355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Лана Мейер » Maktub. Ядовитый любовник » Текст книги (страница 3)
Maktub. Ядовитый любовник
  • Текст добавлен: 3 января 2019, 20:00

Текст книги "Maktub. Ядовитый любовник"


Автор книги: Лана Мейер


Соавторы: Алекс Дж
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Чуть позже, папа взял из приюта и Лукаса – на построение отношений у агента ЦРУ времени нет, а он хотел сына, к тому же в Америке была волна крупной агитации усыновления детей из детских домов. Люку сейчас всего девять и порой он приносит много хлопот, но я счастлива, что и у меня появилась иллюзия «полноценной семьи», которую я потеряла. Именно эта иллюзия и помогла мне справиться с пережитым кошмаром и стать сильнее, нарастить непробиваемую броню, к которой не подпущу ни одного маньяка и террориста.

Да и мужчину… не подпущу больше, испытав горькое разочарование от прошлых отношений. Хотя, как я уже и заметила, этим слабакам никогда не сломать мою стену и не прикоснуться к моей душе. К Медине.

– Пап, ты же знаешь, я не люблю, когда мне отвлекают. Надо было позвонить, я бы поднялась, – укоризненно выдыхаю я, придирчиво оглядывая потрепанного отца: покрытая легким слоем копоти полицейская форма, (его официальный вид деятельности – лишь надежное прикрытие основной) взъерошенные волосы, между бровей залегли две глубокие перпендикулярные морщины, свидетельствующие о том, что последние сутки он провел не в лучшем расположении духа. – Люк не видел, как ты сюда зашел? Хочешь, чтобы он рассекретил мини-штаб управления в девять лет? – с усмешкой добавляю я, вспоминая проделки Лукаса: в школе он ведет себя как мальчишка из фильма «трудный ребенок» – я порой посещаю родительские собрания, где мне постоянно рассказывают о многочисленных драках и проделках мелкого. Но я не могу на него долго злиться, и охотно верю ему, когда Люк убедительно врет мне о том, что никогда не является зачинщиком конфликтов.

– Эрика, – подавленным голосом вновь повторяет отец, игнорируя мой вопрос о Лукасе. Сердце мгновенно пропускает удар, душу охватывают волны дурного предчувствия. Внимательнее вглядываясь в уставшее лицо Мэтью, я вдруг понимаю, что в мой личный штаб он заглянул не просто так, а имея на то особо вескую причину. Он ведь даже не позвонил. Значит}, случилось что-то, о чем не сообщают по телефону. Нервно сглатываю, отгоняя прочь беспокойные мысли о младшем брате. Неужели с ним что-то произошло?

– Мэтт, не томи! У тебя такое лицо, словно ты увидел призрака! – вспыхиваю я, не выдерживая его напряженного молчания. Это на него не похоже. Обычно он выдает информацию прямо и четко, не придавая ей эмоциональной окраски.

– Завтра это будет во всех сводках новостей, Рика, – стараясь не отводить взгляд, продолжает отец, и я прекрасно узнаю этот голос. Голос, которым говорят только о смерти. О смерти кого-то близкого, родного… нет.

– Не хотел, чтобы ты узнала об этом из новостей. Помнишь, убитую модель из твоего агентства Марьям Зидан три недели назад? Ты еще так хотела взяться за это дело, и говорила, что знакома с девушкой… – от сердца немного отлегло, когда я понимаю, что речь не о Люке. Но случай с Марьям, которую я знала заочно, глубоко задел меня, что неудивительно. Не нужно обладать особым талантом, чтобы сложить дважды два – маску, роспись по телу в стиле мехенди и предположить нацеленность преступника на девушек с восточными корнями.

– Да, я настаивала на том, что это было убийство на религиозной основе, – уже тогда я озвучила отцу свою версию и высказала свои опасения по поводу того, что это будет серия. К сожалению, моя интуиция меня не обманула, судя по напряженному взгляду отца.

– Ты была права. Признаю, – сдается Мэтью, слегка опуская плечи, но от признания ошибок старших агентов мне сейчас совершенно не легче. Сердце беспощадным набатом бьется о ребра, напряжение в воздухе нарастает, а у меня ладони потеют}, пока я пытаюсь предположить, кто оказался следующей жертвой серийного убийцы.

