Текст книги "Не любите меня! Господа! (СИ)"
Автор книги: Лариса Черногорец
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]
– Куда-то торопитесь, барышня.
Пожилой господин словно вырос прямо перед ней.
– Вы выполнили только половину своей задачи, а сейчас…
– Юленька! – раздавшийся сверху голос словно подкосил её. Она едва не рухнула со ступенек. Пожилой господин подхватил её под руку. Юлия обернулась. Андрей и Серж стояли наверху. Андрей улыбался ей светло и искренне.
– Юленька, душа моя! Куда же ты?! Как я соскучился! Могла бы и написать мне! Иди же скорей сюда.
Тридцать ступеней, покрытых ковром, отделяли её от конца всего, о чем мечталось. Тридцать огромных, непреодолимых ступеней. Андрей, такой красивый, и такой желанный, такой нежный и любящий, сейчас услышит от неё этот бред. Поднимаясь, словно на плаху она видела, как улыбка на его лице сменялась тревогой и непониманием. Она вспоминала его ласки, его поцелуи, ту ночь, ту единственную ночь, которую они провели вместе. Ступени неминуемо кончались. Юлия на ватных ногах подошла к Андрею. Выхода не было. Но хотя бы один последний, прощальный поцелуй она заслужила. Она подошла к нему вплотную и коснулась губами его губ. Нежно и трепетно она поцеловала его, и он ответил ей со всей страстью, на которую был способен. Казалось время не властно над ними. Она обнимала его и чувствовала биение его сердца. В последний раз в жизни. Она должна отдать его другой, зато он будет жить! Эта мысль пульсировала болью в её голове.
– Юленька моя!..
Раздалось покашливание пожилого господина. Юлия отошла от Андрея.
– Андрей, прости родной, мы больше никогда не будем вместе…
– Что за глупости, ты обиделась на что-то…
– Я полюбила другого, прости… – она кивнула на Сержа, – он тебе все объяснит.
– Юля! Юля!
Юлия кинулась вниз по ступеням. Андрей беспомощно – растерянно смотрел ей вслед, затем обернулся к Сержу. Тот закивал:
– Пойдем дружище, эх, Андрэ, говорил я тебе, это не женщина – богиня, потому и капризная, я тебе сейчас все объясню, ты не будешь злиться на старого друга, ну право, я не виноват, что все женщины рано или поздно влюбляются в меня.
Юлия бежала к дому плача навзрыд. Навстречу вышел отец Натали.
– Полагаю что все кончено. Ну не горюйте вы! Вы, в отличие от моей дочери – борец, вы сможете выстоять. Я еще раз обещаю вам, что если вы будете вести себя благоразумно – Истомину ничего не угрожает. Но я напоминаю вам: то, что вы видели в кладовой – не единственный экземпляр, для подстраховки в доме всегда будет пачка-другая. Не делайте глупостей! Да, вот – он протянул ей пачку писем – это ваши письма к Истомину, их перехватывали на почте до моего особого распоряжения. Теперь ваша переписка вновь открыта, я завтра же велю снять пост.
– Будьте вы прокляты! – у неё началась истерика, она кричала и плакала одновременно.
– Будьте вы прокляты!!!
Отец Натали предпочел ретироваться, скрывшись в темноте. Лакеи, стоявшие у дома, с любопытством наблюдали за происходящим.
Юлия подошла к порогу дома и прямо в своем розовом бальном платье рухнула на ступеньки. Локоны выбились из прически. Она не могла остановить слез, сев на ступеньках она словно волчица на луну завыла и закричала одновременно:
– Андрееей!
* * *
– Андрееей! – Юлия кричала во сне.
– Ну вот, заговорила, голубка моя! – нянька Марья держала её за руку и гладила по голове. Юлия очнулась от сна и села в постели. Сон был единственной возможностью увидеть Андрея, дотронуться до него, пережить то неповторимое чувство быстро бьющегося сердца и холодка в животе от любви, от избытка чувств.
– Ты так кричала, детка моя! – няня поправила ей подушку
– Я каждую ночь кричу.
– Зовешь его, тоскуешь, не забыла еще, значит. Это ты и с мужем по ночам так кричала?
– Кричала, нянюшка, кричала. Он привык. Он знал все, у меня от него секретов не было.
