Текст книги "Темные воды (СИ)"

Автор книги: Лариса Васильева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Ванька, ты опять остался дураком, сдавай карты! Серега, наливай еще по рюмочке…

9

Сашка, конечно, не слышала этого разговора, но все и так было предельно ясно. От боли и обиды никак не могла придумать, как ей быть, как справиться с тремя здоровыми мужиками, как ей сбежать отсюда? Что ее ждет завтра? Развратный старик? Неужели это правда?! Может быть, она все-таки ошибается, неправильно поняла отца и этого Андреевича? Просто они сейчас пьяные, сами не понимаю, что говорят?

Пришла Люба. Тяжело опустилась рядом на кровать.

– Эх, девонька, пропала ты. Это что же за отец такой? Что это за мужики пошли, родное дитя продают?

Сашка молчала, рухнула ее последняя надежда, значит, она поняла все верно. Ей не хотелось выслушивать бесполезные слова сочувствия, от них только сильнее захочется плакать, а ей надо собраться с мыслями, придумать, как сбежать отсюда.

– Ох, Господи, на все твоя воля. Да, послал тебе Бог отца. А Андреевич-то, бесстыдник, моим еще ведь любовником был, старый хрыч, теперь молоденьких ему захотелось. Двоих подавай… Тьфу!

Она замолчала, о чем-то задумалась.

– Каких только девочек ему ни привозили, и все молоденькие… Привяжет к кушетке и порет, они потом на все согласны, только бы не бил. А он специально ищет, к чему придраться, за что наказать…

– Отсюда правда нельзя уйти?

– Правда, и охранники есть, и собаки. Задержат до утра, тебя же не знают, не отпустят, а утром вернут в дом. Были тут девочки до тебя, что и по своей воле приезжали, потом правда сбежать хотели, но Андреевич, пока не натешится, не отпустит. Да и собаки порвать могут, злые. Уж лучше потерпеть здесь, он и приласкать может, и подарочки дарит, а порка что, потерпеть можно… Зубы лечат больнее… Люди ко всему привыкают.

Сашка разговор не поддерживала, Люба повздыхала и встала:

– Схожу проверю, не закрыли бы по пьянке камин, а то угорят ведь.

Кухарка ушла. Мужики в библиотеке все еще играли в карты, грязная посуда была сдвинута в сторону. Недопитая бутылка стояла рядом с ними на сервировочном столике, пустые – валялись на полу. В комнате клубился дым от сигар и дешевых Ванькиных сигарет. Хозяин велел принести еще пару бутылок. Люба добавила дров в камин, собрала пустые тарелки со стола, вытряхнула из пепельниц окурки в одну из них и вышла. Вернулась с коньяком, все так же молча поставила бутылку на столик. Внимания на нее никто не обращал, игроки продолжали бросать карты, громко матерясь. Выходя из комнаты, Люба плотно закрыла за собой дверь. Потом вернулась в Сашину комнату.

– Пьют, нехристи. Да ты ложись, поздно уж. И я пойду спать, устала сегодня. Ноги уже не носят, натопалась по лестнице, туда-сюда, туда-сюда.

Она вышла из комнаты, продолжая что-то бубнить себе под нос.

Сашка легла, но спать не могла, лежала и думала: что же делать? И вдруг всплыла увиденная раньше картина: камин с пылающими поленьями. Камин. Как Люба сказала? «Угорят, надо проверить, не закрыли бы заслонку». Вот он, выход. О, Господи, что за мысли лезут ей в голову?! Она вскочила, достала из сумки бабкину старую иконку, поставила на тумбочку, опустилась на колени и стала молиться. Слова молитвы сами возникали в ее голове, словно она читала по старому бабкиному псалтырю:

«Спаси меня, Боже; ибо темные воды дошли до души моей.

Я погрязла в глубоком болоте, и не на чем стать; вошла во глубину вод, и быстрое течение их увлекает меня.

Я изнемогаю от вопля, засохла гортань моя, истомились глаза мои от ожидания Бога моего.

Ненавидящих меня без вины больше, нежели волос на голове моей. Враги мои, преследующие меня несправедливо, усилились; чего я не отнимала, то должна отдать.

