Текст книги "Женский клуб"

Автор книги: ЛАРИСА ПОРХУН

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Нет! Они растут, хочется и то, и другое, а пенсия за отца копеечная. К тому же, я одна, и я женщина, в конце концов, мне тяжело. Я сыновьям давно сказала, что им уже не по три года, хочется новый телефон или ролики, пожалуйста! Идите, заработайте и покупайте на здоровье.

Я опять боковым зрением посмотрела на Марину. Она сидела, обхватив руками коробку и глядя в окно: красивая, спокойная и бесстрастная. Не верилось, что ещё пару часов назад эта женщина горько плакала, абсолютно по-бабьи, завывая, протяжно всхлипываяи раскачиваясь из стороны в сторону на материнской узенькой кровати. До сегодняшнего вечера, плачущей мы её не видели. Поэтому, когда услышали из соседней комнаты странные звуки, даже не поняли, что они означают. Мы посмотрели со Светкой друг на друга, бросились туда и замерли на пороге. Марина, рыдала, уткнув лицо в подушку, а рядом лежала вот эта самая коробка, что сейчас находилась у неё на коленях. Мы так растерялись, увидев эту картину, что совершенно не знали, что делать.Спасение пришло, как и во многих других случаях в лице Бориса. Он сел рядом и тронул её за плечо. Она медленно поднялась и, раскачиваясь из стороны в сторону, с протяжным всхлипыванием, достала из открытой коробки письма. Некоторые были в конвертах, другие – нет. Только после совместных усилий, выполненных, в основном, в успокоительно-вопросительной тональности, корвалола и двух кружек воды, ситуация начала проясняться. Её мама, Наталья Ивановна, оказывается всю жизнь, писала своим детям письма. Больше всего писем было адресовано Марине. Скорее всего, потому что она их не отправляла, вполне справедливо опасаясь вызвать недовольство и раздражение старшей дочери. Несколько писем она написала Эдику, уже после того, как его не стало. Письма Юле были без конверта, Наталья Ивановна не знала её последнего адреса. Младшая дочка перестала отвечать на письма матери, когда заболела и попала в клинику. Мы долго не знали, что же случилось с Юлей, Марина не хотела об этом говорить. До тех пор, пока не наткнулась в шкафу у матери на её вещи. И на фотографию, где сестры были сняты вместе в день Юлькиного отъезда. На этом фото безупречная, как всегда Марина, обнимала за плечи хорошенькую, юную, искрящуюся счастьем Юльку. Марина долго смотрела на это фото, затем положила его в материнскую коробку, а вещи сестры отнесла в большой мешок с другой ненужной одеждой. Столкнувшись на обратном пути с нашими непонимающими, но красноречивыми взглядами, она выдохнула:

– Не надо им тут… Боря отвезет потом в церковь или куда-то ещё, не знаю, – она села на табуретку и сложила руки на коленях, – И вообще, Юле они больше не нужны, она сюда не вернется, а если бы даже и вернулась, навряд ли смогла или захотела бы их носить, – Марина снова тяжело вздохнула, – Понимаете, четыре года назад ей для одного контракта нужно было похудеть, – Марина пожала плечами, – Не знаю, правда, зачем, она в жизни не весила больше 50 килограммов, – она замолчала, будто что-то вспоминая.

– Ну и?… – прошептала Светка. Марина, усмехнувшись, посмотрела на неё, – Ну и похудела… И заключила всё-таки тот проклятый контракт… Но почему-то не остановилась… Не захотела или не смогла… Короче, у моей сестры нервная анорексия, к двадцати годам она стала весить 38 килограмм… А сейчас, – ещё один протяжный вздох, – Сейчас даже не знаю… Дело в том, что она не хочет со мной общаться, так как в том, что с ней произошло, считает виноватой меня, – Марина с усилием потерла лоб, – Она долго лечилась, потом сменила телефонный номер, адрес и…в общем, сейчас я не знаю, где она и что с ней…