– Ох… беда, беда. Бедный Михаил. Какая судьба…
А Андрей– то твой неладно с женой живет. Ох, как неладно. Ссорятся часто. Он все больше в поместье, она с дитем здесь, а как приезжает – так крик да скандал. Она уж больно ревнивая. Дитя жалко. Страдает мальчонка. Если бы не дед с бабкой – и вовсе приголубить не кому было бы. Андрей то в нем души не чает, и забрал бы с собой в поместье, да Наталья не позволяет. Любит она мужа без памяти, да только характера сдержать не может.
– Зачем ты мне это рассказываешь?
– Да чтоб ты знала: не одной тебе страдать приходится. Ему тоже не сладко.
– Его никто не заставлял жениться…
– Ох, да куда ж ему деваться было… Может, кто после свадьбы и поверил, что Наталья восьмимесячного родила. По грешному делу и женился. Ну да разболтались мы с тобой. Ты спи, спи, детка: раненько завтра встанем, пойдем на рынок пройдемся. Походишь по городу, подышишь воздухом. Зимний воздух на юге совсем другой, не такой как у нас в Тюмени. Ты спи…
* * *
Сон опять рисовал картины прошлого.
Закусив губу, Юлия смотрела сквозь занавески на разгульную кубанскую свадьбу. Ясным весенним вечером во дворе генерал– генерал-губернаторского особняка раскинулось гулянье. С размахом и пафосом Истомин женил своего сына. Приглашенный кубанский хор расположился во дворе полукругом и развлекал гостей на улице. В самом особняке в сопровождении оркестра пели приглашенные из Москвы и Петербурга звезды оперетты. Прибыл эскорт из двенадцати экипажей. Из белой, украшенной цветами и лентами кареты вышел Андрей и, подав руку, вывел Натали. Роскошное белое платье и свадебная фата подчеркивали её природную красоту. Счастливое сиянье её глаз было заметно даже издалека. Андрей был сдержан и серьезен. Нянька Марья пересказала в точности, со слов генерал-губернаторской прислуги, кто и во что был одет, и чем будут потчевать гостей, а заодно о том, что молодые на две недели поедут к морю. Сердце Юлии разрывалось на части. Было так больно, что казалось – каждый следующий вдох был последним. Это же надо, он не стал искать с ней встречи, он не пытался объясниться все эти месяцы, он женился спустя всего полгода.
Серж обивал её порог ежедневно, стараясь хоть как-то загладить свою вину. Он рассказал, как карточные долги ввели его в кабалу к отцу Натали. Как ему пришлось врать Андрею о своем с Юлией романе, о драке с Андреем, произошедшей сразу после того пресловутого проклятого вечера. О том, что многолетняя дружба с ним была разорвана раз и навсегда. Он пытался её утешить, предлагал руку и сердце, был отвергнут и… пропал. Его искали безуспешно около месяца. За день до своего исчезновения он прислал ей записку о том, что любил, любит, и всегда будет любить её. Что с самого первого дня их знакомства он отдал ей свое сердце. Что не мыслит более своей жизни без неё. Она читала эти строчки и злилась на себя и на него. Зачем он в неё влюбился! Такое впечатление, что любящие её люди просто обречены на несчастье. Проклятье северной знахарки или просто совпадение? Где теперь красавец Серж…
В сгустившихся сумерках во дворе генерал-губернатора зажглись цветные огоньки иллюминации. Кубанский хор, голосивший все утро, сменил хор цыган, которые так зажигательно пели и танцевали, что толпа гостей, проигнорировав обязательный в таких случаях котильон, просто высыпала во двор. Вышли и молодые, и как только они присели на специально отведенную для них среди гостей скамеечку, небо заполыхало фейерверком. Грохот этой канонады окончательно вывел Юлию из равновесия. В голове был сумбур. Сердце рвалось от ревности. Она не думала ни о том, что может с ней случиться, ни о том, что может статься с маменькой, когда она узнает, что наделала ее дочь. Черкнув короткую записку, она велела запрягать карету, и кинулась собирать чемодан с вещами.
Еще через полчаса она ехала к ночному вокзалу, оглядывая улицы, так полюбившиеся ей, и мысленно с ними прощаясь. Назад, домой, к папеньке. К снежным узорам на окнах и деревянным теремам Тюмени. Больше никакой любви, никаких мужчин и никаких несчастий. Она сильная, она выдержит. А он… что ж пусть он будет счастлив!