– Нашли вторую девушку. Мы обнаружили тело еще теплым, но, к сожалению, Алия Фарес, была уже мертва, – видимо отец думает, что этих слов мало, чтобы убить меня, повергнуть в дикий ужас, и раскладывает на ближайшем столе для оружия фотографии девушки, запечатленной в позе заснувшей прекрасной куклы среди мусора и отбросов. Ослепительно красивое, совершенное тело, излучающее сияние, неуместное среди гниющих помоев.

Дрожащими пальцами беру одну из жутких фотографий. Сделавший ее ублюдок точно больной на всю голову нелюдь – на снимке Алия в драгоценной, сковывающей лицо маске. Полные губы ярко и аккуратно накрашены, обнаженное тело, изогнутое в сложной позе, блестит переливами от хайлайтера и косметического масла. Убийца явно получал эстетическое удовольствие, когда раскладывал алмазы всех цветов и размеров на поверхности ее кожи и оставлял свою фирменную «подпись» – тонкую вязь аккуратных завитков вдоль ребер.

Меня мгновенно бросает в жар, фотография выпадает из рук, пока я медленно опускаюсь на стул, отчаянным жестом натянув на голову капюшон от спортивной мешковатой толстовки. Хочется закрыться в ванной, спрятаться. Хочется набрать номер Алии и вновь услышать ее мелодичный и звонкий голос, незатейливые разговоры о шмотках и ее новых влюбленностях. Сейчас я послушала бы из ее уст что угодно, только бы она оказалась жива. У нас с Алией непростая история, наши судьбы отчасти похожи, поэтому какими бы разными мы ни были, между нами существовала особая нить взаимного понимания и настоящей дружбы.

– Боже, почему она… и… я могла остановить это, если бы вы меня послушали, – тихо шепчу я, ощущая, как редкие слезы стальным комом собираются в горле. Но я не буду плакать, нет. Это я пообещала себе в девять лет, четко убедив себя в том, что самое страшное в жизни уже позади. Сильные девочки не плачут.

А я сильная, сильная, сильная…

– Дорогая, мне очень жаль. До определенного момента мы не имели права вмешиваться, этим занималась полиция, ФБР… но сейчас, ситуация кардинальным образом изменилась. Религиозных фанатиков мы игнорировать не можем. К тому же в числе подозреваемых есть граждане с ближневосточным гражданством.

– Из-за того, что к младшим агентам никто не прислушивается, я потеряла подругу! – я вспыхиваю, словно спичка, забрасывая отца осуждающими взглядами. Он ни в чем не виноват, но я хочу, чтобы он ушел, оставив меня наедине с мишенями. Вновь успокаиваюсь, обнимая себя руками, завернутыми в объемные рукава огромной толстовки, нуждаясь в поддержке и утешении… но нахожу его лишь в своих объятиях.

Со стороны может показаться, что я равнодушна к смерти подруги, но это не так. Я не плакала с девяти лет, и это не преувеличение. Потеря двух братьев, двух сестер и родителей – весомый повод для того}, чтобы выплакать сразу все слезы, уготованные тебе на жизнь.

Боль в груди нарастает. Алия была не просто моей подругой. Она была девочкой, с которой мы познакомились в том месте, что я называю «рынок плоти». После операции по спасению, мы потеряли контакт друг с другом, и лишь недавно нашлись благодаря Ильдару, что посодействовал мне в ее поисках. Я не так часто встречаю родственную душу, но Алия определённо была одной из них. И она не заслужила такой жуткой смерти. Мертвая красавица в куче мусора… я лично заставлю этого ублюдка сожрать горы отходов, прежде чем он окажется за решеткой. Пожизненно.

– Дорогая, мне трудно найти слова утешения… – нарушает угнетающее нас обоих молчание отец, пока я вспоминаю Алию и размышляю о том, как лично доберусь до маньяка. Еще никогда у меня не было такой сильной мотивации взяться за дело и довести его до конца.

