Текст книги "Мастер своего дела (сборник)"

Автор книги: Лариса Бортникова

Соавторы: Святослав Логинов,Екатерина Лесина,Владимир Аренев,Юрий Погуляй,Александр Бачило,Ольга Дорофеева,Эльдар Сафин,Александра Давыдова,Дмитрий Тихонов,Сергей Фомичев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

Вспомнил я про одну штуку. Залез к себе в ящик с инструментом, достал тот ломик конвейерный и пошел к серым. Моей квалификации вполне хватит, чтоб кое-кому мало не показалось. Жалко, с дочкой не попрощался. Два дня, считай, ее не видел. Бригадир сзади орет благим матом, Дрюня улюлюкает – такого по визору не увидишь. Размахнулся я ломиком. И, знаете, до чего же, между прочим, это приятное зрелище – перепуганные серые рожи!..

Майк Гелприн.Свеча горела

Звонок раздался, когда Андрей Петрович потерял уже всякую надежду.

– Здравствуйте, я по объявлению. Вы даете уроки литературы?

Андрей Петрович вгляделся в экран видеофона. Мужчина под тридцать. Строго одет – костюм, галстук. Улыбается, но глаза серьезные. У Андрея Петровича екнуло под сердцем, объявление он вывешивал в сеть лишь по привычке. За десять лет было шесть звонков. Трое ошиблись номером, еще двое оказались работающими по старинке страховыми агентами, а один попутал литературу с лигатурой.

– Д-даю уроки, – запинаясь от волнения, сказал Андрей Петрович. – Н-на дому. Вас интересует литература?

– Интересует, – кивнул собеседник. – Меня зовут Максим. Позвольте узнать, каковы условия.

«Задаром!» – едва не вырвалось у Андрея Петровича.

– Оплата почасовая, – заставил себя выговорить он. – По договоренности. Когда бы вы хотели начать?

– Я, собственно… – собеседник замялся.

– Первое занятие бесплатно, – поспешно добавил Андрей Петрович. – Если вам не понравится, то…

– Давайте завтра, – решительно сказал Максим. – В десять утра вас устроит? К девяти я отвожу детей в школу, а потом свободен до двух.

– Устроит, – обрадовался Андрей Петрович. – Записывайте адрес.

– Говорите, я запомню.

* * *

В эту ночь Андрей Петрович не спал, ходил по крошечной комнате, почти келье, не зная, куда девать трясущиеся от переживаний руки. Вот уже двенадцать лет он жил на нищенское пособие. С того самого дня, как его уволили.

– Вы слишком узкий специалист, – сказал тогда, пряча глаза, директор лицея для детей с гуманитарными наклонностями. – Мы ценим вас как опытного преподавателя, но вот ваш предмет – увы. Скажите, вы не хотите переучиться? Стоимость обучения лицей мог бы частично оплатить. Виртуальная этика, основы виртуального права, история робототехники – вы вполне бы могли преподавать это. Даже кинематограф все еще достаточно популярен. Ему, конечно, недолго осталось, но на ваш век… Как вы полагаете?

Андрей Петрович отказался, о чем немало потом сожалел. Новую работу найти не удалось, литература осталась в считаных учебных заведениях, последние библиотеки закрывались, филологи один за другим переквалифицировались кто во что горазд.

Пару лет он обивал пороги гимназий, лицеев и спецшкол. Потом прекратил. Промаялся полгода на курсах переквалификации. Когда ушла жена, бросил и их.

Сбережения быстро закончились, и Андрею Петровичу пришлось затянуть ремень. Потом продать аэромобиль, старый, но надежный. Антикварный сервиз, оставшийся от мамы, за ним вещи. А затем… Андрея Петровича мутило каждый раз, когда он вспоминал об этом, – затем настала очередь книг. Древних, толстых, бумажных, тоже от мамы. За раритеты коллекционеры давали хорошие деньги, так что граф Толстой кормил целый месяц. Достоевский – две недели. Бунин – полторы.

В результате у Андрея Петровича осталось полсотни книг – самых любимых, перечитанных по десятку раз, тех, с которыми расстаться не мог. Ремарк, Хемингуэй, Маркес, Булгаков, Бродский, Пастернак… Книги стояли на этажерке, занимая четыре полки, Андрей Петрович ежедневно стирал с корешков пыль.

