Текст книги "Работа над ошибками, или Грустная грустная сказка (СИ)"

Автор книги: Лана Тихомирова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Annotation

Если вы чувствуете, что в этом мире вам нет места, что он серый как мышь, а вы на его фоне слово жар-птица? Значит вы Тьарко-Леко – цветной человек. Как и главные герои "Грустной сказки", и вам срочно надо бежать отсюда в другой мир, который будет соответствовать вам. Почему сказка? Потому, что это порождение снов. Почему "грустная"? Мне трудно ответить… Почему "работа над ошибками"? Потому, что я закрываю одну страницу жизни и открываю другую, на которой исправлю все ошибки, сделанные мною в прошлом.

Тихомирова Лана

Часть 1 Э-Ма-Куа

Сцена 1: Начало истории

Сцена 2: Тюрьма

Сцена 3: Беглецы

Часть II Чэно-Куа (Черный город)

Сцена 4: Лес

Сцена 5 Великий Магистр

Сцена 6 "Черный Город"

Часть III Тьйарко-Сиэт-Куа

Сцена 7: Удар ножом

Сцена 8: Конец истории

Тихомирова Лана

Работа над ошибками или Грустная – грустная сказка

Там, где умеренность – ошибка,

равнодушие – преступление.

Георг Лихтенберг

Остановите землю, я сойду….

Энтони Ньюли.

Часть 1 Э-Ма-Куа

Народу много, а людей мало….

Диоген Лаэрстский…

Сцена 1: Начало истории

Э-Ма-Куа – "город, где живет туман", так переводится это название с нашего птичьего языка.

Я родилась здесь, и сколько себя помню, за пределы города никогда не выезжала.

Имя мое Сиэт-Лаа-Н-га, и история моя началась семнадцатого дня второго месяца сезона дождей.

Я сидела в своей квартире, потягивая арбузное вино, которое очень люблю, смотрела в окно, думала о людях бегавших по мостовой.

Вообще люди в нашем городе делятся на три группы: люди, которыми Город управляет; люди, которые от Города зависят; и люди, которые живут в Городе, и ещё не стали его собственностью. Последние составляют меньшинство, я принадлежу к ним, и, как все стараюсь выделиться: одеваюсь ярко, ношу длинные волосы, говорю громко, но главное – я могу плакать и смеяться, радоваться и огорчаться, ненавидеть и любить. Нас, за наше поведение и манеру одеваться, зовут Тьйарко-Леко (Цветные, или яркие люди).

Есть ещё одно меньшинство, в отличие от нас, почитаемые люди – Чэно-Леко (Черные люди). Это люди, которыми управляет город. Меня они вводят в ужас. Когда я смотрю на них в голове моей сверлом зудит одна мысль: "Неужели и я стану такой?" и каждый раз пробивает крупная дрожь.

Эти люди носят черные одежды, потому и прозваны Чэно-Леко, и все время спят: когда идут, едут в машинах, когда едят, когда подписывают важные бумаги. Город правит ими, а когда они становятся ему не нужны – съедает их, так поговаривают в народе. По мне так это детские сказки, по образованию я биолог, и привыкла верить тому и только тому, что вижу. Совсем недавно я закончила огромный труд, посвященный Чэно-Леко, я исследовала их анатомию и физиологию, а главное привычки.

Оказалось, что они не воспринимают цвет, хотя не слепы и видят, но как бы в сумерках, только неясные очертания. Вкус и запахи они тоже не воспринимают, зато они чрезвычайно чутки к звукам, но даже самый сильный из всех не способен их пробудить. Они не испытывают эмоций, пребывая в вечно спокойно-ровном состоянии духа, не способны думать – их разумом управляет Правитель. Он личность загадочная, мало кто его видел, зато сказок о нем сочинили великое множество. Например, туман, которым окутан наш город, как будто бы дым его трубки, которую он непрерывно курит. Стоит ли говорить, что имени его никто не знает.

Чэно-Леко же это не удивляет, они вполне искренне любят Правителя, по крайней мере, они так говорят. Со временем они исчезают, по одной из легенд в черный город, по другой – их пожирает Город, по третьей – они добровольно расстаются с тем, что вряд ли можно назвать жизнью и отдают свои тела на растопку трубки Правителя. Но как бы там ни было, Чэно-Леко пропадают.