– Рика, тебе стоит проявить осторожность, пока мы ведем расследование. Девушка с ближнего востока. Я несказанно рад, что твоя экзотическая красота не так сильно бросается в глаза. И почаще ходи в очках – разрез твоих глаз все-таки выдает в тебе некоторые особенности.

Что он несет? Предлагает мне скрываться и носить темные очки, когда руки чешутся взяться за миссию и размазать по стенке убийцу подруги?

– Папа, ты должен поговорить со Стефаном, – четко обозначаю свою позицию я, имея в виду главу отдела, резко вставая со стула. Скрестив руки на груди, я не свожу с отца требовательного взгляда, и на этот раз не собираюсь сдаваться. – Он должен официально назначить меня на это дело. Иначе я начну свое личное расследование, и мне плевать на правила и регламент.

– Это слишком опасно, Рика, – нервно выдыхает отец, и в ответ я резко преодолеваю расстояние между нами.

– Ты сам завербовал меня в отдел, забыл? Девочка выросла, путевки в детские лагеря закончились, Мэтт! В тринадцать лет ты отправил меня }в лагерь, и сам всегда хотел того, чтобы я стала агентом… так дай же мне шанс! Дай шанс сделать что-то действительно полезное. Я хочу полного ведения дела, до самого конца, – настаиваю я, не собираясь сдавать позиции.

– Она твоя подруга, это непрофессионально, – произносит Мэтью, нервно приглаживая свои растрепанные волосы.

– Признай, я как никто другой замотивирована найти этого долбанного психа! – твердо продолжаю я, прищурив веки. – Если бы вы меня послушали, она возможно, была бы сейчас жива! Папа… пожалуйста, – по телу проходит болезненная дрожь. – Она была мне очень дорога.

– Хорошо, мисс Доусон, – официальным тоном проговаривает отец. – Но, никакого самостоятельного ведения, Рика. До конца – тоже не обещаю. На тебе пока будет тоже, что и обычно – сбор информации по подозреваемым. Никакой самодеятельности. Ясно? И это пока на словах. Но я поговорю со Стефаном, – кажется, папа вновь предлагает мне заняться привычной и незначительной ерундой, создать видимость серьезной деятельности, но мне уже все равно: главное, что я допущена до этого дела, иначе пришлось бы встревать вопреки регламенту. Что ж, я докажу этим «старичкам», что тоже чего-то стою, и постараюсь предотвратить новые жертвы… заглушая голоса в голове я, наконец, просто падаю в раскрытые объятия отца. Всего лишь на секунду пытаюсь ощутить свою слабость и уязвимость, но мгновенно блокирую это чувство – слишком сильно оно напоминает об объятиях с родным отцом.

Знаете, что отличает человека, пережившего потерю от счастливчика, которому это горе не знакомо? Первый, обнимая родного человека, никак не может избавиться от навязчивой мысли, что любой разговор, любое прикосновение в один день может оказаться последним.

Джейдан

Не люблю работать во второй половине дня над сюжетами, требующими утреннего света – получается недостаточно достоверно. Игра света и тени слегка фальшивит, но, разумеется, несовершенство в законченной картине способен увидеть только я. Ну, и еще пара тройка истинных ценителей. Я начал писать «Беспечную шалунью» в пять утра по заготовленному накануне эскизу. Натурщица позировала для меня не один раз, и я не вызвал девушку сегодня, решив, что наброска и содержащихся в памяти деталей будет достаточно. Но, увы, не рассчитал свои силы.

Самым сложным элементом, на котором я застопорился стали не ее сочные губы или россыпь веснушек на носу – я не рисую лица, исключительно глаза, и не замысловатое родимое пятно в форме яблока над правой грудью, вдохновившее меня на целую серию ее портретов. Проблемными оказались соски, которые в зависимости от настроения обладательницы неуловимо менялись: сам сосок, контур ореолы, крошечные пупырышки на ней и даже кожа вокруг, ее цвет, упругость.

