Текст книги "На помощь далеким мирам"

Автор книги: Лариса Автухова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

II. На чужих каменистых дорогах

Глава 4

Эли росла странным и замкнутым ребенком. Ее мать, дородную громкоголосую женщину, благополучно родившую семерых детей, немало беспокоил характер младшей дочери. Ей был непонятен нрав Эли, ее отстраненность, если не сказать, отчужденность от всего, что присутствовало вокруг.

– Да, мы живем бедно, – принималась иногда рассуждать Лиз вслух сама с собой, стряпая у прокопченного очага нехитрую еду, – питаемся скудно, но ведь все здесь так живут. Что же за ребенок такой растет!? И чего ей не хватает? Слава Творцу, есть мать, отец, братья и сестры, крыша над головой, а она будто чужая. И что с этим можно поделать!

Эли не любила бывать дома. Маленькая, продуваемая сквозь тонкие стены стылыми ветрами, хибарка внушала с самого детства ей какой-то неосознанный страх и отвращение. Убогость внутреннего убранства их «дома» гнетуще действовала на Эли. Это было странно, потому что ее братья и сестры не обращали внимания на окружающую их обстановку. Но и за пределами дома своих родителей Эли не удавалось обрести уголок радости и гармонии, к чему неосознанно в самого раннего детства тянулась ее душа. Окружавшая природа была скупа на красоту и тепло. Низкое серое небо, промозглые, стылые ветра, да заснеженные горы, называемые в обиходе, перевалом, вот и все, что имели люди этой местности. Даже и Светило, чей праздник здесь трепетно отмечали каждый год, лишь на редкие мгновения появлялось из-за заснеженных горных вершин, чтобы скупо пролить на эту серую землю свое животворное тепло и снова оставить жителей селения стыть на холодном ветру. Большую часть года им приходилось довольствоваться лишь отраженным от перевала светом небесного владыки и ждать его новых скупых даров.

И потому все жители селения, приютившегося у подножия одного из горных склонов, жили так, как и семья Эли, радуясь редким нехитрым праздникам да еще урожаю, когда он выдавался на иссушенной хлесткими ветрами серой почве. Люди, жившие у заснеженного перевала, закрывавшего собою полнеба, не знали другой пищи, кроме бобов и злаков. В каждой хижине готовили прогорклую на вкус бобовую похлебку и пекли сухие плоские лепешки.

И только раз в году, по случаю праздника Светила, в затерянном среди гор селении приносили в жертву яга, низкорослого животного с длинной шерстью и большими отвислыми ушами. Жертвенное мясо готовили на огромном костре. Почти все жители поселения, и стар и млад, затаив дыхание, наблюдали, как в дымном, едком для глаз мареве медленно томится тушка яга. Все ждали того мгновения, когда расторопный Наур, главный и неизменный распорядитель праздника, которому доверялось таинство приготовления жертвенного мяса, раздаст каждому по небольшому, сладко пахнущему сочному куску. Ели долго, смакуя каждую крошку, потому что знали: такого не будет до следующего праздника Светила.

Потом наступало веселье, долго звучала нежная музыка цымбалин. Мужчины и женщины, принаряженные по случаю праздника, держась друг за друга, неловко топтались в общем круге под такт заунывного мотива. Жители этой суровой местности с ее холодами и пронизывающим ветром были сдержанны на чувства и слова. И только в дни праздников, в праздничное веселье, когда у жаркого костра собирались жители всего селения, и мужчины, и женщины отстранялись от невзгод. Хмельной напиток, готовившийся к главному празднику в каждой хижине, дурманил головы, вызывал всплески смеха. Постепенно звуки цымбалин становились все оживленнее и ритмичнее, танец звал доселе хмурых людей сбросить свои оковы и, став свободными, отдаться ритму и веселью.

Эли не любила почитаемого всеми праздника Светила. Притаившись в тени тиры, раскидистого дерева с узловатыми искривлениями ветвей, она отстраненно созерцала картину праздника. Среди танцующих Эли невольно находила глазами своих родных – мать и сестер. Они в числе других женщин и девушек селения, наряженные в праздничные фартуки и длинные узорчатые юбки, весело хороводились вокруг костра. Огненные всполохи костра падали на их оживленные улыбающиеся лица, высвечивали блестящие непривычным озорством глаза.