Марина непременно хотела прочесть нам кое-что из писем матери. И показать фотографии, которые тоже были в коробке Натальи Ивановны. Это были потрепанные старые фотографии её детей и внуков. Захватанные и зацелованные снимки из прошлого. Новых почти не было. Ещё там были школьные тетрадки, исписанные каллиграфическим почерком Марины, полупечатными Юлькиными буквами и каракулями Эдика. И ещё их рисунки… С домиком, с его обязательной трубой и густым дымом, солнышком, и конечно с ней, мамой. Вот тогда Светка и организовала стихийное внеплановое чаепитие, а Боря откуда-то принес бутылку вина. И получились своеобразные поминки. Самые душевные и искренние, на которых я когда-либо присутствовала, если, конечно, так можно выразиться о подобном мероприятии. Марина начала читать письмо, но остановилась, замотала головой и расплакалась. Продолжить вызвалась бесчувственная Светка. Кое-что из прочитанного мне запомнилось:

«…А когда вы с Сережей уехали, – писала Наталья Ивановна, – Томка ко мне прибежала и говорит: «Наташка, до чего ж у тебя Марина красивая, а зять-то какой статный!» – А я и сама иной раз думаю, Господи да неужели у меня такой серой, необразованной такая дочка! У меня самые лучшие дети, я в этом уверена. Эдик вот только запутался, ох не нужно ему в городе оставаться. А может, я не понимаю чего, конечно, Маринушка, ты уж прости меня, но чует моё сердце, не нужно! Ты вот рассердилась на меня, что я сегодня опять про брата твоего начала разговор, но не место ему там. Он добрый, работящий, но плохо ему в городе, а он этого и не понимает. Оттого и пьёт, глушит что-то в душе своей. Ты не сердись только, доченька, но я и сейчас думаю, что нельзя было ему с Катериной расставаться. А так что? Он там себя губит, а Катька здесь. Хоть и замуж вышла, да нехорошо живут они, и девку жалко мне, и сына. Не любит ведь он, Алену-то, я это ещё и до свадьбы поняла…»А вот из другого письма: «…Доченька, к нам в магазин завезли такие платьишки славные, реглан и по подолу кружево, и размер твой, я и взяла в подарочек. День рождения, ведь скоро у тебя…» Чтение в этом месте пришлось ненадолго прервать, так как Марина, шатаясь и плача, вышла из-за стола.Чуть погодя мы со Светкой вышли на крыльцо. Марина, не глядя на нас, выпуская дым в сторону блестящих, словно подсвеченных лунным фонариком деревьев, устало произнесла:

– А я и не взяла тогда платье-то, ещё помню, рассмеялась, что говорю мне в нем делать, коров доить? – она повернулась к нам и добавила:

– Боже мой, я и подумать не могла, что она была способна так все… чувствовать… Марина беспомощно смотрела на нас, – Столько любви… Да она сочится просто с каждой строчки… Я ведь не знала… не думала… – снова повторяла Марина и с каким – то страдальческим выражением на лице посмотрела на меня. Я промолчала и отвела взгляд.

7

Вскоре после этих событий я переехала и несколько лет мы не виделись. От Светки я знала, что Марина с помощью Бори и его семьи на каких-то невероятно выгодных условиях несколько раз летала в Израиль. И что там она познакомилась с бывшим профессором Московского университета, а ныне успешным бизнесменом, и что дело, прямым ходом идет к свадьбе. – А ирония судьбы заключается в том, – ехидно хохотнула Светка, – Что познакомил их не кто иной, как Боря.

