Текст книги "Пари (сборник)"

Автор книги: Лариса Бортникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 20 страниц)

 
…Его красавица и говорит:
«Когда меня, мой рыцарь верный,
Ты любишь так, как говоришь,
Ты мне перчатку возвратишь».
Делорж, не отвечав ни слова,
К зверям идет,
Перчатку смело он берет…
 

– Ну вот я и решил: принесу ей эти подснежники – пусть подавится! – Андрейка плюнул совсем по-мужски и так же по-мужски отвернулся в сторону. – Три недели хожу, вас ищу. Сегодня вот решил тут заночевать, вдруг вы под утро явитесь? Да и далеко домой возвращаться.

– Но ведь ты уже не маленький. Ты же понимаешь… – Профессор все никак не решался сказать, что никакой он не Декабрь, а обычный (ну ладно, не совсем обычный) синоптик, которому позарез нужно найти и обезвредить того, кто мешает зиме вступить в свои права на всей территории Российской Федерации.

– Понимаю, конечно. Сказок нет! Поэтому и решил на вас сильно не рассчитывать и сам поискать. Хожу вот – сугробы рою, может, где и есть они, подснежники. Я даже специально в учебнике ботаники посмотрел, как они выглядят. Только их нигде нету, а вы – здесь!

– Да. Мы здесь.

– Ну? Что там? – Нетерпеливый доцент достал из ящика поисковую «тарелку» и теперь таскал ее туда-сюда вдоль периметра полянки, чтобы убедиться – цель обнаружена. – Поет?

– Не-а, – профессор улыбнулся. – Всего лишь любит. И ищет подснежники. Очень надо ему. Очень. Поэтому у нас зима никак и не наступит. Двигайте-ка сюда… братья месяцы.

Костер потрескивал сырыми полешками. Двенадцать синоптиков сидели у огня, грели ладони и думали каждый о своем. Синоптик У. думал о жене. Синоптик О. думал о рыбалке. Синоптик К. мерз и боялся заболеть. Синоптик Р. хотел спать. Доцент Б. думал, что никакого гениального певуна нет, «хор» остался в прежнем составе и с графиком отпусков снова засада. А профессор А. думал о том, что ни Гидрометцентр, ни Минобороны, ни даже сидящие в Кремле не имеют ни малейшего представления о том, как делать погоду. Еще он думал, что один влюбленный пятиклассник стоит всех синоптиков планеты вместе взятых. Еще он думал, что пацан этот – настоящий мужик, и что с таким можно запросто пойти в разведку. Также профессор думал, что эта Даша – сама дура, и что надо как-то решать вопрос с подснежниками.

Потому что любовь любовью, а Новый год еще никто не отменял.

– Значит, так, Андрейка. Я тебе сейчас дам одну вещь, – с этим профессор достал из кармана брелок с логотипом ГМЦ. – Утром ты пойдешь домой, спрячешь ее под подушку и спать. А через недельку приходи сюда с раннего утра. Будут тебе подснежники. Ты мне веришь?

– Верю! Спасибо большое! – серьезно проговорил Андрейка – А брелок зачем?

– Да просто так. Сувенир на память, – рассмеялся профессор.

Когда наутро Андрейка отправился домой в сопровождении одного из коллег, кажется «брата Апреля», профессор подозвал к себе доцента и что-то зашептал ему на ухо.

– Нас уволят к чертям, – заржал доцент.

– Может быть, может быть. А теперь смотри, брат Октябрь. Бьем локально. Если правильно подобрать песню и рассчитать количество озвучек, как раз к следующей пятнице полезут цветики.

– Есть. Товарищ профессор. То есть брат Декабрь.

«Приходит времяяя. С юга птицы прилетааают. Снеговые горы таююют…»

А что еще он должен был петь? Конечно, ту самую песню, с которой и началась его необычная карьера и волшебная жизнь.

«И это время называется весна!»

У доцента потели очки – температура воздуха поднималась слишком быстро.

