Текст книги "Философский камень Медичи"

Автор книги: Лариса Капелле

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Она беспомощно огляделась в ожидании мужниной поддержки, но в этот момент в думную залу вошла Елена Стефановна. Все головы, словно по команде, обратились в сторону молодой княгини. Но Елена, словно не замечая всеобщего внимания, шла, как плыла, скромно опустив чудесные свои глаза, грациозно выгнув лебединую шею и с легкой улыбкой на румяном лице.

«Хороша-то, как хороша, вот кому царицей быть!» – тихим шелестом пронеслось по толпе бояр. «Чисто Елена Прекрасная, из-за которой Троя-то погибла!» – шептал один. «Эх из-за такой красавицы и пропасть не жалко!» – вторил ему другой. Глаза Ивана Третьего зажглись так хорошо знакомым Софье блеском, и она еще горше почувствовала собственное одиночество. Больше не желая терпеть собственное унижение, Софья встала и, высоко подняв голову, прошла через толпу. Волошанка с ложной смиренностью и победной улыбкой склонила голову, но Софья даже не удостоила невестку взглядом.

* * *

Кася оторвалась от бумаг. За окном уже потемнело, а она до сих пор даже не обедала. Похоже, снова ее затянуло, но вновь появившийся охотничий азарт ясно показывал, что от дальнейшего исследования она не откажется. Даже просто по-человечески хотелось узнать больше о Софье Палеолог. Кем она была, эта правительница: российским вариантом Лукреции Борджиа или… В какой-то степени она искренне восхищалась этой женщиной, оказавшейся в чужом, враждебном краю и сумевшей вопреки всему и всем выстроить свое будущее и посадить-таки собственного сына на трон Московского царства. Сколько раз игра для нее была проиграна, сколько раз ее жизнь висела на волоске, но Софья не отступила, а продолжала сражаться и победила.

Кася набрала телефон Алеши. Тот ее звонку обрадовался.

– Ну что, не жалеешь? – первым делом спросил он ее.

– Нет, не жалею, – успокоила друга Кася.

– Сильвия просила, чтобы ты с ней связалась. Ей нужны твой адрес, копия паспорта и номер банковского счета. Она составит договор и вышлет тебе для ознакомления. Я понимаю, что тебе, скорее всего, не до этого, но так положено, – извиняющимся тоном добавил он.

– Не волнуйся, я выполню все необходимые формальности. Это вполне нормально, не будет же Сильвия переводить деньги на деревню дедушке.

– Договорились. Да, кстати… – Алеша замолчал, словно разумывая, продолжать ему или нет.

– Что кстати? – поторопила его Кася.

– Меня вызывали в местную полицию.

– Тебя? На допрос?

– Нет, просто попросили прийти и ответить на некоторые вопросы.

– По поводу?

– Отца Антонио, что нас связывало, когда последний раз я его видел или когда в последний раз с ним связывался.

У Каси задрожали руки и перехватило дыхание, когда она услышала имя отца Антонио. Еле справившись с собой, она порадовалась, что разговаривает с Алешей не по скайпу, а по телефону.

– И что ты ответил? – почти ровным голосом поинтересовалась она.

– Рассказал все, как было.

– И про наше исследование?

– Конечно, в нем же нет ничего секретного.

– И как они отнеслись?

– Откуда мне знать, – голос Алеши был несколько недоуменным, – только вот что странно, они спрашивали и о тебе.

– Ничего странного, ты же сказал, что именно я занимаюсь исследовательской частью гранта в Москве, – как можно более равнодушно произнесла Кася.

– Не совсем, мне сложно объяснить, но из-за их вопросов у меня создалось такое впечатление, что они уже знали о тебе до того, как я им рассказал. И когда я упомянул твое имя, они удивились и начали расспрашивать, не ты ли мне подала идею гранта.

– И что ты ответил? – напряглась Кася.

– Что я занимаюсь разработкой этой темы давно и связи с Медичи и Россией меня интересовали еще в Москве.

