнулась к окну и стала смотреть во двор, отогнув штору. Дальнейший сценарий оставался прежним: "Ах, это ты..."

Уже не соображая, что она делает, Эля от окна бросилась к письменному столу: лучше будет притвориться, что она делает уроки. Однако на столе, как назло, не было в этот миг ни единого листика бумаги – не будет же она тупо и по-ослиному глазеть на блестящую полированную поверхность?!

Эля снова вскочила. В голове был полный сумбур: она не понимала, чего ей хочется больше – обдать Зайца ледяной стужей или схватить ее в объятия? Она вообще ничего не понимала.

Поэтому вошедшие девочки застали ее посреди комнаты, стоящую вполоборота к двери в странной, напряженной позе, точно Эля собралась куда-то бежать и вот-вот сорвется с места.

– Это совсем нетрудно, – услышала она, – главное – капля терпения в самом начале. Только не надо пугаться, что ничего не получится... Здравствуй, Эльвира.

Эля рывком обернулась и рядом с Кирой увидела... Волнухину.

– А я договорилась с Женей, что она научит нас вязать, – как ни в чем не бывало заявила Кира. – Она первоклассно вяжет! Представляешь, все свои вещи она вяжет сама!

Волнухина бросила в кресло целлофановый пакет со спицами и нитками и объявила:

– Только, девочки, чур, не торопиться. Сначала научимся вязать самое простое: обыкновенную полоску.

Волнухина появилась у них в классе год назад. Не потому, что поменяла школу, как это обычно бывает: Волнухина осталась на второй год. Но опять-таки не потому, что была лентяйкой – просто она долго болела и уже не смогла догнать своих ребят.

Училась Волнухина хорошо, а друзей у нее не было совсем, и виновата в этом была она сама, если, конечно, можно назвать это виной: все перемены и все свободное время Волнухина проводила с подружками из бывшего своего класса.

Эля не имела ничего против Волнухиной, она, скорее, ей даже нравилась, хотя Элю не приводил в восторг тот факт, что Волнухина одевается не хуже, а, может быть, даже лучше ее: на Волнухиной были яркие и броские вещи, и она часто их меняла. Теперь же оказалось, что все эти кофточки, шапочки, варежки и джемперки Волнухина вязала сама!

Эля ничего не имела против Волнухиной. Но... в этот миг ее захлестнула самая настоящая ярость. Смерив обеих испепеляющим, как ей казалось, взглядом (а на самом деле лишь прижмурясь по-кошачьи), Эля сказала:

– Здравствуй, Волнухина. Приветствую тебя в своем доме.

Слово "своем" Эля подчеркнуто выделила. Она обошла Волнухину, словно пустое место, и вышла, хряснув дверью.

– Что это с ней? – озадаченно проговорила Волнухина.

Эля закрылась в кухне. Ее прямо корчило от злости, хотя где-то там, на самом донышке, шевелилась мысль: а может, приход Волнухиной действительно к лучшему? Пусть она, Кира то есть, берет себе в подружки Волнухину, а Зайца оставит в покое! И не злиться надо, а, наоборот, всячески эту дружбу поощрять!..

Но эта, в общем, совершенно здравая мысль, пискнув, затихла под напором ярости. Ничего Эля не могла с собой поделать, никакие доводы и возможные в будущем блага не могли примирить ее с неожиданным появлением Волнухиной. Явилась! А эта... сестричка... Не предупредить, не спросить разрешения, не обмолвиться хоть бы словом! Вроде так и надо. Вроде Эли и на свете нет. Вроде она здесь не хозяйка.

– Чего не идешь? Мы тебя ждем!

Эля исподлобья посмотрела на вошедшую Киру и притворно-жалким голоском поинтересовалась:

– Вы мне позволите хотя бы здесь посидеть спокойно? В моей кухоньке?

Больше они ее не звали. Волнухина вовсе не торопилась убираться. Часов на кухне не было, и Эле показалось, что она сидела там целую вечность. Дважды она крадучись подбиралась к двери своей комнаты (Ее комната!.. Это звучало теперь как издевка!) и прислушивалась, чем те занимаются. "Те" не скучали – Эля слышала их смех и оживленные голоса. В ней они не нуждались. Пожалуй, в ее комнате они над ней же смеялись. Однако, прислушавшись, Эля убедилась, что о ней и не думали говорить. Это отчего-то разозлило ее еще больше: значит, по-ихнему, она такое ничто, что даже и полслова не стоит?!

Наконец Волнухина ушла. Эля продолжала сидеть в кухне, ожидая, что Кира ее позовет, – ведь нельзя же, в конце концов, выставить на весь день человека, будто сломанную табуретку! О том, что она сидит здесь по собственной воле, Эля вовсе не думала.

