Текст книги "Неси меня, Белая (СИ)"

Автор книги: Лариса Львова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

   – Ты же всякую ерундовину собираешь? Вот тебе «коровий бог».

   Подруга вытащила из кармана камешек в виде полумесяца. В одном из «рогов» была просверлена дырочка.

   У Стаса заблестели глаза. Он, как маленький, рассматривал его, тёр пальцами. Разве что в рот не клал.

   – А что это за «коровий бог»?

   – Откуда я знаю. В комоде валялся. Порядок наводила и нашла. Бабушка сказала, что ей старуха одна отдала. Я спросила, нужен ли камень. Оказалось, нет.

   После ужина мы спросили у бабушки про камень. Оказалось, это такой талисман. Если он хранится у пастуха, то стадо всегда будет сыто и цело. Ещё он даёт человеку способность понимать язык животных. «Коровий бог» – большая редкость, в начале прошлого века за него и убить могли. Стас залоснился от радости, как помидор на грядке.

   Только рассвело, заявилась Алёнка. Попросила бога назад. Беда с первотёлкой – телёнок задними копытцами идёт. Ветеринар велел двух мужчин позвать. Баба Тася внучку за помощью отрядила. Про талисман спросила. Стас, конечно, камень отдал, но долго ворчал что-то о суевериях. Зато вечером ...

   Мы закончили таскать шлак, когда начало смеркаться. Уселись на веранде с чаем и шаньгами. У Алёнкиной бабки чай солёный. А шаньги высокие, в рот не лезут. Стас полюбопытствовал:

   – Таисия Валерьевна, а коровий бог помог?

   Баба Тася на него пристально посмотрела: не шутит ли внучкин приятель.

   – Стас ... Не знаю, как и сказать. Вот десять лет назад приняла бы за совпадение. А сейчас ... Короче говоря, помог, – выговорила твердокаменная Таисия и прибавила: – Тьфу, тьфу, тьфу.

   – Бабулечка, а откуда он взялся у нас, этот бог?

   Таисия Валерьевна помолчала, а потом решилась и начала рассказ.

   – Я же здешняя уроженка, вы знаете. Школа у нас была четырёхлетняя, семилетку в Усолье заканчивала. На квартире жила. Хозяйка из деревни мать привезла. Обезножела старушка, под себя ходила. В одном углу мой тюфячок, в другом больная хрипит. Да ещё двое мальчишек хозяйских. Так и жили. Кому за бабкой ходить? Вот и пришлось горшки таскать, мыть да кормить.

   – Почему? – вызверился Стасик. – У неё родственники были. Это их обязанность ...

   – А вот не посчитали они себя обязанными.

   – Они не имели права заставить вас!

   – Да, конечно. Но не смогла я на мучения старого человека смотреть. Да и нечистоты нюхать. Сначала досадовала, злилась. А потом из школы на квартиру бегом – боялась, вдруг, пока меня нет, что-нибудь со старухой случится.

   – А коровий бог-то ...

   – Однажды помыла бабку, а она пальцем под подушку тычет. Сунула я руку – узелок какой-то. Она маячит: развязывай. Там этот камешек был. Бабка разулыбалась, дёсны беззубые. Показывает – тебе это, тебе. Обидно стало. Ну хоть бы копейку с квартирной платы сняли за уход-то. Или старуха что-нибудь ценное подарила. А тут – камень. Положила в сумку и забыла. В деревню приехала, а мамонька увидела да как закричит: «Где взяла?» Я и рассказала. Она говорит: «По-царски тебя бабка одарила. Коровий бог это». И верно, проблем со скотом никогда не знали.

   – Так это правда? – вымолвил Стас. Глаза по пятаку от любопытства.

   Таисия поглядела на него и засмеялась:

   – Если веришь – правда.

   Дома мы со Стасом снова поспорили. Он Таисии Валерьевне поверил, а я нет. Вот если бы корова отелилась без ветеринара, тогда бы вышло убедительно. А так ... бабкины сказки ...

   Страшилка и страх

   Кувыркнулось лето через макушку – знойный июль – и понеслось к прохладным августовским рассветам, туманным закатам. К прощальной поре. Поэтому каждый ясный вечер был дорог, как глоток воды в удушливый полдень. Сегодня мы сидели на любимой скамейке под черёмухой. Шумела Белая, протяжный птичий посвист в прибрежных ивах провожал заходящее солнышко. Вспыхивали золотом редкие облака, и переливы зари разбавляли густую вечернюю синеву до загадочного свечения.