* * *

В пятницу с утра Андрейка набрал целый пакет подснежников.

В пятницу днем Даша поняла, что любит Андрейку.

В пятницу вечером Андрейка решил, что женщины – зло.

В понедельник утром профессор А. собрал экстренное совещание.

В понедельник днем в столице, области, а также на всей средней полосе России наступило резкое похолодание.

Во вторник вечером толщина снегового покрова составляла столько, сколько и должна составлять.

В среду вечером снижение температуры прекратилось, и шкала термометра уверенно замерла на минус пять по Цельсию.

А в четверг был Новый год.

И хлопья снега кружились над Спасской башней, как лепестки декабрьских чудесных подснежников.

Открытка

Открытка прижималась изнутри к круглым дырочкам ящика и пестрела оттуда вовсю. Не бледный официоз квитанций, не шершавая желчь периодики – настоящий глянец и наступающий Новый год во всей красе!

Хозяйка ящика целых полминуты не решалась достать почту, а потом еще минуту рассматривала окруженного фиолетовыми зайцами Деда Мороза, прежде чем перевернуть открытку и прочитать написанные довольно-таки расхлябанным почерком слова:

«Здравствуйте, тетя Евдокия! С Новым вас годом! У нас все хорошо. Скоро мы будем в вашем городе и обязательно вас навестим. Мы – это я и мой любимый Тефаль. Тефаль – чудо! Умный, заботливый и отличный помощник по дому. Вам он тоже понравится. Лена».

Хозяйка ящика перечитала открытку еще раз. И еще. Провела пальцем по незаполненной графе «Отправитель» и смазанному штемпелю почтового отделения. «Ничего не понимаю! Кто такая Лена?

Лена… Лена? И что еще за Тефаль?» Открытка скользнула внутрь пропахшей корвалолом сумки, устроилась в потайном кармашке рядом с паспортом и пенсионным удостоверением, а хозяйка ящика, сумки, а теперь и открытки выбежала из застуженного подъезда в декабрьское утро и поспешила на автобус.

* * *

В одном городе жила пожилая женщина. Даже, наверное, старушка. Потому что пожилая – это когда «пожила» и еще поживет, а старушка – это старушка. Старенькая.

Евдокия Павловна Цыпленкова была именно старушкой. Нет, она не носила старушечьих платочков, не затягивала тонкие косицы, не укладывала их корзиночкой. Евдокия Павловна регулярно посещала парикмахерскую и даже красила губы гигиенической помадой. Но все равно она была старушкой.

Сотрудники отдела, в котором Евдокия Павловна работала, так и называли ее – «наша старушенция».

«Надо у нашей старушенции спросить – она пояснит», «а ты старушенцию позови – поможет», «старушенция где? пусть разберется».

Евдокия Павловна о своем прозвище не знала. Знала бы – рассердилась бы страшно. Она приходила на работу раньше всех, кивала ночному вахтеру, поднималась на второй этаж, пробиралась за стол, садилась, поправляла прическу и улыбалась. Только там, среди шкафов, забитых томами и рулонами, среди длинных столов и неуклюжих кульманов, Евдокия Павловна была счастлива.

Евдокия Павловна Цыпленкова, руководитель очень секретного конструкторского бюро очень секретного завода, расположенного в очень закрытом городе (для удобства назовем его Энск), давно бы могла сообразить, что ни ее отдел, состоящий из трех человек и одного чайника, ни сам завод, ни даже город уже никому не нужны. Могла. Но не желала.

Поэтому она вставала в семь утра, умывалась, съедала творожный сырок, красила губы и шла на остановку заводского автобуса.

Иногда. Очень редко. Не чаще раза в квартал Евдокия Павловна позволяла себе прозреть, и тогда ей становилось неуютно до колик в желудке. Она смотрела на пустые цеха, на разобранные пролеты, на неподвижные краны, на оконные проемы с грязными стеклами, на столовую, закрытую лет пять назад, и на проржавевший до дыр ларек с надписью «Союзпечать», и ей казалось, что она видит какой-то неприличный фильм.