Однако Кира не шла. Дальнейшее сидение становилось невыносимым. Эля достала из буфета большую коробку с домашним печеньем и пошла в комнату.

Кира, сидя в кресле, склонилась над вязаньем. Эля увидела, что она действительно связала уже неширокую полоску, как и обещала Волнухина. Не отрывая взгляда от неуверенно шевелящихся спиц, Кира шепотом считала петли.

Эля села на свою кровать и поставила коробку с печеньем на тумбочку, которая стояла между кроватью и креслом. Ее злость не то чтобы прошла она просто не знала, с чего начать. Надо найти такие слова, чтобы они с ходу припечатали эту святошу, которая изображает из себя невесть что, лицемерно потупив глазки.

Как обычно, от волнения у Эли проснулся волчий аппетит, и, таская печенье одно за другим, она в считанные минуты опорожнила чуть ли не всю коробку. Опомнившись наконец, она сварливым голосом спросила:

– А ты почему не берешь?

– Ты ведь не угощаешь, – спокойно ответила Кира.

– Вот еще! Тебя упрашивать надо?

– Не надо. Просто угостить.

Шваркнув коробку так, что она с грохотом покатилась через всю комнату, Эля крикнула:

– Не смей ее сюда водить!

– Почему? – вся подобравшись, не сразу отозвалась Кира.

– Последний раз предупреждаю! Тебе ясно?

– Тетя Оля сказала, что это и мой дом.

– Мало ли что тебе тетя Оля сказала! Это мой дом! И больше ничей! А ты здесь вроде квартирантки, ясно? Или ты будешь вести себя как надо, или... или я не знаю что!

Последние слова Эля выкрикнула со слезами и, бросившись на постель, расплакалась, уткнувшись лицом в подушку. Все получилось не так, как надо. Никого ее слова не припечатали, а вместо этого она еще сама разревелась.

Совершенно не к месту вспомнился дурацкий случай, когда она, Сериков и Шамраев пошли в кино и ребята в шутку заспорили, кому брать билеты. В конце концов решили сыграть в крестик-нолик, и Сериков объявил: "Проигравший плачет!" Разумеется, он хотел сказать "платит", просто смешно оговорился. Но теперь уж действительно – проигравший плачет. То, что она проиграла, было яснее ясного. Молча, упорно и непоколебимо эта тихоня делала свое дело, рыла да рыла свой хитроумный подкоп, который, может, и не виден на поверхности, но зато раз – и порушит в один миг до основания все, на чем вообще держится Элина жизнь в ее собственном доме.

Разве и так все уже не было порушено? И некому пожаловаться. Да и что сказать? "Я ваша доценька-бегемоценька, а ее отдайте злому Бармалею"? Как ни было тошно в этот миг Эле, все же она чуть не рассмеялась.

А той, как видно, все было трын-трава. Разлепив опухшие веки, Эля увидела, как Кира что-то пишет, сидя за столом. Позже она принялась зачем-то бродить по комнате, вроде бы что-то передвигая или переставляя, Эля не видела, потому что снова зажмурилась.

Когда же Эля снова посмотрела, она увидела раскрытый чемодан, стоявший посреди комнаты, почти полный. Тот самый, с которым приехала к ним Кира. Вошла и она сама, переодетая в лыжный костюм, сложила свой халат, спрятала его в чемодан и закрыла крышку.

– Ты... куда?

Эля прекрасно понимала – куда, но ведь надо было что-то сказать!

– К бабушке.

Кира снова вышла и появилась уже в куртке и вязаном колпачке. "Может, на понт берет? – с надеждой подумала Эля. – Хочет, чтобы я у нее в ногах повалялась? Ну, не дождется..."

Однако не похоже было, чтобы Кира брала ее на понт. Наклонившись, она подняла чемодан, сразу перегнувшись на одну сторону, и сказала:

– До свидания.

"Что ж ото будет? – вся похолодев, подумала Эля. – Что ж я им скажу?.. Вечером они приезжают с дачи, войдут, а..."

Что будет дальше, даже думать было страшно.

– Хочешь, я у тебя прощения попрошу? – выдавила Эля.

– Нет. Не хочу.

Забежав вперед, Эля преградила Кире дорогу.

– Улизнула тайком, как свинья!

– Я написала. Твоим и Зайцу. – Кира расстегнула карман куртки и показала уголок конверта. – По дороге брошу.

– Мне же попадет!

– А мне какое дело? – с насмешкой сказала Кира. – Я же квартирантка. Пожила и съехала.

Обойдя Элю, она протиснулась в дверь. Потом в прихожей что-то загрохотало – кажется, она свалила полку для обуви, потом щелкнул замок, и стало тихо.