   – Я составил списки. Вот те, кто работал в шестьдесят шестом на лесопилке. Вот родственники умерших. Ты, Олька, с Машуней пойдёшь с ними разговаривать. Запомнишь всё, с фактами я сам потом разберусь. Ну и с дедами побеседую... – с какой-то наглой важностью распоряжался Стас.

   Машка выхватила у него список родственников и поморщилась: там оказалась вредная тётя Таня, из-за которой у всех нас были неприятности два года назад. Рядок фамилий был длинноват, около десятка. Девочка потребовала:

   – Ну-ка, свой покажи!

   Брат отнекивался, но против Машуни ему было слабо. Вот же хитрец – всего два человека себе оставил. Объяснил: это самые важные свидетели.

   – Какой нахал! – пошла в атаку подружка. – Самых хороших себе выбрал. Дед Синюшкиных даже на улицу не выходит, дома лежит. А у Павловых старичок уже не слышит. Попробуй вот с тётей Таней Савельевой поговорить.

   Под Машкиным напором было решено идти завтра всем вместе. По общему списку.

   Вытаивали на сумеречном небесном полотне звёздочки, вкрадчиво и загадочно проступал лунный серпик. Сейчас бы в лес, носиться среди сосен, вымокая в росе. Сушиться у костра, пугая ночные тени криками и песнями. А после в непроглядном мраке идти на уютные огоньки в окнах домов, оглядываясь на косматый туман у чёрного леса. Так нет же, с Криськиной коляской не побегаешь.

   – А вот нам бабка, мать отцова, рассказывала... – начала Машка.

   Всё понятно. Сейчас мы будем рассказывать страшилки. Скучно. Подружкины глаза по-стариковски печально глядят на потемневшую Белую, а Стас сразу придвигается поближе. Он у нас большой любитель разных бывальщин.

   ... Бывают проклятые семьи. В дальней деревне Игловской жила такая. Раз приехала к ним в гости сестра матери с ребёнком. Пошли ребятишки на речку купаться, мальца на берегу оставили – не дорос ещё даже на мелководье плескаться. Жара была страшная, пацанчик и заснул, видать. Потом подул страшный ветер. Буря началась. Песок глаза застилал, ветер норовил к земле прижать. Про малыша все забыли. Может, и кричал он, звал, да разве в рёве бури что услышишь? Насилу ребятня до избы добежала. А дома свету нет – провода оборвало. Взрослые со скотиной управились, ужинать приготовились, керосиновую лампу зажгли. Только тут и хватились: маленького нет. Дико взвыла его мать, бросилась из дома искать ребёнка. А в дверях крикнула: «Если Ванечку не найду, сама сгину!»

   Мужики собрались на поиски только к утру, когда всё стихло. Но никого не нашли. Погоревала семья, все обряды-обычаи справила и дальше зажила. Бабки поговаривали, что быть новой беде. Так и случилось.

   Однажды утром мать обнаружила на заборе белый платок. Такой же пропавшая Дарья носила. Выбросили его за последним домом в деревне. Бабки недовольны остались: сжечь надо было. Через неделю в аварии погиб отец – вёз на ферму комбикорм и перевернулся. Только отплакала-отгоревала семья, как новая беда: старший мальчик упал с водонапорной башни и расшибся насмерть. Извёлась вся родова вскоре под корень. Дом в грозу сгорел от удара молнии... Боятся теперь в Игловской белого платка. Появляется он на заборе перед несчастьем.

   – Семью-то кто проклял? Дарья? – Стас, как всегда, попытался досконально во всём разобраться

   Машуня хотела было ответить, но завопила Криська. Сначала её трясла сестра, потом я. Бесполезно, ребёнок проголодался. Стас вызвался сгонять до деревни за молоком, но Машка запротестовала: сегодня день получки, батя наверняка пьяненький, ещё учудит чего при Стасе. Подружка его любила, несмотря ни на что, любила и стыдилась отцовых «слабостей». Вручила мне сокровище и унеслась.

   Криська чужих рук не выносила. Но прооралась и замолкла. Её тельце сжалось, раздался гулкий звук. От резкого амбре Стас соскочил с лавки и отошёл подальше. Я растерялась: на вытянутых руках, подальше от себя, долго девочку не удержать. В коляску?