– Представляешь, – негодовала Светка, – Этот фантастический, с явно мазохистскими наклонностями дурень Борька, всеми правдами и неправдами включает Маринишну в какую-то льготную программу, – она выразительно посмотрела, дожидаясь моей реакции, но, не увидев таковой, сердито фыркнула, точь в точь, как обиженный ёжик из мультика, и продолжала:

– И наша королевишна живет себе припеваючи, чуть ли не бесплатно в самом Иерусалиме, – Светка недобрым взглядом скользнула по моей безучастной физиономии, вздохнула и закончила:

– Потом этот болван знакомит её с другом семьи, богатым, успешным и представительным, (вот с кем дружат нормальные люди!) и при этом ещё чуть ли не радуется, что у них завязались теплые и весьма проникновенные (во всех смыслах) отношения! Светка в образе пламенного оратора, исполненного праведным негодованием, с вызовом дырявила меня глазами. Вся её поза будто говорила:

– Ну и как вам это нравится? Я едва заметно кивнула. Все о чем рассказывала Светка, было мне уже известно.

Увиделись мы все только летом следующего года, когда я приехала навестить родителей, а Марина готовилась отвозить близнецов в военное училище, куда их приняли незамедлительно и без всякого конкурса. Даже спустя много лет после своего ухода, Сергей умудрялся помогать своим детям.

Мы собрались вместе у Марины, когда она уже вернулась назад: притихшая и встревоженная одновременно. Она рассказала нам, между прочим, что Владик не хотел поступать в это училище, и оставила она его там с тяжелым сердцем. Зато Славик, наоборот, очень хотел.

– Нет, вы подумайте,– с усилием засмеялась Марина, – Родные братья, хуже того, близнецы, а какие разные… Она разлила остатки вина и добавила:

– Не поверите, Славик дождаться не мог, когда же он там окажется, а Владик, – уперся и всё, – Марина пожала плечами, – Да этот сынуля всегда таким был, вы же помните. Ну не разлучать же братьев, в самом деле, еле уговорила. К тому же, такие льготы у них могли быть только при поступлении в военное заведение. Я отвернулась к окну и промолчала. Говорить что-либо не имело смысла. Марина звонила мне после того, как они подали документы. Владик уже тогда заявил, что не хочет быть военным. Когда мать стала что-то объяснять и настаивать, закатил прямо в фойе училища истерику. Разорвал какие-то бумаги, кричал, что не будет здесь учиться никогда и ни при каких обстоятельствах. Марине только с помощью Славика удалось кое-как его успокоить и вывести оттуда. Вечером Марина позвонила мне, рассказала о том, что произошло в училище, и спросила, что я думаю по этому поводу. Я горячо и безоговорочно поддержала ребенка. Помню, что долго говорила про то, что её мальчики, несмотря на внешнее, практически абсолютное сходство, два разных человека, две личности. И что хорошо одному, для другого просто неприемлемо. Мне тогда казалось, я была очень красноречива и убедительна. Я приводила наглядные примеры, того, что может ждать человека идущего не своей дорогой. Или на кого оказывают давление. И призывала её этого не делать. Марина внимательно слушала, иногда даже комментировала, а в конце разговора, прежде, чем повесить трубку, вежливо поблагодарила. На следующий день они подали документы.

В этот вечер расстались мы довольно буднично и даже сухо. Так, как будто я не уезжала через пару дней, а у Марины не был забронирован билет в один конец в Израиль. Разошлись, будто собирались встретиться на следующей неделе или даже раньше.

Через два месяца я узнала, что Марина вышла замуж за своего правоверного еврея и уехала с ним в свадебное путешествие. Да ни куда-нибудь, а в Новую Зеландию. Когда я увидела фотографии, которые Марина прислала оттуда, мне показалось, что они поступили ко мне непосредственно из рая. С трудом верилось, что где-то на земле существуют такие места. И что волна бывает такого невероятного оттенка: от малахитово-салатового до лазурно-мятного. И что есть такое неправдоподобно синее небо, и ослепительно-золотого оттенка песок, и сюрреалистическая изумрудная трава, которой, ну просто не может быть в действительности… И на фоне всей этой рафинированной, почти нереальной феерии, великолепная золотоволосая Марина в белоснежном купальнике, в обнимку с колоритным, внушительных размеров брюнетом.