Скрип половиц заставил её открыть глаза. Нянька Марья уснула в кресле, а к ней на цыпочках подкралась взъерошенная, худощавая тень. Юлия вскрикнула и села в кровати. В предрассветных сумерках на неё с печалью смотрел Колька.
– Что случилось? – Юлия недоумевала.
– Вы очнулись, очнулись, барыня, Юлия Григорьевна, я слышал, что вы кричали ночью, но не поверил своим ушам. Правильно, значит, доктор говорил – родные стены вылечат.
– Да какие ж они родные, я ведь здесь и года не жила, мне родней нашего дома на севере ничего нет.
– Ну вы же не захотите туда вернуться, верно, после того что…
– Нет, Колька, нет. Все, – с севером покончено. Дома уже нет. А рудники и завод отец продаст в ближайшее время. Больше меня там ничего не держит. Моё место здесь.
– Юлия Григорьевна, я здесь, в людской, за стенкой, вы меня кликните, ежели что будет нужно, я для вас все что хотите… я за вас…слава богу что все закончилось…я думал не выдержу ваших страданий.
– Я знаю, знаю. – Юлия погладила его по голове, – я все знаю, я все тогда слышала. Я тебе очень благодарна, ты мне жизнь спас, себя не жалел.
Колька… Я тебя очень прошу, – она приподняла его подбородок и посмотрела ему прямо в глаза, – не люби меня, Колька, слышишь, не люби, ты очень хороший и все у тебя будет хорошо, но любить меня не смей, слышишь?!
Он кивнул головой, прижался губами к её руке и выбежал из спальни. Нянька Марья подняла голову.
– Кто там?
– Никого, приснилось тебе.
Первые лучи рассвета несли с собой надежду. Она увидит его, обязательно увидит, и непременно все ему расскажет. Теперь, когда прошло уже столько лет, она, по крайней мере, сможет оправдаться и раскроет Андрею глаза на его тестя. Надо жить, надо быть сильной. Ради него…
* * *
Несмотря на пронизывающий ветер и холод на улице, в кабинете начальника тюремного госпиталя было душновато и даже жарко. Из кабинета на улицу, в окно, на дождь, сменяющийся снежной крупой, устало глядел мужчина в белой рубашке, с закатанными по локоть рукавами. На вид ему было лет тридцать пять, высок, широкоплеч, атлетически сложен. Темноволосый, с правильными чертами лица и необыкновенными, очень добрыми карими глазами, с немного детским взглядом, – он создавал впечатление сильного, уверенного, но очень уставшего человека. Вторые сутки без сна давались с большим трудом. Нынешняя зима для госпиталя выдалась особенно тяжелой. От чахотки умерло около ста заключенных и сейчас все камеры госпиталя были переполнены страдающими открытой формой этой страшной болезни несчастными. Тюремная обслуга не успевала делать гробы и хоронить умерших. Нужно было срочно предпринимать меры, но для этого нужны были средства, огромные средства, которых у госпиталя, как собственно и у любого другого государственного учреждения не было.
Дверь кабинета распахнулась, в него ворвался пожилой мужчина.
– Едем, Илья Иваныч, едем. Он приехал. Деменев! Он недолго будет в городе, потом уедет обратно в Тюмень. Слух идет, что он продает завод и рудники. Время дорого. Без тебя я сам не объясню, что нужно для госпиталя.
– Да бог с тобой, Василий Семенович, да неужто дождались! Почитай неделю трупы выносим. Сыворотка, лекарства – все закончилось, кормежка хуже некуда, бог видно услышал наши молитвы. Постой, – он внезапно остановился и взял пожилого за рукав, – а ты уверен, что он даст денег.
– Даст, Илья, даст. Мы с ним соседи по имению. Не будь я начальник тюрьмы – точно даст, я тебе голову даю на отсечение.
Во дворе тюрьмы стоял запряженный экипаж. Накинув шинели оба сели в него, и Илья крикнул извозчику:
– Давай в особняк к Деменеву!
– Слушаюсь, барин! – кучер хлестнул лошадь, высокие тюремные ворота раскрылись, и экипаж выехал в промозглое зимнее городское утро.
