Текст книги "Неси меня, Белая (СИ)"

Автор книги: Лариса Львова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

   – А то не знаешь, что не возьмут ребёнка в нормальные ясли. Фельдшерица предлагала в область её сдать, а ты... – женщина повысила голос, всерьёз считая, что в семейной беде виновата десятилетняя нянька, криком, матом, истерикой отстоявшая сестрёнкино право жить в семье, а не в Доме ребёнка в далёком Иркутске.

   Зря она голос повысила. Нет, зря вообще рот открыла.

   Дверь немедленно распахнулась. Анна попятилась от бешеных серых глаз, острых бледных скул. Рот девочки перекосило от невысказанной ненависти.

   – Тьфу на тебя! Правильно училки в школе говорят – бешеная. Вся в своего батю-пьянчужку.

   Анна быстро-быстро – от греха подальше – заторопилась к калитке.

   Машка посмотрела на неряшливый двор, давно не крашенный дом. На маленьком кухонном окне испуганно опустилась занавеска. Светка. Подсматривала. «Шалава», – процедила девочка сквозь зубы и вернулась в свой мир.

   Сердце словно подпрыгнуло: Кристина стояла, раскачиваясь, на дряблых ножках, одной рукой хлопала по обоям, ловя солнечный зайчик, а другой опиралась о стену. Полуторагодовалая девочка даже ползать не умела, только перекатывалась с места на место. И вот – встала...

   Тихонько, чтоб не испугать, нянька подошла к малышке, поддержала бочкообразное тельце. Коснулась губами желтоватой безволосой макушки.

   – Кристя... Рыбонька моя... А вот мы какие... Мы умные. Мы на ножки встали. Всем ещё покажем. Вот, вот... – Машка сестрёнкиной ручонкой стала похлопывать по стене. – Сейчас мы зайчика поймаем...

   Но ребёнок, пустив тягучие слюни по отвисшей губе, тяжело свалился девочке на плечо и снова завопил.

   – Кушать моя зайка хочет. Ням-ням. Скажи, Кристиночка: ням-ням, – Машка ловила плавающий взгляд крохотных раскосых глаз. – Сейчас оденемся красиво, нагрудничек нацепим. Пусть Светка смотрит, как за детями следить надо. Пусть учится.

   Достала из-под топчана сумку с дарёными памперсами, потянулась за приготовленным с вечера «прикидом» – белым, расшитым обтрепавшимися кружевами платьицем. Длинновато Ольгино старьё, конечно. Но нам годится, правда, Кристиночка? Вот бы плитку сюда. Не нужно тогда в родительскую избу ходить.

   ***

   Родной дом встретил запахом манной каши. У Машки даже в животе забурчало. Нет, эта Светка, конечно, шалава, но понимает, что детей по режиму кормить нужно – подсуетилась. Ещё она чистоту любит, вон как всё вылизала – от посуды в разваливающемся шкафчике до вечно захламлённых сеней. Ладно, хоть порядок теперь в избе. Эх, если б не новый диван... Не захотела, видите ли, на полу в кухне на ночь матрас стелить. А у них так всегда было: пацаны на полатях, Машка и с Кристиной – на кухне. Мать с отцом – в задосках. А в зале только редкие гости или никого.

   – Машуня, чай с печеньем будешь?

   – Ребёнка сначала накормить нужно, потом самой за стол садиться.

   Девочка всегда умела втянуть окружающих на свою орбиту. Родителей строила лет с пяти, братья с ней вообще никогда не связывались. Единственные друзья – Ольга и Стас – жили в городе, а когда приезжали, Машке в рот глядели. Вот и сейчас молодайка Светка покорно налила в жёлтую эмалированную миску кашу, насыпала в остывающий чай сахара.

   – Теперь возьми ложку и капни кашу вот сюда, – девочка показала на запястье своей костистой и тоненькой, как птичья лапка, руки.

   Светка – детдомовка, кто её учил с младенцами обращаться? Пусть сейчас ума набирается, Машке же потом легче будет. Ясно-понятно, каша нормальной температуры. Но Светка пусть всё равно тренируется.

   Наступил самый ответственный момент – впихнуть в Кристину кашу и не дать ей уляпать всё вокруг.