На новогодние праздники я с дочерью снова приехала к родителям. Как-то на улице мы с ней встретили Бориса, который направлялся куда-то в компании Славика и Владика. Неожиданно эта встреча вполне искренне обрадовала всех нас. Было принято единогласное решение пойти всем в кафе и отметить радостное событие. Пока дети уплетали за соседним столиком пиццу, мы с Борей обменивались дежурными фразами. Я обратила внимание, что Борис плохо выглядит. Он ещё больше похудел, во всей фигуре резко обозначилось что-то птичье. Даже забавный, и такой узнаваемый Борькин чуб, который всегда торжественно и согласно откликался горделивыми поклонами на любое его движение, сейчас изрядно поредел и обвис. Я слушала его довольно рассеянно, и, наконец, не выдержала и спросила напрямик:

– Что с тобой, Боря? Ты болен? Он замолчал так внезапно и стремительно, будто его выключили. На лице появилось скучающее и одновременно уставшее выражение. Боря сидел неподвижно, словно механизм его действия оказался безнадежно испорчен. Я отлично помню острое чувство жалости к этому человеку и ощущение какого-то ужасного, тягостного предчувствия, которое буквально захлестнуло меня от его реакции на вполне безобидный вопрос, хотя он ещё ничего не успел ответить, да и длилось это всего лишь несколько секунд. Он улыбнулся одними губами и, отпив кофе, тихо произнёс:

– Ерунда… Устал, просто… Ну и постарел, наверное… Мы же сколько не виделись? Год? Полтора? Борис снова улыбнулся своей печальной, немного виноватой улыбкой, и, кивнув в сторону «детского» столика, плавно закрыл неудобную тему:

– Мальчишек вот забрал на каникулы, – он достал большой клетчатый платок и вытер лицо, – Все курсанты разъехались по домам, а им куда? Ну и за квартирой их присматриваю, – Боря протянул детям меню и предложил выбрать десерты, – Сейчас вот квартирантов пустил, а что, лишние деньги ни Марине, ни ребятам не помешают, – Боря говорил, словно извинялся. Я молча кивнула. В разговоре возникла небольшая пауза. Марина иногда звонила, поэтому я немного знала, как обстоят у них дела. Мне, например, было известно, что Борис ездил один к мальчикам на присягу. И не только. Он высылал деньги, отправлял посылки, дважды каким-то чудом помог Владику избежать исключения после очередной его выходки. Он выслушивал жалобы, хвалил, наставлял, поддерживал и утешал. А больше все равно было некому. По материнской линии, только какая-то невнятная и уже почти не реальная тётя Юля. Сама Марина за границей, активно занимается устройством своей женской судьбы. Родственники Сергея после его смерти, всякое общение с Мариной и её детьми, прекратили.

Мы с Борей одновременно посмотрели на Славика и Владика. Даже сейчас, разговаривая с моей дочкой, сидящей напротив, они, в своей автономности, являли себя миру, как совершенно законченный, гармоничный и абсолютно самодостаточный образец единого целого. Мальчики сидели плотно друг к другу, привычно касаясь плечами и локтями, – Зеркальные близнецы, – думала я, – Одинаковые стрижки, похожие улыбки, идентичные профили. Но не это было самым главным. При взгляде на них появлялась стойкая уверенность, что если даже произойдет вселенская катастрофа или случится вдруг конец света, вряд ли их это сильно обеспокоит или внесёт серьезные коррективы в их мировосприятии, при условии, конечно, что они будут вместе. Я покачала головой и заметила:

– В общем, Борис, ты им и мама, и папа. Боря пожал плечами и с улыбкой отмахнулся:

– Что ты, Марина весной собирается приехать, знаешь, как они её ждут!? Нет, видишь ли, здесь трудность в другом, – он снова вытер лицо и закашлялся, – Понимаешь, Владику очень сложно там, – отдышавшись и понижая голос до шепота, сказал он, – Да я и сам вижу уже, ну не его это… Он, конечно, из-за брата старается держаться, но иногда все же не выдерживает, и тогда происходят эти… срывы…, – Борис посмотрел на мальчиков, тщательно разгладил полотняную салфетку, и добавил:

