Текст книги "Che [че]"

Автор книги: Лана Найденова

Соавторы: Рона Катышева
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Найденова Лана , Катышева Рона
Che [че]

Лана Найденова, Рона Катышева

Che [че]

– Слушай, не расстраивайся, когда-нибудь ты обязательно будешь спать вовремя. Когда окончательно обломаешься и начнешь жить нормально.

– Меня это уже обламывает.

– Ну, ладно, ладно, спим. Только коленка болит, и вообще – какая-то развалина. И когда все это закончится?

– Когда тебя это окончательно обломает, тогда и коленка перестанет болеть

Кусочки жизни изнутри. Автобиография Ады Бобровой.

Поздний вечер. Я спешу к остановке автобуса. Слышу сзади торопливые шаги.

– Девушка!

"Вот черт! Опять влипла. Ладно, я ничего не слышала..."

Ускоряю шаг. Кто-то хватает меня за рукав пальто и резко разворачивает в противоположную сторону.

– Девушка! Помогите! Меня хотят убить!

– Ну а я-то тут при чем? Чем я могу помочь?

– Понимаете, от Вас ничего не требуется,– только проводите меня до подъезда. Тут недалеко. Не бойтесь, Вам никто ничего не сделает... Пожалуйста, я в отчаянии...

– Ладно, но только до подъезда. А потом я сразу же поеду домой.

– Конечно, потом Вы поедете домой, куда хотите... Жена моя, сука, натравила бандитов... Вот, мне сюда. Подниметесь со мной?

– Нет, я обещала только до подъезда. У меня свои дела. И вообще – не замочат же Вас в подъезде?

– А откуда ты знаешь? Может и замочат. Идем... Только до квартиры.

– Это твоя квартира? Дальше я не пойду. Все. Спасибо-до свидания. Уж в квартире-то с тобой точно ничего не случится.

– Куда это ты собралась?

Он вцепляется в мою сумку. Без нее я удрать не могу. Остервенело тяну сумку на себя. Наконец, вырываю. Бегом. Тьфу, блин – цепляюсь тяжелым ботинком за какую-то металлическую штуку на полу и со всего размаха вписываюсь лицом в железную дверцу, которая прикрывает счетчики. Чувствую боль, чувствую капающую из носа теплую кровь. Понимаю, что бежать уже поздно. Да, так и есть. Он поднимает меня с пола и тянет к открытой двери квартиры. Захлопывает ее и запирает на ключ. Изнутри...

К моему удивлению, ничего пока не происходит. Подхожу к зеркалу. Помните лицо Робин Райт в "Она прекрасна"? Примерно то же самое.

Но мое лицо всегда мне нравилось и я ничего не собиралась радикально менять! Он пристраивается на диване. Да ведь он пьян! Раньше у меня не было времени это заметить. Глупая какая-то ситуация. Что ему надо от меня? Надо тянуть время.

– Я возьму книгу? (Флеминг, "Агент 007".)

– Почитай вслух.

Пожав плечами начинаю чтение о бесконечных доблестных похождениях Джеймса Бонда. Стараюсь четко проговаривать слова, но это не помогает понять смысл. Зато ровный звук собственного голоса успокаивает нервы. Минут через 15 поворачиваю голову в сторону дивана... Спит. Вот так шанс!

Подхожу к двери. Она заперта, а ключ у него. Если буду искать, обязательно проснется. Может быть окно? Конечно, с пятого этажа мне еще не приходилось прыгать... Что же делать? Глупо ничего не предпринять, нужно хотя бы попытаться. Нельзя ждать, пока он проснется... Замок на двери – он держится еле-еле, его уже, видимо, выбивали. Мчусь на кухню, хватаю нож, начинаю отвинчивать шурупы. Один, второй, третий... Остался последний... Его не достать.

Что ж. Беру сумку, подхожу к зеркалу. Готова к прорыву. Удар ногой по замку. Спасибо фирме Dr. Martens! Я – на свободе. Осторожно прикрыв за собой дверь, успеваю заметить, как колышется от сквозняка занавеска на окне. Бегом скатываюсь по лестнице. Первый этаж. Улица. Дверь подъезда с грохотом захлопывается за моей спиной.

Что делают люди в подъезде, стоя на лестничной площадке?

Так вот, я стою возле окна в подъезде и ем пироги с яблоками, а через шесть часов поезд уносит мое спящее тело в город-герой Ленинград.