   Девочка усадила сестру на колени. Одной рукой перехватила вездесущие «загребашки», другой черпала манку и совала в рот ребёнку, потом, не выпуская ложки, придерживала ему подбородок: Криська плевалась, как верблюд.

   Света завороженно следила на мельканием ложки. Машка хмыкнула: раньше жена брата всегда отворачивалась при виде больного дитя. Привыкла, что ли? Уже целую неделю у них живёт, с тех пор, как брат Николай уехал монтировать газопровод в Монголию. Привёз, дурачок, жену к родителям последние месяцы дохаживать. На свежий воздух из промышленного города. Мать не растерялась: мигом в работу впрягла.

   – Ну, кажись, всё, – девочка вытерла хлынувший изо рта ребёнка лишний глоток чая, помассировала легонько раздутый животик. – Вот так всегда после кормёжки гладить нужно. А грудничков столбиком держать.

   – Зачем?

   – Кто их знает. Чтоб переваривалось лучше, наверное. Ты сейчас матрас расстели, подушки из сарая принеси. Поиграешь с ней. Да, Кристя? Да, солнышко? С тётей Светой поиграешь? А я картошку окучу быстренько.

   – Анна Ивановна...

   – Ты слушай больше Анну Ивановну. Её ж больше слушать некому. Пацанов по санаториям и лагерям распихала, на Машуню ребёнка повесила. Кому ещё в огороде вкалывать? Только Светке брюхатой... Ты чё из города-то сюда приехала? Сидела бы сейчас в парке с книжкой. В деревне работать нужно.

   – Семья, Машуня... Не захотела снова одна в общежитской комнате оставаться. Друзей, конечно, полно. Но я с рождения по Домам ребёнка, по интернатам...

   – А Николай, поди, против был, – захихикала Машка. Представила, как выкручивался брат, который сбежал в город как раз от их большого и дружного семейства. От вечной нищеты и вечной работы.

   – Да, возражал. Но я его уговорила.

   – Ха-ха-ха! Пигмей наш возражал, а ты его уговорила, – залилась смехом Машка и не увидела, как блёклые, невыразительные невесткины глаза холодно и хищно сверкнули.

   – Как ты сказала? Пигмей?

   – Пигмей... Так его географичка в школе назвала. За маленький рост. Ещё за то, что плохо учился. Мы все плохо учимся... Свет, ты чего? Это Колькино погоняло. Он и не обижается...

   – Ладно. Пошла я за подушками. У тебя там не закрыто?

   – От кого закрывать-то? Света... – Машка смущённо посмотрела на женщину. – Ты на меня обиделась?

   – Обиделась, – невестка весело и со значением подмигнула хамоватой золовушке: – Ты же мне не всё рассказала. Как и кто вас тут обзывал.

   – А тебе что за дело? – никогда раздражительность надолго девочку не покидала. – Иди к магазину, там бабки многое про нас расскажут. Да и чего слушать? Не насмотрелась ещё?

   – Насмотрелась. На тебя с сестрой. Всю жизнь о такой семье мечтала. Чтобы друг за друга...

   – Мечтала она! – оборвала Машка невестку. – Давай вместе помечтаем, как по ночам Криська орёт, а твой ребёнок ей подпевает. А папка, если не упился, в задоски кулаком стучит: спать мешаете. Я с пацанами в школу, а на тебе – младенчик с Кристиной. Красиво?

   – Гыы...– подала голос задремавшая было сестрица.

   Машка встала и воинственно поглядела женщине в глаза. Но и она смотрела на девочку в упор. Только старое зеркало видело, как похожи худая до звона Машуня и невысокая, жилистая Света. Как два взъерошенных воробья.

   – Приветствую тебя, пустынный уголок! – завопили во дворе. Кристина чуть не вывернулась из рук сестры.

   – Заткнись, Стас! – заверещала Машка, и ребёнок успокоенно прислонился головёнкой к её плечу.

   В кухонном окне замаячили радостные лица соседских ребятишек.

   – Машунь, я всё принёс. Сейчас проводку сделаю, и будет у тебя телевизор.

   – Здравствуйте, тётя Света, – степенно поздоровалась Ольга.

   Женщина не сразу ответила, оторопело разглядывая новую причёску соседки. Светло-русые волосы собраны в пучок, вроде как в стиле шестидесятых годов прошлого века. Но он возвышался не на темени, а болтался над ухом. От одного виска до другого – щедро налаченная волна. Сияющие, что весенняя лужица, глаза поведены устрашающей длины стрелками. Света засмеялась:

   – Будь здорова, Ольга. Что ж ты себе на веках усы нарисовала?