– Знаешь, очень тревожно за него… И, главное, совершенно не понятно, как лучше поступить в этой ситуации…

– Ты Марине говорил? – резко спросила я. Борис энергично кивнул:

– Конечно, да она и сама всё это знает, но и слышать не хочет…, – он растерянно взглянул на меня, – С одной стороны, она, конечно права, мальчиков нежелательно разлучать. И, как мать, она это очень хорошо понимает. Они будут страдать друг без друга, это же видно невооруженным глазом, – Боря опять глянул в сторону детей, – Славик – отличник, и у него регулярные увольнительные, но он их редко использует, так как у Владика из-за плохой учебы и дисциплинарных нарушений их почти никогда нет. Боря широко и по-доброму улыбнулся, – Представляешь, какая братская любовь и солидарность! Я печально кивнула:

– Представляю… Они с детства такие: если один стоит в углу наказанный, второй, непременно, становится рядом. Но все же, Боря, – продолжала я, -Хоть ты понимаешь, что это не вполне здоровая ситуация? Им все равно придется проживать свои, независимые жизни… – Боря глянул счет, протестующим жестом вытянул в мою сторону руку, когда я потянулась к сумке, и достал бумажник:

– Конечно, понимаю, но что делать? Да, Владик ненавидит все, что имеет отношение к армии, называет это муштрой, казенщиной и тупостью, а Славик там, как рыба в воде, – расплатившись, Боря посмотрел на меня и развел руками, – Знаешь, такое ощущение, что он был рожден для того, чтобы стать военным. Но знаешь, что? Я думаю, что никто, в том числе и они сами, до конца не понимают, насколько им важно быть вместе. Ведь мальчишки никогда на долгий срок не расставались.

Когда мы вышли из кафе, уже стемнело. Попрощались очень тепло. Перейдя дорогу, Борис обернулся и помахал рукой. Вместе с ним, к нам почти одновременно повернули головы два юных, тонколицых курсанта. Несколько секунд они внимательно и серьезно глядели на нас. Мелкие снежинки, подсвеченные разноцветной иллюминацией, красными, зелеными и желтыми точками неистово вальсировали над их головами, и медленно таяли, оседая на козырьках и форменных синих куртках. Затем, как по команде, все трое развернулись и пошли вдоль праздничной, сверкающей новогодними огнями улицы. Мы с дочкой, какое-то время провожали их взглядом, а затем, не глядя друг на друга, молча направились к дому моих родителей.

8

В начале марта стало известно, что Борис умер в Израиле. Каким-то образом вездесущая Светка узнала об этом раньше всех. Ещё до возвращения Марины в Россию. И даже до того, как мы услышали о разводе с кошерным предпринимателем.

Когда спустя некоторое время мы с ней увиделись, это была всё та же Марина. Немного уставшая и как будто притихшая, но та же. Ухоженная, красивая, знающая себе цену женщина, с неявной мудрой полуулыбкой в уголках сочных, подвижных губ. Возможно, это была очередная маска, точно выверенная и идеально подходящая роль, но было сложно не поддаться её очарованию. Глядя на Марину, я подумала, как удивительно ей идет зрелость. Даже легкие морщинки и чуть округлившийся, но всё ещё безупречный овал лица не только не портили общего впечатления, они были уместны, и как нельзя кстати. Без них общая картина не была бы такой целостной, и даже более того, она лишилась бы своей неповторимой и щемящей законченности. Марине не угрожает опасность, – размышляла я, – скатиться в рутину и бытовуху. Она по природе своей, никогда, даже со временем, не сможет обабиться, и превратиться, например, в пресловутую тётку с авоськами.