Эли же неизвестно отчего было особенно тоскливо в такие дни. Ее не радовало всеобщее веселье, непривычное для людей, все дни долгого и мучительного года отягощенных изнурительной борьбой за существование. И только в праздник Светила люди будто бы сбрасывали с плеч тяжелый груз забот и невзгод, пытаясь обрести незнакомое и несвойственное для них душевное состояние веселости и беззаботности. Но изображаемая многими беспечность и удаль была, по мнению Эли, очень уж напускной, нереальной и неподходящей для этих людей. А сама обстановка праздника, пустырь, по краям которого вгрызались в серую землю корявыми корнями немногочисленные, унылые тиры, и люди, на промозглом ветру изображавшие веселье у костра, словно молвила о том, что это не настоящий праздник, что не может быть настоящих праздников у тех, о ком забыл Творец. Но люди будто и не понимали этого. Они, похоже, никогда об этом не задумывались. Им бы лучше было остаться самими собой, тогда бы, может быть, и праздник был более уместен для этой суровой и неласковой местности.

По обыкновению мать, обеспокоенная отсутствием младшей дочери, принималась искать Эли. Вскоре Лиз находила дочь в густой тени тиры и принималась ее настойчиво увещевать.

– Эли, ты опять одна, опять дичишься людей. Мне стыдно соседей. Ты и словом ни с кем не перемолвишься. Да что там говорить о чужих, если и свои целыми днями не слышат от тебя ни одного слова. Посмотри, праздник у всех! Пойдем в круг, будем веселиться!

– Мне не весело, – неохотно откликалась Эли. – Мама, ты не беспокойся за меня, иди ко всем. Мне не весело.

– Да что же это! – горестно всплескивала руками Лиз. – Ты не больна? Ты всегда такая грустная. Ну скажи мне, что тебя гнетет, расскажи о своих мыслях.

– Нет у меня мыслей. Просто я наблюдаю за всеми, за природой и больше мне ничего не нужно.

Мать уходила огорченная, а Эли, хотя и чувствуя свою вину, оставалась на прежнем месте. Она и вправду не представляла, что ей сказать матери, как объяснить свою грусть и отстраненность. Ведь она и сама не знала, отчего ей так тоскливо живется здесь, среди людей, с которыми она была с рождения.

Сколько помнила себя Эли, она всегда наблюдала жизнь, все происходящие события, словно со стороны. Она никогда не участвовала в них, она их просто лицезрела, а позже еще и анализировала, разбирала слова и поступки, делала выводы, размышляла о том, почему произошло так, а не иначе. Но очень скоро она поняла, что все нехитрые поступки своих родных и соседей она знает наперед, она встречалась с ними многие разы, она легко могла предугадать все их действия, последующие за той или иной жизненной ситуацией. И тогда ей стало по-настоящему тоскливо.

Ее, еще не вполне сформировавшуюся девушку, еще по сути ребенка, стала тяготить окружавшая обстановка. Звучавшие вокруг слова и скупые разговоры были примитивны и просты, они не передавали ни чувств людей, ни их мыслей. Казалось, что и самих мыслей нет, одни неодушевленные и бессмысленные фразы, главным содержанием которых были лишь заботы о скудном пропитании и посевах.

Живя в обстановке грубого материального мира, каждый его житель смотрел только под ноги. Его не волновало, а что там дальше, что там выше? Например, за перевалом. Эли ни разу не слышала разговоров об этом. Люди ее мира довольствовались имеющимся у них, и не только не смотрели в сторону перевала, но даже и не задумывались о нем. Ее же взгляд был постоянно обращен туда, к этим заснеженным, неприступным вершинам. Ей, чье естество отчаянно сопротивлялось замкнутости пространства родного мирка, казалось, что там за перевалом, если взобраться на одну из его вершин, перед глазами откроется огромный мир с невообразимой пестротой красок и картин. Она предчувствовала свободу, таящуюся за перевалом.

