Текст книги "Дилемма Метёлкина (СИ)"
Автор книги: Лариса Львова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Дилемма Метелкина
Савелий часто слышал истину – от себя не убежишь. А он все равно пытался. И всякий раз тяжело переживал неудачу. Но не бежать было нельзя. Пришлось даже оставить семью.
Он не дал своей верной Настьке, с которой был знаком с детского сада, ни постоянного крова над головой, ни денег, ни спокойной жизни. Принес только вечное скитание по съемным квартирам, косые взгляды людей, одинокие вечера-ночи и бесконечное ожидание то возвращения мужа с дежурства, то зарплаты, то избавления от его очередного приступа. И отцом оказался никудышним.
Знакомый психотерапевт, которому от обилия состоятельных клиентов было недосуг узнать всю подноготную, запретил так думать, велел оторваться от прошлого и найти перспективу. И Савелий старался, как мог, наполнить голову новыми мыслями. Но увы, ежедневная дорога на работу в районный Глинищенский морг загоняла их в наезженную колею.
Именно в Глинище, которое Савелий в мыслях называл Гнилищем, и приостановилось его бесконечное бегство. Полгода назад за новой стальной дверью бревенчатого здания на отшибе больничного комплекса его тепло встретили уборщица тетя Маша и санитар Петр. Вот уж кто никогда не косился и не морщился при виде врача-патанатома Савелия Метелкина. А ведь должны были... Просто обязаны. Если, конечно, они нормальные люди. Новые коллеги трех блоков районки отнеслись к нему с настороженной прохладцей. Открытой враждебности не проявили, зато дали ясно понять: ему никогда не стать своим в больнице.
Приступ случился с ним в первый же рабочий день.
Савелий должен был провести аутопсию пятилетнего ребенка, о чем ему по телефону сообщила заведующая педиатрией. И он разволновался от своих надежд и ожиданий, стал ждать у окна. Сколько раз говорил себе: не думай об ушедшем человеке, смотри на труп как на биоматериал, который нужно описать и исследовать.
Но где там! И Савелий увидел сквозь зарешеченное стекло, как трясется по гравию каталка, как вздрагивает маленькое тело, как ветер треплет светлый хохолок, высунувшийся из-под куцей больничной простыни.
У его дочки, Настюши, были светлые, в мать, волосы.
Савелий сразу почувствовал, что дело хорошим не закончится. Предметы в секционке обрели световые ореолы, зал наполнился звуками, которые даже не воспринимаются человеком в обычном состоянии. Редкие капли из крана стали звонко долбить эмаль раковины. Под облицовочной плиткой зашуршала осыпавшаяся штукатурка. Открылась дверь, и сквозняк громко прошелестел листами посмертного эпикриза, который Петр положил на грудь трупа. А еще санитар взялся искать что-то в шкафчиках. Дверцы наполнили зал пронзительным скрипом.
Савелий еще верил в то, что все обойдется. Даже тогда, когда сел с бумагами у компьютера и услышал тихие стоны. Может, этим и ограничится?
Нет... Он погрузил скальпель в желтоватую кожу трупа, и уши резанул отчаянный визг. Савелий отшатнулся. Он привык, что слышит живые голоса мертвых тел. Приучил себя продолжать работу, несмотря на вопли, оглушавшие его. И скрывать это от коллег тоже научился.
Но девчушка шести лет... Светленькая...
А плач все не стихал. Савелий уже собрался вонзить большой ампутационный нож между атлантом и затылочной костью, чтобы оборвать все связи мертвого мозга с телом. Но в этот миг, не осознавая причин такого своего поведения, впервые задал вопрос трупу. Прежде Савелий и помыслить не мог, чтобы затеять диалог, ведь это означало бы поставить крест на своей мечте об избавлении от болезни или проклятии, которое превратило его жизнь в бегство.
– Чего кричишь-то? Тебе не больно, я знаю. Ты же умерла, – сказал он недвижному телу. – Успокойся, скоро все закончится.
И в ответ услышал:
– Бабаська сказайа: ты жейтва. Не будет бойно. А мне бойно-бойно...