Боже! Ты знаешь безумие мое, и грехи мои не сокрыты от Тебя.

Чужой стала я для братьев моих и посторонней для сынов матери моей.

А я с молитвою моею к Тебе, Господи; во время благоугодное, Боже, по великой благости Твоей, услышь меня в истине спасения Твоего.

Извлеки меня из тины, чтобы не погрязнуть мне: да избавлюсь от ненавидящих меня и от глубоких вод;

Да не увлечет меня стремление вод, да не поглотит меня пучина, да не затворит надо мною пропасть зева своего.

Услышь меня, Господи, ибо блага милость Твоя; по множеству щедрот Твоих призри на меня.

Ты знаешь поношение мое, стыд мой и посрамление мое; враги мои все пред Тобою.

Да будет трапеза их сетью им, и мирное пиршество их – западнею.

Да помрачатся глаза их, чтоб им не видеть, и чресла их расслабь навсегда.

Приблизься к душе моей, избавь ее; ради врагов моих спаси меня.

Поспеши, Боже, избавить меня, поспеши, Господи, на помощь мне».

Эти слова псалома Давида были точно о Сашке написаны. Ее захлестывали темные воды мести. Но, видно, бог услышал ее и избавил от искушения самой наказать своих обидчиков: Сашка услышала шаркающие шаги, кто-то подошел к ее комнате. Вот дверь приоткрылась, Андреевич, покачиваясь, смотрел на нее, потом захлопнул дверь и закрыл ее на ключ. Ну вот и все: она ничего не может сделать, дверь закрыта, на окне – решетка.

Сашка долго сидела в темноте, потом незаметно задремала и почувствовала: кто-то был в ее комнате. Она понимает, что здесь дьявол. Во сне девочка хорошо знает, что на него нельзя смотреть. Она берет в руки бабкину икону, загораживается ею, словно защищаясь, и в то же время все-таки наклоняет образ Богородицы так, чтобы дьявол отразился в стекле. Ей хотелось увидеть хотя бы его отражение, но не успела, проснулась… Взглянула на часы – они словно остановились, выходит, она спала всего несколько минут, а уж ей приснилось такое… Она не успевает додумать эту мысль и снова проваливается в сон. На сей раз во сне она встает с кровати, подходит к двери и открывает ее, идет к лестнице. Тут Сашка снова проснулась. Сон был таким четким, ясным, что девочка вскочила и подбежала к двери, но… та по-прежнему была закрыта снаружи на ключ – обманул ее сон. Разочарованная, ложится она на свое место, тут же засыпает. И опять во сне идет к двери. Теперь она открыта. Сашка снова села на кровати: что за наваждение? Ей так хотелось поверить в этот сон, что она еще раз проверила дверь. Потом на всякий случай подергала и решетку на окне, но все напрасно: и окно, и дверь закрыты. На этот раз она долго не ложится, стоит у окна, глядя на мерцающее в темноте озеро, но когда все же засыпает, то во сне видит толстого рыжего кота, он мяукает, словно зовет ее, просит открыть ему дверь. Сашка идет за ним к двери, спускается по лестнице и входит в библиотеку. Она видит всех троих собутыльников спящими в креслах, карты в лужице коньяка на столе, упавшую с ноги Андреевича домашнюю туфлю и дырку на его носке. Сашка даже во сне удивляется: такой богатый, а носок дырявый. Кот вспрыгивает на стол и лижет коньяк из лужицы. Она проходит к камину: под тонким слоем пепла алеют головешки, легко толкает вьюшку, та бесшумно скользит в пазах, потом Сашка закрывает за собой дверь в библиотеку и возвращается в свою комнату. Проходя мимо зеркала в коридоре, она бросает на него взгляд и видит не себя, а Любу. Во сне ее это не удивляет.

10

Утром Сашка не смогла встать, чувствовала себя больной, разбито, как бывает во время гриппа. Мелькнула мысль, а может, все ей приснилось и ничего плохого вчера не было? Просто она заболела, простыла, а ночью у нее был кошмар.

Сашка лежала, глядя на окно, потом услышала, как дергают дверную ручку, поворачивают ключ в замке. К ней заглянула Люба.