Зима наступила как всегда неожиданно, и правительство Москвы опять оказалось к ней не готово. А Ромку я так и не увидела, я оставила в конверте с надписью "Для записок" на его двери несколько пронумерованных посланий:

1: "Ромка!

Я приехала, если захочешь увидеть, т.555-32-22, Ада. Номер поезда 108, вагон 12, отправление в 23.05, завтра, 8.11.98г."

2: "Ромка! Почему тебя опять нет? Второй раз прихожу, ну с Днем рождения тебя, что ли. Подарок прилагается при личной встрече."

3 "Хорошая у вас штука для записок на двери, так и хочется писать их, писать... А еще хочется тебя увидеть, я так по тебе соскучилась. У меня новый адрес: Спб, Рижский, 46, только пиши письма по старому адресу, а то по новому почтового ящика нет почти. А лучше приезжай."

4: "Через два часа поезд. Жаль, что так вышло."

5: "Эх, Ромка! Как ты живешь? Какие твои дела? Мои более-менее. Скорее более. Наконец приехала в Москву, и ты был не последней причиной моего приезда. Очень тебя вспоминаю и увидеть хочу, учусь, работаю и не знаю, что тебе написать, т. к. время летит как самолет, и скоро поезд меня увезет, а тебя я не увидела, а так хотелось, так ты мне нужен, и где ты гуляешь? Наверное, расстроишься не меньше меня, когда прочитаешь мои записки. Ты, конечно, скажешь, что нормальные люди предупреждают о своем приезде, но я до последнего момента не знала, когда уеду и уеду ли вообще, и хотелось сделать сюрприз, и все это как всегда, в моем стиле. Пиши обязательно, а еще жду в гости, целую. Ада."

Но Ромка мне так и не ответил спустя десять дней и даже больше. Куда уходят все мои мужчины?

Он ушел, точнее, медленно исчез, по ступенькам эскалатора, навстречу электричке метро. Двери закрылись, он уехал куда-то, чтобы завтра мне позвонить, но я этого уже не видела, я с ним попрощалась у входа в метро, а до этого мы с ним шли, и он и я были где-то близки к счастью, но что-то во мне возмутилось и я между прочим уверенно брякнула: "Ну ты же знаешь, что я никогда не выйду за тебя замуж!"

И вот уже полгода я ничего про него не знаю: где он? с кем он? почему он? когда он? и зачем я?..

А он был мне очень близким, дорогим человеком, я его почти любила, да нет! Я его любила как друга, человека, брата, личность и даже мужчину. И как он мог меня бросить?! Он же меня понимал как никто из мужчин, и терпел, и любил, и очень позитивно на меня влиял, и я ему многим обязана, а познакомились мы с ним два года назад, когда я была очень толстая и очень несчастная девушка. С тех пор многое изменилось. А он ушел. Классически, по-мужски: они уходят за хлебом, уходят за водкой, уходят домой спать к маме, уходят вешаться и умирать под елочкой, и только через полгода ты понимаешь, что они ушли от тебя. Почему?

"Почему? – это вопрос, о который до сих пор разбивается вся логика, вся философия, вся наука."

Э. М. Ремарк

А Он мне объяснил: "Ты посмотри на себя! Когда мы с тобой познакомились, ты была вся в красном, уверенная в себе, пришла, чтобы победить и – победила! Только куда делась вся твоя энергия, где этот огонь – ты жалкая, растоптанная, тебя просто нет!"

Я пыталась покончить с этой жизнью после того, как Он ушел. Я – никто, а звать меня – никак. Были еще вспомогательные такому решению факторы: конфликт отцов и детей, запущенный институт и заявка в милицию. Папа, конечно, решил, что это все Он виноват. Но потом Он осчастливил меня своим визитом и на короткое время я была счастлива, а когда меня увезли в другую больницу, Он туда уже не приходил. А спустя больше полугода я познакомила Его со своей новой подругой, и они уже два года вместе, и я за них рада, а год назад Он мне сказал в откровенной беседе: "Если бы тогда в наши отношения не вмешались родители, все было бы по-другому, и мы бы с тобой не расстались..."

Конечно, все было бы по-другому, но я счастлива, что Он был и есть в моей жизни, Он – талантливый, самобытный человек с большой душой, Он -самый значительный на сегодняшний день в моей жизни мужчина, хотя какие мои годы! Я встречу еще не один десяток гениев.