   – Ого-га-га! – заржал Стас. – Вы, тёть Свет, ещё «дымчатого макияжа» не видели. Бабулю вчера чуть инфаркт не свалил. Сидела у телевизора, а тут внуча входит. «Олюшка, детка, кто это тебя так?» А у детки фонари вокруг глаз – во-о!

   Мальчик еле увернулся от подзатыльника двоюродной сестры.

   – Хорош борзеть! – обозлилась Машка. Вручила Кристину невестке, мигом слетала за подушками, пинком раскатала матрац на полу и снова скомандовала: – Олька, со мной в огород, ты, Стас, делай то, за чем явился. Света, спать Криське не давай, поиграй с ней, а то с утра выдрыхнется – после обеда не уколотишь.

   ***

   Огородная земля исходила тёплым плодородным парком, запахами разогретой зелени и перегноя, требовала заботливых рук и капающего со лба пота. Машка завистливо потыкала пальцем в Ольгин пучок и подала кусок марли – повяжи красоту-то. Через минуту замелькали среди завалившейся синевато-зелёной ботвы загорелые руки, потянули за кудрявые вихры жирующий мокрец. Потом засновали проворные тяпки, выводя ровные гребни. Девочки время от времени исподтишка взглядывали на чужую работу, оценивали. Машка торжествовала: никто за ней в огороде не угонится. Пятнадцатилетняя великанша Ольга, сытое, холеное городское дитя, уже несколько раз то опускалась на четвереньки, то стояла, тяжело опираясь на тяпку. А она, Машуня, как воробей, к земле ближе. Легко порхает над картофельными рядками. Не станет дожидаться, пока подружка из последних сил свою полоску дотянет, пойдёт ей навстречу. Чтобы потом сказать: «Уморилась? Отдохни, а я сейчас тяпки приберу и курям траву брошу. Да в тень отойди, а то последние силы уйдут». А про себя злорадно подумать: «Это тебе не курорт с бассейном». Машку просто бесило, что Олька зимой в бассейне плещется и на пляже за границей загорает.

   Стас гордо показал свою работу: лампочка горит, плитка греет. Вот притащат сюда старый бабулин телевизор, и будет у Машки настоящая квартира. Притопала Светка и всё испортила. Ах, так нельзя, ох, лучше бы Михеича позвали. Вот тебя точно сюда не звали. Но невестка Коршуновых и вправду была ушлой. Спорить не стала, позвала работяг обедать. Кристинку накормили пюре из баночки – Света вчера не пожалела денег в магазине. Машка недовольно поморщилась: кто знает, что в этом импортном детском питании за курицу держат. Может, лягушек каких. Пахнет-то непонятно чем. Но малышка почти осмысленно разевала роток, и нянька успокоилась. Детский организм сам знает, что ему нужно. Окрошка была выше всяких похвал. Только когда в тарелках исчезла добавка, Машка спохватилась:

   – Света, а на чём окрошка-то? Папка вчера последний квас выдул, ругался, что новый не поставили.

   – Рецепт, тётя Света! Я записываю для будущей поварихи в моём доме! – Стас дурашливо провёл пальцем извилистую линию по лбу.

   – Обычный рецепт, несколько хитростей: зелёный лук хорошенько размять, добавить немного тёртого хрена для крепости да яйца сварить с вечера.

   – На чём окрошка? – не отставала Машуня.

   – На обрате. Ты же вчера творог Кристине делала. Я обрат не вылила, процедила, и вот... вместо кваса.

   – На обрате? – разъярилась девочка, сравнявшись загорелым лицом с зеленовато-жёлтым содержимым миски, в которой готовила творог.

   – Да ладно тебе, Машка, – заступился Стас. – Вкуснятина ведь.

   Но привереду не так-то было легко успокоить:

   – А тебе лишь бы пожрать! Обрат мы поросятам льём – иди, почавкай за компанию!

   – Знаешь, Машка, свинья, между прочим, имеет одинаковый с человеком обмен веществ. Их органы часто используют на замену людям, – невозмутимо разглагольствовал Стас, оглаживая футболку на округлившемся животе. – Так что свиньи заслуживают самого почтительного к ним отношения.