Наконец Эля была одна.

"Ну и что такого они мне сделают? – успокоила она себя. – Конечно, будут ругаться, будут кричать, чего-нибудь не купят, куда-нибудь не повезут – все это, в конце концов, можно пережить. Не смертельно, успокаивала себя Эля. – Пройдет!" Как переживала она, когда получила по контрольной пару! Прошло. На следующий день как корова языком слизнула. А какая трагедия была, когда в четвертом классе ее забраковали на киностудии! Сами же пригласили, приходила тетенька в школу, искала детей на роли, а потом забраковали! Взяли какую-то страшилу – Эля потом специально ходила смотреть этот фильм, – а ее отшили. Потом Эля даже сама удивлялась: так переживала, а теперь хоть бы хны, в кинотеатре была совершенно спокойной и безразличной. Вот с тех пор она и поняла: все проходит. "И нечего бояться, – сказала она себе. – Они ругать, а ты думай: все проходит".

Рванув заклеенную на зиму дверь, Эля вышла на балкон. Весна была поздняя, но дружная. Сияло солнце, стучала капель, бежали ручьи, и разливались необъятные лужи. Эля смотрела, как там, внизу, бредет через двор Кира. Точнее, не бредет, а топчется – из-за глубоких луж пройти было невозможно, приходилось обходить, возвращаться, снова обходить, опять возвращаться, и в итоге пройден был какой-нибудь метр.

Вот Кира и топталась, да еще с тяжеленным чемоданом. Эля видела, как одной ногой она ухнула в лужу, – наверное, проломился раскисший лед. Но злорадства не было. И надо было как-то пристраиваться жить по-новому, потому что хочешь не хочешь, а Эля уже привыкла к жизни с сестрой.

Кира топталась все там же, кружа между лужами и почти не продвигаясь вперед. Целых два квартала ей еще брести до троллейбуса. Правда, он идет прямо к вокзалу. Возьмет билет и завтра будет у бабушки. Тут в мыслях у Эли словно бы произошла какая-то зацепка: "Возьмет билет". Возьмет значит, купит. За какие деньги, интересно? Последние два рубля из той десятки, что дала ей "на дорожку" бабушка, Кира потратила на Восьмое марта, купив Элиной матери, а своей тете, цветы. Денег у Киры не было ни копейки!

"Меня не касается, – мстительно подумала Эля. – Сама заварила, сама и расхлебывай. Так даже лучше: побродит и домой вернется. С поджатым хвостом! И тогда посмотрим, чья будет сверху". Эля, чуть не рассмеявшись, представила, как Кира важно говорит кассирше: "Один купейный", а потом растерянно ищет, хлопает себя по карманам, и выясняется, что не то что на купейный, но и на плацкартный, и даже на общий денег у нее нету! "А без денег мы билетов не даем!" – сердито говорит ей кассирша. Кира берет свой чемодан, и плетется обратно...

Стоп. Опять какая-то зацепка. И Эле в один миг стало ясно: да ведь знает она, что у нее нет ничегошеньки. И поэтому все будет не так, как придумала сейчас Эля, а совсем по-другому.

Но что значит по-другому?! Не на крышу же она заберется, как мешочница из фильмов про гражданскую войну! Или, как беспризорники когда-то – Эля тоже видела в кино, – забирались под вагоны в какие-то ящики. Вылезали чумазые, с черными носами... Впрочем, сейчас и ящиков-то таких, наверное, нету. И нечего ей придумать, как ни вертись!

То ли от волнения, то ли от холода Элю пробрала дрожь. Не глянув вниз и не желая знать, что там вытворяет эта ненормальная, Эля вернулась в комнату и включила проигрыватель. Все кончено! Гуд бай. Но мысли упрямо лезли и теснились в голове, мелькали какие-то картинки, словно кадрики из фильма: вот Кира на вокзале, вот подходит к поезду... Стоп! Там же проводник! Без билета не пропустит. "Я маму провожаю", – тоненько сказала Кира с картинки и прошла в плацкартный вагон. Конечно! Проще простого соврать, что кого-то провожаешь. К девчонке вообще никаких подозрений. Вот она смотрит, – никого. Забрасывает наверх чемодан, а сама лезет под скамью. Нет, пожалуй, под скамью не годится: туда ставят вещи. Лучше на третью полку, на багажную. Сжаться в комочек и закрыться своим чемоданом.

Громкая музыка, мешая, лезла в уши. Эля выключила проигрыватель. Ну, ладно, что там дальше? Дальше они едут – все уже заняли свои места, проводник проверяет билеты. А еще дальше – Киру раскроют. Обязательно раскроют! Ведь нельзя же всерьез надеяться... Достаточно кому-нибудь повнимательнее глянуть, тому же проводнику, и вот: "А ну, слезай, кто там прячется!" Кира жмется в угол, пытается заслониться чемоданом, но ее все равно стаскивают. Начинают расспрашивать, начинают стыдить, как это принято у взрослых: такая, дескать, большая, а чем занимаешься!