Я сижу на подоконнике и читаю Агеева "Роман с кокаином" в ожидании начала занятий. Ко мне подходит девушка и говорит: "Меня зовут Наташа Иванова, я – классик современной русской литературы, песня Кинчева "Трасса-Е95" посвящена мне, песни "ДДТ" из последнего альбома полностью навеяны впечатлениями от моего творчества, а вчера я, выходя из подъезда, заметила Розенбаума, сидящего в машине. Он, конечно, приехал посмотреть на меня, хотя бы издалека. А тебе я предлагаю быть моей поклонницей, хочешь? Вот тебе мои стихи, прочти... "

Я ошарашено сложила стихи в сумку и продолжила чтение Агеева. "Ага, вот где я остановилась:

"Бульвары были как люди: в молодости, вероятно, схожие, – они постоянно менялись в зависимости от того, что в них бродило."

Интересно, а что бродит во мне?"

Я – интроверт, это значит, что Я существую сама по себе, для себя, из себя...

Я – эгоистка. Это означает то же самое...

Я живу так, как того хочется мне...

Я никого не люблю и не уважаю...

Я плюю на всех, на все...

Я не люблю обламываться...

Я вообще не люблю...

Я обладаю рядом достоинств, которые напрочь забиваются моими недостатками.

Я – нервная, шокирующая, истеричная...

Я – стерва...

Для меня алфавит начинается с конца...

Я сижу в лаковых черных туфлях с ремешком вокруг щиколотки, солнцезащитных очках, какой-то сетчатой прозрачной черной кофте, а рядом, на моих коленях, лежит его голова, а дальше – он сам.

Я закинула ноги на стол, он устроился поудобней и заговорил:

– Знаешь, когда у меня возникает тепло к человеку, мне всегда хочется спросить: "Как ты живешь?" Как ты живешь?

– Естественно и позорно.

Он задумался:

– Понимаю... Но это имидж, а что у тебя внутри?

Я откровенна и не могу лгать, я или молчу, или:

– Я живу так, как чувствую, а чувства возникают разные.

Зависла пауза. Я встаю и включаю Shined O'Connor.

– Я, пожалуй, домой пойду. Ты уж извини.

– Домой?.. Знаешь, а так даже лучше. Я даже рада. Ночью расставаться легче, чем зимой.

Навсегда он ушел только через год. Летом.

Он остановился у закрытой двери. Нерешительно достал ключи и осторожно, тихо попытался вставить один из ключей в замок, но тут послышались чьи-то шаги, какие-то голоса... Он суетливо ушел.

Через несколько дней он снова пробовал открыть дверь, потом приходил, еще приглядывался, а когда, наконец, решился повернуть ключ в замке, дверь не открылась. Он стал дергать дверь на себя, от себя, вверх, вниз и... опять чьи-то шаги, опять чьи-то голоса. Ключ остался в замке.

Но он забыл об этом и вспомнил лишь через какое-то количество дней. Стал искать ключ везде, ходил по знакомым и незнакомым, пытался вычислить местонахождение ключа, потому что был уверен: дверь откроется.

Однажды он проходил мимо того самого места, где находилась дверь и увидел лежащий на улице ключ. Сомнений не было: это был он. Он взял ключ, подошел к двери – и дверь открылась. Но за ней стояла другая дверь. Крепкая, бронированная. И ее он не откроет никогда, потому что там... Там прячется моя душа.

Поздним зимним вечером, вся в черном, с головы до ног, я возвращалась от друзей. Ехала в полупустом автобусе, смотрела на вечерне-прекрасный город за окном, остывающий от дневной суеты, и по моему лицу блуждали маленькие, почти незаметные, улыбочки. Красивый молодой человек напротив обратился ко мне:

– Вас что-то забавляет?

– Да, улыбаюсь своим мыслям. Хотя вообще-то я – человек довольно мрачный...

– Леди в черном?! Знаете, я должен Вам сказать, Вы похожи на Настоящую женщину...

– Простите? – не этого ли я ждала всю свою жизнь?

– Похожи на Настоящую женщину. Как Вас зовут?

– Ада.

– Константин. Теперь будем здороваться.

Я протянула руку и он пожал ее. Поднялся, направляясь к выходу.

– Спасибо, Вы – лучик в моем сегодняшнем дне, как сон.

– До свидания.