   Только он да Ольга могли спокойно выстоять в лавине Машкиного гнева, не завестись, не навешать грубиянке люлей. В школе бывало по-другому, поэтому друзья у девочки не заводились.

   – Мы на Белую пойдём, – сказала сразу присмиревшая Машуня. Стасиковы премудрости всегда действовали на неё успокаивающе. – Света, ребёнку каши на вечер сваришь?

   – Сварю, конечно. Можно у тебя в сарайке полежать? Прямо кукольный дом получился. Я всегда из-за интернатского забора смотрела, как девчонки во дворе в дом играют. Нам почему-то не разрешали.

   – Лежи, – девочка переборола новый приступ ярости и проявила великодушие, – кто тебе запрещает? Только это теперь не сарай, не кукольный дом, а моя квартира. Я ещё номер прибью и почтовый ящик повешу на дверь.

   – Зачем? – Стас едва сдержал смех и от натуги покраснел. – Кто тебе письма писать будет? Да и нельзя в нём жить ни осенью, ни зимой – печки-то нету.

   – Какая разница? – рявкнула Машка и через секунду загремела в сенях коляской.

   ***

   Только пришли на Белую, как ветер рванул берёзовые ветви, пригнул невысокие ивы к земле. Зашлёпала листьями гигантская черёмуха над любимой ребячьей скамейкой,захлопотала: домой, домой. Но возвращаться в деревню не хотелось.

   – Может, в лес, в шалаш? – Стас с надеждой смотрел на Машку.

   Девочка подняла к небу серые, как дождевая туча, глаза в полукружьях болезненных теней. Таких же, какие пыталась навести её подруга, только натуральных. Из бессонных ночей, тяжёлой деревенской работы и семейных страстей.

   – В шалаш. Подождит немного и перестанет. Кристя на воздухе хорошо спит. Да, зайчик мой? Поспим в шалашике? Чего дома пылью дышать?

   Узкоглазый, большеголовый «зайчик» равнодушно лежал в коляске.

   – Маш, ты прямо синоптик. Говорят, что у стариков кости к ненастью ноют. А ты чем погоду предсказываешь?

   Девочка ничего не ответила и рванула коляску, развернула её к лесу. Тоска на неё нападает перед дождём. И чем сильнее будет дождь, тем тошнее становится, тем больше давит и щемит в груди. Только разве придуркам объяснишь?

   Шалаш строился много летних сезонов, обихаживался и охранялся от чужаков. На одной из сосен красовались большие буквы КМ – Коршунова Мария, – вырезанные Николаем по просьбе сестры четыре года назад. Негромко стучал по лапнику летний ливень, влажный хвойный аромат туманил и клонил головы, заставлял растянуться на старых мешках, набросанных на прошлогоднюю солому.

   Проснулись, когда в птичий гомон, провожавший дождь, вплёлся резкий вопль далёкой пожарной машины.

   – Слышали? У нас или за рекой? – спросила Машка.

   – Кажись, у нас, – потянулся Стас. – Опять на лесопилку, наверное.

   – Стасик, а от неправильной проводки может пожар случиться? – хрипло, со сна спросила Ольга.

   – Запросто. Если замкнёт где-нибудь.

   Машка почернела. Минуту смотрела непонятно куда. Потом поволокла коляску из шалаша, а через секунду неслась к деревне, только косички на костлявой спине прыгали.

   Ребятишки припустили за ней.

   – Куда бежим-то? – Стас обогнал коляску и глянул девочке в глаза.

   – Светка в сарайке... – процедила Машка, отдуваясь посинелыми губами.

   Стас силой забрал коляску, которая вязла в размокшей глине, и вся компания в молчаливой тревоге полетела к деревне.

   Улица лениво охорашивалась после дождя: стряхивали последние капли с листьев георгины в палисадниках, подсыхали промытые заборы, уходили в песок лужи. Тишина, ни огня, ни дыма. Втолкнули коляску в разбухшую калитку. В окне Машкиной квартиры темнота. Девочка ногами загребала от усталости, но заставила друзей смыть потёки грязи, почистить обувь. Тихонечко вошли в полумрак сарая. Света крепко спала на топчане, прижав к животу старого уродливого медвежонка, до невозможности замусоленного Кристей. Непонятно, увидела ли малышка свою игрушку в чужих руках, или просто растрясли её дорогой, но уютный покой смёло заливистым рёвом. Женщина открыла глаза и несколько секунд недоумённо рассматривала стену. Машка знала, что сейчас ей кланяются подсолнухи и дарят добросердечные взгляды нарядные феечки. А игривые буруны на волнах пытаются зазвать в морскую даль.