Но уже через минуту Евдокия Павловна отгоняла наваждение, встряхивалась и принималась думать о том, что проект «А», скорее всего, придется в очередной раз переделать, а проект «Б» обречен на долгое согласование в министерстве. Еще она думала, что эти «А» и «Б» уже давно пора довести до стадии испытаний и приступить к рабочим чертежам по «В» и «Д», а также закончить калькуляцию по «Е» и согласовать у главного ТЭО для «З» в первой редакции.

Вообще, всю жизнь Евдокии Павловны можно расписать попроектно, и если бы однажды она решила сесть за воспоминания, то главы бы так и назывались: Проект Первый, Проект Второй, Проект Третий, редакция один, два, три… сто двадцать три, и так далее. Но сочинять мемуары Евдокия Павловна не умела. В Энск она попала сразу после аспирантуры и больше оттуда не выбиралась. Сначала было некогда, потом нельзя, потом совсем нельзя, а потом уже и не к кому. На Большой земле у Евдокии Павловны оставалась лишь двоюродная сестра Галя, переписка с которой окончилась давным-давно вернувшейся с пометкой «адресат убыл» открыткой к Первому мая.

Евдокия Павловна убрала открытку в коробку из-под ассорти фабрики «Рот Фронт» и продолжила работу над очередным проектом.

* * *

Глава первая – Проект Первый. Глава вторая – Проект Второй. Глава двадцатая – ещё один проект под грифом «Совершенно секретно». Иногда между главами случались незначительные эпизоды, о которых Евдокия Павловна предпочитала не вспоминать. Так, в шестидесятом она едва не вышла замуж за лейтенантика КГБ, прибывшего по распределению в особый отдел Энска. Они встречались с полгода, а потом случился неудачный запуск объекта, и еще один, и еще. А когда пусконаладку всё-таки успешно завершили, оказалось, что лейтенантик уже женат на заводской буфетчице.

Следующий эпизод с заезжим консультантом из министерства завершился куда более печально, и, если бы не знакомая акушерка, хорошее здоровье и порядочные соседи, пришлось бы Евдокии Павловне расстаться и с работой, и с партбилетом. Но всё обошлось. С тех пор Евдокия Павловна «эпизодами» не баловалась, посвятив себя науке, кульманам, чайнику и скандалам с начпроизводства. Шло время. И, сама не заметив как, она превратилась из молодого специалиста сперва в специалиста ведущего, потом в главного, потом в начальника отдела и наконец в старушенцию.

* * *

– Тааак. Ну и как у нас обстоят дела с приборчиками? – каждое утро спрашивала она у технолога Еремеева, а тот вежливо объяснял, что уровнемер он уже давно привязал, а дополнительный дифманометр они решили пока не рассматривать.

– Работайте, работайте, – подбадривала она подчинённых и поднималась к главному. Стучала в обитую дерматином дверь, входила, садилась за длинный стол – прямая, суровая, бледная, похожая на собственный портрет в заводской газете.

– Дуня, – главный помнил её ещё аспиранткой, – Дуня. Может, нам и вправду пора на пенсию? Мне вон дочь пишет, зовёт к себе в Смоленск. Всё равно ведь закроют рано или поздно.

– Не сметь сдаваться! – Даже теперь голос Евдокии Павловны оставался звонким и по-комсомольски задорным.

– Дуня, ну ты же понимаешь…

– Не раскисать! Работать! Работать! Работать!

* * *

А в конце сентября главный перебрался в Смоленск. Уехал тихо, не устраивая шумных проводов. Евдокия Павловна тогда вдруг захворала и взяла больничный, словно почувствовала, что не выдержит извиняющегося «счастливо оставаться, Дуня».

После отъезда главного в бюро стало совсем тихо. Все замерли в ожидании перемен, и лишь старушенция, немного обиженная, что врио назначили не ее, а начальника производства Степанько, сновала туда-сюда среди кульманов, ругаясь по поводу неправильно расположенного клапана и отбивая каблуками стареньких туфель неровный, не удобный ни для нее самой, ни для остальных темп.