Я отвернулась к окну, а он сошел вниз по ступеням, двери закрылись и он остался по ту сторону – минутный проблеск моей мечты.

Тихо и темно в комнате. Слышно только как мы успокоенно дышим. Время остановило свои стрелки и понятно только одно – ночь.

Мы познакомились очень давно и совершенно случайно. Я попросила у него прикурить, и он протянул мне огонек своей Zippo (как это ни пошло). С тех пор я утратила способность считать. Потекли полные, насыщенные дни. И в общем-то, я надеялась на долгую, счастливую жизнь...

Однажды, когда я позвонила ему из другого города, его голос, е-го голос сказал:

– Знаешь, я решил, что мы не будем больше жить вместе.

И настолько это было трезво и логично, что я ответила, похоронив в себе обиду:

– Хорошо, – я всегда со всем соглашалась.

Я вернулась в тот город, где жил он. И все время думала, что это недоразумение.

Я остановилась сначала у друзей, потом сама сняла квартиру. И всякий раз оставляла ему свой новый номер телефона. Он не звонил. Мне так было даже легче, потому что каждую ночь я видела его во сне и этого хватало, чтобы прожить еще один день.

Как-то раз он все же позвонил и назначил встречу. Я пришла и услышала:

– Из-за тебя я попал на деньги. Ты мне их отдашь. Даю тебе срок – ровно неделю. Если, конечно, не хочешь себе проблем. Поняла?

А потом: телефонные звонки, угрозы, дружки, бандиты, менты, допросы...

При обыске у него нашли героин. Били долго, упрятали в тюрьму, сняли с него кучу денег. Потом выпустили...

Где он теперь? Говорят, на игле.

С некоторых пор всякая возникающая в моей голове мысль тянет за собой вопрос: "Моя ли это мысль, или кто-то ее уже подумал раньше?"

Все вокруг наводнено информацией. Это – главная валюта современности, с ее помощью определяются котировки на биржах – забудьте про доллар! Весь мир занят производством новостей, о которых назавтра уже никто не вспомнит. Люди мгновенно забывают о своем прошлом. Зато вполне можно узнать, что ожидает нас в ближайшую неделю – это же всем известно. Лишь прогнозированием и крепок наш виртуальный мир. Вместо денег – цифры. Вместо событий – слова.

Меня учили для того, чтобы я смогла жить в новом, современном мире. И теперь я вижу, что все бесполезно, бесцельно. Чем больше знаешь, тем меньше хочется жить, тем скучнее и бессмысленнее кажутся все дела на свете, кроме одного: думать о том, как все плохо.

Моя задача – спрятаться от всех и прожить жизнь так, чтобы никто о ней не догадался.

Меня мутит от безделья. Целыми днями я слоняюсь по городу: улицы, метро, день, вечер... Хожу, уткнувшись ушами в плеер. В моей голове толпится фарш из цитат: аудио, видео, интернет, литература... Я, запутавшаяся во Всемирной Паутине Иллюзий, ищу настоящих людей. Бывает, что нахожу наощупь, бывает – нет. Люди вокруг, мелькающие мелкой нарезкой, создают суету, шум и впечатление, что все они – свободно движущиеся молекулы. Без цели, без судьбы. Зачем их столько? Моя валентность – сугубо камерная: семь-десять человек вокруг.

Раньше, правда, я пыталась спастись от одиночества, вовлекая в свою среду все большее количество людей. Мне казалось, чем больше человек я знаю, тем меньше окружающая меня неизвестность. При мысли о том, сколько народу живет на Земле, я испытывала страх, что умру, так и не узнав даже малой части всех людей.

Теперь мне все равно. Я допускаю, что вокруг много интересных лиц, но все глубже увязаю в зеркалах: тех, что висят на стенах, валяются в косметичке, тех, что я вижу в лицах своих друзей. Внешний мир я похоронила за пределами наушников. Мне интересно, лежа в тишине, слушать стук своего сердца.

Отрывки из свободного творчества Ады Бобровой

Незнакомец ворвался в мою комнату, остановился у книжных полок и со совами: "Ахматову – на свалку, Пушкин – надоело, Тургенев – старье, Диккенс – туда же, Драйзер – ха-ха, Байрон – урод, Томас Манн – на х...й!", стал выбрасывать книги в окно.

– Позвольте, что это такое?!

"Крушение идеалов, гражданин!"

... И он характерно чихнул. Надо сказать, современные люди это делают как-то иначе. Чихи нашего времени отличаются определенной демонстративностью, наглостью и громкостью.