   – Ты её это... в реке помой, что ли... – посоветовал Стас.

   – Ладно. Я держу, а ты стягивай ползунки. Двумя руками... ну Стас же!

   Кристина запрокинула голову и изогнулась дугой, вывернулась, завалилась на брата. От двуголосого рёва с черёмухи вспорхнула птичка.

   Пришлось всем троим полоскаться в реке. Девочка замолчала в прохладной воде, а потом стала звонко икать.

   – Придурки! Ой, придурки! Вам старое ведро нельзя доверить, не то что ребёнка! – заверещала примчавшаяся Машка. Схватила сестру, вытащила из-под матрасика в коляске сухую одёжку, моментально переодела Криську и сунула ей в рот бутылку с соской. Девочка по-прежнему икала, и соска вываливалась. Машка зыркнула на нас тёмными от злости глазами и покатила коляску к деревне. Знали, знали мы, какая буря только что миновала наши головы. Поплелись домой: вечер был окончательно испорчен.

   ***

   Ночью неистово замолотили в дверь. Заплаканная Машка позвала бабулю к Криське. Скорую вызвали час назад, машины всё нет, малышке плохо. Бабушка побросала в пакет какие-то лекарства и шприцы, отправилась к Коршуновым огородом. Я виноватой тенью скользнула следом. А Стас даже не проснулся, только стенку пнул ногой, переворачиваясь с боку на бок.

   Анна, зажав рукой рот, смотрела на ходившую ходуном коляску. Всегда решительная Машуня заревела в голос и спряталась в сенях. Бабушка спросила про температуру,сказала положить ребёнка на бок, но ни ответа, ни помощи не дождалась. Стала разводить какой-то порошок. Я заглянула в коляску и отпрянула. Глаза девочки закатились, пальцы вытянутых ручонок скрючились. Через секунду тельце снова задёргалось, старая коляска отчаянно заскрипела. Будто ледяная вода пролилась мне за шиворот, в горле разбух какой-то комок. Подумала: сейчас мы с Кристинкой задохнёмся... Сильные руки взяли меня за плечи и вытолкали в сени.

   В тёмных прохладных сенях пришла в себя и снова приоткрыла дверь. Коляска стояла спокойно, бабуля что-то наказывала Анне. Увидела меня и погрозила: я тебе!

   Так и не легла спать в эту ночь. Вышла во двор и глядела на звёздное небо. Миллионы миров сияли, переливались, плыли над моей головой. Звёзды всегда всё те же, им не бывает страшно или больно. Хлопнула дверь. Это выполз на крыльцо проснувшийся Стас. Поёжился от ночной свежести и спросил: «Олька, а всё-таки кто в той страшилке семью проклял?» «Дурак, – подумала я, – не знает, что бывают вещи пострашнее проклятий».

   Серенькое, словно занедужившее, утро одарило новой неприятностью. Вместо Анны молоко принесла Машка: сестрёнку вместе с матерью увезли в городскую больницу.Подружка даже разговаривать не захотела. Я посмотрела из окна худющую, похожую на прутик фигурку, сутулую костлявую спину, понуро опущенную голову девочки и ощутила, как вина жалит меня прямо в сердце. Подошла бабуля и обняла меня:

   – Даст Бог, всё обойдётся...

   – Это мы Кристю вечером искупали... в Белой...

   – Ну что с вас возьмёшь? – бабушка посмотрела мне в глаза. – Ольга! Сколько раз было говорено: думать прежде, чем делать! Вот результат того, что вы единственные дети в семье... Никакой ответственности... Ох, проучит вас однажды жизнь.

   Я разревелась.

   – Да ладно, бабуля, мы с Олькой вырастем и обеспечим тебя кучей правнуков!

   Это появился неунывающий Стас и уселся за стол – завтракать. Сон и аппетит у братца столь же постоянны, как день и ночь, зима лето.

   ***

   Сегодня мы к соседскому дому подошли не огородом – улицей. Расспорились у калитки, кому Машуню вызвать. Она сама вышла, хмуро на нас глянула: пошли, что ли? Направились сначала к Савельевым; как говорится, пока есть силы – иди в гору, а под горку усталость бежать поможет. Стас пытался Машку шуточками растормошить, но девочка угрюмо молчала. Дома оказалась только мать Татьяны, махонькая, по сравнению с дочерью-великаншей, бабка Луша.