Разумеется, я не могла не спросить о Боре. Помолчав, Марина, глядя в сторону остановившимся взглядом, наконец, произнесла:

– Вот уж в ком была абсолютно уверена, что он никогда не оставит меня, – она покачала головой, уйдя мыслями далеко за пределы этой квартиры, – Не сможет, просто физически, – после долгого молчания сказала она, – Но я, как видишь, ошибалась, – Марина невесело усмехнулась и вдруг жестко, совсем другим тоном, сказала:

– Ещё бы, в такой-то семейке! Мамаша и сестрица его просто замучили, он без конца мотался по их милости из России в Израиль и обратно; давал какие-то благотворительные концерты, постоянно сидел в жюри на идиотских музыкальных конкурсах, читал лекции по искусству, в порядке, так сказать, культурного обмена, – Марина, сделав паузу, закурила, и гневно сверкая глазами, продолжила, – И это, заметь, якобы из самых благородных побуждений, устраивали его драгоценные родственнички, выбивая для него различные приглашения. Я удивленно смотрела на неё, совершенно не ожидая такого поворота:

– Марина, – собравшись кое-как с мыслями, начала я, наконец, – Да ведь он жил этим! Борис очень талантливый музыкант… Был… – самые разнообразные чувства переполняли меня и грозили прорваться наружу, – Ты и сама это прекрасно знаешь! У него и педагогические способности замечательные, ты хоть знаешь какой в его мастерскую конкурс!? А то, что он ещё и композитор!? – Черт, забываю все время, был… Две его музыкальные пьесы, благодаря сестре Римме, которая ведет его дела в Израиле, исполнялись неоднократно симфоническим оркестром в Хайфе и Иерусалиме, – я тяжело дышала, но боялась остановиться, из страха потерять мысль, или из-за того, что Марина не даст мне закончить, – Да если хочешь знать, его семья, зная это лучше нас, – горячо продолжала я, – наоборот, продлевала, как могла его жизнь, поддерживала в нем веру в себя, в свой талант, не позволяя ему забыть о том, что он прирожденный музыкант, что в нем есть свет, который он может и даже обязан нести людям. Я шумно выдохнула и замолчала, с усилием сжав челюсти, чтобы не расплакаться. Отвернувшись, я только думала о том, чтобы Марина, ничего сейчас не стала бы говорить, – Просто молчи, умоляю тебя… Пожалуйста… – крутилось в моей голове, в форме заклинания. Но, видимо, я не обладала, ни в малейшей степени телепатическими способностями, потому что уже через пару секунд ошарашенного молчания, Марина, с пунцовыми от возмущения щеками, резко выкрикнула:

– Да ты кого защищаешь-то? А ты знаешь, что его мать с сестрой даже не пустили меня к Борьке проститься? Меня! Единственного человека, которого он любил всю жизнь… – Марина, быстро взглянула на меня, и уже, смягчаясь, добавила:

– Я знаю, что Боря нравился тебе…Наверное, даже больше, чем я думала… Согласна, он был прекрасным, талантливым человеком и отличным другом, но вместе с этим, он был слабым и безвольным, а это губительно для мужчины, понимаешь…

Я медленно повернула голову и долго смотрела на неё. Внутри стало холодно и пусто. Мне показалось, что я уже ничего не чувствую, совсем ничего… Кроме страха… Я съежилась и оцепенела, будто в ожидании удара. Она же, не замечая моего состояния, продолжала:

– …Знаешь, что его мамаша ответила медсестре, спросившей у меня кто я, когда я пришла в больницу? «Никто!» Можешь себе представить? При всех, громко так. Это я-то никто! Или она думала, что я не пойму, раз она говорит на иврите? – Марина налила стакан холодной воды и залпом выпила, – А потом ещё и добавила по-русски, глядя прямо на меня: «Чужая, посторонняя женщина!» Поставив чайник, Марина с усмешкой добавила:

– А его сестрица, эта вечно полусонная слониха Римма ещё и распускала обо мне грязные сплетни, что якобы я уговорила Борю переписать его квартиру в России на меня, хотя это было целиком и полностью его решение, – она достала чашки и на секунду задумавшись, помахала одной из них в воздухе, – Он же крестный моих сыновей, и только хотел как-то помочь и мне и им. Вот и все, – Марина пожала плечами, и устало вздохнула, как человек, который очередной раз пытается растолковать очевидные факты непроходимым тупицам. Я, молча, смотрела на идеально прямую спину Марины и тонкую руку, с изящным браслетом, разливающую благоухающий чай в фарфоровые сине-золотые чашки.