«Если этот парень, Максим, – беспорядочно думал Андрей Петрович, нервно расхаживая от стены к стене, – если он… Тогда, возможно, удастся откупить назад Бальмонта. Или Мураками. Или Амаду».

Пустяки, понял Андрей Петрович внезапно. Неважно, удастся ли откупить. Он может передать, вот оно, вот что единственно важное. Передать! Передать другим то, что знает, то, что у него есть.

* * *

Максим позвонил в дверь ровно в десять, минута в минуту.

– Проходите, – засуетился Андрей Петрович. – Присаживайтесь. Вот, собственно… С чего бы вы хотели начать?

Максим помялся, осторожно уселся на край стула.

– С чего вы посчитаете нужным. Понимаете, я профан. Полный. Меня ничему не учили.

– Да-да, естественно, – закивал Андрей Петрович. – Как и всех прочих. В общеобразовательных школах литературу не преподают почти сотню лет. А сейчас уже не преподают и в специальных.

– Нигде? – спросил Максим тихо.

– Боюсь, что уже нигде. Понимаете, в конце двадцатого века начался кризис. Читать стало некогда. Сначала детям, затем дети повзрослели, и читать стало некогда их детям. Еще более некогда, чем родителям. Появились другие удовольствия – в основном виртуальные. Игры. Всякие тесты, квесты… – Андрей Петрович махнул рукой. – Ну, и конечно, техника. Технические дисциплины стали вытеснять гуманитарные. Кибернетика, квантовые механика и электродинамика, физика высоких энергий. А литература, история, география отошли на задний план. Особенно литература. Вы следите, Максим?

– Да, продолжайте, пожалуйста.

– В двадцать первом веке перестали печатать книги, бумагу сменила электроника. Но и в электронном варианте спрос на литературу падал – стремительно, в несколько раз в каждом новом поколении по сравнению с предыдущим. Как следствие, уменьшилось количество литераторов, потом их не стало совсем – люди перестали писать. Филологи продержались на сотню лет дольше – за счет написанного за двадцать предыдущих веков.

Андрей Петрович замолчал, утер рукой вспотевший вдруг лоб.

– Мне нелегко об этом говорить, – сказал он наконец. – Я осознаю, что процесс закономерный. Литература умерла, потому что не ужилась с прогрессом. Но вот дети, вы понимаете… Дети! Литература была тем, что формировало умы. Особенно поэзия. Тем, что определяло внутренний мир человека, его духовность. Дети растут бездуховными, вот что страшно, вот что ужасно, Максим!

– Я сам пришел к такому выводу, Андрей Петрович. И именно поэтому обратился к вам.

– У вас есть дети?

– Да, – Максим замялся. – Двое. Павлик и Анечка, погодки. Андрей Петрович, мне нужны лишь азы. Я найду литературу в сети, буду читать. Мне лишь надо знать что. И на что делать упор. Вы научите меня?

– Да, – сказал Андрей Петрович твердо. – Научу.

Он поднялся, скрестил на груди руки, сосредоточился.

– Пастернак, – сказал он торжественно. – Мело, мело по всей земле, во все пределы. Свеча горела на столе, свеча горела…

* * *

– Вы придете завтра, Максим? – стараясь унять дрожь в голосе, спросил Андрей Петрович.

– Непременно. Только вот… Знаете, я работаю управляющим у состоятельной семейной пары. Веду хозяйство, дела, подбиваю счета. У меня невысокая зарплата. Но я, – Максим обвел глазами помещение, – могу приносить продукты. Кое-какие вещи, возможно, бытовую технику. В счет оплаты. Вас устроит?

Андрей Петрович невольно покраснел. Его бы устроило и задаром.

– Конечно, Максим, – сказал он. – Спасибо. Жду вас завтра.

* * *

– Литература – это не только о чем написано, – говорил Андрей Петрович, расхаживая по комнате. – Это еще и как написано. Язык, Максим, тот самый инструмент, которым пользовались великие писатели и поэты. Вот послушайте.

Максим сосредоточенно слушал. Казалось, он старается запомнить, заучить речь преподавателя наизусть.

– Пушкин, – говорил Андрей Петрович и начинал декламировать.

«Таврида», «Анчар», «Евгений Онегин».

Лермонтов «Мцыри».