   – Так Танька-то на работе. Отпуск у ей, но краску привезли. До обеда провозится.

   – Баба Луша, может, вам помочь? Воды натаскать или в магазин сходить? – запустил пробный шар Стас.

   – Ага, тебя дожидалися. Без воды и хлеба сидели. Огород песочком поливали, ложку жевали. Пока-то внуки Николавны придут да помогут. Говорите уж, чё надо.

   – Лукерья Андреевна, ваш муж на лесопилке в шестьдесят шестом году работал? Мы об этом поговорить хотели...

   – Дак заходите тогда. Цыть, Черныш. Ишь какой храбрый – на дитёв лаять. Чё ж не лаял, когда сосед Лёха по пьяне в сарай полез – всё думает, нещечко, что я самогон по двору прячу.

   Мы со Стасом переглянулись – баба Луша любила выпить в компании и потом от неё же и страдала.

   В чистенькой летней кухне появился громадный дымчато-серый кот. Строго воззрился медово-жёлтыми глазами на Лукерью Андреевну. Она замахнулась полотенцем, но великан даже ухом не повёл.

   – У, вражья тварь! Танькин любимец. Надзиратель. Целый день по пятам за мной ходит. Присяду, налью стаканчик ... кваску. А он уж рядом. Вылупится и сидит.

   Кот подумал ещё немного и вальяжно развалился на тёплом дощатом полу.

   – Чё рассказывать-то? Брат мой старший там работал. Учётчиком. Посадили – нехватка какая-то вышла. Свояк мастером был, тоже сел. Иван Синюшкин, жив он ещё, ну дом такой кирпичный у магазина, так тоже десять лет зону топтал. Время тако было – весь народ в чём-то виноватым оказался. Проклятое место эта лесопилка. Поэтому и сгорела. Хоть трудно с работой мужикам стало, а мы, бабы, перекрестились.

   – А про убийство знаете?

   – Вон куда гнёте... Понятно. Ну коль Николавна ничё вам не рассказала, так и я не буду. Всё, гости дорогие, некогда мне, ступайте. Щас Танька явится, подпол под картоху чистить будем.

   Дорога, прожаренная солнцем до рыжинки, пылила. Искупаться, что ли? Но при Машуне про речку было страшно говорить. Только успели от савельевского дома отойти, навстречу – тётя Таня. Внимательно посмотрела на нас такими же, как у её кота, круглыми и строгими глазами.

   – Здрассьти, Татьяна Петровна... – пропела Машка. Мы её хором поддержали.

   – Здравствуйте. Зачем к маме заходили?

   – Воды наносить! – браво гаркнул Стас и тут же осёкся: глупо, ой, глупо.

   Но тётя Таня задумчиво и грустно кивнула понурой Машкиной макушке:

   – Тогда вернёмся. Мы с Машенькой поговорим немного, ну а вы... водой займётесь.

   Заняться пришлось вовсе не водой – таскали старую сморщенную картошку, сортировали её во дворе, подметали, проветривали подпол, раскладывали в углах куски извести на газетных листах. Потом нас отправили за полынью – развешать на стенах для запаха и дезинфекции.

   Когда вернулись, остолбенели: тётя Таня вытирала красные опухшие глаза, а Машка совала ей в руки стакан с водой. Кот неодобрительно за ней наблюдал, чуть прижав уши к круглой лобастой башке и подметая пол пышным хвостом. Того и гляди бросится.

   – Про смерть Захарова Василия расскажу, – быстро пришла в себя женщина. – Не согласна с Верой Николаевной и считаю, что правда должна быть правдой, а не тайной. Тем более навредить она сейчас никому не сможет. А вот выводы сделать нужно.

   Мы тут же плюхнулись на узорчатые половики рядом с котом.

   – На лесопилке много чего случалось. Злоупотребления всякие. Кражи. Подумать только: жить среди лесов, валить их для государственных и... – тётя Таня поморщилась -иных... нужд, а стройматериал для собственного жилья выкупать втридорога. Не все это принимали, время тяжёлое... Хотя когда оно лёгким было. Василий что-то узнал и сообщил Платонову Андрюхе, участковому. Отправились они вместе на дежурство. Обход делали, с разных сторон навстречу друг другу, а тут кто-то из местных решил поживиться. Андрюха оружие наставил – пугнуть, а со спины нарушителей Василий что-то крикнул. Они – в стороны, а Платонов пульнул от неожиданности. И случайно в Васю попал. С испугу побежал к Вере, повинился. А у него семья, семеро детей, старики. Выводы делайте сами...