Последняя группа составляет большинство жителей Э-Ма-Куа, их называют Леко-Э-Куа (Люди Города). С виду они нормальные люди, но ими движет только одно чувство: фанатичная преданность Городу и Правителю. Любого, кто скажет в присутствии Леко-Э-Куа что-нибудь плохое о Городе или Правителе ждем неминуемая смерть – его просто разорвут на кусочки. Леко-Э-Куа со временем становятся Чэно-Леко и рады этому, а потому всегда приподнято – равнодушны к окружающим и самим себе, но с большой охотой участвуют в оргиях посвященных Городу и убийствах, которые ежедневно происходят, если какой-нибудь Тьйарко позволит себе нелицеприятно отозваться о Городе.

На мой взгляд, не это самое страшное. Нет ничего ужаснее (поверьте мне на слово), чем превращение Людей города в Черных людей. Три года назад я пережила это день за днем, наблюдая за своей сестрой.

Оли-га (Серебряная девочка), заснула и больше никогда не проснулась, месяца три она ещё прожила с нами. Но в одну ночь испарилась прямо из своей постели. С тех пор я осталась одна.

Когда-то моя семья была очень большой: родители и, кроме меня, ещё три сестры. Старшую, Юли-га (девочка из золота), я не помню, она уже родилась Чэно-Леко и в семнадцать лет она пропала, ей в нашей семье гордятся, Чэно-Леко рождаются редко. Среднюю, Ка-Тер-Ин-га (Самая любимая девочка), я помню очень смутно, мне не было и пяти лет, когда она пропала, став Чэно-Леко. Но Оли-га я помню прекрасно, она была не намного старше меня, мы были очень дружны, но слишком разные. Когда три года назад она стала Чэно-Леко, для меня это стало ударом, а она радовалась на словах. С неё то и начались мои исследования. Я не отходила от Оли ни на шаг, каждую ночь сторожила её постель, и однажды на моих глазах она просто-напросто испарилась.

Я вывела несколько симптомов, из которых следовало, что скоро Человек станет Черным человеком. Во-первых, это сонливость и апатия, отсутствие желаний, усталость, ухудшение зрения, но вместе с тем обострение слуха.

Я до сих пор остро переживаю за сестру, хотя уже знаю, что она счастлива. Тогда я сидела дома одна, и думала, что же будет дальше.

На столе стояла фотография, где все четыре сестры были вместе: Одетая во все черное, красивая и темная Юли, веселая и улыбающаяся Тер, и я с Оли на руках старшей сестры, два маленьких сверточка – эту фотографию сняли за три дня до исчезновения Юли.

Арбузное вино кончилось, и я заварила себе кофе. Дрожащей от волнения рукой взяла телефонную трубку и позвонила. В трубке были только длинные гудки. Я положила трубку рядом с собой. Тревога переросла в страх. Теперь пропал мой друг, чуть ли не единственный человек, которого я по настоящему любила, и который мог более пяти минут терпеть меня и мой характер – Ти-Му-ранх (Великий завоеватель), или Ранх-Ба (маленький мальчик, человек невысокого роста). Он, как и я, был Тьйарко-Леко, один из самых сильных и великодушных, кого я знала. Он хотел бежать, и я с ним, но вот уже четыре дня, как я не могла до него добраться.

Что-то мне подсказывало, что случилось худшее.

Стемнело. Родителей все не было. Но за них можно было бы и не волноваться с Леко-Э-Куа никогда ничего не случается. Я не стала зажигать лампы, а зажгла свечу. Живой огонь не давал мне углубиться в мысли и представлять в сотый раз тюрьму, где томится Ранх-ба.

Наконец позвонили в дверь.

– Слава Солнцу, вы вернулись, – сказала я, открывая дверь.

– Как можно славить то, чего ни ты, ни я никогда не видели, и никто, не знает, есть ли оно на самом деле? – парировала мама, снимая ботинки. Отец молча снял пальто и обувь, он выглядел ещё более сонным, чем вчера, тяжелый камень лег на сердце.

– Ты опять жжешь живой огонь? – равнодушно, для проформы, возмущалась мама, – Сиэт-Лаа-Н-га, сколько раз тебя просить не делать этого.

– Извини, мама, – ответила я, погасив свечу.

– Ты всегда так говоришь, а потом делаешь по-своему.

Я промолчала.

– Мам, Ти-Му-ранх пропал.

– Тем лучше, выкинь его из головы. Он никогда не любил наш благословенный город, и чего можно ждать от такого человека? Он только себя и любил.

– Я сейчас не об этом, мам, человек пропал.

– И что? Не беспокойся о нем, он наверняка связался с бродягами и ушел, Город таких не держит, они ему не нужны. Бесполезные твари, – беззлобно продолжала мама.