Вчера мы оба были вымотаны после клубной тусовки, где на пару отрывались, и когда уставшая, не совсем трезвая красавица начала позировать, то все ее мысли витали вокруг мягкой подушки и одеяла. А мне необходим, мягко говоря, абсолютно другой настрой. «Беспечная шалунья» на портрете не должна засыпать от усталости. Немного белого порошка помогли моей очередной Музе раскрыть тайные энергетические запасы, но потратили мы их не по назначению. Неплохо, но не скажу, что я сильно впечатлен, видал девчонок и погорячее. Опыт явно есть, а вот мастерства и желания участвовать, а не просто лежать и позволять себя трахать – в острой нехватке. Девушка ушла от меня совершенно вымотанная, но очень жаждала продолжить утром. В итоге пришлось корректно отказать и объяснить свою четкую позицию в отношении с женщинами, а конкретно, натурщицами, за что схлопотал по физиономии и выслушал немало нелицеприятных эпитетов в свой адрес.

Есть одно, независящее от меня правило. Многие модели, работающие со мной, не могут его принять без истерик – я не пишу портреты женщин, которых трахнул. Почему? Сам не знаю. Что-то меняется, я теряю особое видение, желание погружаться, изучать. Как говаривал гениальный и многосторонний в своем творчестве Пикассо: «Если хочешь сохранить глянец на крыльях бабочки, не касайся их» И я с ним абсолютно солидарен.

В общем, поработав с натурщицей нижней головой, той}, что на плечах воспринимать ее, как объект для изучения и вдохновения, перестаю. Причем мгновенно. «Беспечную шалунью» надо закончить, несмотря на угасший настрой. Я пишу портрет с эскиза, а не с голой модели, и на картину уже есть заказчик, который, как в пошлом кино, является постоянным любовником натурщицы. Причем, он не самый последний человек в городе, и так просто его не пошлёшь вместе с распутной «Шалуньей». Так что мое раздражение и медлительность объяснимы вполне объективными причинами. Ненавижу творить по заказу, но иногда нет выбора, и я позволяю творчеству превратиться в бизнес.

Сделав шаг назад, критично рассматриваю завершенную, за исключением мелких нюансов работу. Судя по тому, как падает свет на холст, сейчас время уверенно движется к трем часам дня. Обычно я стараюсь закончить за один сеанс, иначе есть вероятность неравномерного наложения тонов. Разумеется, все недочеты редактируются, но я не люблю тратить впустую свое время, не люблю откладывать на завтра и копить ворох незаконченных холстов. Осталась буквально самая малость.

Разведенная краска дрожит в палитре от громких басов Insomnium, сотрясающей стены небольшой квартиры-студии. Я не всегда слушаю тяжелый металл, но, когда необходимо сосредоточиться и выбросить посторонние мысли из головы, яростные вопли исполнителей и оглушительные биты подходят идеально. Сейчас тот самый случай.

Несколько точных легких движений и заострённый конец мастихина убирает лишний сгусток краски с холста. Бросив инструмент на подставку, беру тонкую кисть и короткими острожными мазками делаю финальные штрихи, и отхожу в сторону, }оценивающе скользнув }придирчивым дотошным взглядом по Шалунье. Предпочитаю фон помрачнее, но так как декорации выбрал заказчик, приходится выполнять пожелания клиента. И соски получились идеальными, покрасневшими и припухшими от ночных игрищ. Удовлетворенная усмешка кривит губы.

– Провокационно и очень откровенно, – неожиданно озвучивает мои мысли незнакомый женский голос во внезапно-повисшей тишине. Бросив кисть в банку с растворителем, и вытирая руки }об испачканную тряпку, я резко поворачиваюсь, чтобы посмотреть на нарушительницу моего уединения. Ко мне редко вторгаются без приглашения и уж точно не позволяют себе хозяйничать и выключать СД-проигрыватель.

Первыми я замечаю туфли. Вероятно, Луи Виттон, но не уверен. Классические стильные лодочки на высоком каблуке из мягкой черной кожи. Хороший выбор. Эффектно и достаточно удобно. Постепенно мой взгляд подмечает все остальные немаловажные детали, запоминая, комбинируя, проводя краткий анализ. Имеет значение любая мелочь. Цвет, длина, количество пуговиц, аксессуары, наличие нижнего белья, украшения. То, как одевается и двигается женщина, говорит о ней гораздо больше, чем лицо и голос и даже то, что она думает о себе сама.