   ***

   Кладбище печально растеклось по сухому пригорку. Могилу Захарова Василия, нашего деда, мы нашли быстро. Поставили пышный букет роз. Жестоко всё-таки мы обкорнали кусты в кадушках, как бы не попало от бабули. Постояли, помолчали. Я протёрла и без того чистый портрет на новом мраморном памятнике. Широко расставленные, ясные, улыбчивые глаза смотрели словно поверх наших голов, куда-то в сторону. Проследила взгляд – колхозное поле, тёмная рать могучего леса... Бесконечный простор, а за ивовой полосой – до боли родная синева Белой.

   Бабуля поливала кусты роз, лишившиеся всей красоты. Сухо сказала: «Ужинать!» Стас хотел дурашливо отдать честь, но передумал.

   Блины были просто объедение. Даже без любимого смородинового желе. К ним выставлен кисель. Стас, конечно, ничего не понял, объедался и мечтал о поваренной книге, которую он напишет по бабушкиным рецептам.

   Ночью, следя за игрой лунных теней на стене, я думала: отчего же плакала похожая изнутри на стальную конструкцию в папиных чертежах тётя Таня?

   Неси меня, Белая...

   – Олька! Олька!

   Отчаянный такой шёпот, будто кто-то на помощь зовёт.

   Я очумело потрясла головой. Сон, что ли?

   – Олька!

   – Машуня?.. Я щас.

   Сползла с дивана и в два бесшумных прыжка подскочила к окну.

   – Олька... – подружка задыхалась от слёз и гнева. – Олька, мамка домой вернулась... Только что. Дядя Павел подвёз. Без Криськи-и-и...

   Холод побежал от босых ступней до макушки с бигуди.

   – Что случилось? Кристя... она жива?

   – Дура! Все вы дураки!.. Оставила её мамка в больнице! – девочка уже не плакала, а стонала, катаясь лбом по подоконнику. – Кристи-и-ночка... Маленькая моя... Знала же, что нельзя матери дитю доверить. А всё врачи: с ребёнком едут только родители! И ещё Светка в город уехала... Доказать некому...

   – Тихо, Машуня, тихо! – я перемахнула подоконник и потянула подружку в беседку.

   – Олька, если с Кристей что случится...

   – Ничего с ней не случится. Там же врачи, медсёстры.

   – Нет, ты совсем дура или прикидываешься? Её ж ни на минуту с рук отпустить нельзя. Во сне может голову запрокинуть и слюнями захлебнуться. Я иногда всю ночь с ней сижу... так и спим сидя. Олька... помоги мне Криську домой вернуть... Это вы со Стасом виноваты! Придурки! Больного ребёнка в реке искупали! – Машка даже оскалилась от злобы. – Поможешь? Нет, так я сейчас пешком в город пойду... я им всем покажу...

   Я протянула руку, но подруга ожесточённо оттолкнула её.

   – Машенька, утром на автобусе поедем...

   – У-утром?!! А не помнишь, что сама про случай в больнице рассказывала? Приедем утром, а Кристи... может, её уж больше нету-у...

   Тут и меня заколотило. Да, был такой случай у нас в городе. Увезли малыша в инфекционную больницу. Бабушку домой отправили. Родители вернулись за полночь, поехали в Сангородок. В больнице дверь не открыли, даже не поговорил никто. Охранник полицию вызвал, чтоб не стучали. Родители до утра под окнами бродили. А потом подъехала машина и вынесли носилки, закрытые одеялом. Только через три часа, когда явилось начальство, мать с отцом узнали, что на носилках был их мёртвый сын. Об этом в газетах писали. Суд был.

   Я схватилась за голову. Не из-за Криськи, из-за подружки. Так вот чего смертельно боится Машка! Ну кто ж тянул за язык-то? Да разве могла я подумать, что оловянный солдатик Машуня такая впечатлительная? В отчаянии скрутила полы пижамки, так что образовались жгуты и отлетели две пуговицы. Приснилось однажды: работаю звонарём на церковной колокольне, запуталась в верёвках, дёргаю их, а вместо благовеста бухает набат. Хочу остановиться, а колокола сами гудеть продолжают. Вот и сейчас... что делать?