Баратынский, Есенин, Маяковский, Блок, Бальмонт, Ахматова, Гумилев, Мандельштам, Высоцкий…

Максим слушал.

– Не устали? – спрашивал Андрей Петрович.

– Нет-нет, что вы. Продолжайте, пожалуйста.

* * *

День сменялся новым. Андрей Петрович воспрянул, пробудился к жизни, в которой неожиданно появился смысл. Поэзию сменила проза, на нее времени уходило гораздо больше, но Максим оказался благодарным учеником. Схватывал он на лету. Андрей Петрович не переставал удивляться, как Максим, поначалу глухой к слову, не воспринимающий, не чувствующий вложенную в язык гармонию, с каждым днем постигал ее и познавал лучше, глубже, чем в предыдущий.

Бальзак, Гюго, Мопассан, Достоевский, Тургенев, Бунин, Куприн.

Булгаков, Хемингуэй, Бабель, Ремарк, Маркес, Набоков.

Восемнадцатый век, девятнадцатый, двадцатый.

Классика, беллетристика, фантастика, детектив.

Стивенсон, Твен, Конан Дойл, Шекли, Стругацкие, Вайнеры, Жапризо.

* * *

Однажды, в среду, Максим не пришел. Андрей Петрович все утро промаялся в ожидании, уговаривая себя, что тот мог заболеть. Не мог, шептал внутренний голос, настырный и вздорный. Скрупулезный педантичный Максим не мог. Он ни разу за полтора года ни на минуту не опоздал. А тут даже не позвонил.

К вечеру Андрей Петрович уже не находил себе места, а ночью так и не сомкнул глаз. К десяти утра он окончательно извелся и, когда стало ясно, что Максим не придет опять, побрел к видеофону.

– Номер отключен от обслуживания, – поведал механический голос.

Следующие несколько дней прошли как один скверный сон. Даже любимые книги не спасали от острой тоски и вновь появившегося чувства собственной никчемности, о котором Андрей Петрович полтора года не вспоминал. Обзвонить больницы, морги, навязчиво гудело в виске. И что спросить? Или о ком? Не поступал ли некий Максим, лет под тридцать, извините, фамилию не знаю?

Андрей Петрович выбрался из дома наружу, когда находиться в четырех стенах стало больше невмоготу.

– А, Петрович! – приветствовал старик Нефедов, сосед снизу. – Давно не виделись. А чего не выходишь, стыдишься, что ли? Так ты же вроде ни при чем.

– В каком смысле стыжусь? – оторопел Андрей Петрович.

– Ну, что этого, твоего, – Нефедов провел ребром ладони по горлу, – который к тебе ходил. Я все думал, чего Петрович на старости лет с этой публикой связался.

– Вы о чем? – у Андрея Петровича похолодело внутри. – С какой публикой?

– Известно с какой. Я этих голубчиков сразу вижу. Тридцать лет, считай, с ними отработал.

– С кем с ними-то? – взмолился Андрей Петрович. – О чем вы вообще говорите?

– Ты что ж, в самом деле не знаешь? – всполошился Нефедов. – Новости посмотри, об этом повсюду трубят.

Андрей Петрович не помнил, как добрался до лифта. Поднялся на четырнадцатый, трясущимися руками нашарил в кармане ключ. С пятой попытки отворил, просеменил к компьютеру, подключился к сети, пролистал ленту новостей.

Сердце внезапно зашлось от боли. С фотографии смотрел Максим, строчки курсива под снимком расплывались перед глазами.

«Уличен хозяевами, – с трудом сфокусировав зрение, считывал с экрана Андрей Петрович, – в хищении продуктов питания, предметов одежды и бытовой техники. Домашний робот-гувернер, серия ДРГ-439К. Дефект управляющей программы. Заявил, что самостоятельно пришел к выводу о детской бездуховности, с которой решил бороться. Самовольно обучал детей предметам вне школьной программы. От хозяев свою деятельность скрывал. Изъят из обращения… По факту утилизирован… Общественность обеспокоена проявлением… Выпускающая фирма готова понести… Специально созданный комитет постановил…»

Андрей Петрович поднялся. На негнущихся ногах прошагал на кухню. Открыл буфет, на нижней полке стояла принесенная Максимом в счет оплаты за обучение початая бутылка коньяка. Андрей Петрович сорвал пробку, заозирался в поисках стакана. Не нашел и рванул из горла. Закашлялся, выронив бутылку, отшатнулся к стене. Колени подломились, Андрей Петрович тяжело опустился на пол.