Прислонившись плечом к стене, длинноногая брюнетка в прозрачной кремовой блузке и узкой юбке с высокой талией не менее вызывающе и довольно фривольно рассматривает меня большими глазами карамельного оттенка. Пуговки на вороте расстёгнуты до самой ложбинки, демонстрируя упругие холмики, заключенные в кружевной бюстгальтер знаменитой марки женского белья. Темные ухоженные волосы блестящими прямыми локонами ложатся до середины спины. Разделены на пробор и убраны за уши, но одна прядь непослушно выбивается, или же незнакомка оставила ее намеренно. Никаких драгоценностей на шее, однако в ушах благородно сверкают тяжелые серьги из белого золота с вкраплениями бриллиантов. На запястье коллекционные часы. Наверняка, именные. Сумочка из кожи крокодила довершает дорогой и изысканный образ. Прищурившись, я пытаюсь зрительно определить возраст. Думаю, не больше двадцати девяти лет, но не профи даст ей двадцать три, двадцать пять максимум. Ее выдает взгляд, едва заметные гусиные лапки вокруг глаз и чрезмерная уверенность, не позёрство и попытка привлечь внимание, а именно осознанное самолюбование, у которого есть причины. Итак, мы почти знакомы. Девушка обладает хорошим вкусом, самодостаточна, обеспечена и не экономит на своей внешности, сексуально-раскована, и она не модель, и не манекенщица, и точно не одна из девочек Маркуса Флеминга, которых тот поставляет мне с настойчивой регулярностью. Особенно в преддверии моей, можно сказать первой, профессиональной выставки.

– Что думаете? – игнорируя стандартный набор вопросов, киваю в сторону законченного полотна, убирая заляпанную тряпку в карман хлопковых штанов.

Явно ожидая чего-то другого, незнакомка снова проходится по мне оценивающим взглядом, не упуская ни одной детали. Примерно представляю, что она видит. Небрежно повязанная вокруг головы бандана, всклоченные волосы, местами покрытые краской, футболка с вытянутым воротом, на которой отпечаталась вся палитра цветов, с которыми я сегодня работал, босые ноги и более-менее приличные домашние брюки. Фокус внимания брюнетки постепенно переключается на картину и, процокав каблучками по ламинату, девушка останавливается возле мольберта, позволяя мне рассмотреть округлую и выступающую во всех необходимых местах задницу. Никакого намека на нижнее белье. Воображение мгновенно рисует возможные позы и комбинации… Нет, не те, в которых я трахаю эту потрясающе сочную попку, а позы – идеально подходящие для портрета, если бы она вдруг захотела, чтобы я ее написал. А все, что связано с задницей и моим ожившим в штанах членом произойдёт только после того, как высохнут краски на готовой картине.

– Она вульгарна, – слишком быстро делает вывод незнакомка, склонив голову на бок, и сводя взгляда с «Шалуньи». Модель запечатлена в сексуальной раскрепощенной позе. Оседлав подоконник, абсолютно обнаженная блондинка, сладострастно прогнув спину, бесстыдно выставляет напоказ грудь правильной формы. Ноги опущены вниз, колени неприлично раздвинуты, голова запрокинута и развернута в сторону художника, белокурые локоны почти полностью закрывают лицо и создают подобие нимба, что не вяжется с общей провокационной концепцией портрета. Подсвеченные лучами солнца, серебристые волосы сверкают, отвлекая внимание от задорно вздёрнутых сосков и тонкой талии. Одна ладонь небрежно расположена чуть выше }гладкого лобка, а кончики пальцев другой руки }изображенной на портрете блондинки тянутся к ступне, при этом смещая бедро и закрывая промежность, что спасает работу от ухода в художественное порно. Несмотря на вызывающую откровенность, я не разделаю мнения незнакомки. Моя модель – балерина, и то, как она изогнулась, позируя мне несколько часов кряду, способна повторить далеко не каждая. Сияние в ее волосах, как символ причастности к искусству, но, разумеется, порочная составляющая побеждает, выходя на первый план и бросаясь в глаза. И именно это видит моя неизвестная гостья, глядя на холст.