Как-то она попыталась на эту тему завести разговор с отцом. Но, как и никому другому, она не стала говорить отцу о своих мыслях и переживаниях. В глубине души она предчувствовала, что отец не поймет. Эли видела отца всегда угнетенным заботами о своем многочисленном семействе, горестные, напряженные складки не покидали его нахмуренного лба. Он был обычным человеком своего мира, он, как и многие другие, всегда смотрел себе под ноги, полагая, что только так можно избежать жизненных рытвин и ям, и дальше торить свою дорогу.

Дождавшись, когда домочадцы разбредутся по своим нехитрым делам, Эли негромко спросила отца, как он считает, что же там за перевалом. В первый момент она увидела в глазах отца удивление, но оно мимолетно промелькнуло, и вновь в темной их глубине воцарилась одна лишь усталость. Было видно, что Зир не хочет говорить с ней и не только на эту тему, а вообще ни о чем, просто он устал, ведь он весь день разрабатывал новый участок для злаков, обещавший в будущем хорошее подспорье семье. Неожиданно в глубине его естества появилось раздражение: к чему эти глупые, пустые вопросы о перевале? Причем здесь перевал, если всем, каждому члену его семьи, в том числе, и его младшей дочери, такой замкнутой и отчужденной, следует заботиться о пропитании, всем надо думать о том, чтобы выжить. Но и раздражение сменилось усталостью. Ему не хотелось говорить. Больше всего он жаждал отдыха и сна.

– Зачем спрашивать о том, что не принесет ничего, кроме пустых слов, – не то спросил, не то возразил отец Эли.

Он помолчал, сосредоточив свой взгляд на темной поверхности стола с остатками сухих крошек. Потом нехотя обронил еще несколько слов, будто бы откупаясь от нее самой и других, возможных ее вопросов.

– За перевалом живет Светило. Это понятно и ребенку. Оно всегда появляется оттуда. Светило не любит надолго оставлять свой дом, поэтому так мало мы видим от него тепла. Нельзя посмотреть на дом Светила, нельзя даже и думать об этом. Он может рассердиться и тогда больше не даст нам тепла. Ты поняла? Никогда больше об этом не думай. Живи тем, что у тебя есть.

Эли еще больше замкнулась в себе и уже ни с кем она не пыталась заводить разговор о чем-либо, не имеющим касательства к жизни селения. А говорить об этом, попусту и безразлично, она не хотела, потому, по своему обыкновению, чаще всего молчала, устремив глаза к долу. Ей пришлось глубоко в душу запрятать свои размышления и умозаключения, потому что не было ни одного существа, способного понять ее. Но где-то там, внутри ее мысли жили, они терзали ее мучительными вопросами, ответить на которые не мог никто.

Невольно ее по-прежнему тянуло к перевалу. Все дни Эли вместе со своим семейством обыкновенно трудилась на клочке почвы, где росли злаки супругов Лиз и Зира. Под заунывные вопли ветра, не разгибая спины, они пропалывали сорняки и рыхлили слабые ростки злаков. Домой возвращались поздно, наспех перекусывали, что осталось с утра, и ложились спать. Изредка семья отдыхала от трудов на участке. Тогда Эли спешно покидала дом и убегала к самому перевалу.

По извилистой пыльной дороге она уходила прочь от селения и там, где пустынный путь вплотную приближается к подножию величественных гор, она переводила дыхание и опускалась на сухую корягу, жалкие останки древней тиры. Эли, умиротворенная своим одиночеством и тишиной, царящей вокруг, устремляла свой взгляд в далекую высь, к самым вершинам перевала, словно надеясь отыскать среди их острых заснеженных пик лазейку для себя в другой мир, в иную жизнь. Но, по крайней мере, снизу перевал казался совершенно неприступным и бесконечно далеким, было ясно, что невозможно взобраться по его скалистым крутым склонам, почти лишенным растительности. Однако взгляд Эли упорно искал эту пресловутую лазейку и не находил. Но ведь что-то же должно было быть за перевалом! Что же, что?!