– С какими бродягами? Разве Город можно покинуть?

– Ну, – замялась она, – не цепляйся к словам. Это всего лишь предположение, но поверь мне, только последний идиот может этого пожелать.

Мы сели ужинать.

– Мам, я завтра иду в цирк.

– Ты всегда ставишь меня перед фактом. Теперь иди, раз решила. С кем идешь?

– С Ши-Мер-га (Ночная птица) ты её знаешь.

– А, милая девочка, передавай ей привет.

– Конечно.

Я сидела как на иголках в надежде, что мама не спросит: в какой именно цирк мы идем, так и случилось, лишним расспросам меня не подвергли.

На утро мы встретились с Ши-Мер-га и вместе гуляли по Ти-Ма-пале (Площадь великого Тумана).

– Можешь меня поздравить, Ши, я окончила свой роман.

– Поздравляю, Лаа, когда он увидит свет?

– Если солнечный, то только на картинке.

Мы рассмеялись.

– Если серьезно, зачем мне его издавать? За такую крамолу меня как пить дать посадят.

– Что-то против Правителя? – забеспокоилась Ши.

– Нет, высмеиваю Чено-Леко.

– А, – неопределенно протянула моя подруга, – этим-то что шла, что ехала твоя крамола.

– Им, да, но поговаривают, правитель за них горой.

– А он есть вообще? – прищурилась Ши.

– Наверное, есть. Мне это как-то все равно. Туман-то откуда-то берется?

– А я в него не верю!

– В туман?

– В Правителя?

– Тогда говори потише, нельзя не верить в то, чего нет. Если во что-то не веришь, то, чисто психологически оно существует для тебя.

– А для тебя?

– Не знаю, не хочу думать об этом. Меня сейчас больше мой отец беспокоит.

– Он стал Чено-леко?

Мы сели на ограждение.

– Становится. Если он скоро пропадет, я не вынесу, за такой маленький срок потерять двух близких людей.

– Может тебе только кажется.

Я перекрестилась и сказала:

– Меньше казаться не стало. Все точно. Ши, ты же биолог, все признаки на лицо. Выглядит усталым и сонным, жалуется на не высыпание. Стал меньше читать – жалуется на зрение. Ест, что попало. Зато слух стал просто отменный.

Ши помотала головой.

– А одевается?

– Во все темное, скоро перейдет на черное. Ши, мне очень тяжело. Только с тобой отдыхаю.

– Не плачь, подруга, все будет хорошо.

– Ти-Му-ранх пропал.

– Но он не Чено-леко, – недоумевала Ши.

– И никогда им не станет. Значит… ты сама знаешь, что это значит…

– Да, – тихо вздохнула Ши. Её брата год назад арестовали по приказу правителя, за "излишнюю яркость". Говорят, что арестованных по такой формулировке насильно делают Чено-леко и процесс этот мучительный и долгий.

– И от него нет вестей?

– Нет, Па-Ши-ранх (Звезда в ночи) ни письма, ни весточки не передал. Как я хотела бы его увидеть.

Мы помолчали, каждая думала о своем. Встали и прошлись до фонтана. Ши села на бордюр, я осталась стоять напротив неё, корила себя за то, что завела разговор о брате.

– Может, пойдем, Ши? А то представление без нас начнут?

Она молча встала.

– Прости, мне не стоило говорить с тобой о брате, – извинялась я.

Твоей вины здесь нет, ты так переживала из-за Оли, как я из-за Па-Ши.

Мы вошли в шатер цирка. Вообще в цирки я не хожу, но Ши пригласила развеяться, и я не смогла ей отказать.

– Знаешь, Ши? Я тут слышала о "бродягах", не знаешь, кто они такие?

– О каких "бродягах"?

– Когда я сказала моей матери, что Ти-Му-ранх пропал, она сказала, что он "Связался с бродягами и ушел. Город таких не держит".

– Давай потом, – отмахнулась Ши.

– Но разве из Города можно уйти? – настаивала я.

– Лаа, ты можешь помолчать? Мы не одни, тут ушей полно, – зашептала мне на ухо Ши.

– Простите, девушки, что вмешиваюсь в ваш разговор, но я случайно услышал. Из Города можно уйти, – обратился к нам пожилой человек. Это был первый Тьйарко-Леко пожилого возраста, которого я видела.

– А вы пытались? – спросила я.

– Лаа, – дернула меня за рукав Ши.

– Да, и знаю, как это можно сделать. Извините, я не представился – Ю-Рий-ранх (Золотой рассвет)

– Сиэт-Лаа-Н-га, – мы пожали друг другу руки.