Коту под хвост, пришла итоговая мысль. Все коту под хвост. Все это время он обучал робота. Бездушную, дефективную железяку. Вложил в нее все, что есть. Все, ради чего только стоит жить. Все, ради чего он жил.

Андрей Петрович, превозмогая ухватившую за сердце боль, поднялся. Протащился к окну, наглухо завернул фрамугу. Теперь газовая плита. Открыть конфорки и полчаса подождать. И все.

Звонок в дверь застал его на полпути к плите. Андрей Петрович, стиснув зубы, двинулся открывать. На пороге стояли двое детей. Мальчик лет десяти. И девочка на год-другой младше.

– Вы даете уроки литературы? – глядя из-под падающей на глаза челки, спросила девочка.

– Что? – Андрей Петрович опешил. – Вы кто?

– Я Павлик, – сделал шаг вперед мальчик. – Это Анечка, моя сестра. Мы от Макса.

– От… От кого?!

– От Макса, – упрямо повторил мальчик. – Он велел передать. Перед тем, как он… как его…

– Мело, мело по всей земле, во все пределы! – звонко выкрикнула вдруг девочка.

Андрей Петрович схватился за сердце, судорожно глотая, запихал, затолкал его обратно в грудную клетку.

– Ты шутишь? – тихо, едва слышно выговорил он.

– Свеча горела на столе, свеча горела, – твердо произнес мальчик. – Это он велел передать, Макс. Вы будете нас учить?

Андрей Петрович, цепляясь за дверной косяк, шагнул назад.

– Боже мой, – сказал он. – Входите. Входите, дети.

Полина Кормщикова.Пациент

Пациент сидит в кресле напротив и пьет кофе. Возьмет чашечку в руки, покрутит, отхлебнет, поморщится, снова покрутит, поставит на столик. Морщится – потому что не любит кофе без сахара, но отказаться от поставленного перед ним напитка счел невежливым, а попросить сахар – постеснялся.

Некоторое время молчим. Не жду, что он заговорит – они обычно не начинают первыми. Так что я молча изучаю его. Ага, отставил наконец кофе. Руки скрещены в области гениталий, плечи ссутулены, а взгляд прямой. Пытается смотреть мне в глаза, хотя это стоит ему некоторых усилий.

Улыбаюсь. И начинаю:

– Итак. Вы пришли ко мне за советом, я правильно понимаю?

Кивает.

– Я – Патриция Альба, психокорректор. Расскажите мне немного о себе. Как ваше имя? Чем вы занимаетесь?

Все это я, разумеется, прекрасно знаю – в анкете написано. Но он должен сказать сам.

– Меня зовут Николай Бронин. По профессии я – специалист по оптоволокну, руководитель строительного отдела.

Говорит бодро. То и дело поднимает глаза к потолку, но потом опять смотрит прямо на меня.

– Это интересная профессия. Она вам нравится?

Пожимает плечами.

– Не особенно. У меня профильное образование такое.

– А почему вы его выбрали?

– Да я как-то особенно не выбирал. Просто надо было где-то получать высшее, а на эту специальность оказалось легче поступить. Да и деньги вроде неплохие.

– Но тем не менее вы хотите что-то изменить?

– Хочу.

Смотрит в пол. Ему стыдно признаваться. Каждый второй пациент – такой же, и я никак не могу этого принять, несмотря на свой опыт.

– И что же вы хотите изменить?

– Я хочу быть успешным.

– А сейчас вы не считаете себя успешным?

– Нет. Я – руководитель отдела. Парни хорошо работают под моим началом. Но если бы на этой должности оказался кто-то еще, они бы работали не хуже, и я это понимаю. Может, даже лучше. Не будет меня – будет другой.

Киваю. В этом отношении его позиция ясна.

– Вы женаты?

– Нет.

Сожаление в его голосе.

– Почему же?

– Никак не могу встретить. Да и, сказать по правде, – не нравлюсь я девушкам.

Критически оглядываю его. Он миловидный, с хорошей фигурой. Но действительно – да, не «цепляет».

– Я поняла вас, Николай. И все же уточню: чего именно вы хотите?