Савелий бросил инструменты, стащил перчатки и выскочил из морга. Ветерок, полчаса назад игравший детскими волосами, швырнул ему в лицо последние колкие снежинки зимы, которая все надеялась вернуться после первых теплых дней. А сердце, вдруг ставшее большим и жгучим, затрепыхалось вместо равномерного сокращения.
Может, это приближавшийся инфаркт вызвал слуховые галлюцинации в виде общения с мертвой? Такое бывает. Или безумие пошло на новый виток? Да ладно, он сам считала себя шизофреником и тем не менее жил с этим. Стало быть, инфаркт...
Но через несколько секунд сердцебиение пришло в норму, жгучая боль бесследно прошла. Савелий вытер потный лоб рукой и попытался обдумать ситуацию. Похоже, он вовремя уехал из дома. Шизофрения часто передается по наследству. И оградить ближайших кровных родственников от хвори можно элементарной изоляцией больного.
Савелий попытался восстановить то, что случилось в секционке. Да, он волновался – первый рабочий день на новом месте. Надежды... пусть слабые, неуверенные, но все же. Мертвое дитя, так похожее на дочку. Вот и повод его больному мозгу пуститься во все тяжкие.
Возня Петра у шкафа... Черт, в секционке он был не один! Еще и уборщица в коридоре – он чуть не споткнулся о ее швабру. Они могли увидеть и услышать. Значит, снова бегство в никуда?
– Савелий Иванович, простынете на ветру-то, – ласково сказала баба Маша.
Савелий обернулся и уперся взглядом в ее полное, раскрасневшееся от работы лицо. Не похоже, что она слышала его «разговор» с трупом. Вон какая весёлая. Савелий привык к другому отношению коллег и окружающих.
Вышел Петр, вытащил сигареты, щелкнул зажигалкой.
– По ходу, зима в этом году будет ранняя, – сказал он, обращаясь к Савелию. – Ваша-то квартирка как? Ремонта не требует? А то мы с братом поможем.
Савелию даже стало теплее от его глаз и улыбки, излучавших добродушие.
Никто ничего не видел. А может, и не было ничего?
Но Савелий знал: было. Как в детстве, когда он услышал мявканье кошки под окном, вышел и обнаружил кишевший мухами труп. Или на похоронах одноклассника, когда над недвижным телом пронеслось:
– Не хочу, не хочу, нехочунехочунехочу!..
И в университете такое случалось. И на работе – одной, другой, третьей. Будь он немного похитрее или практичнее, мог бы стать знаменитым специалистом. Ибо вперед всех получал важнейшую информацию. Особенно его ценили следователи. Именно он поспособствовал раскрытию нескольких резонансных преступлений. Увы, его заслуги нельзя было признать. Им, его бедой и проклятием, просто пользовались. И тут же предпочитали забыть. До нового дела.
В первые дни работы на новом месте Савелий затаился, приглядываясь к сотрудникам. А потом даже отважился пригласить их на «посиделки» после очередной запарки. Баба Маша сначала только замахала руками, мол, не пью эту отраву, ваш клоповник-коньяк, то ли дело самогоночка. И выставила свою бутылку с вонючкой кофейного цвета. Ох, и забористым же оказалось это пойло! А уборщица и санитар – самыми душевными сотрапезниками. Однако, когда Савелий вышел в коридор позвонить Настьке, то услышал их короткий разговор:
– Что думаешь, Петро? Зачем он каждое тело калечит? Сроду не видела, чтобы трупам головы отсекали. Может, правда все, что про него говорят? – спросила санитара бабка.
– Че тут думать... Такое в мозг не лезет, как ни запихивай. Нам-то че? – грубо ответил Петр.
– Так ведь работать с им, – возразила уборщица. – Всяко может случиться.
– Отстань. Вот когда случится, тогда и подумаю, – уже откровенно нахамил Петр.
Когда Савелий зашел в лаборантскую, где они «чаевничали», сотрудники расцвели самыми приветливыми улыбками.