– Не пришлют из Москвы нового. Всё к этому уже давно идет, – шептала кадровичка на ухо технологу Еремееву. – И так не пойми зачем всё это время держали, зарплату платили.

– Ага. Производство под утюги с пылесосами, дела в архив, нас – на свалку, – грустно шутил Еремеев. – Ну и ладно. Может, Энск наконец-то откроют, так хоть молодежи прибавится. А то не город, а прям паноптикум какой-то.

– Кто? – недоумевала кадровичка. – Аааа… Ну да – морг.

– Старушенцию жаль. У неё вся жизнь – завод. Ни мужа, ни детей. Куда она денется?

– Болонку заведёт. Кошку. Мало ли, – пожимала плечами кадровичка. – В парке будет гулять по вечерам.

– Еремеев у вас? – Старенький коммутатор превращал «комсомольское» сопрано старушенции в кваканье. – Прекраакраатиить болтовнююю на ра-ааабочем месте… Работать, саботааажники!

– Секундочку, Евдокия Павловна. Перепроверяем табель, – кадровичка подмигивала и выдёргивала шнур коммутатора из розетки.

* * *

Осень выдалась дождливая, неприятная – Евдокия Павловна пару раз подхватывала простуду, но стоически перенесла ее на ногах, опасаясь, что, останься она на день-другой дома, сотрудники совсем расслабятся.

– Еще раз проверим расчеты! Работать! Работать! – командовала она, стараясь не кашлять.

– Сколько можно? – бурчал Еремеев и склонялся над графиками.

О том, что из Москвы едет комиссия, старушенция узнала от Степанько. Вечный ее конкурент и недруг (сколько проектов задерживалось по его вине!) зашел в бюро и, отозвав ее в сторону, шепнул: «После праздников прибудут. Вместе с иностранными инвесторами, мать их. Производство у нас подходящее, мощности позволяют… Ты это… не расстраивайся, если что. Мы люди пожилые – нам не понять нынешних политик». Евдокия Павловна не нашлась что ответить, только кивнула. Вечером она спустилась в цеха и долго бродила по пустым залам, кашляя так, что пугалось даже эхо.

* * *

А на следующее утро Евдокия Павловна увидела в своем почтовом ящике новогоднюю открытку. Было что-то наглое в краснощеком глянцевом личике Деда Мороза, в пухлых его ножках, одетых в коротенькие штанишки. Раньше Евдокия Павловна назвала бы это словом «буржуазное». Но куда больше буржуазного деда Евдокию Павловну беспокоил текст. «Здравствуйте, тетя Евдокия…» Какая-то Лена знала, что по этому адресу проживает она – Евдокия Павловна. Какая-то Лена называет ее тетей, какая-то Лена упоминает некоего Тефаля. Тефаль… Очень похоже на французскую фамилию или имя. Что все это значит? Тефаль.

В тот день старушенция не могла работать. Совсем. Она то и дело открывала сумку, забиралась в потайной карман и нащупывала открытку. «Провокация!» – эта мысль возникла почти сразу, едва лишь Евдокия Павловна увидела нерусскую фамилию (или имя?).

«А если, воспользовавшись общей политической сумятицей, какие-нибудь спецслужбы… иностранные… решили внедриться в руководство заводом через нее – через Евдокию Павловну? Почему нет? Время удачное. Тем более ее обошли с врио – значит, обижена. Значит, может пойти на предательство, передать информацию… Тем более она – ведущий специалист и имеет доступ к стратегически важным данным». Евдокия Павловна беззвучно застонала. Она всю жизнь боялась, что это может произойти. Всю жизнь ждала, что однажды ее попробуют завербовать, и надо будет повести себя единственно верным образом – сообщить обо всем контрразведке. Евдокия Павловна осознавала, что после этого ее, скорее всего, навсегда отстранят от должности. Неужели этот момент наступил? «А если не провокация, а проверка? Если ее проверяют сверху, чтобы предложить возглавить завод? Почему нет? Степанько, хоть и хороший производственник, управленец никакой. И в министерстве и еще кое-где это понимают. Тогда следует, не раздумывая, идти к особистам и докладывать, что так, мол, и так. Что получено сообщение странного содержания… Да. Придется пережить неприятную беседу, может быть, даже пройти полиграф. Но это ерунда. Если это нужно для дела, она готова.