– Ну, значит, все в порядке, – с ложной бодростью ответила она.

– И еще там был один человек, – задумчиво продолжил Алеша, – зовут его брат Паоло Сарагоса. По всей видимости, в деле убийства Антонио он представляет интересы Ватикана. Но точнее сказать не могу. В здешней полицейской практике я не силен. Так вот, этот брат Паоло особенно интересовался тобой: кто ты, чем занимаешься, почему ты на меня работаешь и т. д. Ты не беспокойся, я ничего особенного ему не рассказал, только то, что мы дружим с детского сада, что я хорошо знаю тебя, твою маму, твою бабушку…

Кася повесила трубку и глубоко вздохнула. Перед глазами встал холодный взгляд брата Паоло. Значит, он ей не поверил. В этот момент телефон вновь требовательно затрезвонил. Наверное, Алеша что-то забыл. Она сняла трубку, но вместо мягкого Алешиного голоса в трубке раздался взволнованный голос Екатерины Дмитриевны:

– Ты дома!

– Дома, – подтвердила Кася.

– Хоть это успокаивает, – констатировала мать.

– Почему ты беспокоилась, мы же только вчера разговаривали? – удивилась Кася.

– Ну беспокойство за тебя – это мое нормальное состояние, что-то вроде хронического заболевания. Но все дело в том, что это заболевание сегодня обострилось.

– Мама, в чем дело?

– Это я у тебя должна спросить, в чем дело? – возмущенным тоном перебила дочь Екатерина Великая.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь, – попыталась быть спокойной Кася.

– Прекрасно понимаешь, иначе и быть не может. Я не буду спрашивать тебя, в какую историю ты в очередной раз вляпалась, все равно правды ты мне не скажешь.

– Мама, перестань говорить загадками! – потеряла терпение Кася. – И ответь наконец, что случилось?!

– Пока ничего, но, по моим сведениям, тобой интересуется Интерпол!

– Интерпол, – ошарашенно повторила вслед за Екатериной Великой Кася.

– Вот именно, Интерпол! Я тебе всегда говорила, что твои работы на этот фонд ни к чему хорошему не приведут!

Кася, как могла, успокоила Екатерину Великую, ссылаясь на то, что работу на фонд она остановила и больше Интерпол ею не заинтересуется. Если ей и удалось уверить в этом мать, то себя саму убедить не получилось. Она работала на фонд последние полтора года, и никогда Интерпол ею не интересовался. Она вспомнила ледяные глаза брата Паоло. Комиссара Баттисти ей удалось убедить в своей искренности, в этом она была уверена, а вот доминиканца… Брат Паоло Сарагоса явно подозревал ее. Может ли ему быть известно что-то о конверте? И не по его ли приказу ее вещи перерыли тогда в отеле? У Каси дрожь пробежала по спине и руки покрылись противным, липким потом. Впервые по-настоящему она задала себе вопрос: за что убили отца Антонио? Связано ли это с тем, что искал Джироламо Альберони? И, самое главное, одна ли она участвует в поисках…

Впрочем, Кася успокоилась сравнительно быстро. Она обладала этой достаточно редкой способностью, предчувствие предстоящих неприятностей нисколько не мешало ей наслаждаться настоящим. Думать о будущем, как и откладывать на черный день, было совершенно не в ее характере. В отличие от других она чувствовала себя вполне комфортно, стоя над пропастью. При этом успокаивала себя простым утверждением, что если ты стоишь над пропастью, значит, ты еще в нее не свалился. Мать говорила, что это нечто вроде хронической недостачи: одним не хватает железа или йода, а ее дочери хронически не хватало чувства самосохранения. Поэтому переживать из-за вопросов, ответов на которые у нее все равно не было, она не стала. Больше всего ее интересовала на данный момент жизнь одной гречанки, выросшей при дворе Римского Папы и ставшей царицей далекой и мало кому известной Московии.

* * *

Москва, август 1489 г.