Стало быть, тогда, в первый день, все увидели-услышали и решили не подавать виду. И значит ли тот факт, что штатный состав морга Глинища сразу же не восстал против него, ненормальность этих простых и душевных людей?
Савелий с того времени еще несколько раз, особенно в начале лета, когда повалили трупы с мест происшествий, задавал вопросы мертвым, стараясь точно подгадать, чтобы в секционке никого не было. И они откликались. Странность ответов смертельно травмированных заключалась в однообразии. Причину они называли одну – псы. И тут же замолкали навсегда, хотя обычные покойники могли подать голос и после холодильной камеры. Однако вид и особенности повреждений не имели ничего общего с нанесенными животными. Разве что если бы они имели по два верхних клыка двадцатисантиметровой длины с каждой стороны пасти. Да и не было в округе диких стай, которые обыкновенно бродят вокруг дачных поселков. Савелий решил, что эти «псы» – какая-то потусторонняя метафора, недоступная рассудку живых.
Сегодня баба Маша, увидев Савелия в окно, вышла встречать и бросила ему под ноги белую тряпку. Савелий знал, что она слыла целительницей-шептуньей и, по разговорам сельчан, поднимала на ноги самых безнадёжных. Однако никто к ней в очередь за здоровьем не стоял. Бабку явно избегали. Обращались только отчаявшиеся.
– Здрасьте, Савелий Иванович! По половичку-то подошвами шоркните раза три! – велела уборщица.
– Есть же решетка и коврик... – возразил было Савелий, теряясь в догадках о смысле этой церемонии.
– Так понедельник же! Надо, надо... Чтоб вся неделя легкой была, – сказала какую-то бессмыслицу баба Маша.
Савелий привык, помня о своем проклятии, во всем идти людям навстречу. Было в этом что-то жалкое, заискивающее. Он подавил раздражение и тщательно трижды вытер ноги о непорочно-белое полотнище.
– Вот и молодцом! – похвалила уборщица. – Будет вам за покладистость и уважение добро.
Савелий хмыкнул и прошел к себе. Однако бабкина странность засела в мозгу, не дала ему покоя, и он в обеденный перерыв поинтересовался:
– А что за обычай такой – ноги о белое вытирать?
– Так наши предки делали перед Выргызиным выходом, – ответила баба Маша.
– Перед чем? – удивился Савелий. – Перед чьим выходом?
– Да не слушайте ее, Савелий Иванович, – донесся голос Петра из подсобки. – Брехня все это. Или дурость.
В его голосе явно слышалась злость, которую невозможно было оправдать ситуацией.
– Мать Выргыза каждый сезон к людям выходит, – важно сообщила уборщица. – Эта неделя – предзимок, конец осени. Выргыза даст людям силы пережить зиму и встретить весну. За неделю до выхода...
Ее грубо одернул санитар, который хлопнул дверью:
– Хватит басен! Савелий Иванович, из терапии звонили, спрашивали, когда из области экспертизы будут.
Савелию стало стыдно за Петра, поэтому он сказал бабе Маше:
– Мария Константиновна, я за чайком с удовольствием про выход послушаю, а сейчас мне нужно кое-что обсудить с коллегами.
День оказался сложным, Савелий забыл про обещание, так что не довелось послушать про какого-то местного духа или божка – Выргызу. И уборщицу увидеть не довелось.
Бабу Машу поздним вечером прирезали в собственном дворе. То, что дело будет висяком, участковый и следователи определили сразу после опроса соседей и знакомых одинокой старухи. А через день была назначена аутопсия.
Накануне вечером к Савелию постучался участковый. Он явился с одним из следаков, по слухам, уроженцем Глинища. Гости выглядели презабавно, обликом как бы противореча друг другу: пожилой участковый молодцеватыми движениями, выправкой и зычным голосом напоминал человека не старше тридцати пяти, а районный следователь, по лицу только что со студенческой скамьи, сутулился, покашливал, со старческой натугой садился, вытягивал ноги, медленно перебирал листы в папке. Его пальцы дрожали, а губы кривились.
– Как уехал отсюда десять лет назад, так начались проблемы со здоровьем, – пояснил он свое непрерывное поперхивание и кашель.