– Они же и Давиду без конца что-то нашептывали обо мне, что, в конце концов, и привело нас к разводу. Марина повернулась, поставила чашки с чаем на стол, и уже без всякого намека на волнение, глядя на меня добрыми глазами радушной хозяйки, спокойно и рассудительно проговорила:

– Хотя, это даже к лучшему, – она махнула неопределенно рукой, – Мой бывший муж – это пустой и ограниченный человек, с какими-то домостроевскими представлениями о женщине и семейной жизни…

Я смотрела на неё и молчала. Страх, который я ощущала раньше, постепенно модифицировался в неприятное, липкое чувство, что-то среднее между неприязнью, тревогой и безмерной апатией. Больше всего мне хотелось, молча встать и уйти, чтобы никогда сюда не возвращаться. Я тогда, конечно, не могла знать, что это моё горячее и искреннее желание с такой неукоснительной точностью исполнится. А в тот момент я отчетливо поняла, что физически не в состоянии больше видеть Марину. В идеале, опять же, никогда. Но передо мной дымилась чашка сложным образом заваренного (специально в честь нашей встречи) экзотического напитка, и уйти прямо сейчас было невозможно. По крайней мере, для меня. Я снова в который раз остро почувствовала силу и превосходство Марины и свою абсолютную невозможность хоть как-то воспрепятствовать этому. С нарастающей тоскливой озлобленностью я сделала несколько глотков, испытывая при этом лютую ненависть к себе. А затем кое-что случилось. Не знаю, что именно произошло, но в какой-то момент я отодвинула чашку и поднялась из-за стола. Это было тем более странно, что Марина ещё не закончила рассказывать о каком-то анекдотичном случае из своей иерусалимской жизни. По-моему, я даже что-то сказала. Скорее всего, что-то несуразное и маловразумительное. А потом взяла и ушла. И, кажется, даже не попрощалась.

Больше я Марину не видела. Через три месяца со дня нашей последней встречи я узнала, что Славика, когда он возвращался с увольнительной, насмерть сбил, влетевший на тротуар, пьяный водитель. А за две недели до этой трагедии из училища отчислили Владика. В скором времени Марина уехала с сыном из города. И никто не знал куда. Даже Светка.

Недавно на одной ярмарке я купила баночку зелёного мёда. Кроме меня никто в моей семье его не стал даже пробовать. Да и мне его вкус кажется довольно странным. Каким-то ненастоящим и фальшиво преувеличенным. Хвойно-терпким, густым и пронзительным. С горьковатым и смолянистым послевкусием. Как будто нечто изо всех сил пытается себя выдать за то, чем на самом деле не является.