– Хотя, знаете}, в ней что-то есть, – добавляет брюнетка, складывая руки на груди. – Она естественная, живая, как на фотографии. Если бы я не стола так близко, то не рассмотрела бы мазки. Наверное, подобного эффекта очень сложно добиться? Вы используете фото }фотопечать?

– Нет, работаю только с натуры, – быстро отвечаю я, отрицательно качнув головой.

– Почему? – красивые естественной формы брови приподнимаются в удивлении. – Нет ничего зазорного, чтобы пользоваться современными технологиями.

– Кто видит человеческое лицо правильно: фотограф, зеркало или художник? Этим вопросом задавался Пикассо, – раздвигаю губы в широкой улыбке, позволяя любопытной леди попасть под мое обаяние.

– У вас наверняка нет ответа, – она выразительно скользит взглядом по стоящим вдоль стен полотнам с изображениями стройных обнажённых красавиц, искушающих своими совершенными телами; иногда шокирующих или вгоняющих в краску. Некоторые из них взывают недоумение или неприятие, но объединяет все работы один отличительный признак – лица девушек скрыты волосами либо чем-то еще, или же попросту размыты.

– Вы же не рисуете лица, – посмотрев мне в глаза, заявляет гостья.

– Я пишу, моя дорогая, – снисходительно улыбаюсь я. – Рисуют дети.

– Любите Пикассо? Разве не ему принадлежат слова: «Каждый ребенок – художник. Трудность в том, чтобы остаться художником, выйдя из детского возраста» – она явно довольна собой}, судя по триумфальной улыбке, сопровождающей цитату гения.

– Разбираетесь в живописи и художниках? – нахмурившись, интересуюсь я, присматриваясь к брюнетке более внимательно. Разрывая зрительный контакт, девушка снова смотрит на картину, а я на ее красивый профиль, слегка сморщенный носик и поджатые губы, покрытые розовым перламутром.

– Здесь невозможно дышать. Как вы работаете? – втянув воздух тонкими ноздрями, жалуется гостья. Распространенный вопрос. На самом деле, я давно привык к запаху краски и растворителя. Невозмутимо пожав плечами, направляюсь к окну, на подоконнике которого и позировала мне Шалунья, распахиваю его, постоянно ощущая на себе изучающий взгляд карамельных глаз. А когда снова поворачиваюсь, брюнетка переводит его на смятую постель, расположенную в небольшой нише и остатки вчерашнего пиршества на прикроватной тумбочке, включающие в себя не только пустые бутылки, бокалы, но и специальные трубочки и дощечки для кокаиновых дорожек.

Когда наши с незваной гостьей взгляды встречаются, то я ощущаю резкий градус охлаждения, исходящий от нее. Мне плевать. Я не собираюсь оправдываться.

– Наверное, пришло время представиться, – деловито начинает она, протягивая мне руку. – Сальма Рами, я репортёр из нью-йоркского отделения Art Newspaper. Интервью было назначено на три часа.

Черт, журналист. Этого только не хватало. Пытаюсь припомнить звонил ли мне кто-то насчет интервью. Нет, точно нет, я бы не забыл. Скорее всего, мисс Рами договаривалась с Маркусом, а тот не соизволил мне сообщить. И главное, не выставишь ее теперь.

– Как вы вошли, мисс Рами? – прищурившись, спрашиваю я.

– Дверь была не заперта. Я несколько раз звонила, но музыка гремела так, что прохожие на улице глохли. Соседи случайно на вас не жалуются?

– Что? – сдернув перекрученную бандану с волос, и запуская пальцы в отросшую за последние полгода шевелюру, рассеяно спрашиваю я.

– Соседи не жалуются?

– Нет, я их не видел.

– Как это? – открыв рот, изумлённо выдыхает Сальма Рами.