– Да, места у нас такие... силы дают, – отчего-то недовольно, даже злобно подтвердил участковый.
Савелий выставил коньяк, и глаза участкового радостно блеснули. Понятно, обрадовался, что сэкономил на традиционном гостинце. Наверняка потратился на «чаек патанатомов» для Савелия. А теперь и дорогое бухло при нем, и разговор будет самым задушевным.
– Вы же ознакомились с официальными вопросами к экспертизе? – спросил следак.
Савелий кивнул. Вопросы как вопросы, он таких видывал немало. Участковый тем временем перехватил хозяйскую инициативу и быстро разлил коньяк по стопкам.
– Хотелось бы, чтобы поменьше внимания было уделено описанию смертельных ранений, – сказал следак. – Они должны соответствовать ножевым. Такова версия следствия.
– Вы хотите сказать, что раны могли быть нанесены не холодным оружием? – удивился Савелий.
Он еще не осматривал труп, который хранился в «трехместной» камере морга.
– Они и не могут быть другими, – с напором ответил следак и значительно добавил: – Мы же знаем, как вы всегда помогаете следствию. Слухами земля полнится. Она же круглая.
Савелий от души возмутился:
– Да, помогаю. Исключительно точностью и оперативностью экспертиз сверх всяких сроков. И исключительно в целях установления истины, пусть она даже и не совпадает с версией следствия.
Он даже отодвинул свой стул от стола с коньяком, холостяцкой закуской и бумагами следователя.
– Вы все не так поняли, Савелий Иванович, – вмешался участковый. – Здесь дело еще более чистое, чем те, что были раньше по поводу травм на молотилке и ДТП. Вы тогда написали, что раны не соответствуют нанесенным животными и были получены до того, как тела попали под механизмы или грузовик. До такого ни один из ваших предшественников не доискался и не додумался. Сейчас даже этого нет.
«Однако ты осведомлен больше, чем следует», – подумал Савелий и отклонил протянутую стопку. Участковый не смутился и весело «накатил» свою.
– Следствию нужно, чтобы вы зафиксировали – раны не могут быть нанесены животными, – просипел следак, осторожно выпил и замер, приложив ладонь к груди.
«Уж не разрабатывают ли они какого-нибудь сезонного маньяка?» – задал себе вопрос Савелий.
– Как я понял, следствию нужно, – Савелий подчеркнул голосом последние слова, – чтобы я не обратил внимание на параллельные ранения и не связал их с исследованными ранее?
Следак кивнул, участковый широко, по-дружески, улыбнулся.
– Не стоило беспокоиться, – сухо ответил Савелий. – Раны я опишу, как положено. Это даже не обсуждается. А все остальное не мое дело.
Теперь уже во все тридцать два зуба улыбнулся следак, обнажив анемичные десны.
Они допили коньяк, потолковали о том о сем.
Выпроводив гостей, Савелий задумался: ясно, что у следствия нет задач кого-то подставить или покрыть. Разве что... какое-то неведомое животное с двойным рядом клыков-лезвий. Но такое просто не существует! Он вспомнил слова изуродованных покойников о «псах». Кто они – аномальные, мутагенные создания природы или маньяк с потребностью рвать жертву на полосы? И только он сможет напрямую спросить последнюю жертву.
Савелий, почему-то чувствуя вину перед бабой Машей, решил для свободы собственных действий отправить Петра с поручениями. Когда санитар выкатил труп из холодильника и устроил на секционном столе, сказал:
– Поезжайте прямо сейчас в область с новыми стеклами и образцами. И да – нужно предварительно спросить в отделениях, нет ли еще чего для анализов.
Но Петр угрюмо отказался:
– Не поеду. Останусь здесь.
Савелий, стараясь не перейти грань, спокойно сообщил:
– Либо вы сейчас же, сию минуту отправляетесь с новыми стеклами в область, либо я попрошу главного найти в морг лаборанта. Достаточно того, что я сам работаю с препаратами. Не понимаю, за что вам начисляют часть ставки. Соображаете, как это отразится на вашей зарплате?