– Доброе утро, проснулась уже? Кто это тебя запер? Андрееви, что ли? Вот дурень пьяный, боялся небось, что ты сбежишь. Вставай, я сейчас оладьи напеку, с медом, побалую тебя.

От бодрого Любиного голоса, от всей ее плотной фигуры веяло здоровьем и силой.

– Умывайся и ступай на кухню.

– Они проснулись уже? – севшим голосом спросила Сашка.

– Не знаю, не видела, не спускалась еще, – Люба говорила весело, равнодушно, похоже, ее не волновала судьба очередной девочки. – Пойдем вниз. А сон мне нынче приснился какой чудной…

– Какой?

– Вроде я ночью спустилась в библиотеку и закрыла вьюшку, даже дырку на носке у хозяина увидела. Откуда дырке-то быть? Носки-то новые, сама ему вчера их подавала… Приснится же такое.

– Мне нехорошо, я полежу, – Сашку охватила еще большая слабость…

– Иль ты простыла? Все стояла вчера у окна, вот тебя и продуло, температуру разве смерить? Не дай Бог, заболеешь, Андреевич меня будет ругать, что недоглядела за тобой. Он же сущий ребенок: как настроится на что-нибудь, так все, хоть помирай, а он свое получит… Ты, когда он будет пороть тебя, не напрягайся, тогда не так больно… Ты не бойся, он не какой-нибудь маньяк, это он от скуки так развлекается да и не сильно порет. Тебя в детстве пороли? Нет? Как же это? Всех ведь порют… Да ты кричи, он любит, чтобы кричали, меньше будет бить.

Сашка с ужасом слушала.

– Может, аспирину тебе дать?

– Нет – нет, – отказалась Сашка. – Температуры нет, просто слабость.

– Да ничего страшного в том и нет, что стегнет прутиком, и меня хлестал сколько раз… Только ведь я уже старая, меня он не раскладывает на скамье, ему неинтересно смотреть на голую старуху-то. А когда была молодая, такого здесь не было, никто бы ему не позволил такое вытворять… Тайком ко мне в постель лазил, чтоб жена не видела. И рожать мне не позволял… Столько абортов поделала! Жену не хотел волновать, о ней беспокоился… Считался хорошим мужем. Это он сейчас, когда остался один, когда семья распалась, начал девчонок к себе возить. Да сначала никого и не порол, не знаю, с чего это он так разошелся. Теперь никак не может без плеточки… Стареет, видно…

Ночной кошмар продолжался, а эта Люба все так же спокойно говорила о порке.

– Тетя Люба, ты же можешь выйти, тебя же не держат взаперти, позови милицию, я не хочу тут оставаться…

– Господи, да какая же здесь милиция, тут только охранники, они все приказы хозяев дач выполняют, они у них служат. Я же тебе вчера сказала, отсюда никто тебя не выпустит. А станешь слишком уж орать, забьет вовсе… И потом, если я заявлю на него, куда потом денусь? Ему все равно ничего не будет, а меня он выбросит на улицу. Глупая, не бойся, хозяину быстро надоедают девочки, может, через полгода или год уедешь отсюда, еще сама будешь просить оставить, знаю я вас…

Сашка не отвечала.

– Ну, лежи. Сейчас вскипячу чайник и принесу горячего чайку, сразу станет лучше. Это у тебя после дороги, вы же вчера много проехали… Полежи…

Кухарка пошла вниз, по дороге на кухню заглянула в библиотеку. Андреевич и его гости все еще спали, они, как играли, так и заснули в креслах. У Андреевича, точно, была дырка на носке, надо же, вчера ведь не было, а приснилось… Люба хотела закрыть тихонько дверь, но что-то в их позах было неестественное, она постучала легонько в открытую дверь, но никто не шелохнулся. Тогда Люба вошла, специально топая погромче, чтобы Андреевич сам проснулся и не стал ее ругать за то, что разбудила. Никто не просыпался.

– Андреевич, завтрак вам подавать когда?

Он не отвечал. Она потрясла его за плечо. Он начал потихоньку заваливаться набок.

– Господи, горе-то какое!.. – вскрикнула она и кинулась из комнаты. – Что же я наделала, старая дура, погубила людей!