Григорий Деменев сидел в столовой с утренней газетой и чашкой кофе по-турецки. Маменька хлопотала, накрывая на стол к завтраку. У обоих вытянулись лица, когда они увидели Юлию, которая как ни в чем не бывало причесанная и одетая в яркое, расшитое в восточном стиле домашнем платье, спустилась по лестнице вниз.
– Детка моя! – маменька кинулась и обняла её, – ты встала, ты уже на ногах, моя умница, иди, присядь. Юленька, присядь!
– Маменька, прошу, не надо со мной как со смертельно больной, мне правда, уже гораздо лучше.
– Я право рад это слышать. – Деменев обрел дар речи, – но как! Ты еще вчера была словно умалишенная! Я боялся, что это навсегда!
– Все, папенька. Все! Это все в другой жизни. Миша умер. Моя дочь умерла, но я то ведь жива, правда. – подбородок у Юлии задрожал, она расплакалась, Деменев кинулся к ней, обнял её и прижал к себе.
– Поплачь, детка моя, поплачь, горе оно со слезами выходит…
– Миша! – Юлия плакала навзрыд, – Миша спас меня, а сам погиб!
– Я знаю, милая, знаю, – Деменев пытался погладить её по голове как ребенка.
– Он так меня любил, он жизнь за меня отдал, а я…
– Ну, ну, все, все! Ты его не любила, я знаю, так бывает, не вини себя. Сердцу ведь не прикажешь.
– Зачем он меня любил, папа, зачем! Меня нельзя любить…ты помнишь ту ведьму в Тюмени? Я вспомнила – она тогда кричала такие страшные вещи! Она прокляла меня. Теперь я буду вечной вдовой – все сбывается!
– Глупенькая моя, конечно тебя можно любить, можно и нужно, ты у меня красавица. Просто тебе нужно отдохнуть прийти в себя и…
Вошедший лакей доложил:
– Срочно просят принять начальник тюрьмы, господин Семенов и начальник тюремного госпиталя господин Юсупов.
– Вели отказать, не до приемов мне сейчас. Проси приехать в другое время. – Деменев вытирал слезы на щеках Юлии и баюкал, словно ребенка. Лакей, поклонившись, удалился. Юлия встала и пересела в кресло напротив входа.
– Как хорошо дома! Как спокойно. Всё. Больше никаких слез. – Она откинула голову на спинку кресла, – Все в прошлой жизни.
– Вот и славно. Вот и прекрасно! – Маменька налила ей чашку ароматного кофе и протянула свежую хрустящую булочку, – будем тебя откармливать, а то кожа да кости, глянуть больно, краше в гроб кладут…
В холле послышался грохот и топот. Деменев встал во весь свой богатырский рост. В комнату влетел Илья Юсупов, а за ним начальник тюрьмы. Прижав к груди шапку, последний начал извиняться:
– Прости Григорий, прости друг мой, ну не удержал я этого черта! Здоровый как бык, прислугу твою расшвырял. Не можешь сейчас принять – не серчай. Мы в другое время придем…
– Нет у нас времени, мы уж почти месяц ждем! – Юсупов выступил на середину столовой. Юлия оторвала взгляд от наката на стене. Завораживающий, мягкий, бархатный голос его тронул что-то глубоко внутри её израненного сердца. Она глядела в его глаза и понимала, – что-то происходит с ней, с её душой, что-то странное, неуловимое. Что-то необыкновенное в его внешности, голосе, манерах было едва ощутимым, влекущим к себе.
Деменев металлическим голосом спросил:
– Что Вам угодно, господа?
– Помощь, нам нужна Ваша помощь!
– Так о помощи не просят! Извольте покинуть мой дом!
В глазах Юсупова было отчаяние.
Тфу-ты, черт окаянный, Илюшка, – Семенов в сердцах швырнул оземь шапку, – все испортил! Все пропало…
– Папенька, подожди, я тебя не узнаю! – Юлия встала и, подойдя к отцу, взяла его за руку, – когда это Деменев в помощи людям отказывал? – она повернулась к пришедшим:
– Пожалуйста. Присядьте к столу, позавтракайте с нами.