Петр разъярился:
– Думаете, я не знаю, что вы хотите поговорить с покойницей? Да-да, не стройте из себя кого-то там. Небось, спросите, не я ли ее грохнул. И сами любой ответ выдумаете. Так вот, знайте: у меня тоже есть что главному рассказать.
Савелий почувствовал, что пол, крытый старым линолеумом, уходит из-под его ног. «Ненормальный, он отрезает телам головы! Психопат, он дает трупам наркоз! Врач-садюга, который каким-то образом вызнает о жертвах такое, будто сам их убил!» – прежние обвинения посыпались на него со стен и потолка морга. Такое он не однажды переживал. Но в этот раз ему некуда было бежать. Так пришло решение не оправдываться, не просить, а пойти в атаку.
– Думаю, вы оба догадались, отчего я оказался здесь, в вашем Глинище, – сказал устало Савелий. – Да и слухами земля полнится, так? Но не суть. Ты, Петр, – ведь могу к тебе обратиться так, как раньше, на «ты»? – зря решил, что тебя подозревали. Вовсе нет. А теперь вот станут. И неважно, что будет со мной. Подумай о себе.
Петр шарахнул кулаком о стену, отчего правила обработки инструментария в рамке рухнули на пол, дзынькнув стеклом. Санитар уселся на корточки рядом, обхватил голову руками и сказал:
– Эта падла меня видела. Как раз перед тем, как кровищей захлебнуться...
Савелий попытался незаметно сунуть руку во внутренний карман с мобильником.
– Не я это! – завопил Петр, подняв лицо, залитое слезами. – Не я! А карга увидела меня!
– Тогда ты должен понимать, что мне важно задать покойнице вопросы, – почти бодро сказал Савелий.
Его даже пот прошиб от сознания того, что бежать, возможно, не придется.
– Вы ведь думаете, что я зверь какой, если со старухой лаялся? Да просто знал, кто она такая! Из-за нее самой, может, столько трупов через этот морг прошло! – зачастил санитар. – Да, ненавидел. Да, хотел разобраться из-за сеструхиного пацана. Но не убивал! А она про меня скажет!
– Пойдем-ка в кабинет, – предложил Савелий. – А потом ты поедешь в область. Вернешься – продолжим разговор.
– Не смогу я уехать... – пробормотал Петр. – Пока вы тут с ней... обо мне говорить будете.
– Ты успокойся сначала, – велел Савелий и помог санитару подняться.
Когда Петр «накатил» стакан коньяку, подаренному патанатому за внеочередную экспертизу, Савелий узнал много нового.
Старая карга, она же погибшая Семенова Мария Константиновна, была служительницей местного духа, который обитал в болотах между двух озер. Ее боялись и ненавидели во всех селах райцентра, потому что бабка подбирала жертв для этой Выргызы, якобы хранительницы края. Вот и в прошлом году заявилась к сеструхе Петра и заставила побегать по белому полотну трехлетнего племянника, который из-за вывиха при родах плохо ходил. Сказала, что тряпка поможет крепости ножек. И племянник помер.
– Я как услышал, что она вам говорит, так в мозгу словно лампочка зажглась: вот из-за кого мы маленького Мишку потеряли! Ну, думаю, я с тобой поговорю по-свойски... – сказал, трясясь от гнева, Петр. – Догнал ее, вошли в калитку. Я повернулся закрыть, чтобы случайно никто не сунулся. Поддать ей хотел за вредительство. Оборачиваюсь... а у нее кровь изо рта и раны на шее. Но я ее пальцем не тронул!..
– Говоришь, по белому полотну? – переспросил Савелий.
– Говорю! – продолжил закипать Петр, брызгая слюной. – Может, она и вас хотела на тот свет спровадить, а? Вы об этом ее спросите!
Савелий задумался. Петр еще что-то выкрикивал, жестикулировал. А для Савелия мир стал беззвучным. Он только по вибрации в кармане халата понял, что ему кто-то звонил. По зажмуренным глазам и зажатым губам догадался, что санитар давно замолчал и предался горю.