Тем временем, как только Люба вышла из Сашкиной комнаты, девочка вскочила с кровати, откуда и силы взялись, – дверь открыта, можно сбежать, пусть лучше ее собаки порвут. Торопливо оделась, схватила рюкзак и бегом вниз.

На лестнице столкнулась с кухаркой.

– Ой, девочка, что я наделала, хозяин мой помер, угорел, видно, и отец твой с ним, и дядя. Что же со мной будет теперь?

– Умерли?! Все умерли? – Сашка не верила своим ушам. – При чем тут ты?

– Так я же легла спать и не проверила, как они там. Все хотела пойти посмотреть, не закрыл ли он заслонку в трубе раньше времени, да Андреевич не велел заходить. Ой горе, горе. Вот дура-то! То-то мне и приснилась та вьюшка! Ах ты, Господи!

– Они сами угорели, успокойся! Перестань себя ругать, а то еще подумают, что ты специально их поморила. – Сашка успокаивала ее, а сама думала: «Странно, и мне снился тот же сон, неужели такое возможно?»

– Господь с тобой, что ты говоришь! Как это, специально?! – вскинулась Люба, потом словно запнулась: – А может, они еще живы, может быть, их откачают? Что же это я врача сразу не вызвала? Позвонить надо скорее.

Она побежала вниз, в хозяйский кабине, к телефону, сняла трубку, ей ответила телефонистка коммутатора.

– Врача скорее сюда, хозяину плохо. Да я это, Люба из Замка.

Потом кинулась открывать входную дверь, дверь не открывалась, ключа не было. Старуха повернулась к Сашке, все еще стоявшей на лестнице.

– Ключа-то нет! Всегда в двери торчал! – она задыхалась от волнения.

– У Андреевича в кармане ключ, я видела, как он вчера его положил.

– В кармане? Должно быть, задумался, нечаянно, с ним такое бывало.

Люба нашла ключ у хозяина в кармане брюк, открыла дверь и вышла на улицу, там и ждала врача. Сашка растерянно пошла наверх. Ее опять охватила слабость.

11

Через несколько минут прибежали охранники, дежурный врач из медпункта, опухший от вчерашнего застолья. Сидеть в пустом медпункте дачного поселка неимоверно скучно, а чем еще можно развлечься, не уходя с дежурства, – только водкой с начальником охраны… Пришли жители и гости соседних дач, все суетились, толкались, заглядывая в двери библиотеки, охали: «Допились…» Люба сквозь слезы подробно рассказывала всем о случившемся, несколько раз повторяя одно и то же: как приехали гости к хозяину, как они сидели в библиотеке, сколько выпили, как велели принести еще бутылку. Потом хозяин приказал ей убраться отсюда и до утра не показываться. Вьюшку она не трогала – в то время в камине еще было пламя, наоборот, подложила дровишек. А утром она пыталась разбудить их, почувствовала удушливый запах и открыла все двери и окна настежь. Все знали о грубости и хамстве хозяина, поэтому в словах кухарки никто не сомневался. О девочке Люба упомянула вскользь. Ей не хотелось о ней говорить, соседи и так знали о слабости Андреевича к молоденьким.

Приехала милиция. Вьюшку, бутылки, стаканы на всякий случай забрали в лабораторию проверить на отпечатки и состав жидкости. Покойников увезли на вскрытие. Следователь, здоровый, крепкий мужик, подробно расспросил Любу о прошлом вечере, о гостях, запротоколировал каждое ее слово.

– Да что вы плачете, он же ваш хозяин, не родственник?

Она всхлипнула:

– Так привыкла, столько лет здесь прожила… Говорил же мне Андреевич: «Следи за мной! Следи, чтоб не помер!» Не уследила…

– Зачем следить? Чего он боялся? – насторожился следователь.

– Да это я боялась, чтоб он не помер, сам на печень все жаловался, а все пил свой коньяк, каждый вечер с бутылкой… Я же его сколько раз просила: «Не пей, Андреевич, возраст-то уже какой! Что же ты делаешь со своей печенкой! Это молодым можно, а старикам-то уже грех столько пить!» А он и говорит: «Тебе, Любаня, без меня будет некуда деться, вот ты и следи за мной, чтоб я не помер… А то продадут наследнички мой Замок, и куда ты пойдешь? И мне без тебя уж никак, привык я к тебе… Так вместе тут и помрем с тобой».