Или это Степанько решил ее обойти, подсунуть „переписку с иностранцами“ и обеспечить себе прямой путь к креслу главного? Тоже вариант. Степанько – хитрец и негодяй. И опять получается, надо не сидеть на месте, а бежать и докладывать про открытку».

* * *

Во время обеденного перерыва, когда все сотрудники разбрелись кто куда, Евдокия Павловна решилась достать открытку, чтобы снова ее перечитать. «Здравствуйте, тетя Евдокия… Лена».

«Лена? А вдруг это… – Старушенция внезапно задохнулась. Ее сердце застучало неровно, быстро, как будто его поместили на верхнюю полку плацкартного вагона. – А вдруг это Валина дочка? Ну Вали – двоюродной сестры? Или даже внучка? Лена… Может быть, они нашлись и вот решили поздравить… Лена». Эта новая мысль оказалась настолько неожиданной, что старушенция поперхнулась чаем и закашлялась, некрасиво краснея и брызгая слюной.

«Лена… Теперь девочки так быстро растут. Так рано выходят замуж. И все хотят за иностранцев. За французов особенно. Тефаль. „Тефаль такой красивый…“ Вот Леночка и вышла замуж за француза по имени (или по фамилии) Тефаль. Как будто своих мальчиков мало! С другой стороны, если он и по дому помогает, и умный – почему нет?»

Евдокия Павловна сидела, уставившись в чашку, и представляла молоденькую, похожую на Валю, темноглазую девочку, которая влюбилась в симпатичного невысокого французика в шарфе и берете. Почему-то Евдокия Павловна отчетливо видела этот темно-синий берет с пимпочкой – такие береты в ее представлении носили художники-импрессионисты.

«Тогда нельзя в отдел. Зачем это? У Леночки могут быть неприятности… И у этого Тефаля. Дурацкое имя (или фамилия). Конечно, откуда девочке знать, что у нас тут секретное предприятие, и нам запрещено иметь знакомых иностранцев. Тем более родственников, даже дальних… Бедная девочка! Нет! Нельзя в отдел».

– Евдокия Павловна, вы в порядке? – Технолог Еремеев участливо заглядывал через перегородку, пытаясь понять, отчего это старушенция уже пять минут сидит без движения.

– А? Да. Да-да. В порядке. Работайте… Работайте. До праздников надо закончить с проверкой расчетов.

* * *

Этот Новый год стал самым непростым Новым годом в жизни старушенции. Она даже пожалела, что лет десять тому назад собственноручно вынесла телевизор на помойку, решив напрочь избавить свой дом от «апофеоза бездуховности», рвущейся наружу через голубой экран. Сейчас какой-нибудь концерт оказался бы как нельзя кстати. А теперь Евдокии Павловне оставалось только сидеть наедине со своими мыслями, которые в канун этого Нового года были уж совсем беспокойными. Евдокия Павловна терзалась мыслями об открытке. Сама виновница этих терзаний была спрятана под половик в коридоре «на всякий случай». Впрочем, Евдокия Павловна давно уже выучила текст наизусть до самой последней запятой. «Здравствуйте, тетя Евдокия…»

«Если это провокация, или проверка, или Степанько – тогда ясно! А если нет? И ведь не узнать никак… Никак не узнать, – Евдокия Павловна ходила из угла в угол, меряя некрупными шажками свою малометражку. – Лена… Кто такая Лена?»