Софья вышла из Тронного зала и прошла к себе. И только оказавшись в своих палатах, заметалась, давая выход клокотавшей все это время ярости. Но прийти в себя ей не дали. Двери отворились, и почти следом за ней, не спрашивая разрешения, зашел Федор Курицын. Они стояли друг напротив друга и молчали. Разговор начал думный дьяк. Как ни странно, тон его был спокойным, почти ласковым:

– Зря это вы, княгиня Софья, затеяли порядки наши на византийские менять. Долго и пристально мы за родиной вашей следили. Цесаркая власть, Богом даденная, как вы князю нашему внушаете, от гибели бесславной империю вашу не спасла, поэтому и нам она не надобна. Власти всегда прововес надобен. Один за всех решать не может и не должен. Ни одна душа человеческая груза власти немереной не выдержит, надорвется, и разум помутится.

– Неправда твоя, дьяк, ты по своей темноте так думаешь, истину принять не хочешь, заветами старины жить желаешь! – вспыхнула царевна. – Да только и в прошлом было, когда один должен был за всех решение принимать. Забыл ты, как Дмитрий Донской на Куликовом поле татар побил. Тогда он один решение принимал. Только единая власть цесарская, Богом даденная, державу нашу поднять способна!

– Дмитрия Донского вспомнила, царевна, – возразил Курицын. – Так ведь он не один татарам поперек горла встал. Одного его они бы и не заметили. Мужи храбрые с ним стеной стояли, потому и победил. Власть с людьми, с народом быть должна и передними ответ держать. Государство, оно не на горе Олимп быть должно, а чтобы каждый, самый малый, и защиту, и помощь его чувствовал.

– Власть цесарская от Бога, и только перед ним нам ответ и держать. И не вам, простым смертным, царевне Царьгородской указывать. И ошибаешься ты, дьяк, если думаешь, что только о себе печалуюсь. Русь мне родина теперь. Хочу я детям моим державу сильную и единую передать.

– Детям твоим, княгиня Софья… – задумчиво проговорил Курицын, – значит, детям твоим… Ивана Молодого ты похоронила, княгиня, это я знаю, хоть и доказать не могу, – констатировал он, и в голосе его зазвучали угрожающие нотки, – но Византии проклятой на нашей земле тебе не возродить!

– Ошибаешься ты, если думаешь, что моя это воля, – не скрываясь, заговорила Софья, карты на стол были уже выложены, и играть дальше не имело смысла. – Это воля Господа нашего! Али забыл ты, кем Русь была крещена, кто спас ее от пламени адского и веру истинную принес?! Византия одна веру истинную хранила, но пришел черед Руси, от моей родины веру свою получившей, огонь нести. Старина ваша никому не нужна, ее и нет вовсе. Государство сказками такими жить не будет, чтобы другие народы преклонялись, другая сила нужна. У вас нет прошлого, а у Византии тысячелетия за плечами!

– У нас есть прошлое, и оно не византийскими змеями наплеванное, – четко проговорил Курицын, – и про то, что ты Русь детям своим оставишь, великая княгиня, это сказка быстро сказывается, да только дело за ней не всегда успевает.

И уже напоследок в первый раз уставил холодный взгляд немигающих глаз на Софью и медленно, четко проговаривая, словно гвозди забивая, выдал напоследок:

– Совсем запамятовал, матушка княгиня, может, вам это и неинтересно вовсе, да только что подписал я приказ отправить дворянского сына Щавея Скрябина к князю Семену Бельскому в Ржеву. Заскучал молодец в свите наследника нашего, вот и решили мы его на дело ратное отправить. И пока я жив, государыня, ваших друзей в свите Ивана Молодого и следа не будет, на том и порешим, княгиня…

Кровь отхлынула от лица Софьи, а Курицын почтительно поклонился и не торопясь отправился восвояси. Великая княгиня дождалась, пока за думным дьяком захлопнется входная дверь, вскочила и в бессильной ярости заходила по палате. Потом успокоилась, присела. Ну что ж, подумала она про себя, если она и проиграла, то не все потеряно. Софья умела ждать, настанет день, и придет ваш черед. Рано радуетесь, Федор Васильевич! Она знала, что месть – такое блюдо, которое надо есть холодным. Терпения и хладнокровия наследнице Палеологов было не занимать.