– Комплекс новый. Не все квартиры еще распроданы, – поясняю отстранённым голосом, мучительно размышляя над тем, куда же посадить очаровательную журналистку. Стулья завалены закупленными накануне }коробками с масляными красками и инвентарем. Пополнил запасы впрок, так сказать. После выставки заказы посыплются один за другим. Творческий беспорядок для квартиры-студии и по совместительству мастерской – повседневная норма. Но куда же, черт возьми, мне ее посадить? Не на постель же со следами вчерашнего грехопадения балерины с солнечным нимбом ее сажать? Жутко представить, что мисс Рами напишет потом обо мне в своей газетной колонке. Чёрт, я же неоднократно говорил Маркусу, что не хочу никакой шумихи и никакой прессы.

– Вы здесь живёте, мистер Престон? – похоже}, интервью уже пишется. Киваю, раздраженно стиснув зубы. Скинув со стула пакеты и коробки, стелю сверху портьерную ткань, сдернутую с одной из картин, и}, поставив его в центр комнаты, предлагаю мисс Роми присесть. Сам отхожу к окну, облокачиваясь на пресловутый подоконник, увековеченный в портрете Шалуньи.

– Я так понимаю, что предложения кофе или чая не будет? – с сарказмом спрашивает Сальма, опускаясь на стул, положив сумку на колени, и закидывая ногу на ногу.

– Это обязательная часть интервью? – в тон ей парирую я, скользнув взглядом в ложбинку между грудями. Уверенный C или даже D или просто много пушапа? Заметив, куда я так настойчиво пялюсь, мисс Рами застёгивает нижнюю пуговку. Интересно, что охладило ее первоначальный интерес? Смятая кровать или дощечки для кокса?

– Нет. Просто спросила, – натянуто улыбается Сальма. – Так понимаю, вежливость это не про вас.

– У меня нет кофе. Я покупаю его на вынос в кофейне за углом. Но могу предложить виски.

– Спасибо, но воздержусь, – отрицательно качнув головой, она открывает сумочку и извлекает оттуда диктофон и небольшой полароид. – Я сделаю несколько кадров? Может}, хотите переодеться? – окинув меня критичным взглядом, интересуется журналистка.

– Никаких фото, – резко отвечаю я.

– Мое время ограничено, но я готова подождать, если вам нужно привести себя в порядок.

– Никаких фото, – повторяю категорично. Недовольно сдвинув брови, она какое-то время с недоумением смотрит мне в глаза и}, сдавшись, убирает камеру обратно.

– Как скажете, – девушка явно недовольна моей несговорчивостью. – Это скромность, отсутствие тщеславия или особый пунктик?

– Понимайте, как хотите, – небрежно пожимаю плечами. – Можно я задам вырос, прежде чем начнем?

– Конечно.

– Чем обязан честью?

– Вы про интервью? – на всякий случай уточняет Сальма и}, дождавшись моего кивка, дает неоднозначный ответ. – Все просто. Art Newspaper рассказывает читателям о предстоящих событиях в области искусства.

– В галерее будут выставлены не только мои полотна, – настаиваю я, не сводя с непроницаемого лица девушки пристального взгляда, улавливающего малейшую эмоцию.

– Об остальных участниках я писала раньше, к тому же вы новое лицо в художественной сфере. Ваши работы уже вызвали некоторый ажиотаж в узких кругах. Разве вы не заинтересованы в расширении почитателей вашего таланта?

– Владелец галереи не предупредил меня об интервью, – объясняю я причину своих вопросов.

– Вы бы подготовились? Закупили бы кофе, побрились и надели чистую одежду? – с сомнением спрашивает Сальма, в глазах появляются смешинки, улыбка смягчается.

– Сомневаюсь, – ухмыляюсь я. – Валяйте. Задавайте свои вопросы, мисс Роми.

– У меня есть заготовленный список, но я пока его отложу, – задумчиво произносит журналистка, изящно откидываясь на спинку стула, и стреляя в меня темным внимательным взглядом. – Мне кажется, что стандартный подход не совсем уместен в данном случае. Давайте, вы просто расскажете о себе, а потом мы перейдем к вопросам.

– Что именно?

– Самое основное. Кратко. То, что должны знать потенциальные покупатели ваших картин о вас, как о художнике, творце и человеке, – поясняет она.