– Ну, я хочу наконец заняться тем, что мне действительно нравится. Может быть, открыть свой бизнес. Встретить интересную девушку.

– И что же, по-вашему, вам мешает? Почему вы не можете делать то, чего хотите?

– Не знаю. Как-то не выходит.

– А вы пробовали?

– Что пробовал?

– Заняться бизнесом, например?

– Ну… нет.

– Почему?

Качает головой:

– Ну и вопросы вы задаете, доктор.

– Патриция, – поправляю я.

– Патриция… Я не знаю. Что-то мне мешает. Вроде и идея есть, и не могу. То одно надо сделать, то другое. А к выходным устаешь, и ничего уже не хочется, только отдохнуть немного. С друзьями нужно встретиться, по дому что-то – и времени не остается.

– А скажите, Николай, зачем это вам?

– Что – «зачем»?

– Менять образ жизни.

– Ну как «зачем»? – опешил он. – Человек должен поднять свой уровень жизни. Должен быть счастлив. Не могу же я жить, чтобы варить оптоволокно. Это как-то… мелко.

– То есть вы не счастливы?

Смотрит на меня в упор.

– Нет. Не счастлив.

– И вам не хватает для счастья денег и женского внимания?

– Ну, – улыбается он, – и этого тоже.

– А чего еще?

Пожимает плечами:

– Не знаю…

– Это важно, Николай. Чего вы действительнохотите? Какая у вас цель? Иметь много денег и красивую жену? Предположим, вы получили желаемое, и что вы станете делать с вашими деньгами?

– Я куплю себе хороший дом, заведу детей.

– Зачем, Николай?

– Ну, чтобы заботиться о них. Чтобы они выросли достойными людьми.

– И вы будете счастливы, получив деньги, семью?

Он молчит. Потому что никогда не думал об этом и ответа на мой вопрос у него нет. Пока нет.

– Николай, – зову я. – Вы уверены, что будете счастливы? Деньги, семья – это и есть ваша цель? То, ради чего вы живете?

– Я не знаю, Патриция.

Резко поднимаюсь с кресла.

– Ничего. Вы пришли затем, чтобы это узнать. Я постараюсь помочь. Еще кофе?

– Нет, спасибо, – отвечает машинально.

– Уверены, что не хотите?

Колеблется. Он не хочет, но опять не может прямо сказать мне «нет».

– Я вижу, что не хотите, Николай. Так просто скажите мне об этом.

– Нет, спасибо.

– Что «нет, спасибо»? Скажите: «я не хочу кофе».

– Я не хочу кофе, – повторяет. И улыбается. Начинает понимать.

– Прекрасно. Мы с вами проведем один сеанс психокоррекции – этого будет достаточно. Ознакомьтесь вкратце.

Подаю ему распечатку договора. Он просматривает. В некоторых местах останавливается. Я между тем продолжаю говорить:

– Во время сеанса я подключусь к вам. Мы окажемся в вашем разуме. Суть в следующем: в вас есть уникальные качества, которые вы никак не можете проявить. Но они есть. Мы с вами постараемся их найти и активировать.

Беру со стола корректоры – два обруча. Выглядят они как металлические кольца, но внутри напичканы электроникой. Один – управляющий – настроен на меня, второй предстоит настроить на Николая.

– Если вы согласны – подписывайте.

Резко вдыхает и прижимает к листу большой палец левой руки. На бумаге остается отпечаток – естественно, он согласен.

Я надеваю на него обруч, слегка давлю на виски. Его глаза закрываются – психотропные вещества поступили в кровь. Кресло под пациентом трансформируется в кушетку, подлокотники – в бортик. Затягиваю ремни на его запястьях – начав метаться, он может навредить себе.

Входит мой ассистент. Я стараюсь не проводить сеансы одна – риск неоправданно высок. Если со мной что-то случится, то сеанс прервут искусственно – ассистенту даны четкие инструкции, как поступать в том или ином случае.

Подключаюсь.

Сознание Николая внутри – как набор файлов на рабочем столе. У меня так всегда – привычный образ, с которым мне легко работать.

Сейчас его сознание погружено в анабиоз – процессы мышления замерли, и, как я люблю говорить, файлы не создаются, не перемещаются и не удаляются. Всё заморожено. Моя работа состоит в том, чтобы найти среди всего этого хлама источник проблем и заменить его другим файлом – фальшивым воспоминанием. Перезомбировать.