Молчание повисло стеной. Деменев виновато подошел к Семенову и пожал ему руку:
– Проходи, Василий, – он пригласил начальника тюрьмы с поклоном и кивнул Юсупову, жестом прося и его за стол. Илья прошел и присел, Юлия подошла к нему и протянула чашку кофе.
– Благодарю Вас. Мне это сейчас просто необходимо. Неделю спим по два часа в сутки, – он смотрел на спасительницу ситуации, – спасибо Вам!
Ему было удивительно видеть заплаканными такие красивые, карие глаза, в них была тоска и страдание. Видно было, что она тщательно скрывала эмоции. За обаятельной улыбкой, явно вымученной, видна была глубокая печаль. И это дочь самого богатого в городе человека. Поистине неисповедимы пути господни. И у богатых свои страдания. Что же случилось с этим хрупким, худеньким созданием, да и как этот великан в прямом и переносном смысле, её отец, мог допустить, чтобы его единственная дочь страдала…
– Так я слушаю Вас! – голос Деменева прервал его размышления.
– Да, простите, отвлекся! Я – начальник тюремного госпиталя, Илья Юсупов, мы с Василием Семеновичем молим Вас о помощи.
– Именно молим, Григорий! – начальник тюрьмы отставил чашку кофе и тарелочку с пирожным в сторону, – именно молим, мы тебя как бога ждали, пока ты был в отъезде.
– Да что у тебя случилось, Василий, ты толком расскажи! – Деменев терял терпение – не тяни!
– Мор у нас! Почитай полторы тысячи заключенных из них четверть с чахоткой слегло. Открытая форма. Сотня мертвецов за последний месяц. Обслуга ропщет. Неделю на себе трупы выносят, не успевают хоронить. Не поверишь, Петербург молчит. Ни лекарств, ни продовольствия.
– Сколько тебе нужно, Василий?
– Илья тебе скажет.
Григорий Тимофеевич, срочно нужны лекарства, нужны продукты, при чахотке больным нужно хорошо питаться, а у нас гнилая картошка один раз в день.
Илья встал из-за стола и подошел к Деменеву:
– Хотите на колени встану, помогите, Христом просим, ведь там подследственные, вина их не доказана, невинные люди мрут как мухи, а мы ничем не можем им помочь. Вы – наша последняя надежда.
Юлия во все глаза смотрела на этого странного, такого привлекательного и одновременно пугающего своей горячностью человека. Так печься о судьбах преступников. Однако её Андрей еще какой-нибудь десяток лет назад мог оказаться в положении такого же преступника. Она вспомнила, как переживала, когда представляла Андрея в кандалах:
– Папенька, да помоги ты им, не для себя ж стараются.
Деменев увидел искорку, блеснувшую в глазах Юлии. Он был готов отдать все сокровища мира, чтобы увидеть вновь эту искорку.
– Илья, как вас по отчеству?
– Илья Иванович.
– Илья Иванович, будьте любезны, закажите все необходимое для выхода из кризиса, до тех пор, пока не получите известий и дальнейших указаний из Петербурга. Счета отправьте мне. Я все оплачу.
– Благодарю тебя, Григорий, благодарю тебя, я так тебе обязан. Никто, слышишь, никто кроме тебя не соглашался помочь. – Начальник тюрьмы спешно натягивал шинель.
– Да бог с тобой, Василий, богоугодное дело. Сам же видел – дочь попросила, я ей отказать не могу. Ступай с богом, увидимся.
Василий Семенович, поклонившись Юлии и маменьке, вышел из столовой. Илья подошел к Юлии и взял её руку.
– Благослови Вас господь. Добрая Вы душа. Знайте, что сегодня вы не одну жизнь спасли. Не одну…
Он пожал ей руку и посмотрел в глаза. Какая же тайна скрывается в них, что же у неё случилось, ведь красавица была бы, если бы не эта скорбь вселенская …
– Илья! – голос Василия Семенова оторвал от размышлений.
– Мне пора, спасибо за кофе, меня вы сегодня тоже спасли. Прощайте.
– До свидания. – Вздохнув, Юлия смотрела вслед удаляющемуся Юсупову.