– Вам и в самом деле некуда идти? Вы же здесь работали, а жили где?

– Да здесь и жила, к прежнему хозяину еще пришла, молодой совсем тогда еще была, так и осталась на всю жизнь… А родители мои как померли, брат продал наш дом. Так что теперь мне идти некуда… – она снова расплакалась.

Следователь потерял к ней интерес: кухарке явно не было никакого смысла желать смерти хозяину. Он поднялся к Сашке, вошел без стука, шлепнул на стол свою папку.

– Ну, рассказывай!

– Что? – испугалась Сашка.

– Что положено: фамилию, имя, отчество, кем доводятся погибшие, откуда, когда, насколько и зачем приехали. Да сядь, чего развалилась?

– Я же болею…

– А кухарка говорит, что вы вчера приехали, что же, тебя на носилках принесли?

– Нет, мне сегодня плохо стало, когда узнала, что случилось, – Сашка села на кровати.

– Какая нежная…

Он записал все ее данные, причем ему сильно не понравилось, что она не знает, где жил отец, куда они, собственно, ехали и зачем появились здесь.

– Да что ты мне тут дурочку строишь, не знаю да не знаю! Так не бывает! А ну-ка, выкладывай все! – смотрел на нее уже как на подозреваемую. – Или тебя в милицию отвезти? Там все всё рассказывают!

Следователь был такой напористый, крепкий, от усердия аж вспотел, расспрашивал злобно. Он не мог от негодования сидеть, вскочил, забегал вокруг стола, ему явно хотелось стукнуть ее, встряхнуть. Сашка уже боялась его, и от волнения ей сделалось хуже. Она сидела, покачиваясь, неотрывно следя за самоуверенным капитаном. Взгляд ее все темнел, она все так же пристально смотрела на следователя, когда внезапно увидела ореол вокруг его фигуры, жизненная энергия просто клубилась в такт его шагам и словам. Время от времени, когда он повышал голос, эти клубы вспухали и затем чуть-чуть опадали. Он подошел к окну и на минутку отвернулся от нее, загляделся на озеро. Потом вновь повернулся к девочке:

– Ну, живо, чего молчишь?!

Сашка вдруг стала задыхаться – клубы его агрессии окружили ее, воздух стал тягучим, тяжелым, она никак не могла вздохнуть.

– Ты чего? Что с тобой?! Хватит тут припадки изображать!

Но Сашка ничего не изображала, ей на самом деле нечем было дышать, она никак не могла сделать глоток воздуха, от этого человека шли такие густые, плотные волны, что невозможно было вдохнуть, они душили ее. Наконец ей это удалось: воздух был горько – сладким, тошнотворным, но ей пришлось дышать им. Туманные языки, исходящие от фигуры следователя, все тянулись и тянулись к ней. Она сделала один глоток, другой… Почувствовала, как ей становится легче, исчезло ощущение слабости, удушье прошло. Только во рту оставался тошнотворный вкус его злобы. А капитан снова отвернулся и, глядя в окно, все еще шумно возмущался ее неведением. Потом вновь сел к столу, записывал ее односложные ответы, и уже не вскакивал. Он не замечал странного напряжения, охватившего девочку, ее застывшего взгляда. Или относил это на счет своего мастерства, мол, запугал дурочку, сейчас расколется, выложит все?.. Но постепенно его охватывала слабость, подкатила дурнота. Что за черт? Отравился, что ли, чем? Уже без прежнего энтузиазма дал ей подписать протокол и вышел, в коридоре постоял, подумал и кинулся в туалет. У него всегда так: если слабость – так она во всем слабость, и в кишечнике тоже… В туалете он задержался надолго, слабость не проходила, вышел, покачиваясь, отдал распоряжения и сейчас же уехал.

На следующий день он не приезжал, отлеживался после отравления. А Сашка толком так и не поняла, что произошло во время допроса, решила, что у нее что-то со зрением было, но почувствовала себя гораздо лучше.