Николай – это стандартный случай. Наверняка в детстве родители говорили ему нечто вроде: «Ты что, лучше других?» Или: «А что будет, если?..» Или: «Коля, нужно потерпеть». Отсюда – неуверенность в себе и боязнь попробовать осознать свое место в жизни.

Беззастенчиво роюсь в его воспоминаниях. Ну да, так и есть. «Не высовывайся, Коленька, и тогда ничего не будет». И да, конечно же: «Ты должен работать и зарабатывать», и «Потерпи», и «Так все живут, и ты должен». Брезгливо цепляю курсором – механической клешней – и бросаю в Корзину. Очистить.

Вместо этого – стандартные положительные установки: «Коля, ты все можешь». «Коля, ты же сильный, так попробуй». «Коля, ты способен жить так, как сам считаешь нужным. Ты все решаешь сам».

Удивительно чистый парень, кстати. Нет в его биографии ни попыток воровства, ни поднятия руки на слабого. Самое серьезное прегрешение – это просмотр порно и вождение в нетрезвом виде. Сплошное благородство. И робость. И мучительное ощущение, что он не таков, каким должен быть. Достало Коленьку это благородство и навязанная ему обществом и родителями роль. Прибавлю толику лихости, крупицу злости в качестве бонуса – ему не повредит.

Вот так и уходят Робин Гуды.

Это быстро. Это легко. На мгновение мне даже становится стыдно: оплата за мои услуги весьма солидная, а работы – кот наплакал. Окидываю содеянное критическим взглядом и удовлетворенно киваю. Выхожу.

Снимаю обруч с себя. С пациента. Развязываю ему руки.

Ассистент рядом:

– Патриция, ничего не нужно?

– Принеси кофе, Андрей.

Он подает мне чашку. Знал, зараза, что я попрошу. Пью мелкими глотками. Николай еще в отключке.

Через некоторое время его глаза открываются, он пытается сесть. Кушетка снова становится креслом. Николай взглядом обводит комнату. Смотрит на меня.

– Уже всё? – спрашивает.

– Да, всё. Успешно.

– А… что должно теперь произойти, Патриция? Что вы сделали?

– Я – ничего. Вы молодец, Николай. Вы все сделали сами, я только поддерживала. Вы, должно быть, не помните… Это сложно объяснить. Но вы молодец. Через некоторое время вы почувствуете перемену в себе. Возможно, вы захотите уйти с работы, возможно – сделать что-то для себя нехарактерное. – Подаюсь вперед: – Делайте, Николай. Ничто вам не помешает, запомните это.

Он кивает. Мы говорим еще немного, и я постепенно перевожу разговор в другое русло, далекое от коррекции, от его проблем и обращения сюда.

Уходя, он дает мне обещание позвонить через три дня и рассказать, как он себя чувствует. Не позвонит. Никто из них никогда не звонит.

* * *

Я надеваю пальто и выхожу в стылый осенний вечер. В воздухе – запах дождя. У меня еще достаточно времени до встречи с Иваном – другим психокорректором. Мы встречаемся в нашем любимом ресторане, чтобы вкусно поесть и поделиться опытом. Мы – просто друзья; как возможные половые партнеры мы друг другу не нравимся: он – не мой тип, я – не его. И я рада, что он есть.

Я иду по проспекту и смотрю на затянутое низкими тучами небо. Мне легко. Я знаю, что я сама выбрала свою профессию, свой путь. Я, в отличие от моих пациентов, знаю зачем. Я нужна для того, чтобы делать людей такими, какими они хотят быть. Такими, какими им никогда не стать самим. Я верю в это.

Иван уже ждет меня. Он занял нам столик у окна и сейчас машет мне рукой. Он всегда такой – шумный, полный и внушительный. Вот уж в ком уверенности хватает с лихвой. Можно было бы даже чуть убавить… Улыбаюсь от такой мысли. Иван никогда и никому – а уж мне тем более! – не позволит ковыряться в своих мозгах, как он это называет.

Но сегодня я настроена на философский лад.

Принесли форель.