– Ши, – кисло проговорила подруга.

– Из города есть выходы. Дорога по земле и тоннель в подземелье. Дорога ведет в Тьйарко-Сиэт-Куа (Город Цветного солнца). Тоннель – в Чено-Куа (Черный город).

– А как их найти? – спросила я.

– Наш город огромен, но не бесконечен, он окружен огромной крепостной стеной, высота которой мне не известна, она теряется в облаках. Но в стене есть ворота: они сделаны из дуба, окованы чугуном, чтобы открыть их надо много сил. Ворота ржавые и тем труднее их открыть.

– Вы видели их?

– Я касался их, – тихо сказал Ю-Рий-ранх.

– А кто-нибудь открывал их?

– Их открывают регулярно, через них в город входит дождь и выходит туман.

– А вы выходили?

– Нет, – грустно сказал собеседник, – и очень жалею об этом. Когда меня арестовали, я бежал, и прибежал к воротам. Они открываются каждую полночь, и у меня было множество возможностей уйти, но каждый раз я пугался неизвестности и вскоре вернулся домой. Меня больше не искали, не пытались арестовать, да и я не старался больше выделиться. В конце концов, свобода внутри человека, а не снаружи.

– Может вы и Правителя видели? – спросила я.

Ши дернула меня за рукав, я только отмахнулась.

– Я видел его, и вы его видели, – улыбаясь, ответил собеседник.

– Не понимаю.

– Лаа, – тихо позвала Ши.

Я отвлеклась и поняла, что в цирке стихли разговоры, но фанфар, как это бывало всегда, не было.

На арену вышли все артисты цирка вместе с животными, по бортику цепью выстроились люди в черных одеждах.

– Это Чено-леко из свиты Правителя, они пришли сюда, чтобы кого-нибудь арестовать, – тихо зашептал мне на ухо Ю-Рий-ранх.

Ши сидела, замерев.

– Сядьте, как ваша подруга, они ничего не видят, но все слышат, чтобы ни было, не шевелитесь.

– Не поможет, если надо они вычислят искомое по биению сердца и журчанию крови.

– Всем молчать – тихо сказал кто-то из Чено-леко, но его голос прогремел, как гром.

– Нам нужна Сиэт-Лаа-Н-га, – сказал другой. Я сидела, сердце мое бешено колотилось.

– Если Сиэт-Лаа-Н-га не сдастся сейчас же, то мы найдем её, и мера пресечения будет куда суровее.

– Я здесь, – я встала с места, я знала, что они убьют всех, кто есть в цирке в поисках меня. Ши вцепилась в мой рукав.

– Ши, мы еще встретимся, я сбегу оттуда, – скороговоркой прошептала, – жди. Зайди к моим, скажи, что меня арестовали. Откровение только тебе и больше никому.

Ши кивнула, что поняла. Мы обнялись.

– Сиэт-Лаа-Н-га подойдите к сцене и встаньте спиной к ней.

Я повиновалась. Мне завязали глаза черной полупрозрачной тканью. Кто-то схватил меня и, взвалив на плечо, понес к выходу. Я смутно видела лица циркачей, но два мне запомнились лучше всего. Длинноволосый брюнет, видимо жонглер, в руках у него были шарики, размером с шарики для настольного тенниса.

Второй блондин, лицо его было как у волка, оноскалился, в глазах застыла ненависть. Оба они смотрели на меня, оба были напуганы. Я не нашла ничего лучше, чем выдернуть руку и помахать им и крикнуть:

– Все будет хорошо.

После чего все покрыл мрак.

Сцена 2: Тюрьма

После того, как меня унесли, представление было отменено. Ю-Рий-ранх дал Ши свои координаты, а та отправилась ко мне домой. Рассказав обо всем моим родным, она выслушала красноречивое молчание и ушла, захватив с собой моего любимого арбузного вина.

В тоже время меня кинули в кузов машины, мотор завелся, машина тронулась. Я не решалась снять повязку, по бокам сидели Чено-леко, напротив меня еще один с дубинкой в руках.

– Сиди, – с прихрапыванием сказал он. Меня куда-то везли. Когда машина остановилась меня, грубо взвалили на плечо и понесли куда-то. Даже если я хотела бы что нибудь рассмотреть, то не смогла бы: туман здесь был гораздо гуще, чем где бы то ни было. Дышать было трудно, одежда, волосы и лицо промокли от тумана.

Звенели ключи, скрежетали петли дверей, наконец, меня кинули на бетонный пол. Я больно ударилась, и тихонько ойкнула.