Все потому, что снова вернулся к самому первому рабочему дню в Глинище. К белокурому ребенку, который умер из-за полиорганной недостаточности. Савелий тогда приготовил препараты и позвонил заведующей детским отделением. Диагноз-то был чудовищным для такой крохи. Заведующая сказала, что развитие болезни было ураганным и добавила: «Вот и полотенце бабы Маши не помогло». Савелий удивился, но не стал расспрашивать.
– Петр, а ты помнишь еще какие-нибудь случаи с белой тряпкой? – спросил Савелий.
Санитар уставился на него мутным взглядом:
– Когда эта падла ее под ноги людям бросала? Не помню. Зато могу рассказать, что мне мать с детства талдычила: эту старуху обходи стороной, она в прислужницах у смерти. Все ее боятся, и ты бойся. Только мне все равно, у кого она на побегушках, у Выргызы этой или у смерти. Сколько раз в пацанах пришлось обложить ее матом, и ничего. Даже с работой помогла, когда из армии с ранением пришел. А вот Мишку забрала... Да она дочку своей соседки, поди, Выргызе скормила!
– Что ты несешь? – возмутился Савелий. – Неплохо бы поуважительнее об умершей. И без клеветы.
– Я несу? – рявкнул Петр. – А ну вспомните-ка, по весне, когда вы только к нам приехали, что случилось?
Савелия бросило в жар.
– Не помните? Вы еще тогда себя показали – девчонка заревела, а вы такой, мол, чего ноешь, тебе не больно! Так это соседкина дочка была, с которой карга нянчилась. А она по ней и слезинки не пролила!
Они замолчали. Савелий подумал, что такое совпадение может означать лишь не описанные еще галлюцинации. Устойчивую их направленность, разновидность одного редкого синдрома. А Петр явно прислушался к чему-то.
Савелий тоже понял: в секционке, где находился труп бабы Маши, кто-то двигался.
Вот вроде задели стол с инструментами. Затем упала на пол стопка документов.
Шаги?..
И эта галлюцинация была общей! Петр побледнел. Савелий унял дрожь рук, налил ему коньяка и встал.
– Вы куда? – прошептал тихо, очень тихо санитар. – Нельзя...
– Кто-то забрался в морг, – спокойно произнёс Савелий. – Птица в окно влетела, собака прошмыгнула. Сиди здесь. Если хочешь, закрой дверь на ключ.
А сам подумал: «Если есть такие птицы, которые могут просочиться через решётку, или собаки, открывающие запоры и замки. Это человек. Возможно, убийца бабы Маши».
Савелий осознавал, что стоило бы вместе с Петром, пусть и перепуганным до смерти, проверить морг. Или вообще позвонить участковому. Если бы еще не один вариант – им все почудилось. Но с него достаточно косых взглядов и усмешек, которых в его жизни было немерено. Пришел, наверное, тот час, когда уже не просто некуда бежать, а любое бегство не поможет.
От настороженных шагов и дыхания, которое вдруг стало шумным, свело мускулы. «Ну же, будь мужиком», – подбодрил себя Савелий.
Он, стараясь ступать бесшумно, прошел по коридору, приоткрыл дверь секционки. Самые плохие предположения сбылись – зал был пуст, стол свободен. Простыня валялась на полу. Савелий шагнул вперед, огляделся. Спрятаться здесь негде. Значит, он будет искать мертвячку в другом месте.
Повернул голову и увидел ее за спиной.
Труп не был страшен. Скорее, безобразен. Голова уборщицы завалилась назад и набок из-за перерезанных мышц и сухожилия. Края параллельных ран разошлись, но уже не кровили. Савелию захотелось цинично пошутить: «Мария Константиновна, придержите голову!» Он не успел осознать, реакция ли это на стресс, своеобразный инстинкт самосохранения, когда за смехом скрывается жутчайший страх иррационального, или просто стремление врача сберечь биоматериал для исследования.
В ране хлюпнуло, и по синевато-желтым морщинам шеи потек бурый ручеек.