   – Машуня, посиди здесь. Я Стаса разбужу. Поедем за Кристей. То есть поплывём. Дорога-то крюк по деревням даёт, а мы её рекой спрямим. Часа через три доберёмся. Кристинка только глаза откроет, а тут мы... тут ты... Я щас.

   – Не копайся долго. Ой, чё-то тяжко мне... – Машка прилегла на низкую лавочку. В смутном лунном свете её губы были совсем чёрными, от хрипловатого дыхания вздымались обтянутые футболкой рёбра.

   ***

   В кухне пахло корвалолом, стояли жестяные коробки с сушёными травами. Бабушка перед сном лечила свою память о погибшем Василии. На руку это мне. Да, то, что задумала, называется безобразие. Но иначе нельзя.

   – Стас, поднимайся. На лодке поплывём. К Криське в больницу. Одевайся теплее.

   Брат в сонной тупости поморгал глазами, но лишних вопросов не задал. Покосился в сторону бабушкиной комнаты. Я успокаивающе кивнула головой.

   – Хавчик-то захвати... – только и попросил.

   Двумя тенями выскользнули из дома.

   – А Машка?

   – Без неё. Похоже, с сердцем не всё в порядке. Лежит в беседке. Записку ей написала, чтоб не тревожилась и ждала нас с Кристей.

   – Ты чё, Ольга? Кто ж нам её отдаст без Машки?

   – А с Машкой кто нам её отдаст? Не очкуй, до больницы доберёмся, там видно будет. Держи...

   – Нагрузила злая Олька бедного Стасика, – попробовал пошутить брат, но к моему удовольствию быстро заткнулся.

   На лодочной пристани долго не могли справиться с замком отцовой лодки. Да что за напасть-то! Но наконец цепь звякнула и отпустила семейное сокровище. Стас закинул вещи и сел на вёсла. В несколько гребков лодка оказалась на середине спокойной в этом месте реки.

   – Олька, а ведь мы будто из дома удрали. Вообще-то я всю жизнь мечтал – ночью плыть куда-нибудь...

   – Считай, что удрали. Но скоро вернёмся. Посмотрим, как там Кристинка.

   – Да ты чё? Мы же за ней поплыли...

   – Стас, тебе голова на что? Не сможем мы ребёнка забрать. Просто убедимся, что с ней всё в порядке, и назад, к Машке.

   – Ну и дурость же придумала! – Стас перестал махать вёслами, и река сама несла нас на своей маслянисто-чёрной спине.

   – Ничего не дурость. Машка с ума сойдёт от тревоги. Пока утро наступит, пока автобус доедет. Она же больная – не видел, что ли, как дышит? Проснётся утром – а тут мы с вестями.

   Стас только головой покрутил и нахохлился под широкой курткой.

   Неспешно плыли в обратную сторону мглистые берега. Жёлтый месяц грустно кивал в чернильной воде, морщился, изумлённо вытягивался. Над рекой поднимался сонный туман. Я подняла глаза к роскошной россыпи звёзд.

   Неси меня, Белая...

   Неси к светлеющему краю неба.

   Неси к надежде на то, что с несчастной Кристинкой всё хорошо.

   От страшного толчка в днище лязгнули зубы. Лодка стояла почти у самого берега, заросшего высоченной травой. Куда-то делись привычные ивы.

   – Застряли... брёвна под водой.

   – Ну так поплыли. Быстрей, или спать в лодке будешь?

   Мы уселись на берегу отдышаться. Ой, до чего холодно! Впервые поняла, что это такое: «зуб на зуб не попадает». Невдалеке в цепочке жиденьких огоньков была видна железнодорожная станция. За ней в сизой дымке раскинулся город. Где-то там заходится в плаче большеголовая Кристина, которая в первый раз оказалась без заботливых худеньких рук старшей сестры. Спотыкаясь на невидных в предутренней мгле кочках, мы зашагали к станции. Кроссовки сначала выплюнули фонтанчики воды, потом противно зачавкали. А после стало уже всё равно.

   У просыпающейся больницы вытащила из-за пазухи хитро замотанный в полиэтилен мобильник. Свёрточек то и дело норовил выскользнуть из рук.