«Пока ты жив!!! Да только посмотрим, насколько тебя хватит! И на твоего змееныша найдется управа. Ad mortem, дьяк, не на жизнь, а на смерть!!!» – думала и словно произносила безмолвную клятву. «Ad mortem, Федор Курицын, аd mortem, проклятая Елена, аd mortem, Иван Молодой, аd mortem, Патрикеев…» – стучало в ее голове. Она перечисляла с удивительным хладнокровием имена своих врагов, словно забивала гвозди в крышки их еще несуществующих гробов.

Память вернула ее в детство. Маленькая девочка, одиноко бродящая по пустынным и холодным залам Ватикана. Презрительные взгляды, многозначительные усмешки вокруг, понимающие кивки в ее сторону: и это наследница Византии. Sic transit gloria mundi! Она и ее семья – нищие, бесконечно просящие подаяния Сикста IV. Каждый день – унижение, каждый день – безмолвное страдание в глазах преждевременно состарившегося отца. Бесконечно лгать, изворачиваться, лицемерить, чтобы выжить. Наследники – без престола, императоры – без империи, дети – без родины. И каждый день она должна была отрекаться от всего, что дорого. Перед глазами встали суровые стальные глаза кардинала Виссариона:

– Греческая вера – заблуждение, – говорил, словно стегал плеткой, он. – Византия была наказана за отступление от истинной кафолической веры. Ты должна стать орудием истребления последних островков векового заблуждения и раскола. В единстве – сила христианства, а Папа Римский – нерушимый оплот нашей веры.

И она отказывалась, клялась, молилась по-новому, перечеркивала все, что было дорого дедам и прадедам. Нет, гордость Палеологов не умерла в той маленькой девочке, но каждый день становился новым испытанием. Нет, она не забыла попытку Виссариона выдать ее за Федерико, сына всесильного маркиза Лодовико III Гонзаго де Мантуи. Когда сначала засияла чудесным лучиком надежда освобождения. У нее наконец появится дом, хоть маленькое, но королевство, и она будет богата и сильна! Она вспомнила визит Лодовико с сыном. Тогда Федерико показался ей принцем из сказки. Тем тяжелее было разочарование. До сих пор слово в слово, по памяти, она могла воспроизвести письмо, в котором в самой учтивой форме был выражен отказ. Банкиры маркиза навели справки, и, как только узнали о бедственном положении семьи, ее отвергли, как нищенку, выкинули, как ненужную ветошь. А через месяц Федерико был помолвлен с Маргаритой Баварской, настолько же некрасивой, насколько богатой. Следующим от нее отказалась правящая на Кипре семья Лузиньян. Тогда ей казалось, что темная, всепоглощающая тьма всемогущим пологом опустилась на ее жизнь и нет ей спасения.

И только в момент самой черной, давящей безнадежности явилось избавление. Этим освобождением для нее стало решение следующего Папы организовать новый Крестовый поход против турок. Чтобы привлечь к этому походу набиравшее силу Московское княжество, решено было выдать ее за вдовствующего князя Московского. Тогда она готова была на все. Поклялась обратить Русь в новую веру и сделать все, чтобы Иван принял участие в Крестовом походе, только бы уехать из постылой Италии, избавиться от мучительного, сжигавшего ее, словно на медленном огне, позора.