Каждый раз Эли все дальше уходила от родного селения в надежде найти путь перехода через неприступные горы. Но тщетно! Картина не менялась, горы хранили неприступность и молчание.

Глава 5

После долгих изнурительных холодов приближалось тепло. В этот год Эли трепетно наблюдала за наступающими вокруг изменениями. Сердце ее радостно билось оттого, что с каждым днем Светило все выше поднималось над перевалом, озаряя его заснеженные вершины ярким, пронзительным светом и принося людям все больше тепла. Почва мало помалу отогревалась и оживала, стала появляться редкая в это время года, буроватая растительность. Вслед за наступающими изменениями и люди словно оживали, выходили из состояния оцепенения. Около хибар и, особенно, на поляне, где обыкновенно отмечались праздники, все больше собиралось молодежи. Приближалось волнующее для молодежи время – время создания новых пар.

Эли, бывая неподалеку от мест этих встреч, издали украдкой наблюдала за девушками и их кавалерами. Среди них в этом году была и одна из ее сестер, Ида. Эли видела, как волновалась Ида под пылкими взглядами соседского паренька. Эли знала, что Ида и этот парень по имени Тиар встречались еще с прошлого праздника Светила. Родители Эли между собой уже тихонько обсуждали соединение двух молодых сердец. Они говорили о том, что надо будет построить для Иды и Тиара хибару, выделить им глиняной посуды и соткать новую одежду.

Однажды уже почти накануне наступления тепла и посадки злаков Лиз и Зир, необычно взволнованные и наряженные в лучшие свои одежды, куда-то удалились. После их ухода Ида совсем потеряла покой. Она принималась то за одну, то за другую работу, но всякий раз оставляла ее. Словно застывшая, она с раскрасневшимся лицом замирала, а ее необычайно блестящие глаза рассеянно устремлялись куда-то в пространство. Она была и не была.

Эли с удивлением наблюдала за сестрой, но ни о чем ее не спрашивала. В общем-то, ей было ясно, что Ида взволнована своими отношениями с Тиаром. Эли помнила, что вот также, волнуясь и трепеща, уходила из дома другая ее сестра, Дита. Ее жених, Арон, переживавший за исход этих отношений не меньше Диты, срывающимся голосом попросил разрешения Зир и Лиз увести их дочь в свой дом. Родители не возражали, да и было бы странно, если бы они вдруг стали бы противиться этому союзу. Ведь у отца и матери Арона была самая большая семья во всем селении. А это означало, что в доме много рабочих рук и работа спорится, разрабатываются новые участки под злаки и бобы, и семья всегда с урожаем. К тому времени, когда старшему сыну этого семейства, Арону, пришла пора создавать свой очаг, он вместе с отцом и братьями уже построил для себя отдельную хижину. Поэтому Зир и Лиз так радовались везению своей Диты.

Прошло время, пора девичества Диты давно забыта. Теперь она взрослая женщина, в мать, статная и степенная, воспитывает своих детей. Хотя Дита и Арон со своими детьми живут на окраине селения, у самого жертвенного камня, где обычно приносятся дары Светилу, но зато их дом больше других, в нем всегда есть пропитание и одежда, Дита и Арон с утра до позднего вечера трудятся на участках со злаками и бобами. По-мнению многих женщин селения, лучшей доли для женщины, чем у Диты, трудно и представить.

Родителей не было весь вечер. Они вернулись затемно, когда все семейство, не дождавшись отца и мать, уже улеглось спать. Сквозь сон Эли слышала их негромкие разговоры. Мать восхищалась радушием родителей Тиара, его скромностью и почтительностью к старшим.

– Ты права, они хорошие люди, – поддерживал муж Лиз. – Если будет на то воля Творца, еще одна наша дочь будет пристроена.

– Так-то оно так, но все же Иде повезет не так, как Дите. У Тиара не такая большая семья, как у Арона. Нелегко им придется.