   – Бабуля? Доброе утро! Бабулечка, я тебя сильно-сильно люблю, но ты не пугайся. Мы со Стасом в городе, проведаем Кристю в больнице. В беседке спит Машка. Ты её успокой, она очень переживает. С нами всё в порядке, с первым же автобусом будем в деревне. Всё!

   Подождит и перестанет

   В первый понедельник октября мы отпросились с последних уроков. Поедем в областную больницу к Машке. Её прооперировали. С заплатами на сердце она должна прожить долго-долго. В автобусе тесно, еле пристроили гигантскую сумку, которую Алёнка оберегала пуще, чем мать младенца. Подруга вчера вернулась из деревни, и мы решили побаловать Машку свежими продуктами. Алёнка хмурилась и кусала губы. «Волнуется», – подумала я. Сама тоже волновалась. Шутка ли: пять часов на искусственном кровообращении. Папа каждый день звонил врачу и узнавал новости: вышла из наркоза, сняли швы, разрешили встать. Полтора месяца девочка одна в больнице в чужом городе. А сегодня она к нам выйдет.

   В красивом холле Алёнка не выдержала:

   – Передадите сумку санитарке. Тяжёлая. Скажете, чтобы варенец в холодильник поставила. Творогу и сметаны там на всю палату. Я на улице подожду.

   Не успели ничего сказать, как подруга выбежала.

   – Психованная, – заключил Стас.

   Но по братишкиному носу и ушам угадывалось волнение. Они всегда краснеют. Тоже переживает Стасик, хоть и бодрится.

   Распахнулись створки двери, и медленно вышли две низенькие старушки. Одна была в синей пижаме с какой-то сеточкой на голове, другая – в длиннющем выцветшем халате. Коротко стриженные волосы торчали во все стороны.

   – Машуня ... – прошептал Стас. Всегда розовощёкий брат сравнялся лицом с бледно-салатовым покрытием стен.

   Где Машка-то? Я осмотрелась.

   Батюшки ... Воробей мой. Стойкий оловянный солдатик. Подружка ...

   Что-то сильно закололо слева, а в носу запузырилось.

   Мы со Стасом бросились к девочке и столкнулись сначала плечами, а потом и лбами.

   Санитарка заслонила Машку рукой и проворчала: «Поосторожнее. Пятнадцать минут на все разговоры. Не больше».

   Стас разулыбался, как негр в рекламе зубной пасты:

   – Какие строгие правила в больнице! А как вас зовут?

   – Ну, Валентина Ивановна. Пятнадцать минут. Распоряжение врача.

   – Конечно, только пятнадцать минут. Вот, позвольте, это вам за заботу о больных. «Рафаэлло». Хотя, наверное, никакая благодарность не возместит нервного напряжения.

   Я вытаращилась на брата. Он, как фокусник, извлёк из-под плаща коробку конфет, умудрился всучить злющей санитарке и за минуту достиг её полного расположения. Надзирательница благосклонно улыбнулась и уплыла за дверь.

   Мы рассматривали подружку. Щёки, конечно, сероватые и под глазами круги. Но губы уже розовые. И без того худосочная девочка истаяла, как льдинка на солнце. Зато дыхание ровное, нешумное.

   – Болит? – брат кивнул на складки халата.

   – Чему болеть-то? – хрипловато пробасила Машка так энергично и громко, что мы отшатнулись.

   Ожидали слабого шёпота, стонов. Операция на сердце всё-таки. Но и без того мальчишеский голос девочки обрёл полноту и зазвучал, как боевая труба.

   А серые глаза так и перебегали от моих к Стасиковым.

   – Машунь, тут тебе от Алёнки молочные продукты, мёд, от нас фрукты всякие. Много, на всю палату, – заторопился брат.– Мама курицу сварила.

   – Да здесь нас за поросят на откорме держат. Обжираемся. Ничего не охота.

   Девочка дёрнула бровкой и снова уставилась нам в глаза.

   – Дома всё хорошо ... – начала я.

   – Кристина? Малышка моя как? Кто с ней сидит? – подруга заметно заволновалась.

   Я заученно произнесла заранее обговоренную с родителями речь:

   – Тётя Аня взяла отпуск. Братья по очереди с Криськой сидят. Картошку выкопали, огород убрали.

   – Колька приезжал, то же самое говорил. Племяшка моя Регина уже головёнку держит, – похвасталась Машка. – Вот только в деревню ему съездить некогда было. Повидал Светку с ребёнком и снова умчался. На квартиру зарабатывает.