– Случай был очень интересный! – с горящими глазами вещает Иван. – Моя вчерашняя больная – нимфоманка! Я-то думал, такие по врачам не ходят. Ну, говорю, голубушка, вы что ж, недовольны? Это ж, говорю, достоинство, таких, как вы, – днем с огнем. Нет, говорит, я жить спокойно не могу, только о том и думаю. Парни от меня через месяц убегают. Хочу, говорит, жить нормально. У них у всех волшебное слово – нормально. А как это – «нормально»? – спрашиваю. А она мне: ну, не зна-а-аю… И пол носочком ковыряет.

Почему-то женщины предпочитают обращаться к мужчинам, и наоборот. Парадоксально, но факт. А случай у Ивана примечателен только юмором. Тем не менее Иван при всей своей медведеватости алтайского мужика рассказывает о нем так, что – заслушаешься.

– Я подключаюсь к ней, а там такое! Родителей у нее не было, тетка воспитывала, сектантка какая-то. Они в своей церкви якобы культ невинности проповедуют, как мужской, так и женской. Вроде как все мы – плоды греха. И тупая тетка таскала туда девчонку. Та сама по себе – бунтарка, терпеть не может, когда ее заставляют, вот и съехала с катушек тетке назло. Старая грымза померла в прошлом году, слава богу.

Иван замолкает, чтобы запить все сказанное большим глотком белого вина. Потом шумно ест. Не выдерживаю:

– И что ты изменил?

– Ну как что – винтики подкрутил. Мне, между прочим, целую религию переделывать пришлось. Если не перезвонит – все в порядке. А у тебя что?

– У меня – рутина. Молодые парни с комплексом неполноценности.

Смеемся. Все корректоры – циники. Это профессиональное.

* * *

Николай перезванивает через два дня.

В его голосе проскальзывают панические нотки. Изображение отключено, и я не могу видеть его, но уверена, что глаза бегают, а руки дрожат.

– Доктор… Патриция… Мне нужно встретиться с вами. Что-то действительно произошло. Мы ведь можем встретиться еще раз?

Такого у меня до сих пор не было.

– Конечно, Николай. Но расскажите хотя бы вкратце, что именно случилось? Какие перемены вы почувствовали?

– Доктор, я не могу по телефону. Простите меня, не могу.

– Успокойтесь, Николай. Сегодня в шесть вечера вас устроит? Сможете подъехать?

– Конечно, доктор. Конечно, я буду. Спасибо вам. Огромное спасибо.

Отключается.

Это не он. Это не тот Николай, который приходил ко мне за помощью. Не тот, кого я скорректировала. Я заинтригована: не представляю, что могло пойти не так.

* * *

Он приходит минута в минуту. Волосы – взъерошены, одежда в беспорядке, и руки действительно дрожат. Он падает в кресло, упирает локти в колени и обхватывает ладонями лоб. Я сижу напротив. Ему лучше заговорить первым.

– Патриция, можно чаю?

– Конечно.

Я сама насыпаю заварки в чайник. Я знаю, что он любит черный чай и всегда кладет одну ложку сахара, – случайно подсмотрела в прошлый сеанс.

Николай выпивает обжигающий напиток залпом. Без сахара.

– Патриция. Мне плохо. Мне совсем плохо. Я взял на работе неделю отпуска за свой счет. Меня могли уволить, но дело замяли.

– Вот как? Что вы сделали?

– Я набил морду техническому директору. Но дело не в этом. Я… на самом деле я никогда ничего не боялся. Ни драк, ни темноты, ни собак – ничего такого. А тут – мы дрались, и я оказался сильнее. Историю замяли, у него нет претензий. Причина ссоры – пустяк, он голос на меня повысил. Только… я боялся, когда его бил. Я чуть не выл от страха и все равно бил, понимаете? Я не мог не бояться – и не бить тоже не мог.

– Когда это произошло?

– Вчера…

– А непосредственно после приема вас ничего не могло напугать?

– Нет, наоборот, я чувствовал душевный подъем. Ну, знаете – как будто море по колено. Заснул в прекрасном настроении. Предчувствие было, что жизнь уже завтра изменится, что такое начнется!.. И утром – все прекрасно. А потом, на работе, он на меня заорал. И я испугался, панически. Мне хотелось заплакать и убежать, как трехлетке, но вместо этого я двинул ему в челюсть. А после драки – заперся в своем кабинете. Боялся, что теперь меня вышвырнут. И плакал. А директор потом посмотрел на меня и предложил отдохнуть некоторое время.