Три "ю". U-2 ю ту. Ту-ту.

И понесло...

Через 20 лет, в 2015 году из школьной программы по литературе, из фондов всех публичных библиотек, из частных собраний, были изъяты все произведения русского классика Пушкина Александра Сергеевича (1799 – 1837). Несколько экземпляров были сохранены Музеем Русского Книгопечатания и Издательского Дела (МРКИД). Через сто лет в мире не осталось ни одного человека, знакомого с его творчеством.

2115 год – по мировым подиумам проходит ретро-бум: в моде чулки и ничего больше. Искусство все еще есть – его не может не быть. Президенты всех государств объединились в Абсолютное Правительство для борьбы с угрозой со стороны внеземных цивилизаций. Фантазии становятся реальностью.

Внештатный сотрудник МРКИД 253717 проводит инвентаризацию в архивах музея.

– Ну и пыльно же здесь! Микробы, везде микробы! Будь моя воля, я бы уничтожил весь этот хлам! Бля – а – а ! Чулки порвал! За какого-то Пушкина зацепился... Ну, ладно, что уж теперь поделаешь, куплю последнюю модель... Ну и дизайн... Какой это год? 1975. Ну и что он мог написать в 1975 году? А родился-то он вообще в 1799! Попробуем прочесть:

Я Вас любил, любовь еще, быть может,

В душе моей угасла не совсем,

Но пусть она Вас больше не тревожит,

Я не хочу печалить Вас ничем.

Я Вас любил безмолвно, безнадежно,

То робостью, то ревностью томим,

Я Вас любил так искренно, так нежно,

Как дай Вам Бог любимой быть другим.

Из глаз 253717 капали слезы.

– Вста – а – вай, уже утро! – говорила мне мама, – Вставай, а то всю жизнь проспишь!

"Ну и что? Что здесь такого страшного? В пять лет сны увлекали меня так же, как и в пятнадцать, в двадцать, как и в сорок. Сейчас мне сорок пять. Я сплю всю жизнь и счастлив. Сны освободили меня от карьеры, семьи, друзей и одиночества. Но недавно у меня появилась бессонница..."

"Хотела бы я знать, какую функцию несут все эти люди", – сказала N, стоя на тротуаре, с надеждой вглядываясь в проезжающие мимо машины.

Никто не останавливался. Никто не реагировал на протянутую в отчаянии руку. Люди лишь мелькали цветными пятнами, первый и последний раз в ее жизни. И пялились. Не смотрели, а именно пялились. Зачем?

Если бы она валялась мертвой, их еще можно было понять, не каждый же день в жизни начинается с мертвеца! А тут...

Последние полчаса автоповтором звучала внутри фраза:

"Когда ты была шлюхой, ты нам нравилась больше".

"Когда ты была шлюхой, ты нам нравилась больше".

"Когда ты была шлюхой, ты нам нравилась больше".

Сумасшедшие дети красили обувь в серый цвет,

Вероятно, в их детстве что-то было не так.

Я подумала, сидя в вагоне метро,

Все-таки нормальные люди выглядят как-то иначе.

Перепуганному одиночеству,

Позабывшему имя – отчество,

Проткнувшему вместо глаз шары

Остается носовым платочеком,

Беспризорным, мокрым комочеком,

Ночью голому вымыть полы.

Потолок растекался белым пятном

По углам росла паутина

Из крана плевалась вода кипятком

Тихо-тихо квартиру штормило.

Так глупо исчезая из мира

Растворялась нервно-лениво

Незаметно, влюбленно, игриво

Догорало мое огниво.

Потом затерялась в страхе

Было стыдно, дрожала телом

И с трудом признавалась в крахе

Мечт, надежд и желаний в целом...

Я проснулась в кошмаре жизни

И сама себя не узнала.

Шепот.

Меня разбудила нежность,

Спутавшая реальность и сны, и шепот.

Я стояла на гранях между

Жизнью и пространством где ты, и шепот.

Я пыталась объединиться, стать снова целой,

Но меня преследовал страх и шепот,

твой шепот.

Аделаида Post.

Многие ( исключая счастливых идиотов) думают что будет конец.

Все рано или поздно должно как-то завершиться. Но этого не будет, Не будет финала ни всему человечеству, ни отдельным жалким человечкам.

Конца вообще нет.

Есть бесконечность.