– Можешь снять повязку. Но держи её при себе, – сказал мне тот охранник, что нес меня. Он же с хлопком закрыл железную дверь.

Я осмотрелась. Свет, слабый и серый проникал в окно, но по углам было темно.

– Есть здесь кто? – спросила я, услышав шорох в углу.

– Сиэт? – ответил мне хриплый голос, – Сиэт-Лаа-Н-га?

– Да, это я.

Из угла ко мне двинулась тень. В сером свете передо мной предстал брат Ши – Па-Ши-ранх. Мы обнялись.

– Откуда тебя привезли? – спросил он.

Я вкратце рассказала наш разговор с Ши и Ю-Рий-ранх и задержание в цирке. Пату выслушал меня внимательно, потом вздохнул и сказал:

– Бедная моя сестра, милая Ши.

– Как ты здесь? Уже год? Что они с вами тут делают?

Пату махнул рукой и сказал:

– Допрашивают. Готовься. Боюсь, как бы Ши тоже не попала к нам. Нас ведь обвиняют в сговоре.

– Кого нас? Ты не один здесь?

– Я раньше был один, с некоторого времени нас двое. Ти-Му-ранх, теперь фигурантов трое.

– Он здесь? – перебила я Пату.

– Ты его знаешь?

– Ещё бы мы вместе учились.

– Теперь все ясно. Формулировка "сговор" нелепо смотрится, когда двое обвиняемых между собой не знакомы. Ты связующее звено.

– Что бывает за сговор? И что это за сговор? Против кого?

– Меня и Ти-Му арестовали за излишнюю яркость и сговор против правителя и Города. Нелепо. Следователь бесился, когда мы говорили, что не знаем друг друга.

– Из нас сделают Чено-Леко, – спросила я, чувствуя, как сердце холодеет.

– Не знаю, хорошо это или плохо. Нас сошлют в Чено-Куа.

Я нахмурилась, всем видом давая понять, что не имею понятия о предмете разговора.

– Суть наша останется при нас, всего лишь сменятся декорации, – философски пояснил Пату. Но от его слов мне стало очень не по себе, по спине побежали мурашки.

– С другой стороны мы будем живы, – пробормотала я.

– Ты знаешь что там? В черном Городе?

– Нет.

– И тебе не страшно?

– Нет.

– Врешь.

– Вру, мне действительно не по себе, но может быть там окажется лучше, что ни говори, но мы другие и им нашу логику не понять.

– В черном Городе живут Чено-Леко, их бесплотные души. Это тебе ни о чем не говорит?

– Ты хочешь сказать… – крик стиснул горло.

– Нас убьют, – философски закончил мою мысль Пату, – но не до конца.

– Как так?

– Почти.

– Как так почти убьют?

– Я узнал единственный способ попасть в черный Город – уснуть на веки. Если тело сохранится, то есть шанс вернуться. В нашем случае тела пойдут на растопку, после бальзамирования и сушки.

– Очередная сказка, – сказала я, чувствуя стада мурашек на спине.

– Нет, на этот раз – правда.

– Кто тебе сказал?

– Следователь.

– Чено-Леко?

– Нет, как и мы Тьйарко, Сиэт. Тьйарко-Леко.

– Я поняла бы, если бы он был человеком Города, но такой как мы… – пролепетала я. – Пату, ты уверен?

– Да.

– Я не верю.

– Не веришь мне, придется поверить своим глазам.

Я посмотрела на Пату. Он теперь совсем не был похож на сестру. Волосы из русых стали белыми, черты лица заострились, и только серые глаза по-прежнему светились надеждой.

К сердцу медленно подбирался страх.

– А где Ранх-ба?

– Ти-Му? На допросе. Скоро вернется.

– Почему тебя так долго держали? Ты с кем-то говорил на подобную тему?

– Ты как следователь, – Пату вскочил, – Знаешь, как его зовут? Сиока-Ну-ранх.

– Щенок собаки нюхача? – прыснула я.

– Видела бы ты этого "Щенка". Волкодав, зверь, мертвой хваткой он вцепился в меня с первого же допроса, пытал, говорил ли я с кем-нибудь, что мне не нравится Город. Я говорил, что нет. Недавно привели Ти-Му, теперь тебя. Должно быть Ши следующая.

Меня забила мелкая дрожь.

– Они устраивают обыски?

– Не знаю, здесь меня никто не обыскивал.

– Нет, не здесь. А там в Городе?