Потом последовали хриплые, булькавшие звуки, и в них можно было разобрать:
– Встречай... Выргызу... Не умрешь – пожалеешь...
И Савелий спросил, хотя инстинкт требовал совсем другого:
– Мария Константиновна, кто это сделал с вами?
Труп стал разворачиваться, протянув руку с почерневшими ногтями:
– О... о... он...
Савелий сделал усилие, оторвал взгляд от страшных ран на шее и подушкообразной обвисшей груди с тяжами темных вен.
Вдоль стены крался Петр с газовым ключом.
Вот в этот миг Савелий испугался по-настоящему, осознав, чем страх перед потусторонним отличается от реальной опасности. Искаженное лицо санитара, выпученные глаза и побагровевшая кожа являли собой пример внешней реакции шизофреника на раздражитель. Понятно, что в таком состоянии силы человека вырастают пропорционально степени аффекта. Савелий не успел даже пошевелиться.
Петр занес ключ над головой бабы Маши и со всей силы обрушил его на редкие седые волосы, под которыми просвечивала синяя кожа. И принялся гвоздить и без того уже мертвое тело.
Савелий вытер холодный липкий потек со своей щеки, зашел в секционку, закрылся на ключ и уселся спиной к двери.
Пришла какая-то совсем «левая» мысль: так вот почему его сторонились коллеги, а потом сообща травили. Чужое безумие тем и страшно, что оно запросто может стать твоим. Или пожрать тебя с неумолимостью судьбы. Да что там! Весь мир безумен. Ни у кого против него нет ни шанса. И сейчас именно Петр представляет собой самую страшную опасность для него и окружающих. А вовсе не ходячие и разговаривающие покойники.
За дверью прекратились удары, раздалось надрывное рыдание:
– Падла... ну какая же она падла... Не трогал я ее!.. Кто мне поверит-то, а? Все, все против меня...
Савелий достал мобильник. Экран оказался абсолютно черным, хотя еще вчера телефон был по новой заряжен. Так, спасения извне ждать бесполезно.
Что делать?.. Хотя... кто поймет шизофреника лучше, чем такой же шизик?
– Петр, – начал вкрадчиво Савелий. – Ты присядь, успокойся. Мы ведь в одной связке. Я точно так же всю жизнь пытаюсь доказать, что ни в чем не виноват. Кто еще способен поверить тебе? А вместе мы сможем кое-что сделать. Для начала скрыть твое преступление по отношению к трупу. Ты не знал, что за глумление над телом есть уголовная статья? Я вот знаю. Мне ею не раз угрожали.
Савелий услышал, как Петр подошел к двери и уселся, тоже привалившись к ней спиной.
– Поговорю с инфекционистом, обосную необходимость срочного захоронения. Пластиковый мешок, закрытый гроб, все такое... – продолжил Савелий, помолчав, тихо добавил: – Договариваться я умею, на этом многое в моей профессии держится... Только ты сначала объясни мне, почему труп... баба Маша, кем бы она ни была, указала на тебя? Она ясно сказала «он»!
Дверь мелко затряслась. Савелий хорошо знал, каковы эти беззвучные рыдания загнанного в угол мужика. Они чреваты взрывом. Или полным бессилием и бегством, как много раз случилось с ним.
Раздался глухой удар, который достал и Савелия – почудилось, что это он сам саданулся затылком о дверь.
– А потом пойдем к участковому, пусть вызывает следаков из города. Удивишься, но и среди них у меня полно знакомых, которые кое-чем мне обязаны, – сказал главное Савелий.
Удары сотрясли дверь. Петр выкрикнул:
– Может, старая карга хотела сказать «она», да не успела!
– И кто же «она»? – спросил Савелий, уже зная ответ.
– Выргыза! – взвыл Петр, высморкался, помолчал и тихо спросил: – Ты ничего не замечаешь?
Савелий только после его слов переключился на реальность. В морг через ламели жалюзи наползли темень и тишина. Все предметы прикрылись подозрительным сумраком. Еще несколько минут, и наступит ночь.