Поэтому ошибался Курицын, ошибались бояре. Она – не чужеземка. Чужеземцем может быть тот, у кого есть дорога назад. У нее дороги назад не было! Теперь это была ее страна, страна ее детей. Династия Палеологов продолжится здесь, в этом лесном и оставленном всеми краю. Видела она то, что в изнывающей под зноем богатства Италии не видели. Видела она силу немереную, видела землю без конца и без края и богатство лесных задворков Европы, которое никому не снилось. И, главное, видела власть, которой никаких преград не поставлено! В борьбу она вступила лютую, и пощады никому не будет. Она прекрасно знала цену ошибки, но лучше было сражаться здесь, чем прозябать в ожидании подачек в Ватикане. Зоя Палеолог ни о чем не жалела. Она была готова бороться за свое место под солнцем всеми возможными и невозможными средствами. Она была единственной наследницей Византии. И что бы ни говорили бояре, она – единственная! Она была в этом уверена. И Василий будет Великим князем, и не только. Он станет царем-цесарем, и род Палеологов, и тысячелетняя история Римской империи продолжится, она была в этом уверена.

Ясная и безжалостная идея огненным прочерком промелькнула в мозгу. Княгиня истово перекрестилась, словно испугавшись собственных мыслей. Но идея не отпускала. Софья закрыла глаза, и суровая складка пролегла по лбу. Прошептала: «Я обязана победить! Другого выхода нет, я обязана победить!» Выпрямилась и подняла голову. Наследница Палеологов приняла решение и твердо знала, что на этот раз она не отступит. На всю жизнь она запомнила уроки своего отца: «Властью, моя дорогая, не делятся. Ты должна разделять твоих врагов, но властвовать безраздельно». И Зоя Палеолог не собиралась ни с кем делиться…

Глава 5 Найдешь не всегда там, где ищешь

День катился к закату, но Кася совершенно не замечала утекавшего в никуда времени. Она забыла даже, сколько часов провела за письменным столом, пытаясь понять и расшифровать логику событий. Павел был, как всегда, прав. Простоты в истории не было и не будет. Слишком много намешано: разумные расчеты одних, тщательно спланированные действия других, интересы третьих, чувства и порывы четвертых, вмешательство обстоятельств, игра случая… И так до бесконечности. И как из бесконечного множества комбинаций выбрать одну, которая действительно случилась. Ответа на этот вопрос у нее не имелось, но одно было ясно: все очевидное абсолютно и полностью невероятно и наоборот. Она вновь вернулась к разложенным на столе записям: что же она упустила?

* * *

Москва, январь 1490 года.

Подвалы Кремля, в которых Софья Палеолог хранила свои книги, были выбраны не случайно. Они были удивительно для таких подземелий сухими. Не было в них ни сырости, ни нормального в таких условиях запаха плесени и затхлости. Джироламо отдал должное Софье – в хранении книг она разбиралась. Единственная проблема была в том, что наружу книги выносить ему запрещалось. Кроме того, княгиня настояла на том, чтобы каждый раз при посещении подвалов его сопровождали два стражника. Поэтому работа Джироламо продвигалась медленно. При свете единственной свечи ему явно было трудно разобраться. Он уже составил подробную опись всех богатств Софьи, но того, что искал, не нашел. Хотя имелась у него одна идея, но проверить ее не было никакой возможности.

Наконец однажды утром он выбрал самые многообещающие, на его взгляд, книги и уговорил своих стражей подняться вместе с ним наверх в небольшой, примыкавший к погребам сад. Те согласились при условии, что книги будут нести они, а не Джироламо. Поднявшись наверх, Альберони установил принесенный с собой треножник. Положил на него развернутую книгу. Поднял один лист пергамента так, чтобы его просвечивало солнечными лучами. На его удачу, солнце в этот день было необыкновенно яркое. Взял увеличительное стекло и сантиметр за сантиметром принялся изучать пергамент. Ничего… Нет, он не мог ошибиться. Он методично просмотрел всю книгу, потом взялся за вторую, третью… И в этот момент удача смилостивилась над ним. Ликование весенним паводком наполнило его душу непередаваемым счастьем. Джироламо никогда не задавал себе вопрос, что значит летать от радости. Это было всего лишь словесное выражение… И впервые он реально почувствовал, что его словно приподнимает над землей. Радость открытия, ликование первопроходца, торжество победителя, все он испытал в этот миг. Его усилия увенчались успехом. Он держал в руках то, за чем охотились поколения и поколения, средоточие мудрости, квинтэссенцию знания, дошедшего из глубины веков, слово начала начал! Потом тут же остановился и задрожал, холодный пот выступил на лбу, и руки задрожали. Он торопливо положил книгу на место. В считаные секунды ликование сменилось страхом, поднявшимся откуда-то из глубины его существа. Его открытие было слишком, слишком опасным. Нет, он не забыл, что держал в руках одну из самых опасных книг, которая только известна была человечеству, одно прикосновение к которой могло стоить жизни. Впрочем, он тут же успокоился, уговаривая себя не паниковать. В конце концов держал же он ее в руках, и ничего: никакого грома и молний, обжигающего огня или дыхания холода.