– Честно, не знаю. Спроси у "Щенка", он наверняка знает.

– А он скажет? – почти с детской наивностью спросила я.

– Ну, как тебе сказать, – уклончиво начал он, – понравишься, скажет.

– Не хотелось бы ему нравиться. Просто у меня ощущение, что в моем доме будет обыск?

– А что? Имеется что-то интересное?

– Роман.

– Ты с ума сошла. Ты написала роман?

– Да, никто не знал, кроме меня и Ши. Теперь, если все как я думаю, арест Ши дело времени.

– О чем роман, – резко посерьезнел Пату, он сел поближе, чтобы я могла говорить тише. Я чувствовала, как он дрожит.

– О Чэно-Леко. Он о моей сестре. Там нет ничего против Правителя или Города, но я в ярких красках высмеяла Чэно-Леко.

Пату тяжело вздохнул, отодвинулся от меня и уронил голову на руки.

– Я всех погубила, – как бы сквозь туман слышала и понимала я свои слова.

– Нет, – глухо и твердо ответил Пату, меня арестовали год назад.

– Роман не был дописан, но уже существовал. И только я о нем знала.

– Видимо не одна ты, раз уж на то пошло. И если они знали о его существовании, почему не спрашивали меня о нем? Когда ты закончила?

– Четыре дня назад.

– Тогда же привели и Ти-Му.

– Он не знал о романе!

– Я не знал Ти-Му. Но мы все знали тебя.

– Вот-вот.

Скрежет двери прервал меня. На пол кого-то кинули. Мы дождались, пока Чэно-Леко, принесший его, уйдет, и кинулись к нему.

– Это Ти-Му, – сказал Пату.

Ранх-ба, я всегда звала его так из-за невысокого роста, выглядел так, будто его несколько часов подряд били.

– Он жив? – спросила я.

– Жив-жив, куда денется. Они никогда нас не убивают. Нет смысла, – философски заметил Пату.

Ранх-ба застонал и открыл глаза, он попытался что-то сказать, но получился хрип.

– Оттащим его в угол, там у нас лежак, там немногим теплее, – сказал Пату.

Мы уложили Ранх-ба на лежак и стали ждать. Он спал, надо было ждать, пока он проснется.

Сколько мы так просидели, я не помню. Я гладила его по голове. За окном не темнело.

– А здесь всегда так? – спросила я.

– Не темнеет? Заметила? Да. Здесь не бывает ночи. Этим (он мотнул головой в сторону двери) все равно. Да и свет такой не мешает спать. Хотя тоска порой нападает хоть вой.

Скрежет двери. Чэно-Леко, коротко и с прихрапыванием сказал:

– Пора есть.

Пату встал и взял три порции какой-то серой, цвета бетона, каши.

– Давай попробует, его разбудить, ему надо поесть.

– Ранх-ба, – тихо позвала я.

Он тихонько застонал и приоткрыл глаза.

– Доброе утро, – все еще сомневаясь, по поводу времени суток, сказала я. – Надо покушать, давай попробуем сесть.

С трудом я и Пату усадили его. Кашу он ел жадно. А когда наелся, спать не стал, а спросил:

– Сиэт, это ты? Что ты здесь делаешь? Тебя арестовали?

Я кивнула.

Он что-то прорычал.

– По тому же обвинению, что и вас, – сказала я.

– Об этом тебе следователь скажет, – заметил Пату, – Ти-Му, что было на допросе?

– То же что и у всех, – с тяжелым вздохом ответил он, – Сиока кричал на меня и бил, допытывался, не знаю ли я кого-нибудь по имени Ши-Мер-га, но я действительно не знаю.

– Значит, мы скоро увидимся, – деревянным голосом сказал Пату.

– Ранх-ба, за что тебя арестовали?

– Мне не предъявляли обвинения и привезли сюда, сегодня первый раз допросили. А вы знаете, кто такая Ши-Мер-га? Я по вашим лицам вижу, что знаете! Она большая преступница? Не молчите, – повышал голос Ранх-ба, он нервничал из-за нашего молчания.

– Она моя сестра, – все тем же деревянным голосом сказал Пату.

– Извини, Ши-ранх, – тихо сказал Ранх-ба.

– Ничего. Давайте спать, – сказал Пату.

– Сиэт, ты на каком боку привыкла спать? – спросил он.

– А это важно?

– Да.

– Ну, на левом, – задумавшись, сказала я.

– Тогда ложись ближе к двери, – скомандовал Пату.

Я недоуменно легла.