И лучше тоже не будет.

Так было, так есть и так всегда.

И это не я один умный придумал, это истина, которую большинство игнорирует. А Пелевин, Стругацкие, Оруэлл, Воннегут, и т. д., и т. п., не говоря уже о далеком прошлом, это поняли. И кое-кто еще, только молчат.

Что-то пытались объяснить буддийские школы, но ушли в заблуждения.

Человек слеп и ничего не знает. Его очень легко ввести в заблуждение, очень легко обмануть, запутать.

Я совершенно растерян, но мне все это очень нравится, мне интересна жизнь. Ты понимаешь меня, че?

Время подчиняется лишь закону,

Данному им самим;

И камень скатывается по склону

Вниз – цел и невредим;

И стрела, пущенная умелой рукою,

Достигает обычно центра мишени;

И кому-то все же дается такое

Состояние – без ощущений,

Без колебаний, без фраз, без мыслей,

Без строк и домыслов – плача пера,

Только воспоминания привкус кислый,

Как то, что не случилось вчера.

Жабье и рыбное

Липкое чувство,

Что все не так;

Кажусь себе ртом,

Кормящим желудок...

Живот надрывался, жирел и разбухал, а потом – пытался избавиться от набившей его пищи при помощи тошноты. И это всегда вызывало у меня лишь одно воспоминание: когда-то я был с одной женщиной. И мы были с ней одно...

Она стучала бусами о ладонь, перекладывала их из одной руки в другую, пластмассовый жемчуг издавал странные звуки, а она одевала бусы на шею в несколько рядов, снимала, цепляла за уши, голову и бормотала: "И перья страуса склоненные в моем качаются мозгу..."

Но так недолго... А жалею я об этом всю жизнь.

Бывает: обронишь фразу, взгляд, намек, а потом жалеешь. Так было и с ней – она была моим моментальным наитием. Скрытым шансом.

Я ушел, отпустил и отступил.

Устал заранее, и...

Вчера пытался представить себе жизнь. И не смог.

Когда я был маленьким, маленьким мальчиком, мне всегда хотелось, чтобы у меня не было родителей. Т.е. я не хотел, чтобы мои мама и папа умерли. Я считал, что было бы лучше, если бы их просто никогда не существовало.

Во всех книжках, которые я читал, дети были сиротами. И мне казалось, что будь я сиротой, про меня тоже написали бы хорошую книгу. И вообще, я обрел бы свободу. Свободу и страдание, потому что когда нет родителей, -это значит, что у человека трагедия. И я мог бы быть художником или наркоманом, или еще кем-то, кем стыдно быть, когда у тебя есть родственники.

Ведь нельзя огорчать родителей.

Нельзя прийти домой и заявить: "Мама, я – наркоман". Дескать, не принимаю несовершенства этого мира и плевать мне на все.

Нельзя.

В душе же я всегда чувствовал себя сиротой. Иногда даже не понимал, почему это мам одевает меня, куда-то ведет, запрещает что-то делать, вытирает нос.

Как я хотел стать "маленьким оборвышем", "без семьи", "ребенком подземелья"! Это было для меня равносильно тому, чтобы стать личностью.

А вчера мне приснился сон – будто я превратился в уродца на кривых ножках, с лицом, подобным разварившемуся картофелю – как у голландцев, помнишь?

И еще, че.

Если голос пронзает тебя:

– Это снова не ты... Не ты... – НЕ ВЕРЬ.

Ты просто растешь.

Или падаешь.

Ты с разбега бросаешься в холод, оплаченный кровью,

Выпадаешь из поезда жизни, и – носом – в снег.

И, вдохнув паровозную гарь, ты поставишь условие:

Так и лежать, не разжимая распухших век.

Так и глядеть, лишь в себя, отражаясь в зрачках,

Так и вдыхать, смакуя, смесь мороза и гари,

Чтобы услышать – голос скрипки о двух смычках

Прорезает насквозь все извилины двух полушарий.

И, наконец, свой последний вдох уподобить такту,

Что замыкает мелодию, образуя круг...

И отправить себя убегать взапуски по тракту,

Избежав счастливо объятий оставленных рук.

Я помню эти твои слова. И ты помнишь. Прошли годы до и годы после, мы все живем так, как будто и не было ничего сказано. А я помню, как ты это сказала. И ты. Ты лежала почти неподвижно со мною рядом, близко-близко, закрытый, спрятанный свет лампы, ты недовольно-нежно царапаешь длинными ногтями свое бледное, красивое лицо, шею, плечи...