   – Ой, ребята... А я заснула нечаянно. Так мне ещё никогда не спалось. Будто в колыбели.

   – Не смеши. Откуда тебе знать, как спится в колыбели? – Машка трясла сестру, но рёв становился уже просто невыносимым.

   – То-то и оно, что неоткуда. Но всё равно знаю. Не тряси ребёнка, давай сюда. Пойдём, Кристя, кашки поедим. А они пусть оладьи жуют, – Света раздавала команды не хуже Машки. Девочка неохотно подчинилась, видно, устала за день.

   За вечерним чаем с оладьями и вареньем Машка поинтересовалась:

   – Света, а кто у тебя там? – и легонько, словно знакомясь, коснулась живота.

   – Девочка, – улыбнулась невестка. – Николай так обрадовался... У вас же почти одни мальчишки.

   – А как назовёшь?

   – Не знаю. Потом вместе решим.

   – Есть красивое имя – Регина, – начала издалека Машка.

   Стас поперхнулся чаем. Прокашлялся, зажевал оладьей смех и спросил:

   – Маня, а почему ты русские имена не жалуешь? Можно и в честь деда с бабушкой назвать.

   Машка снова удивила: не разоралась, а вполне мирно помечтала:

   – Сидят бабки у магазина и спрашивают: кто это там идёт? Да Машуня с Кристиной и Региной.

   – Хорошее имя. Пусть пока здесь, – женщина приложила руку к животу, – будет Региной. А там как Николай скажет.

   Машка хитро прищурилась. Она и Колька всегда были заодно.

   Прощаясь за калиткой поздним вечером, Машка сказала, запрокинув лицо к небу:

   – Я сегодня такая счастливая... Сарай не сгорел, племянница Регина скоро родится.

   – Доча! – крикнула из окна Анна Ивановна. – Иди скорей, золотце наше обделалось, сейчас всё кругом измажет. Вертлявая такая, в руки не даётся.

   Разногласия

   Потеплело, даже жарко стало – на лоб словно блинчик с пылу да жару положили. Ой, солнечный луч... Утро?! Сорваться с кровати помешали голоса на кухне. Анна, Машунина мама, принесла нам молоко с утренней дойки. Наш-то коровник теперь пуст. Его тоже снесут и поставят на сиротском месте гостевой домик. Бабуля долго не могла пить молоко от соседской коровы, говорила, что неродное. Потом привыкла.

   – Вот, Аня, деньги за месяц вперёд. Спасибо тебе.

   – Нет, тётя Вера, не надо... столько много не надо. Твои ж ребятишки нам помогают. Вчера картошку окучили.

   – Бери, Анна, кому говорю – бери. Такую ораву в школу собрать никаких тысяч не хватит. Да ещё родины намечаются.

   – Спасибо, тёть Вера. Я попросить хотела... мож, поговорите с Машкой. Кристину всё же придётся в инвалидный дом отдать. Жа-а-алко мне доченьку мою горемычную... народилася и для людей и для Бога лишней. Всю семью повязала... Мне работать надо. Машка тот год в школу почти не ходила. А на што? Все врачи говорят, дочка ничё не понимат и не будет. Идиотка, говорят.

   – Присядь, Аня. Плачешь? Значит, слёзы ещё не все выплакала. А вот Машка не плачет – не осталось, наверное, слёз-то. Потому что всё в сестрёнку вложила – и силы, и здоровье, и жизнь свою недолгую.

   – Ты, тёть Вер, пошто так говоришь? Про жизнь недолгую?..

   – Погляди на свою Машуню – как головёшка чёрная, одышка, будто у старухи. Мальчишки в санаторном лагере отдохнут-полечатся, а Маша? Она тоже ребёнок...

   – Так не захотела! Ей и зимой путёвку выделяли – ни в какую. В город к врачу, по сердцу который, теперь не увезёшь – драться лезет. До пены на губах кричит. Боится за Кристину. Что отдадим её...