– Одеяла нам не выдают, и спим, все вместе, чтобы хоть как-то согреться, – в полудреме пояснил Ранх-ба.

Пату свернулся калачиком у стены, Ранх-ба посередине, я поближе к двери. Спать действительно оказалось теплее. Хотя заснула я не скоро – в голове витали обрывки мыслей, событий фраз и разговоров.

Наконец я заснула, мне снились сестры и родители, снилось, что привели и бросили на пол Ши, снились два лица из цирка.

Проснулись мы под скрежет двери и похрапывающий голос:

– Пора есть.

И снова бетонного цвета каша.

– Другой еды, я здесь за год не видел. Ешь, – подбодрил Пату.

Я попробовала: студенистая масса, неаппетитная на вид, оказалась вполне съедобной.

Ели молча.

Потом Пату спросил:

– Ты говорила вчера, что этот мужчина в цирке, Ю-Рий-ранх, так? (я кивнула) Бежал отсюда и видел ворота?

– Ну да!

– А как он бежал? Он не сказал тебе этого? – спросил Ранх-ба.

– Нет, я не знала, что это может мне понадобиться! – рассмеялась я.

Пату встал и заходил по камере.

– Здесь все из бетона, только окошко, но здесь настолько частая решетка, что палец с трудом просунешь. Перепилить решетку нечем. Тарелки забирают.

Кстати, Сиэт, отнеси тарелки к двери, пожалуйста.

– А ложки? – сказал Ранх-ба.

Пату повернулся к нему.

– Му-ранх, ты меня удивляешь, конечно, ложки тоже надо относить.

– Нет, Ши-ранх, – посуду забирают спустя час, за час можно заточить ложку, и попробовать, что-нибудь сделать.

Пату скептически посмотрел на него. Морщась, Ранх-ба встал и взял ложку, осмотрел ёё, снял свой ботинок и стал долбить каблуком, по ручке ложки. Ручки сплющилась, он попробовал её на палец.

– Есть, – сказал он, и продолжил свои манипуляции.

– Му-ранх, даже, если все так, знаешь, сколько это займет времени?

– У нас нет выбора, – буркнул он.

– Мы не знаем, сколько в тюрьме охраны, ни плана тюрьмы, и против Чэно-Леко безоружны.

– Но он же как-то убежал. И потом у нас есть специалист по Чэно-Леко, – Ранх-ба кивнул в мою сторону.

– Сиэт, ну хоть ты его образумь его, – взмолился Пату.

– Он меня никогда не слушал.

– Смотря, как попросить, – обернулся Ранх-ба, в его глазах мелькнул странный огонек.

– Сиэт-ту, – начал было Па-Ши.

Дверь заскрежетала. Ти-Му положил ложку в тарелку и отошел от посуды.

– Па-Ши-ранх, тебя требует Сиока-Ну-ранх.

Даже при сером свете я увидела, как побледнел Пату.

– Посуду возьмут позже, – сказал Чэно-Леко.

Пату завязал глаза такой же повязкой, как и у меня, страж взвалил его на плечо и понес.

Я села на лежак и закрыла глаза, меня била сильная дрожь.

К руке прикоснулось что-то теплое. Я вскрикнула и отпрыгнула.

– Сиэт-ту, – рассмеялся Ранх-ба, – это же я.

– Прости, Ранх-ба, я испугалась, сама не знаю чего.

Мы сели рядом.

– А, знаешь, это ведь и хорошо, и плохо, что ты здесь. Я думал о тебе.

– О нашей первой встрече? Это была моя самая большая ошибка.

– Почему? – промурлыкал он.

– Потому что… ты сам знаешь почему.

– Ты не хочешь повторять ошибок? – заглядывая мне в глаза, спросил он.

– Это как посмотреть.

– За чем же дело стало? Пату не будет ещё очень долго. В тюрьме жизнь не заканчивается.

– Я не смогу смотреть тебе в глаза.

– Что? – Ранх-ба залился громким, нервным смехом

– Я боюсь мне очень страшно, и стыдно.

– По мне это не отговорка, – недовольным тоном говорил Ранх-ба.

– Ты не любишь меня.

– Да. И мы оба это знаем. Раньше это никогда нам не мешало. Ни в чем, – помолчав, добавил он.

Я молчала.

– Все ещё сохнешь по мне? – с деланным удивлением спросил он.

Я продолжала упрямо молчать.

– Мне очень приятно это. Но ты ведь знаешь…

– Знаю, – сказала я. Горло свело судорогой, и фраза оборвалась.

– Ну же.

– Как будто тебя всегда волновало мое мнение, – скрывая волнение и страх, рассмеялась я.