Николай уставился на меня – видимо, ждет, что я ему немедленно все объясню, успокою.

Но я сама ничего не понимаю. То, что он мне рассказал, мягко говоря – нетипично.

– А дальше, Николай?

– Дальше?

– Да, что происходило дальше? Наверное, вы куда-нибудь пошли?

– Да, домой. Когда я оказался на улице, ко мне опять вернулось ощущение, что я король мира. Я шел и что-то напевал, и было так легко на душе… Я долго гулял, а когда наконец пришел домой, то зачем-то стал включать свет во всех комнатах. И в спальне он не включился. Я утром нашел причину – закоротило в одном месте, ничего особенного. А вечером стоял и не мог войти в эту комнату: мне казалось, что там, в темноте, что-то шевелится, клубится, шепот какой-то слышал. Я закрыл дверь, стулом ее подпер, чтоб не открылась. Сидел напротив, смотрел на нее и опять плакал от страха. Заснул в итоге, потом просыпался посреди ночи несколько раз. Утром – опять все прекрасно, страха как не бывало, мне даже смешно стало.

Он глубоко вздыхает и продолжает:

– И так было весь день. То панический страх по пустякам, то я как Брюс Всемогущий. А сегодня – только страх, я от собственной тени шарахаюсь. Вот сейчас вы, Патриция, кажетесь мне ведьмой какой-то, которая вырвет мне сердце из груди и сожрет его. Или еще что-то сделает, не знаю.

– Надевайте обруч, Николай.

Протягиваю ему гаджет. Он отшатывается:

– А другого способа нет, доктор? Мне кажется, он как-то повлиял…

– Этот способ – самый быстрый и эффективный. Не бойтесь.

Он покорно опускает голову, чтоб я надела на него обруч сама. Из левого глаза выкатывается слезинка и медленно ползет по щеке. Губы дрожат. Он в панике.

Нажимаю на виски.

Андрея нет. Мне придется делать все одной, без возможной поддержки извне. Подключаюсь.

То же условное деление файлов на папки. Я легко нахожу корректировки, которые двумя днями ранее внесла в его личность. Всё на своих местах. Осторожно просматриваю воспоминания, черты характера – других нетипичных изменений нет. И нет никаких причин для страха. Никаких.

Роюсь в самых интимных воспоминаниях: первая мастурбация, женские обнаженные тела, первая сигарета, боль от обмана, радость понимания – куски событий, которые и формируют в конце концов человеческую личность. Не то.

Страх начал возникать после моей с ним работы. После сеанса. Значит, причину нужно искать или в нем, или в событиях, которые произошли после. Вернуть обратно исходные воспоминания вместо подменных я уже не смогу – их больше не существует ни в его, ни в моей голове, они стерты за ненадобностью. Более того – для Николая их никогда не было.

Просматриваю два последних дня. Вот мой пациент идет домой, вот вертит в руках сигарету, сминает ее, бросает в мусорный бак. Вот приходит, наливает чай, просматривает в Сети сводки новостей. Звонит другу и договаривается о встрече. Ложится спать. Просыпается утром и идет на работу. На работе – ссора с шефом, страх, драка.

Вот оно. На него повысили голос. Произошло неприятное для него событие – и сразу за этим появился страх.

Смотрю дальше. Вечером – еще одно пустяковое, но неприятное происшествие. И снова страх. Кажется, поняла.

Создаю папку «Стандартные ситуации / Незначительная неприятность». Меняю реакцию со «Страха» на «Безразличие». «Страх» – удален без возможности восстановления.

Отключаюсь от Николая. Снимаю обручи с нас обоих.

Николай приходит в себя через несколько минут. Я протягиваю ему кружку сладкого чаю и разжимаю пальцы чуть раньше, чем кружка оказывается у него в руке. Осколки керамики на полу, брюки пациента испорчены.

– Извините, – говорю я.

– Ничего страшного, – машинально отвечает Николай. – Могу я воспользоваться уборной?

– Конечно. Первая дверь налево.

Когда он возвращается, то первым делом спрашивает:

– Вы нашли что-нибудь в моей голове?

– Мы с вами вместе нашли. Вы отлично держались, Николай. Страха больше не должно возникнуть. Наблюдайте и, если что-то пойдет не так, сразу же сообщите мне. В любое время суток. Да, и вот еще что…