Как сложён! Как хорош собой, а голос, какой голос! Наверное, его жена без ума от него. Поймав себя на этих мыслях, Юлия устало улыбнулась. Наверное, она еще живая, если может замечать мужскую красоту. Странно. Она думала, что Андрей – единственный, кого она считала красивым. Ей казалось, что влюбиться она уже не сможет никогда, да и не то, что влюбиться – просто понравиться ей никто не сможет.
– Живая, я живая, – сама себе повторяла Юлия. Разговор с Юсуповым скоро выпал из её памяти и потекли долгие зимние дни, которые она как в детстве проводила с книгами.
* * *
Ранняя весна на юге – необыкновенное время года. Нет понятия весны как такового, просто после холода становится очень-очень тепло. Мгновенно, из ниоткуда, в воздухе появляются мошки, бабочки, пчелы. Земля будто вздыхает, отогревшись от промозглых зимних дождей с редким снегом и холодных ветров. Внезапно оказывается, что воздух наполнен невероятными ароматами свежести и заливистым пением птиц. Тут же, прямо на глазах, на ветвях вишни набухают почки, из которых распускаются розово-белые цветы, благоухающие на всю округу. Город оживает после зимы. Мальчишки, бегавшие с газетами по площади в тулупах и шапчонках, теперь в рубашках и портах, а торговки сменили полушубки на платья и шали. Извозчики, зимой зябко кутавшиеся в свои тулупы, повеселели, и даже их лошади, кажется, стали живее, жуя молодую травку, которая появляется то тут то там на жирных черных прогалинах земли, мгновенно впитавшей всю влагу прошедшей зимы.
Апрель. Волшебный апрель, дарящий жизнь и надежду. Впервые за последние несколько недель Юлия вышла во двор особняка и с наслаждением вдыхала ароматы весеннего города. Рядом из булочной доносились запахи ванили, корицы и свежей выпечки. Юлия подошла к вишне, усыпанной шапкой благоухающих цветов и, погладив нежные лепестки, подняла голову к солнцу. Верно говорил папенька. Весной всё оживает, и она тоже ожила. Хотелось петь, хотелось закружиться в танце, хотелось любви, хотелось счастья. Совсем забытое за последний десяток лет чувство непонятного хмельного веселья, как той самой весной много лет назад одолевало и днем и ночью. Она смотрела на набухшие почки, с проклюнувшимися листочками, на яркую сочную зелень молодой травы и все острее понимала, как ей хочется жить. И все-таки одна мысль по-прежнему не давала ей покоя. Каждый день наблюдая в окно за особняком Истоминых, она ни разу не видела, ни Андрея, ни Натали. Только однажды, когда февральской метелью намело сугробы, она увидела мальчика, выскочившего во двор и с радостью барахтавшегося в снегу, а затем скрывшегося в беседке. Издалека мальчик был похож на Андрея, но точно знать его ли это сын или сын кого-либо из прислуги она не могла. Нянька Марья, верно снабжавшая её последними сведениями из генерал-губернаторского особняка, слегла с подагрой, сведений было почерпнуть больше неоткуда, и Юлия приняла решение написать Андрею. В записке она рассказывала о происшедшем много лет назад, об интригах, которые плели Натали с отцом и об истинных причинах их расставания. Колька, только и ждущий какого либо поручения и жаждущий угодить хозяйке взялся доставить письмо в имение Истоминых за городом и передать Андрею лично в руки.
Надежда вновь затеплилась слабым огоньком в её сердце и вкупе с весной зажгла те самые огни в её глазах, которые так давно мечтал увидеть Деменев. Отрада его жизни вновь ожила. Перед своим отъездом в Тюмень, для завершения сезона и заключения договоров о продажи завода и рудников, решено было дать бал-маскарад сразу после пасхи, посвященный возвращению Юлии и встрече весны. Подготовка к нему была в самом разгаре и маменька с Юлией подписывали приглашения местной знати. Деменев вошел в зал, где усердно трудились его домочадцы.
– Юленька, я должен спросить тебя, достаточно ли ты оправилась от всего случившегося, чтобы мы делали этот прием?
– Достаточно, папенька. А почему ты спрашиваешь, и так, по-моему, все видно.
– Я к тому, что, приглашая казачьего голову и начальника тюрьмы нельзя не пригласить генерал-губернатора, а соответственно и его домочадцев.