   – Одно тебе скажу: не по Машенькиным плечам этот крест. Ты мать, тебе и решать. Поговорю с девочкой. Хотя никакие слова не помогут. Тут одно осталось – ждать, пока...

   – Пока что... тёть Вер, пока что?..

   В кухне повисло молчание. Через минуту Анна засуетилась и ушла.

   ***

   После завтрака мы со Стасом работали в теплице, обихаживали парники, пололи грядки.

   – Ольга, а ты за Кристинку или против? – спросил брат, наполняя железную бочку колодезной водой.

   Слышал, значит, утренний разговор в кухне. Ни он, ни я маленьких детей не любили и никогда не страдали от того, что в своих семьях были единственными. Оба, какговорится, поздние дети. Жили в соседних городских кварталах, встречались только по выходным да на каникулах. Куда бы ни уезжала с родителями, Стаса мы брали с собой. И наоборот. За два деревенских месяца братец успевал здорово вынести мозг, но в городе только и вспоминал летние приключения. Последний год была ещё спорная тема – Кристина, больная дочка Коршуновых.

   – Я за то, чтобы Машка смогла доучиться и завести свою семью. Кристина в это никак не вписывается. Жалко её, конечно, но...

   – Между прочим, прежде всего семья должна нести ответственность за воспитание детей... – затянул свою волынку член городского Молодёжного совета. Он был там самым юным, горластым и... самым бесполезным, на мой взгляд. Но ужасно важничал и напоминал индюка Гошу, когда наши отцы, споря во время воскресной встречи за пирогами, шутливо обращались к нему:

   – А что по этому поводу думает Молодёжный совет?

   – Мы полагаем... – начинал Стас. Вот это «мы» смешило больше всего.

   – И что, Машка должна всю жизнь сидеть с Криськой, вытирать сопли и убирать какашки? У неё не должно быть своей судьбы? Ради чего? Ты хоть понимаешь, что такое идиот? Это овощ, которого нужно шесть раз в день кормить, мыть, глаз не спускать? Она никогда не заговорит, не встанет и не пойдёт. Так и пролежит в подушках... – я разозлилась и бросила культиватор.

   – Ага. Тогда давай так: посчитаем затраты времени и сил на одного ребёнка. Во-первых, накормить. Во-вторых, обслужить. В-третьих, лечить и учить. Чего ржёшь? Таких, как Криська, тоже учат. Пускай вместо мамашек за ними ухаживают люди, которые могли бы заниматься другим делом. Или ещё вот какой вопрос. Что лучше: домашняя забота или казённый уход, когда на каждого ребёнка не хватает ни рук, ни времени? – Стас оживился и прямо напирал на меня речами. Эх, сейчас заболтает по обыкновению...

   Вовсю раскочегарилось полдневное солнце, небо словно выцвело от зноя. Капустные листья бессильно опустились, грядка с календулой полыхнула яростным оранжевым пламенем. А сердце кольнула льдинка. До дрожи захотелось наподдать братику за глупость. Ну нельзя, нельзя заплатить за домашнее содержание Кристины жизнью старшей сестры!

   – Смотрю, у вас не работа, а дебаты настоящие, – сказала бабуля. Мы и не увидели, как она подошла.

   Я схватила культиватор, Стас – ведро.

   – Заканчивайте да в дом идите. Разговор есть, – бабуля вроде не сердилась, но серьёзный и деловитый тон напрягал. А может, чувствовали себя провинившимися. Вот только в чём?

   ***

   После борща и сырников спорить расхотелось. Но бабуля непреклонно потянула нас в «залу» – так в деревне называли самую большую комнату в домах. Достала большой альбом в плюшевом багровом переплёте. Скучно. Знали мы историю нашей семьи: Вера Николаевна восемнадцатилетней приехала в деревню заведовать фельдшерско-акушерским пунктом, вышла замуж, а наш несостоявшийся дед через полгода погиб на лесопилке. Усыновила мальчишек-сирот, вырастила, дала образование. Вышла на пенсию и жила среди тех, кого в разное время приняла на свои руки. Только что нам до того? На свете никого нет лучше доброй, строгой, понимающей, золотой, любимой нашей бабулечки!