12

Кто-то позаботился сообщить о случившемся сыновьям Андреевича и его бывшей жене. Отправили телеграмму и матери погибших гостей – в куртках нашлись их паспорта. Милиция очень быстро выяснила, что они были прописаны в общежитии какого-то заводика в Астрахани. Созвонились. Комендант заявил, что эти люди уволились и пропали из виду несколько лет назад и ни родственников, ни друзей у них не осталось. То есть кроме матери, некому было сообщать.

Тетя Люба поднялась к Сашке. Ей хотелось поговорить, и она присела на стульчик у двери, начала рассказывать о хозяине, о красавице жене, первой. Давно она умерла. Это ее отец выстроил Замок, и принадлежит он вовсе не Андреевичу, а сыну от первой жены. Тому уж около тридцати, наверно, женат. А второй сын, от второй жены, Клавдии, которая моложе. Она жива и завтра приедет. Деловая женщина, преподает в вузе и еще директорствует в какой-то фирме. Это Люба слышала от хозяина, сама Клавдия здесь никогда не появлялась после развода. Но он говорил, что и сын ее уже богат. Могут же люди!.. Да что, им всем помогали деды: и деньги давали, и связями обеспечили, так говорил Андреевич. Он завидовал и своей жене, и сыновьям – тому, что у них дела пошли лучше, чем у него.

Люба постоянно в своем рассказе сбивалась, теряла нить повествования, сокрушалась о себе. Всю жизнь прослужила здесь, считала своим домом, а теперь, видно, Замок продадут. Как дальше жить, не знала. Не подумала раньше, хоть какой домишко себе купить надо было, может, хозяин и дал бы ей денег, а куда теперь идти? Сашка слушала все молча, но так же, как и у Любы, в голове у нее крутилась одна мысль: куда теперь идти? Жаль, что прабабкина землянка продана. Об отце она старалась не думать, при мысли о нем в ее душе поднималась темная волна. Сашка запретила себе думать обо всех последних событиях, и ей стало намного легче. Весь день они так и провели вдвоем с тетей Любой.

Приезжал снова следователь, но вел себя потише – на заслонке нашли отпечатки Любы и Андреевича, но кто из них последним трогал вьюшку, выяснить было невозможно. А вскрытие показало, что мужики пили очень много, почти не закусывая, что в коньяке никакой отравы не было. И поскольку у Любы нет никакого интереса убивать хозяина, девочка была больна (следователь решил, что она так же, как и он давеча, отравилась чем-то на даче, что-то им не подошло, может быть, местная вода), а больше в замок никто не заходил, то можно сделать вывод, что это был несчастный случай, и, значит, дело можно закрыть. Ожидали только ближайших родственников, если они удовлетворятся таким объяснением, то дело сдадут в архив. Сегодня должны были приехать дети хозяина и его бывшая жена.

Сашке не хотелось никого видеть. В комнате у нее стоял большой телевизор, и она с утра начала щелкать пультом. У них с матерью был только черно-белый, древний. Его и включать не хотелось – все рябило и мелькало. А тут такой громадный экран, яркое цветное изображение. Ее удивило количество рекламы, по всем каналам. Эта реклама подтверждала ее мысли о мужчинах. Стоит включить любой канал, как показывают какого-нибудь идиота – то с майонезом, то с йогуртом, а то вообще какого-нибудь бессловесного болвана, как в рекламе мобильной связи: «Правда, Вася?» И все мужчины любят пиво. Только при виде пива светлеют и улыбаются, только оно их притягивает. Если показывают симпатичного человека, значит, он с бутылкой, банкой или кружкой пива. Фильмы смотреть не хотелось, после всего пережитого Саша никак не могла сосредоточиться на сюжете. И опять же, там везде мужчины пьют или убивают. Она перескакивала с программы на программу – по всем каналам одно и то же. Если все мужчины такие, то лучше жить одной, как мама. Мать ее говорила не раз, что все они одинаковы, потому и не нашла себе другого спутника жизни.

В тот же день после обеда привезли гробы. Сашка все слышала, но не спустилась вниз. Попозже она тихонько шмыгнула разок на кухню и быстро съела то, что дала Люба.