– Ничего, – утешал отец мать, – мы поможем, соберем все силы по крохам, заготовим глину, построим им хибару, поможем возделать участок. А там, глядишь, дети пойдут, сами вырастят себе подмогу.

– Ох, пусть так будет, как ты говоришь! На все воля Творца!

Соединение Иды и Тиара отпраздновали накануне посева злаков. По обыкновению, все селение собралось на праздник. Семьи молодых угощали соседей только что испеченными лепешками и хмельным напитком. Молодежь танцевала под звуки цимбалин, старшие, пока еще не разгоряченные напитком, обсуждали виды на урожай и погоду, рассуждали о будущем молодых, Иды и Тиара. Но вскоре и они по одному потянулись к танцующему кругу.

В этот вечер Эли невозможно было, как обычно, укрыться в тени тиры. Не очень-то удобно отсутствовать на таком важном событии в жизни своей сестры, да и мать зорко следила за Эли, чтобы та не вздумала исчезнуть. Поэтому Эли пришлось промаяться весь вечер в бесплодных поисках занятий для себя. Говорить ей не хотелось, хотя ее сверстницы и сверстники вовсю болтали друг с другом, явно наслаждаясь своим обществом и уже, словно, примеряя на себя роль нынешних виновников праздника – Иды и Тиара, – которую вскоре придется сыграть каждому из них. Эли же никогда и не думала об этом. Ей и в голову не могло прийти, что скоро надо будет выбрать спутника жизни, построить с ним хибару, плодить детей, печь лепешки, работать на участке. Мать с удовольствием отмечала, что на Эли заглядываются ее сверстники, но ее безгранично тревожило и то, что дочь, замкнутая в себе, не смотрит ни на кого, думать не думает о своем будущем. Но, впрочем, утешала себя Лиз, не пришло еще ее время, а как придет, так сама еще будет выбирать себе спутника, навязывать никого не придется. Тем и успокаивалась.

В это время года вечера еще очень холодные, но веселая компания не чувствовала прохлады, под хмельными парами танцуя у костра. И только одной Эли было зябко. Пристроившись на сухой коряге прямо у костра, Эли чертила веточкой на песке какие-то фигуры. Обычно именно так она занимала свое свободное время. Машинально водя рукой, она даже и не всматривалась в свой рисунок, не старалась найти в нем какой-то смысл. Закончив, или равнодушно стирала, или же оставляла. Но больше никогда не возвращалась и даже не вспоминала.

Сейчас ей особенно было скучно, поэтому она взяла для рисунка побольше пространства, чтобы было чем себя занять до самого конца праздника. Правда, сегодня она невольно всматривалась в свое творение и находила в нем определенное сходство с окружающей обстановкой. Самое большое пространство в центре занимала веселая пара танцующих, вокруг них были и другие, но они не так четко вырисовывались из песка. А это сам костер, языки его пламени, жадно лижущие воздух, устремлены к самому небу. Поодаль на рисунке была изображена любимая тира, за которой всегда пряталась Эли.

– Чем это ты здесь занимаешься?

Эли вздрогнула от чьего-то скрипучего голоса, неожиданно громко раздавшегося за ее спиной. Она резко обернулась и увидела согнутую временем фигуру тетушки Азы. Эли удивилась, что даже она, терзаемая хворями, притащилась на праздник. Тетушка Аза, кряхтя и охая, опустилась на корягу рядом с Эли. Ее глаза из-под низкого, испещренного глубокими морщинами лба и нахмуренных бровей по-прежнему смотрели на мир с любопытством, они зорко стали изучать рисунок на песке. Странно, но почему-то Эли с волнением следила за тетушкой Азой. Быть может, оттого, что еще никогда никто не рассматривал ее набросков, никто не придавал никакого значения ее чудачествам.

– Что же это такое здесь у тебя? – бормотала тетушка Аза. – А-а-а, так это же праздник!

Тетушка с изумлением смотрела на Эли, словно видела ее впервые и словно Эли была выходцем из другого мира, откуда-то из-за перевала. Под таким пристальным взглядом Эли стало неловко, она спрятала глаза, устремив их на костер.