Но когда вернулся домой, возбуждение вновь овладело им. Джироламо лихорадочно заметался по комнате, словно не зная, что же он должен делать дальше. Украсть книгу и бежать, скрыться тут же. Вспомнил тысячи миль, отделяющие от Италии, леса без конца и края, дремучие чащи, непроходимые болота. Господи, он был так далеко! Неимоверным усилием воли он заставил себя успокоиться. Мозг судорожно заработал, просчитывая возможные варианты. Уехать сейчас? Невозможно. Вынести книгу и спрятать здесь? Рискованно, да и потом, в чужом доме тайников не сделаешь. Носить с собой? Неблагоразумно, кроме того, у него уже не раз возникало ощущение, что за ним следят. Кто и почему, ответа на этот вопрос у него не было. Одно было ясно – кто-то пытался понять и выяснить цель его приезда в Москву. Одно время он думал на Софью. Потом начал сомневаться. Все мысли Царьградской царевны были заняты борьбой за престол и собственным выживанием. Конечно, она была неравнодушна к магии, астрологии, окружала себя всевозможными знахарками, ведуньями. Попросила Джироламо составить ей подробный гороскоп. Хотя на самом деле больше всего Софья доверяла собственным разуму и интуиции, а вовсе не звездам и туманным предсказаниям. Нет, Софью явно не интересовали поиски Джироламо. Тогда кого же они интересовали?

В дверь постучали. Джироламо ответил. На пороге появился явно взволнованный слуга Беклемишевых, Фома.

– Думный дьяк Курицын просит тебя явиться к нему с визитом.

– Курицын? – удивился Джироламо. – И когда?

– Велено не медлить! Барин сказал возок запрягать и живо тебя к Курицыну свезти. Федор Васильевич ждать не любит.

Джироламо внутренне возмутился, но виду не подал. Он прекрасно знал власть и влияние всесильного дьяка. Провоцировать его гнев смысла не было, об этом его сразу предупредили. Из всех заклятых врагов Софьи Палеолог Курицын был самым опасным. Блестящий эрудит, владеющий дюжиной языков, объездивший с посольствами и тайными поручениями Великого князя всю Европу, частый гость в Золотой орде и Крымском ханстве, Курицын пользовался неограниченным доверием Ивана Васильевича. Альберони собрался и вышел из своего терема. Его на самом деле уже ждал запряженный возок. Пока ехал к Курицыну, размышлял, что могло заинтересовать всесильного дьяка в его скромной особе.

Все на Москве знали, что после Великого князя московского да нескольких особенно приближенных бояр Курицын был одним из самых влиятельных, а может быть, и самым влиятельным в окружении Великого князя. Недаром Софья побаивалась больше всего именно этого дьяка. Про него говорили всякое, что наводнил Москву своими верными людьми, да и не только Москву, все удельные княжества, Новгород и Псков, что все знает, что в государстве творится и за многим тайным и явным, происходящим в княжестве, стоит именно он. Было ли это правдой или выдумкой, не Альберони было судить. Погруженный в собственные мысли, итальянец не заметил, как добрался до палат Курицына.