Юлия вздрогнула. Значит, она увидит Андрея. Она сможет ему все рассказать. Зря она отправила Кольку с письмом в поместье. Тревога за него не оставляла её все эти дни. Он довольно долго не возвращался, неужели он так и не нашел Андрея.
– Так что, Юленька? – Деменев вопросительно смотрел на дочь.
– Папенька, ну надо так надо, приглашайте, кого считаете нужным. Я себя достаточно хорошо чувствую, чтобы принять Истоминых.
Деменев поморщился:
– Я про те интриги, которые плел сват генерал-губернатора, из-за которых ты тогда сбежала, помнишь?
– Да уж, – маменька вмешалась в разговор, – наделала ты тогда шуму по всему городу, уж как тогда мы все переполошились. Няня Марья тогда и вовсе чуть не померла от испуга, да и я, признаться пережила: сбежать в Тюмень, без спросу, самой всю Россию пересечь, да с пятью червонцами в кармане, хорошо батюшка твой еще в дорогу в Екатеринодар тогда не тронулся, застала ты его на заводе, а то не знаю, что бы с тобой было.
Юлия вспомнила глаза отца, когда она с обветренным лицом и потрескавшимися от холода руками, в одной шали и с саквояжем в руках, буквально ввалилась в его кабинет на заводе в Тюмени десять лет назад. В кармане к тому времени не оставалось ни копейки – все ушло на билет до Оренбурга и, чтобы заплатить за место в обозе, ей пришлось отдать все свои украшения. Все, кроме одного – кольцо Андрея она сберегла. У неё не достало сил с ним расстаться. Она намеренно не признавалась, кто она и чья она дочь, ей пришлось ехать в середине обоза, как простой крестьянке, на стоянках кормить и поить лошадей, носить дрова для костров, которые жгли на отдыхе, чтобы согреться. Парень, ехавший с ней в санях, представился Михаилом, отдал ей свой полушубок и делился провизией. Чем ближе к Тюмени, тем было холоднее. На маленьких речушках уже становился лед. Проезжая мимо забытой богом деревеньки обоз остановился, чтобы запастись провиантом и дать отдых лошадям. Лед на речке стал довольно крепкий, и местные малыши вовсю резвились по нему на санках. Юлия с Михаилом сидели около костра и смотрели на них. Вдруг раздался треск, и санки с двумя детьми провалились в воду. Ребятня кинулась на берег с криками. Какое то мгновение в проруби не было никакого движения. Затем барахтающиеся малыши появились над водой.
– Затянет! – Юлия подскочила с криком, – Сейчас под лед затянет!
Слишком свеж был в памяти случай, когда в Тюмени под неокрепший лед затянуло неосторожно вышедшую лошадь. Михаил бросился к реке, на ходу сбрасывая верхнюю одежду. Мужики из обоза, схватив тулупы и шкуры, кинулись за ним. Головы малышей еще виднелись над водой. Михаил лег на живот и ползком подобрался к проруби. Ухватить сразу обоих не получалось, когда он вытянул на лед одного, второй уже скрылся под водой. Михаил кинулся в прорубь. Когда он вытащил второго ребенка, тот уже не подавал признаков жизни. Мужики кинулись кутать малышей в тулупы и приводить их в чувство. Из деревни уже бежали люди. Михаил стянул с себя мокрую одежду и завернулся в тулуп. Повернувшись к мужикам он спросил:
– Ну что там?
– Нормально, барин, жить будут! Щас оклемаются!
– Барин? – Юлия оторопело смотрела на Михаила.
– Ну не то чтобы совсем барин – управляющий. Я новый управляющий с рудников. Михаил Калашников. Деменевские рудники знаешь?
Юлия закашлялась:
– Ну да, ну знаю.
– Ну вот, а я там механизмы устанавливал. Я инженер, родом из Ельца, у родителей там деревенька. Хозяину, – Григорию Тимофеевичу работа моя уж больно понравилась, ну а как поймал он прежнего управляющего– прохвоста на воровстве, так меня вместо него и назначил. Вот этот весь обоз с новыми машинами для завода.
Юлия не верила своим ушам. Поистине мир тесен.
– А покажешь мне завод?
Михаил смотрел на нее, не отводя глаз. Подошел, взяв её озябшие руки в свои и сказал:
– Тебе – покажу.