   Крохотная, мятая чёрно-белая фотография. За плюшевой обложкой лежала. Кто-то глазастый и худенький испуганно смотрит в объектив. Очень короткая стрижка, тонкая шея.

   – Ха! – выкрикнул Стас. – Олька наша! Если ей космы остричь да не кормить месяца два!

   Меня обдало душной гневной волной. Знал братик, куда ударить побольнее. Год назад пришлось бросить секцию спортивной гимнастики – стремительно выросли грудь и филейная часть. Да и рост – в четырнадцать лет на полголовы выше родителей. Пришлось записаться на бальные танцы... Дрянь ты, Стас... По пылающим щекам потекли слёзы. А бабушка не заступилась! Да разве в стаде газелей кому-нибудь есть дело до гадкого жирафёнка?..

   ... – Не успела мама на наше счастье полюбоваться, – донёсся сквозь обиду голос бубули. – Поехала на городской рынок сметаны и творожка продать, да и подцепила какой-то вирус. За четыре дня сгорела. Похороны, а тут за лес на новый дом нужно было расплатиться. Вася и пошёл на лесопилку сторожем. Днём в мехмастерской, а через ночь – на складе. Там и нашли его утром... застреленного...

   Слёзы мигом высохли. Такой истории нам никто не рассказывал.

   – Не помню, что тогда со мной было, чем жила, что делала. Только перед самыми холодами приехали за мной ночью. Женщину на станции с поезда сняли, рожала она. А станция тогда была – изба с навесом от дождя. Глянула – плохо дело. Акушерский поворот плода на ножку нужно делать. Опыта никакого. Сидеть разве что и ждать, пока... Ну, думаю, всё равно без Василия мне не жить. Какая разница, где небо коптить – на зоне или на воле. Решилась. Вышел мальчишечка. А она уж и не дышала... Обработала младенчика. Милиция подоспела – дед Платоновых, Царствие ему небесное. Вези, говорит, мальца к себе на пункт. Я ему: без документов-то как? Он только рукой махнул. Собралась выходить, смотрю – в углу ещё одно дитя сидит. Годик, не больше. В пальтишке, огромная мужская шапка набок съехала. Чей ты? Молчит... Уже на улице услышала, что с женщиной старший ребёнок был. Вернулась и забрала с собой.

   Бабуля замолчала. Ходики на кухне отсчитывали десятилетия, бежали назад в прошлый век, в трудное и холодное предзимье тысяча девятьсот шестьдесят шестого года.

   – Утром спросила мальчика: как зовут? А он мне – Вася... Посмотрела на него и словно снова увидела, как муж вечером со мной прощался. Обнимать не стал, сказал, утром расцелует. Схватила я мальчонку, прижала к себе. Подумала – не отдам никому. И не отдала. Андрюха Платонов потом мне карточку и письмо какое-то вернул. В письме ни одной зацепки. А фотка так с тех пор у меня лежит. Да я и не знаю, кто на ней. Уже на другой день лица той женщины не помнила. Вот сейчас увидела, что и вправду Олюшка на неё похожа... – бабушка притянула меня к себе.

   Что-то растаяло в груди. Наверное, льдинка. Может, обида. До чего же тепло рядом с бабулей! Разве кто-то вправе лишать человека этого тепла – быть рядом с теми, кто его любит?

   – А за что деда убили? – спросил некстати Стас.

   – Спасибо, внук, что Василия дедом назвал. Значит, недаром он на этой земле пожил. Не знаю. А что знала – забыла, – сказала как отрезала бабушка. Мы знали: просить да канючить бесполезно.

   – Так вот, Оленька и Стасик, ни один человек зря не приходит и не уходит. Вместе с ним в жизнь близких судьба является. А исполнить судьбу ой как трудно. Сломаться или отступиться легче.

   Мы ещё посидели втроём, обнявшись. Стас таращил круглые голубые глаза в потолок. Судьбу разглядеть, наверное, пытался. Я-то сразу поняла, к чему бабуля этот разговорзатеяла. Но не всё, признаюсь, дошло. А переспросить постеснялась. Вдруг подумают, что я ещё не выросла.

   ***

   Вечером к нам заявилась Алёнка. «Дылды», – так говорит Стас о нас с подружкой. Он, хоть и ровесник, но рыжей макушкой до подбородка мне не достаёт. На Алёнке новые джинсы, запястье сверкнуло славным браслетиком-цепочкой. Настроение сразу пропало. Что это за день такой выдался-то!