В ту ночь нам принесли хорошее, чистое, в комочках вещество, которое, стоит раз попробовать, пускает в глубину твоего Я зародыш и ты всю жизнь вынашиваешь этого ребенка внутри себя, и ждешь, что он закричит свое громкое "хочу!" и пойдешь, найдешь, купишь.

Мы заплывали далеко, мы ныряли глубоко, мы качались на волнах вверх-вниз, вверх-вниз. Жарко. И, не открывая глаз, ты прошептала: "Я счастлива, я –люблю."

Пустой стул, твое место, чашка в жирно-алых губах помады, я в бреду и жду тебя. Мы должны с тобой уехать: зачем? Слушать музыку, смотреть жизнь, разговаривать с кем-то новым и нам будет о чем поговорить. Ты должна прийти реальной, у тебя вчера были дела. Я же... Тоже живу. Техно. Orbital целых два дня – я что-то читаю. Я небездарно обдолбался. Я жду тебя. Хочешь, я для тебя сделаю ширму – деревянный зеленый забор, я напишу на нем свои мысли, я расклею свои объявления, я просверлю маленькую дырочку в нем, чтобы подглядывать за тобой, когда ты отгородишься от мира, желая остаться одной?

Ты так и не пришла, че.

А я?

Ты писала мне или себе, что-то о непонятной жизни, о неясности дней, о ленивой натуре.

Ты часто повторяла одни и те же слова, одни и те же.

Мы разговаривали с тобой о пустоте, в пустоту, с пустотой.

Если слово произносить много раз, одно-единственное слово, скороговоркой – оно теряет свой смысл.

Ты это знаешь. И я.

Все вокруг имеет свой смысл, свое значение, все имеет и все.

И это кому-то нужно. Как звезды.

Как-то, чтобы тебя успокоить, произнеслась отчаянная формула: все бездарности живут для того, чтобы перевести через дорогу юного Моцарта. Спасти ему жизнь, не зная этого, не совершая подвиг. Эпизод.

Мы – среда, необходимая массовка для кого-то, кто имеет главное предназначение. Но это я все о себе. Ты – не бездарность.

Ты как-то нервно жестикулируешь.

Красиво и нервно. Так же пожимаешь плечами – нервно, нервно, всем телом, даже ногами ты пожимаешь плечами.

Ахматовская челка. Все уже чье-то.

Настроение Ремарка или Экзюпери, или Лермонтова, или состояние души Достоевского, образ Тулуз-Лотрека или Рембрандта и неизвестно только одно кому принадлежат наши души? Наверное, Богу. Или не Ему.

Но точно не нам. Заимствование, преемственность, ремиксы и римейки.

А надо же что-то делать. Надо.

Хотя бы, пока есть любовь.

Из любви ко всему получается жить.

Только так и получается.

Из любви к солнцу, снегу, листьям, фильмам, музыке, вообще искусству, снам, яблокам и дыням, красивой одежде, закатам и рассветам, из любви к ближнему, к себе, детям – можно жить. Нет смысла только без любви.

А ты не любишь. Ты не любишь меня. Ходишь где-то рядом. Ходишь, но не любишь. Дышишь со мной одним воздухом, смотришь в одно со мною окно, роняешь предметы, ломаешь мебель, жизнь. Зачем ты делаешь мне больно? Зачем рассказываешь о других? О тех, кого ты любила? Чтобы стать ближе? Но не такой близости я хочу. Хотя... Лучше говори. Не молчи. Только не смейся мне в лицо, не смейся надо мной презрительным взглядом. Я ведь не многого прошу, правда? Только не смейся в лицо, когда я раскрываю душу. Любовь не должна делать из человека попрошайку. Это уже не любовь, а болезнь. Я болен тобой я люблю тебя. Частенько эти выражения тождественны. Но я не соглашаюсь.

Болезнь не может приносить счастье. Есть только одна счастливая болезнь – наркомания. Правда, счастье здесь вне жизни. И я ухожу.

Роман Че.

Ибо человек не знает своего времени. Как рыбы попадаются в пагубную сеть, и как птицы запутываются в силках, так и сыны человеческие уловляются в бедственное время, когда оно находит на них.

Екклесиаст, гл. 9, стих 12.

Санкт-Петербург, 1999 г.