Второго января Евдокия Павловна не выдержала. С утра она сняла бигуди, накрасила губы и направилась по адресу, который неизвестно зачем еще давным-давно вызнала у кадровички.

В квартире, которую много лет назад вне очереди получила заводская буфетчица, вкусно пахло жареной курицей.

– Ой!.. Стару… Евдокия Павловна, – статная седая женщина открыла дверь и посторонилась в радостном изумлении.

– Я не к вам. К вашему супругу. Он дома?

– А где ему еще быть? Фиалки свои поливает. Проходите же!

Буфетчица знала о былой связи своего мужа и про себя гордилась тем, что в свое время увела жениха у «образованной фифы». Впрочем, за давностью лет и гордость, и радость от обладания ценным трофеем стерлись, и осталась лишь бабья жалость к неудачливой сопернице.

Поэтому буфетчица молча собрала на стол каких-то новогодних салатиков и вышла из комнаты, оставив мужа наедине со старушенцией, пристроившись, однако, возле замочной скважины, «на всякий случай».

– Дуня? – Когда-то сухощавый амбициозный лейтенантик, а теперь подполковник в отставке удивленно развел руками и заулыбался радостно. – Какими судьбами?

– Есть вопрос, – тихо проговорила старушенция, мельком удивившись, как это она целый год сохла по этому пузатому лысому старику. – Могу я попросить сохранить нашу беседу в тайне?

– Лады!

– Видите… видишь ли, я недавно получила некое сообщение, – Евдокия Павловна непослушными пальцами нащупала твердый четырехугольник и медленно извлекла его наружу. – Это может быть опасно. Если за мной следят, а скорее всего за мной следят… Всё-таки я главный конструктор очень секретного завода.

– А ну иди отсюда! Провокаторша! – Буфетчица ворвалась в комнату растрепанной фурией. Набросилась на мужа: – Не вздумай в руки даже брать. Потом найдут отпечатки – не отмажешься! Только жить начали, как люди!

Буфетчица кричала громко, профессионально, будто торговала горячими беляшами по тридцать копеек штука.

– С Новым годом, Дунь, – успел сказать бывший лейтенантик, прежде чем дверь захлопнулась, и Евдокия Павловна осталась стоять на лестничной клетке, придерживая одной рукой пальто, а другой сапоги, которые ей даже не дали надеть.

* * *

Праздники были долгими. Евдокия Павловна и раньше плохо справлялась с десятидневным бездельем, а на этот раз оно оказалось невыносимым. Евдокия Павловна несколько раз порывалась уничтожить открытку, но снова прятала ее то под половичок, то во второй том энциклопедии. Спать Евдокия Павловна не могла – француз по имени (или фамилии?) Тефаль появлялся, стоило лишь закрыть глаза. Он то стрелял из пистолетика, то размахивал беретом с дурацкой пимпочкой, а то предлагал тысячу бесплатных творожных сырков за копию рабочего проекта номер шесть.

В первый рабочий день нового года старушенция проспала. Она появилась у проходной на полчаса позже обычного и, вместо того чтобы сразу подняться на второй этаж в бюро, направилась в кабинет главного.

– А мы вас разыскивали, – Степанько, уставший и какой то сморщенный, кивнул ей и обернулся к молодому розовощекому человеку в полосатом костюме. – Это наш главный конструктор. А это товарищи… это представители из министерства. Прибыли с инспекцией.

– Это хорошо, это даже замечательно, я считаю, – Евдокия Павловна сосредоточенно ковырялась в сумке. – Я как раз хотела сообщить.

– Вы присаживайтесь, – «полосатый» недоуменно смотрел, как взъерошенная старуха с неаккуратно накрашенными губами копошится в потертом ридикюле. – Мы хотели обсудить будущее вашего предприятия.

– Погодите! У меня важная информация! – Евдокия Павловна достала открытку и положила ее на стол. Краснощекий, немного потертый Дед Мороз подмигивал собравшимся. – Вот! Очевидная провокация или шпионаж. Всё-таки я – главный конструктор. Следует немедленно доложить в органы.