В покоях думного дьяка все говорило о его власти и могуществе. Но больше расписных гобеленов, икон в драгоценных окладах и вышитых шелком китайских ковров Джироламо привлекли забитые увесистыми пергаментными томами и свитками полки по обе стороны от огромного дубового стола, за которым в простом кафтане синего сукна восседал всесильный министр Ивана Третьего. Когда вошел Альберони, он поднялся и вежливо поклонился. Пронзительный взгляд холодных голубых глаз внимательно разглядывал насильно приглашенного. Итальянец тоже исподтишка рассматривал тонкое и умное лицо Курицына с острым носом и тонкими губами аскета, которое никак не вязалось с роскошной вьющейся светло-русой шевелюрой и аккуратно, на западный манер подстриженными усами с бородой. Наконец вкрадчивый голос дьяка нарушил молчание:

– Не серчайте, милостивый государь, что отправил за вами. Но дело у меня к вам срочное и никакого отлагательства не терпящее.

Джироламо ответил учтиво и даже поклонился:

– Я слушаю вас.

– Давайте сначала присядем, синьор Альберони. Разговор у нас будет долгим, а ноги нам еще понадобятся, – он указал ему на стул с подлокотниками, стоявший напротив его кресла, и неторопливо продолжил: – Наслышан я о недюжинном уме вашем и прозорливости, а также о познаниях глубоких, – нотки искреннего уважения и заинтересованности прозвучали в обычно бесстрастном голосе министра Ивана Третьего.

– Спасибо на добром слове, – осторожно ответил Джироламо, пытаясь понять, куда клонит хитрый дьяк.

– Но как вы понимаете, я не для этого вас пригласил, – уже более жестко продолжил Курицын. Альберони только кивнул в ответ. – Вокруг да около ходить не буду. Только слышал я, что вы книгой одной интересуетесь. Правда это или нет?

– Не книгой, а книгами, – поправил его Джироламо и, не мигая, выдержал взгляд.

– Книгами, так книгами, – неожиданно покорно согласился Курицын, – но хотел бы я, чтобы вы поподробнее мне рассказали о том, что ищете. Что же так могло заинтересовать принца вашего, Лоренцо, в библиотеке Софьи?

– Лоренцо покровительствует самым разным наукам, – Альберони, не мигая, выдержал проницательный взгляд собеседника, – например, его интересует география, составление карт и атласов или, например, флора и фауна самых различных регионов…

– То есть вы мне предлагаете поверить тому, – бесцеремонно прервал его думный дьяк, – что Лоренцо Медичи отправил своего алхимика на край света с целью изучения местной растительности, а может быть, таких экзотических животных, как лиса, волк и медведь.

– Я повторяю, что Лоренцо интересуют самые разнообразные знания, – уклончиво ответил Джироламо, чувствуя, как холодный пот струится по спине.

– Не хотите правду рассказывать, не надо, только с сегодняшнего дня больше вы доступа к этим книгам не получите. Я думаю, что книгами этими наша Великая княгиня распоряжаться не вправе.

– Они относятся к ее наследству, – возразил Альберони, чувствуя, как пол уходит из-под его ног.

– По нашим законам, все, что принадлежит жене, принадлежит ее мужу. И муж княгини – государь Московский, значит, и книги эти принадлежат Московскому княжеству! – отчеканил Курицын. – Конечно, я могу предложить вам рассказать правду, и вы будете вновь допущены к этим книгам.

– Я вам все рассказал, синьор Курицын, – мягко, но твердо ответил Альберони.

– Не радоваться такой помощи может только полный идиот! – раздраженно воскликнул Курицын. – Вы совершенно неразумны, синьор Альберони. Инквизии в Московской Руси нет, зато дыба и виселица есть, и по эффективности вашим новомодным машинам они не уступают.

– Вы хотите отправить меня испытать мастерство кремлевских палачей? Я не думаю, что Великая княгиня будет согласна, – как можно спокойнее произнес Джироламо.

Федор Курицын испытывающе посмотрел на итальянца, но, поняв, что ни лаской, ни угрозами ничего не добьется, отступил.