   – Всё хорошо, – заверил Стас.

   Машуня так и впилась взглядом в брата. Известный приём: врать Стас любит, но на допросах бы не продержался и минуты. Сразу бы залился свёкольным румянцем. Но сейчас радостно выдержал испытание.

   Мы трещали без умолку, а Машка хихикала. А ровно через пятнадцать минут дверь распахнулась, и санитарка потянула подругу в отделение. Не помогли «Рафаэлло».

   – Кирпичей наложили, что ли? – сердито спросила она, с трудом подняв сумку. – Жирное нельзя, сладкое нельзя ...

   – Там всё исключительно полезное, – заверил Стас.

   – Посмотрим, – буркнула санитарка и закрыла дверь.

   Алёнка нахохлилась на скамье. Заплаканная. Мы уселись рядом.

   – Не понимаю некоторых людей, – завёлся Стас. – Будем переживать, слёзы лить. Сидеть в одиночестве и ждать чего-то. Нет чтобы поговорить, в глаза посмотреть.

   – Иногда в глаза посмотреть невозможно. Нет сил ... – пробормотала подруга.

   – Сил у неё нет, – распалился брат. – Машку всем жалко. А ты о своих силах ... чувствительная наша. Подумала, каково Машуне одной здесь лежать? И кто выдумал, что с мобильниками в кардиохирургию нельзя?

   – Стас, врач запретил. Всем можно, а Машке нельзя. Ты ж её семейство знаешь. Расстроят, и всё лечение насмарку, – повторила я папино объяснение. – Есть такая болезнь от чрезмерной ответственности. Человеку кажется, что без него произойдёт что-то ужасное. Вроде болезненная привязанность. Это опасно для Машкиного сердца.

   – Вот уж точно болезненная привязанность. Помешательство какое-то. Да, кстати ... Алёнка, ты же на выходных в деревне была. Как там Криська-то?

   Алёнка долго молчала. Потом так спокойно, что мы даже сначала не поняли смысла, сказала:

   – Похоронили в пятницу Криську.

   – Как?!!

   -Что-о-о?!!

   – Бабушка сказала, зачах ребёнок без Машки. Анна Ивановна на работу вышла. А пацаны разве присмотрят? Асфиксия. Удушье то есть. Проглотить что-то попыталась и задохнулась. Ребятишки заигрались, не сразу заметили: затихла Криська. Ни рёву, ни воплей из коляски. Подошли, а она уж синяя. Все уверяют, что отмучилась.

   – Ой-ёй ... Да как же они Машке скажут? – по-девчачьи взвыл Стас. – Ой, что будет ...

   – Надёюсь, ничего не будет. Тётя Аня врачу звонила, он заверил, что с Машуней психологи поработают и подготовят её.

   – Ага, психологи ... Сама-то чего ревёшь?

   – Не поверишь, Стас, мне Кристину жалко ...

   – Крис-ти-ну? Те-бе? – протянул брат. – Да ты ж сама говорила ...

   – Мало ли что говорила ... Часто совсем не то, что чувствовала ...

   Стас потрясённо посмотрел на Алёнку, поднял было руку, чтобы покрутить пальцем у виска, но раздумал. Сокрушённо замотал головой, чем очень напомнил нашу бабулю.

   Поднялся ветер, рванул клёны за жёлтые гривы. Закружилось в прозрачном воздухе осеннее золото. Внезапно вспомнилось: «...Настанет день, когда и я исчезну с поверхности земли ...»

   – Пойдём на автобус, – Стас враз посерьёзнел и потемнел лицом. Поднялся со скамейки и подхватил Алёнку под локоток.

   – Ребята, вы идите, а я сама доберусь. Дело у меня, – она вывернулась и отвела глаза. Уставилась себе под ноги.

   – Какое ещё дело? – требовательно, как папа, спросил брат. – Дела потом, а сейчас обе – домой.

   – Сегодня день рождения у ... папы. По маминой заметке в книге узнала. Съезжу на Волжскую, поздравлю.

   – Ну ты даёшь! – возмутился Стас. – У меня уже статья в газету готова. Об ответственности родителей.

   – Придурок, – беззлобно ответила Алёнка. – Попробуй только о моём отце упомянуть. Просто я вот сейчас поняла, что главное ...