Но как же так? Савелий глянул на часы. Светящиеся стрелки остановились. Не может быть! Труп привезли часов в десять. Потом пришлось работать с документами. Далее последовали эти события, занявшие какой-то миг. Плюс от силы полчаса на душещипательные беседы с санитаром. Сейчас не должно быть более двенадцати дня!..
– Темно-то как... – заскулил Петр. – Это она, Выргыза... Без жертвы осталась. Все так и говорили – не будет ей человеческой крови в срок, она весь край сожрет. Может, мы уже в брюхе у нее!
И действительно, полный мрак уже касался щек Савелия, гладил по рукам. Пришлось открыть замок почти на ощупь.
– Ты поднимайся, Петр, – спокойно сказал Савелий. – Будем отсюда выбираться.
– Не выбраться нам, – запричитал Петр. – Куда выбираться-то?
Но отлип от двери, поднялся и сделал несколько шагов по коридору.
Савелий нашел его ладонь. Она была едва теплой, как у покойника, только что испустившего дух. Впрочем, такой же, как и у него самого. Опасений, что санитар вдруг накинется, не стало после упоминаний о местном божке. Страх, охвативший трясшегося Петра, стал лучшей гарантией безопасности Савелия.
Шаря по стене свободными руками, они прошли до кабинета.
– Куда она делась-то? – прошептал Петр.
– Может, наваждение какое-то, – откликнулся Савелий. – Нам же легче.
Однако исчезновение трупа и отсутствие луж крови на полу вовсе не принесло облегчения. Савелий хорошо понимал, что видеть и слышать кошмар совсем не то, что очутиться внутри него. В любом случае им нужно к людям. Одним нельзя оставаться. Если же умалишенные патанатом и санитар причинят кому-то вред... это дело здоровых – расхлебывать все. И как он не понимал прописной истины раньше, взваливал все на себя, бежал от себя, не думал о себе!
Семья... Жене и дочке хорошо – не они в этом рухнувшем мире, где нет ни законов физики, ни морали. Всем хорошо, кто сейчас не он и не санитар. Пожалуй, Петру-то как раз не так тяжело. Вцепился, как дитя в отцовскую руку. Ну-ну...
– Оденься, – прошептал он санитару.
Но Петр словно бы и не услышал его. И Савелий не дотянулся до вешалки, схватил что-то с тумбочки, которая стояла у зеркала. Сейчас оно было просто черным прямоугольником, отражая темноту и выделяясь на чуть более светлой стене.
Дыхание Петра стало еще более хриплым и частым. Его пальцы вцепились клещами, отчего Савелий охнул.
– Слышишь? – едва внятно между шумными вздохами спросил Петр.
Савелий уловил странное эхо от дыхания Петра. А потом короткий металлический скрежет и характерный звук движения резиновых колесиков по линолеуму.
– Что это? – пронеслось в мыслях Савелия, но ответ напрашивался сам собой. Наверное, перед драматичным моментом разговора санитар принял еще один труп, о котором просто позабыл.
– Мужик из терапии, – уже громче сказал Петр.
Оба повернули голову в сторону «предбанника», который вел в коридор.
Снова раздался скрежет, рывок колесиков. Из темноты на Савелия и Петра уставились два красных уголька. Глаза покойника злобно и угрожающе сверлили темноту, вонзались в мозг, причиняя физически ощутимую боль.
Страх словно порвал грудь Савелия, который пришел в себя, когда понял, что колотится плечами вместе с санитаром о закрытую дверь. Не оглядываясь, он нашел запор и кое-как оттянул механическую щеколду. Отшвырнул мысль, что дверь может не открыться.
Но она распахнулась и выпустила их в темноту.
Савелий и Петр навалились на нее спинами, с облегчением услышав щелчок запора.
– А чего это мы так взволновались? – попытался схохмить Савелий под оглушительный стук своего сердца. – Ты же здорово умеешь успокаивать трупы.
Но миг эйфории от спасения был слишком коротким.
– Так это ж красноокий... – смог вымолвить Петр. – Пес Выргызы. Живьем человека на фарш пустит. Любой им после смерти стать может.