Эля прижала руку к груди – так колотилось ее сердце. Ну нет, на такое позорище она бы ни за что не пошла! А Кира идет. В том, что Кира заберется в поезд любой ценой, Эля не сомневалась: она уже достаточно хорошо знала свою сестру. "Но зачем ей это, зачем? – подумала она. – Почему нельзя сделать по-человечески? Списаться с бабушкой, взять у мамы денег на дорогу?.. Как будто она от кого-то убегает!" Но дело в том, что Кира и вправду убегала, и Эля прекрасно это знала, хоть и не желала признаваться себе самой. Она метнулась на балкон – Киры, конечно, уже не было во дворе, – потом в комнату, набросила пальто, схватила копилку и выбежала из квартиры.

Кошка с зелеными раскосыми глазами, золотым носом и загадочной улыбкой. Эта кошка была для Эли самым близким после Зайца (не считая родителей, конечно) существом, а теперь, когда Зайца, можно сказать, у нее уже нет, – то единственно близким. Только не надо думать, будто Эля была какой-то невероятной скрягой и обожала копилку из-за монет, что в ней звенели. Вовсе не поэтому. Дело в том, что копилку подарила Эле Заяц. На день рождения, еще в третьем классе. Непонятно, что это вдруг взбрело Зайцу в голову. Эля потом узнала: ее подружка утащила копилку у какой-то из многочисленных теток, а их у Зайца было одиннадцать!

Как бы там ни было, копилка, подаренная любимой подругой, сразу перешла в разряд предметов одушевленных. Она никогда не была для Эли куском раскрашенной глины – нет, это было существо хотя и молчаливое, однако полное достоинства и с собственным характером.

Сергей Львович, не одобряя накопительских замашек, хотел копилку куда-нибудь "изолировать", но Эле удалось ее отстоять. Правда, и копить-то она не собиралась. Накопилось, можно сказать случайно: бросали больше "для смеха" по одной монетке, но, поскольку с появлением копилки прошло несколько лет, кошка катастрофически потяжелела, создав при этом целую проблему. Ибо, чтобы достать монетки, ее надо было разбить – другого выхода просто не было. А разбить ее – все равно что Зайца сбросить с балкона. Да и в монетах этих Эля совершенно не нуждалась. А вот теперь они пригодились. Вот только...

Дальше Эля не хотела додумывать. Не могла. Выбежав со двора, она бросилась по улице и, разогнавшись, чуть не налетела сзади на Киру – та ушла совсем недалеко.

Кира шла медленно, сильно перегнувшись и припадая на одну ногу. Ее полосатый колпачок все время сбивался на ухо, и ей приходилось то и дело поправлять его красной, озябшей рукой. Чуть отстав, Эля плелась следом. Надо было догнать, окликнуть, но она не могла отчего-то. Выскочив в спешке в комнатных тапках, Эля заметила это лишь внизу и не захотела возвращаться. Теперь тапки насквозь промокли, а ядовито-розовые помпоны на них, ранее бывшие пушистыми, торчали мокрыми колючками.

Поскользнувшись на снежной жиже, Кира неловко взмахнула рукой и упала. Какая-то женщина помогла ей встать, а Кира, улыбнувшись, поблагодарила. Она еще улыбалась! "Я бы так не смогла, – подумала Эля, – я бы давно уже заревела". И вдруг она представила себя на месте Киры. Даже не представила – ощутила. А если бы она – вот так?

Это было так неожиданно и так пронзительно, что Эля чуть не задохнулась. Вот она бредет с оттягивающим руку чемоданом, скользя на талом снегу, поправляя другой рукой сваливающийся колпачок. Совсем одна. Ей сказали: "Вот твоя сестра", сказали: "Будь как дома", а получилось обманули. Потому что ни сестры теперь, ни дома.

Эля шла прямо по лужам, специально ступая туда, где мокро, словно пытаясь что-то этим искупить. Она видела, как останавливались прохожие, пораженно глядя на нее: такая странная девочка в распахнутом пальто и комнатных тапках, держащая глиняную кошку с раскосыми глазами и золотым носом...

Эля говорила себе: "Сейчас я ее окликну. Скажу. "Ты неплохая девчонка, и я не против, чтобы ты жила у нас, просто все должно быть по-моему, а не по-твоему. Потому что... потому что так должно быть. Нет, не то, – подумала Эля. – Совсем не то. Но как попросить ее? Как?"