– Послушай, Эли, – теребила ее тетушка Аза, стараясь вновь обратить на себя ускользнувшее внимание, – сколько живу, такого мне видеть не доводилось. Как ты это сделала? Кто тебя научил? И зачем ты это делала?

– Я всегда делала такие картинки, – ответила Эли.

– А почему об этом никто не знает? Почему никому не говорила?

– Зачем? – равнодушно отозвалась Эли. – Это все пустое. Разве кому-то это может принести пользу?

– Ты, наверное, права. Но как же похож твой рисунок на настоящих людей! Это же надо! Здесь, в этом селении, и вправду, никому это не нужно. А вот, может быть, там в другом мире, за перевалом…

– За перевалом?! – Эли едва удержалась, чтобы не вскочить и не закричать во весь голос. Но усилием воли она осталась на месте, поскольку понимала, что ее, столь непохожее на обычное, поведение могло привлечь внимание к этому разговору, по меньшей мере, половину жителей их селения. Еще чего доброго они бы решили, что Эли заболела, и столпились бы здесь, выспрашивая о случившемся. А ей так важно было знать, что же ведомо тетушке Азе. – Вы сказали за перевалом? А что там за перевалом? Вы знаете?

– Что ты, что ты, – замахала на нее иссохшими руками тетушка Аза, испуганная таким огнем, таящимся внутри этого хрупкого, всегда задумчивого, погруженного в себя существа. – Ты думала об этом? А отец или мать тебе не говорили, что об этом думать нельзя?

– Говорил мне отец, что нельзя. Но почему, почему нельзя? Я хочу знать, что там таится за перевалом! Мне это очень важно! Очень, понимаете!

– Но никто ведь и не думает об этом, а ты думаешь. Почему? Посмотри, твои веселые сверстники танцуют вокруг костра, никто из них и не думает ни о каком перевале, пусть он даже и висит над их головами. Они не думают, а ты…

– А я не могу об этом не думать, – немного успокоившись, негромко сказала Эли. – Только это единственное и волнует меня, другое же не трогает мою душу. Я хочу узнать, а лучше увидеть, что же там за перевалом. Я все равно найду туда дорогу.

– В молодости я, подобно тебе, тоже размышляла о перевале. Мне казалось, что и там живут люди, только им живется легче, чем нам. Там, наверное, тепло, думала я, там красиво, и люди там прекрасные, одетые в прозрачные одежды. Моя бабушка мне рассказала, что давно наших предков заслал сюда великий правитель, разгневавшийся за что-то на них, он запретил им возвращаться, а чтобы они не вздумали вновь объявиться перед его очами, он приказал вырастить с гору единственную дорогу, которой пришли предки. Со временем люди забыли, где же находилась эта дорога. Да и какой прок с нее, если она стала горой?

– Но почему нельзя ее отыскать? Почему запрещают даже думать об этом?

– Потому что тех, кто ее ищет, ждет гибель. Нельзя пройти сквозь горы.

– Значит, были и такие, кто ее искал?

– Отчего же им не быть, были. Не одна ты раздумывала об этом. Да только ничего не вышло у них: одни вернулись ни с чем и стали приспосабливаться к тому, как здесь живут все, другие же сгинули, не осталось от них и следа. Жаль мне тебя, девочка, не приживаешься ты здесь, ты другая, но и туда тебе не попасть. Так что лучше уж присмотри ты себе кавалера, что будет тебя уважать и беречь, и постарайся врасти корнями в эту холодную равнину. Другого, знать, не дано. Не рви себе душу. Вот мой тебе совет. Пойду я, уж совсем стало прохладно.

Тетушка Аза, тяжело шаркая ногами, потащилась к дому. А Эли осталась, растерянная и обнадеженная. Она не знала, то ли радоваться ей, то ли печалиться. Вроде бы тетушка Аза не сказала ничего такого, что могло бы подарить надежду, но ведь она упомянула о перевале. Впервые Эли услышала о том, что волновало ее больше всего, и что все здесь старательно обходили молчанием.