– Ээээ, – министерские переглянулись.

– Вы читайте. Читайте, – она совсем по-старушечьи закашлялась, и кто-то заботливо усадил ее на стул.

– «Здравствуйте, тетя Евдокия! С Новым вас годом! У нас всё хорошо. Скоро мы будем в вашем городе и обязательно вас навестим. Мы – это я и мой любимый Тефаль. Тефаль – чудо! Умный, заботливый и отличный помощник по дому. Вам он тоже понравится. Лена», – прочитал «полосатый» вслух. – И что?

– Вот, – Евдокия Павловна закивала, почувствовав вдруг, что не может говорить.

– И что? – непонимающе переспросил «полосатый». – Обычная реклама «Тефаля». Бытовая техника есть такая – «Тефаль». У меня жена по десять штук таких открыток ежедневно получает.

– А адрес? А имя? Это же… – Она попробовала вскочить, но ноги не удержали, и она обрушилась обратно на стул.

– Выяснили в справочной, – откровенно веселился «полосатый». – Здесь это, наверное, в новинку. Глушь и город закрытый. Ничего, скоро привыкнете.

Они еще посмеялись с полминуты и принялись обсуждать какие-то свои вопросы, изредка обращаясь к ней по имени-отчеству, но не дожидаясь ответа. Она не слышала. Думала про несуществующую Леночку и про француза в берете. Отчего-то берет не давал ей покоя.

– Такие вот дела. А вам, Евдокия Павловна, наверное, неинтересно здесь будет. Совсем не ваш профиль… – «Полосатый» участливо смотрел на старушенцию.

– Да. Нет… Да… Я давно уже размышляла об отдыхе.

* * *

Дома было не убрано. Она никогда не замечала, что дома не убрано. Все эти десятки лет и десятки проектов она не замечала, что на подоконниках пыль, что вода гудит в кранах и что соседи за стенкой всё время шумят и ссорятся.

На следующее утро она проснулась, как обычно, в семь, села на кровати и подумала, что торопиться некуда. Тогда она легла снова и подождала до девяти, чтобы встать, съесть творожный сырок, накрасить губы и… никуда не пойти.

* * *

Утром в подъезде баловались подростки. Кто-то вытряхнул рекламные проспекты на пол, и они шуршали под ногами, как листья…

– Смотри-ка, Ленк, и тут одна реклама. А ты боялась, что закрытый город – магазинов нет, пойти некуда, – молодой человек поднял с пола листовку, усмехнулся и сунул ее в карман. – Все тут есть.

– Слушай, а вдруг она открытку не получила? Все-таки надо было телеграмму отбить. Неудобно, – темноглазая девушка сверилась с запиской и потянулась к звонку.

Звонок выдернул Евдокию Павловну из полудремы. Она тяжело поднялась, нащупала тапочки и пошаркала к двери. Долго ковырялась с замками. Долго потом всматривалась в лица двух молодых людей – мужчины и женщины.

– Вы к кому?

– Тетя Евдокия? Вы? А я Лена. Внучка вашей сестры Гали. Я еще вам писала. Галя – моя бабушка. Оля – моя мама. А я – Лена.

– Лена?

– Ага, – она неловко улыбнулась. – А это муж мой – Женька. Евгений Николаевич Тефаль. Смешная фамилия, правда? Как у чайника… Его сюда работать перевели. Конструктором на завод. Представляете! Только нам пока жить негде. Это, конечно, нехорошо, что мы вам не писали – не писали, а когда вдруг понадобилось… Вы нас простите, ладно.

– Лена? Леночка?

– Ага. Вам бабушка тут письмо передала и варенья.

– А это, значит, Тефаль? – Евдокия Павловна разглядывала гостей пристально и недоверчиво. Потом помолчала, подумала что-то свое и скомандовала громко и молодо: – Ну проходите. Только давайте договоримся сразу: не топтать, не курить, не шуметь. И работать! Работать!