– Как хотите, сударь. Я думал, что мы сможем понять друг друга. Но вижу, что надежды мои были совершенно напрасными. К голосу разума прислушиваться вы не желаете. Это ваш выбор… Больше я вас не задерживаю…

Два раза просить себя Джироламо не заставил. Сам не помнил, как ноги вынесли его из курицынских палат. На улице остановился. Отчаяние захлестнуло волной. Только что он летал от счастья, и в один момент все изменилось? Проклятый дьяк! Что делать? Софья, только Софья может отстоять свою библиотеку. Надо было предупредить княгиню, и срочно. Альберони ринулся в покои Софьи. Ему жизненно необходимо было выиграть время. В этой игре без правил он не имел права на ошибку. Стражники услужливо распахнули двери. Они прекрасно знали, кому разрешено входить без доклада, а кому нет. Софья была не одна. Джироламо остановился в сторонке в ожидании, пока закончится разговор. Гостем Софьи был архиепископ Геннадий Гонзов. Джироламо его видел уже не раз. Все думы и энергия архиепископа новгородского были направлены на одно: борьбу с набирающей силу ересью нестяжателей.

Высокий худой владыко Геннадий и Софья стояли друг против друга. Софья специально встала и сошла со своего помоста, чтобы не возвышаться над архиепископом. Дальновидная княгиня этим жестом как бы подчеркивала, что никакая земная власть не сравнится с властью небесной. До Джироламо доносились только обрывки разговора.

– Только на вас и уповаю, княгиня, тяжелые дни настали для веры нашей, – по суровому выражению лица Гонзова было видно, что эти слова для него не простое сотрясание воздуха.

Софья слушала молча, качая головой и скорбно сжав губы. Джироламо прекрасно знал, что с некоторых пор архиепископ новгородский всю энергию свою тратил на борьбу с модной ересью жидовствующих. Знал он и то, что уже и в княжеском доме, и в церквях последователи нестяжателей и жидовствующих не прячась говорили о необходимости перемен. Если для одних на первый план выходили лихоимство, неграмотность священников и тяжелой тяготой повисшая церковная повинность, то другие замахивались на вещи посерьезнее. Самое опасное, что ересь постепенно находила новых и новых приверженцев. Большая часть образованных московитов сочувствовала ереси тайно и явно. Не говоря о том, что Федор Курицын и Елена Волошанка открыто перешли на сторону ереси.

– Слышала я об этом, владыко, – произнесла наконец Софья, – но сами знаете, для меня тоже времена настали непростые.

Софья говорила медленно. Каждое слово ее было наполнено смыслом, понятным обоим собеседникам.

– Знаю, деспина, знаю, – ответил Геннадий, и лицо его посуровело, – в самом сердце государства Российского, в Московском Кремле, змеи гнездо свили. И сам государь их шипению благосклонно внимает. Забыл он, что без сильной церкви не бывать сильной Руси. Жидовствующие сейчас праздные головы болтовней о нестяжании да о нищем Христе развлекают. Да только обеднение церкви кому будет на руку: народу русскому, как бы не так!

Софья наклонила голову в знак согласия:

– Слышала я и об этом, а еще и том, что воскрешение Господа нашего Иисуса Христа и Святое причастие отрицают, на монахов и монастыри напраслину возводят. Ничего не боятся.

– Истинно говорите, государыня, ничего святого для них нет. Поэтому и не след нам руки опускать! – твердо произнес Геннадий.

Чуть поодаль, смиренно склонив голову, стоял католический монах-бенедектинец Вениамин. Именно этот монах, посланный Папой Римским, стал правой рукой Геннадия в борьбе с ересью. Следовательно, ересь была по-настоящему опасна. Иначе Святая инквизиция не взялась бы помогать православному монашеству бороться с жидовствующими.

– Знайте, владыко, была бы моя воля и сына моего Василия, – тем временем с неожиданной твердостью произнесла Софья, – искушения дьявольского и след бы простыл, и прах бы последователей его по ветру развеялся.

– С Божьей помощью так и будет! – сказал, как отрезал, Геннадий.

– Так и будет, – повторила, словно заклинание, Софья.