КРИСТИНА

Она проснулась около девяти утра с очень конкретным ощущением, что сегодня непременно произойдет что-то значительное. А может даже прекрасное. Кристина совершенно бы не удивилась. Она уверена, что давно готова. И более того, она не только не боится этого, а с нетерпением ждет. Если бы её кто-то спросил, а чего, собственно, этого, она бы даже не сразу нашлась, что ответить. Чего-то такого интересного, волнующего и необычного. Чего ещё в двадцатипятилетней Кристининой жизни никогда не происходило. Чтобы эмоции через край и дух захватывало! Чтобы было потом, что вспоминать и о чём рассказывать. Не удивилась она также и самому этому ощущению. Она ему была рада, как дорогому и очень приятному гостю. Тем более что такое происходит с ней уже не в первый раз. И совершенно не важно, что предчувствия эти не всегда оправдываются, главное, что они хотя бы изредка приходят. И в такие дни Кристине хочется открыто и смело войти в новый день, распахнув доверчиво в преддверии счастья глаза и сердце. Она тогда чувствует себя не только способной обнять целый мир и озарить его своей любовью, но даже немного летать. Такое ожидание счастья и состояние переполнявшей радости очень часто случалось с ней в детстве. Потом надолго исчезло и вот теперь стало появляться снова. И это притом, что Кристина никак не считала, да и чисто объективно не могла считаться какой-нибудь неудачницей или, тем более, женщиной несчастной судьбы. Как раз наоборот, она молода, хороша собой, живет в прекрасном загородном коттедже с любящим и, разумеется, любимым красавцем-мужем, к тому же преуспевающим бизнесменом. Да и сама она не пустышка какая-нибудь, вовсе нет. Кристина закончила факультет журналистики МГУ с красным дипломом, между прочим, и даже успела поработать в редакции одного, довольно известного «толстого» журнала, правда до тех пор, пока её умный, красивый муж, усмехнувшись, однажды не поинтересовался, зачем ей это нужно. Константин после своего физико-технического института работал IT-менеджером в фирме «Телекомсервис», а после окончания академии государственной службы, отец Кристины устроил его к себе, в компанию «СтройИнвест», генеральным директором которого Костин тесть являлся последние три года. Компания её отца, а теперь и мужа занималась оптовой и розничной продажей стройматериалов, а также гидроизоляцией. Сейчас муж, конечно, уже на работе. Он ужасно много работает последнее время. Они почти не видятся. Кристина повернулась, обхватила его подушку обеими руками и зарылась в неё лицом. Наволочка пахла немного Костей, его любимым парфюмом,а также чем-то ещё неуловимым, но, вне всякого сомнения, чрезвычайно приятным. Надышавшись вволю, Кристина откинулась на спину и с мечтательной улыбкой посмотрела в окно. И хотя с этого положения ей были видны лишь несколько дымчато-матовых лап голубой ели, перламутрово-дрожащие веточки березы да кусочек бледно-голубого, словно выстиранного июньского неба, она сразу поняла, что день будет прекрасным.

Кристина села в кровати и с удовольствием потянулась. Самочувствие было прекрасное, настроение лучше некуда, энергии хоть отбавляй, а жизнелюбия легко хватило бы на пятерых. Она буквально слышала, как душа поёт и с удовольствием расправляет занемевшие крылья. Кристина прислушалась: музыка звучала вполне реально, хотя и довольно приглушенно.

– Костин телефон! – вдруг осенило её, и она бросилась вниз по лестнице. В этом доме они с мужем жили всего полгода, и она все ещё не до конца освоилась с его планировкой и размерами. – Ах, Костя, Костя! – лихорадочно искала она телефон, ориентируясь на тихую, едва доносившуюся мелодию. И как она её вообще расслышала в спальне на втором этаже? – Вот что значит работать без выходных, – крутилось у неё в голове, – Никогда ещё за четыре года их семейной жизни не было такого, чтобы он, уезжая на работу, забыл бы что-нибудь. Вчера он опять вернулся поздно, очень уставший, хотя и довольный, что важный для их организации контрактс французами всё-таки состоялся. Теперь Костя летит в Марсель для оформления завершающего этапа сделки по поставке гидроизоляционных материалов.

Наконец она обнаружила телефон в прихожей, который, оказывается, соскользнул в отверстие между подушкой коридорного диванчика и его подлокотником. – Так вот почему Костя забыл его, – догадалась Кристина, – Он его просто не увидел. Видимо, пока муж обувался, положив телефон рядом с собой, он сюда и юркнул. Пока она его искала, а потом доставала, звонки, разумеется, уже прекратились. Кристина стояла в растерянности и смотрела на дисплей умолкнувшего аппарата. Увидела два пропущенных, от некоего абонента, обозначенного в Костином телефоне под литерой «Е». Кристина не знала, что следует делать в таких случаях. У неё не было такого опыта. Мужу своему она доверяла полностью и безусловно. Точнее, ей даже и в голову бы не пришло, что может быть как-то иначе. Ведь если нет доверия, зачем тогда жить вместе?! Тем более что Костя за всё время, что они женаты ни разу не дал ей повода не то, чтобы для ревности, но даже для лёгкого сомнения.