– Это ты сейчас ломаешься. Набиваешь себе цену. Но ты никогда не могла сказать мне: "Нет". Ты всегда была моей собственностью, – тихо с нотками ярости, так хорошо мне знакомой, сказал он.

Меня трясло.

– Тэнгет(поцелуй), – сказал он.

Я молчала, наклонив голову.

– Тебе ведь холодно и страшно, – глубоким голосом заговорил он, звуки доставали до самых глубин души, – со мной тебе будет тепло и спокойно, никто тебя не тронет.

В глазах все мутно было от страха. Я сделала последнее усилие сопротивляться, но все было тщетно. Я сдалась, роняя слезы, проклиная себя, я сдалась.

Перед кормежкой принесли Пату. Он был натянуто бодр и даже пытался шутить. Заметив, что я плакала, он спросил:

– Что случилось Сиэт-ту?

– Все хорошо, Пату.

– Все было бы ещё лучше, если бы ты не разводила мокроту.

– Отстань от нее. Сам знаешь: девчонки любят поплакать, – ответил из угла Ранх-ба. От звуков его голоса меня передернуло. Пату посмотрел на него недоверчиво.

Принесли еду. Ранх-ба в мгновение проглотил кашу и принялся долбить каблуком по ручке ложки.

– Как думаете, а им не покажутся странными эти звуки из камеры? – спросила я.

– Какие звуки? – спросил Ранх-ба.

– А то ты беззвучно колотишь по ложке, – отрезал Пату.

– Я думаю им все равно, – отозвался Ранх-ба.

– А если доложат следователю? – спросила я.

– Ни наши разговоры, ни все что делается в камере, они не слушают, – между делом сказал Ранх-ба, – Сиэт, ты сама мне говорила, ещё там, на воле, что один чудак пытался убежать, его хотели упечь, дать более суровое наказание, а он сказал своему Следователю, что его схватили, так как прослушивали разговоры в камере и донесли. А это противоречит какой-то там статье Закона. После чего его отпустили, а Чено-Леко, которые были в этом замешаны, были приговорены к высшей мере.

– А что это за высшая мера? – спросил Пату.

– Ши-ранх, ты меня убиваешь. Ты год здесь сидишь. Высшая мера – вечность в одиночной камере здесь.

– Так вот о чем Сиока намекал мне на допросе, – воскликнул Пату.

Ранх-ба потрогал острый конец ложки, подошел к окну и попробовал, потом посмотрел что-то и пробормотал:

– Надо бы тоньше.

– Что ты там нашел? – поинтересовался Пату.

– Так, ничего особенного, – задумчиво пробормотал Ранх-ба, – посмотри, крайние решетки плохо припаяны, начну, пожалуй, с них.

Ранх-ба сел, потом вскочил, побежал к окну, и что-то потрогал пальцем.

– Что? – спросили мы в один голос.

– Жаль, показалось…

Ранх-ба положил ложку в тарелку.

– Я устал, если никто не против, я лягу к двери ближе, а ты, Сиэт-ту, в середине.

Пату пожал плечами. Мы поставили тарелки к двери и легли.

Я не могла спать, от усталости болели глаза, но сон не шел. Где-то минут через сорок Пату разбудил Ранх-ба. Они отошли в другой угол и стали шептаться. Я обратилась в слух.

– Му-ранх, объясни мне, что происходит.

– А что? Тебя что-то беспокоит?

– Я знаю, Лаа-Н, она не из тех, кто плачет без причины.

– Поверь у нее достаточно причин. На нее столько всего свалилось.

– Не юли. Причина в тебе. Я это почти знаю. Ты говорил о ней, только без имен. А сейчас я понял, что ты о ней говорил.

– Что я говорил?

– Что есть на свете человек, который никому, кроме тебя не принадлежит. Твоя собственность. Это она, ведь так?

– С чего ты взял?

– А то я не вижу, как вы друг на друга смотрите. Она как раб, ты – сюзерен.

– Ты может быть и прав, – зашипел Ранх-ба, – только знай одно. Она несчастный человек. Полюбила человека, который никогда, никого полюбить не сможет. Я никогда не знал, ни любви, ни жалости.

Пату молчал.

– Я схожу с ума, медленно и верно. Одной своей рабской преданностью, она меня в могилу сведет.

– Ты любишь ее, – сказал Пату.

– Нет, – почти закричал Ранх-ба.

– Тише, разбудишь, – шикнул Пату, – Просто боишься. Ты – трус. Просто-напросто.