Все было свежо в памяти, как будто и не проходило этих лет. Она помнила, как рванулся к ней Деменев, душа в своих крепких, медвежьих объятьях, как тряс её, словно душу хотел вытрясти, пытаясь дознаться, что же случилось. Как она плакала, сидя у него на коленях, как маленькая, рассказывая о свадьбе Андрея, об интригах Натали и её отца. Как вошедший Михаил не мог понять происходящего, и как отец благодарил его, за то, что тот доставил ему дочь в целости и сохранности…
– Да уж, – голос маменьки прервал воспоминания, – я две недели была ни жива ни мертва, пока не получила от отца весточку, что ты добралась.
– Ладно, маменька, не будем…Я достаточно наказана.
– Полно, мои хорошие, – Деменев обернулся к женщинам, – а что, Валенька, Юленька, Юсупова Илью Иваныча, может, тоже пригласим, я давеча заезжал к Василию, смотрел, как у них там все разрешилось. Бог дал все в порядке. Да он, Юленька, о тебе спрашивал.
Юлия вспомнила того высокого крепкого темноволосого мужчину в белой рубахе с закатанными по локоть рукавами, его замечательные, такие добрые и такие усталые глаза, глубокий бархатный голос и что-то вновь затеплилось в сердце.
– Конечно, папенька, давай позовем их с супругой, любопытно на неё поглядеть.
– Ну, с супругой не получится, насколько я знаю – он не женат.
– Странно, на вид ему лет тридцать – тридцать пять, в его возрасте у него уже должны быть взрослые дети.
Маменька улыбнулась:
– Ну вот, пригласим, заодно все потихоньку и разузнаем. А с праздником мы это хорошо придумали. В городе болтают невесть что, будто ты прячешься от света, будто ты больна, будто с тобою невесть что приключилось. Заодно и народу покажешься.
* * *
Иллюминацию особняка Деменевых, казалось, было видно с окраин города. Юлия стояла перед зеркалом в своей комнате. Сердце трепетало так же, как тогда, перед балом в особняке Истоминых. Из зеркала на неё глядела изящная молодая женщина в кремовом костюме феи. Картина разительно отличалась от той, что была десять лет назад. Вместо юного создания, пышущего неуемной энергией с сияющими глазами, полными надежд, перед зеркалом стояла, сосем другая, все еще красивая, но взрослая и немного грустная молодая женщина. Усыпанные жемчугом нити вплетались в сложные золотисто-каштановые косы. Колье и серьги из редчайшего жемчуга в цвет платья подчеркивали белизну её кожи. В тон платью и украшениям была и маска, тоже украшенная жемчугом. Юлия оценивающе смотрела на себя. Она решительно себе нравилась. Пережитое сделало черты её лица мягче, глаза были по-прежнему ясными, но свет их был совсем другим, а фигура стала точеной и более совершенной. Озорные чертики заплясали в глазах. Десять лет полумонашеской жизни. Первый за десять лет выход в свет. Андрей, – сегодня она обязательно увидит Андрея. Ну что ж, она готова!
Маменька с папенькой тоже облачались в карнавальные наряды. Деменев сердито сопел, надевая костюм короля. По замыслу маменьки они должны были олицетворять короля и королеву как хозяева вечера. Все гости должны быть в карнавальных костюмах и до конца вечера не снимать масок, угадывая, кто есть кто. В полночь после фейерверка все маски должны быть сняты и обладатель лучшего костюма должен был получить в подарок ювелирный шедевр. Костюм Деменеву явно не нравился.
– Маменька, папенька, поторопитесь, – Юлия стучала в дверь, – гости начинают собираться.
– Идем, Юленька, уже идем.
Все втроем они вышли на площадку лестницы, ведущей в центральный зал особняка.
Маскарад в Екатеринодаре был явлением достаточно редким и дорогим. Приглашения на него были разосланы заранее, приглашенные хотели выделиться друг перед другом и все портные города старались над нарядами больше двух недель. Гости прибывали, как уговорено, в костюмах и масках. Задача, поставленная перед ними – измениться до неузнаваемости, была выполнена. Зал блистал от обилия драгоценностей на дамских нарядах. Деменев произнес короткую приветственную речь и дал знак оркестру. Первым танцем они с маменькой открыли бал.