   – С обновками, соседка, – церемонно сказал Стас.

   Что-то издевательское почудилось в братишкином голосе. Алёнка провела длинным гибким пальцем по стопочке дисков и наморщила нос. Меломанка. Круглая отличница. Так случилось, что соседствует с нами не только в деревне. С наступлением учебного года уезжает к родственникам. А с ними мы живём в одном доме. Я с Алёнкой учусь в одном классе, сижу на уроках за одним столом. Подружка и брат находятся в состоянии холодной войны. Что не поделили, непонятно, но как только встречаются, начинают друг друга подкалывать.

   – Таисия Валерьевна расщедрилась? – Стас указал глазами на цепочку. – От коровок да поросят для любимой внучки оторвала? Или соседушка сама на рынке наварила? Типа надбавки за детский труд?

   – Ошибаешься, сосед. Родной папенька пожаловали. В честь знакомства, так сказать. А может, и в завершение ... – по серьёзным подружкиным глазам можно было понять: весёлая перепалка не состоится.

   – Да ладно ... – выпалили вместе я и Стас. Переглянулись. Брат подскочил к двери, выглянул и дипломатично прикрыл створки.

   – Поехали мы с тётей Алей вчера на рынок в город, – начала подруга, призадумалась, а потом решительно продолжила: – Надоело стоять, будний день, покупателей мало. Тётя Аля зудит, поговорить, видишь ли, ей не с кем. К вечеру дело, дай, думаю, возле магазина встану. Взяла сметану и творог фасованный. За два часа почти всё распродала. Смотрю, мужчина какой-то рядом ходит, туда-сюда. Пригляделась: папенька. Прошлым летом к нам сунулся, но бабуля его выставила. Подошёл: «Здравствуй ... доченька». Я его тоже поприветствовала. А что? Три пакета с творогом ещё остались, может, купит.

   – Купил? – тупо спросил Стас.

   – Не совсем ... – замялась подруга. – Сказал, что поговорить хочет о многом. Короче, стать ближе и роднее.

   – А ты? – опять вырвалось разом у меня и брата.

   – А я ... Помните Манькину поговорку? «Где ж вы были, где долго спали, как вас мухи не обосрали».

   – Ну ты и дура, – загорячился Стас. – Претензии нужно было предъявить по порядку. Во-первых, алиментов на содержание ребёнка не платил, во-вторых, не общался в течение длительного времени, в-третьих ...

   Алёнка подняла на Стаса зелёные глаза с готовыми пролиться слезинками, и брат замолчал:

   – Что опять не так?

   – Плохо получилось ... Ответила я грубо. А он зажмурился, вытащил бумажник. Все деньги выгреб и мне сунул.

   – А ты?!! – что тут сделаешь, мы снова выкрикнули хором.

   – Взяла. Оказалось много, наверное, только что с карточки снял. Тут быстро творог забрали, я пошла в «Лотос» и купила браслет ... Вот ... Давно такой хотела.

   – А баба Тася?.. Чего это я ... Спрячешь, конечно. А что ты там говорила про конец знакомства? Он о новой встрече не просил? – докопался дотошный братец.

   – Нет, деньги сунул и ушёл. Молча и не поворачиваясь.

   – Думаешь, больше не появится? Чего ревёшь-то? Алёнка ... не плачь. Да знаешь, как его прищучить сейчас можно? Я ... я в газету статью напишу!

   – Появится, не появится. Не в этом дело, – хлюпая аккуратным, словно точёным носом, сказала подруга. – Он так зажмурился ... Будто что-то страшное увидел ... А не родную дочь.

   – Может, ему просто стыдно стало? – неловко попытался утешить Стас.

   – За меня? – выговорила дрожащими губами Алёнка.

   – Поче ... за себя, дура! За то, что ребёнка бросил!

   – Он не бросал, – в Алёнкиных глазах высохли слёзы, а подбородок задрался вверх. – Его бабушка выгнала.

   Из кухни по дому поплыл запах булочек, и спорить расхотелось.

   – Я зачем пришла-то, – совсем успокоилась подруга. – Завтра шлак привезут. Поможете таскать?

   – Не вопрос, – молодцевато ответил Стас. – А как насчёт оплаты детского труда?