– Хорошо. Без проблем, – скрестив руки на груди}, непринуждённо соглашаюсь я. – Итак, что вам нужно обо мне знать? – приподняв бровь, посылаю мисс Роми чувственную улыбку. Она вопросительно хмурится, не выказывая смущения, однако я замечаю на точеных скулах розовые пятна. – Меня зовут Джейдан Престон. Мне двадцать семь лет. Родился и вырос в Норфолке, штат Вирджиния. Там же закончил школу и художественный колледж, после получил диплом магистра в области искусства и гуманитарных наук в университете Старого Доминиона…

– А как насчет семьи? Отец, мать? У вас нетипичная для американца внешность, – обрывает меня Сальма, покачивая стройной ножкой в изящной туфельке. Я однозначно без ума от ее ног. Точеные щиколотки, очерченные мышцы и, уверен, идеальная под тонким нейлоном чулок кожа.

– Я сирота, – бесстрастно сообщаю я, продолжая пялиться на ноги соблазнительного интервьюера. – Воспитывался в приюте с пяти лет. Мать – латиноамериканка, погибла на рабочем месте. Несчастный случай. Отец – ливиец. Они не были женаты, я никогда его не видел. Он оставил мать, когда она еще была беременна, вернувшись на Родину.

– Простите, вы не обязаны были отвечать, – опустив ресницы, тихо говорит мисс Рами.

– Ничего страшного. Надеюсь, что данная информация поможет почитателям моего таланта стать постоянными покупателями картин? – с сарказмом спрашиваю я. В глазах Сальмы вспыхивает раздражение.

– Я извинилась.

– Принимаю. Следующий вопрос, – сухо произношу я.

– Вы где-то выставлялись до этого?

– Нет. Никогда. Маркус – первый, кому удалось убедить меня рискнуть.

– Чем вы занимались после того, как закончили университет?

– Я свободный художник. Путешествовал. Объездил много стран, – кратко и лаконично отвечаю я.

– Снова заранее извиняюсь, но вопрос вполне логичен. Чем зарабатывали на жизнь, пока путешествовали?

– Писал портреты, карикатуры. На улице или на заказ.

– Вы давно в Америке?

– Да. Но конкретно в Нью-Йорке полгода. На самом деле это внушительный для моего кочевого образа жизни срок, – сдержанно поясняю я, придавая интервью доверительный тон.

– Не планируете уезжать? – ожидаемый вопрос. Отрицательно качаю головой.

– Нет.

– Почему? – какая настырная крошка. Вздохнув, я даю максимально развёрнутый вопрос.

– Решил пока осесть, осмотреться, понаблюдать, как пройдет выставка. Мне нравится Нью-Йорк, мисс Рами. Город больших возможностей, в котором одинаково просто потеряться или найти себя.

– Вы ищите себя, мистер Престон? – продолжает знаток провокационных вопросов.

– Я ничего не ищу. Вообще, не склонен к самоанализу. Как только начну копаться в себе, желание к творчеству отпадет, – абсолютно искренне говорю я. – Логика и разум – враги искусства.

– А как же смысл? – убирая за ухо непокорный локон, любопытствует мисс Рами. – В любом произведении: будь то книга, поэма, картина, или даже фотография должна содержаться какая-то идея, заложенная автором.

– Выгляните в окно. Мир давно утратил всякий смысл, мисс Рами. Зачем нам гнаться за ним? – потирая бровь, иронично спрашиваю я.

– Почему глаза?

– У меня нет ответа. Разве вы можете объяснить себе}, почему иногда видите во сне клубнику?

– Наверно потому что хочу ее съесть, – улыбается Сальма, накручивая все ту же прядь на палец.

– Думаете, я хочу съесть глаза? – искренне смеюсь я.

– Перестаньте, вы знаете, что имею в виду, – в очередной раз изменив свое ко мне отношение, мисс Роми почти дружелюбно улыбается, – Я понимаю, что вы держите интригу. Но это как раз то, что отличает вас от остальных художников. Я взяла на себя смелость и запросила у Маркуса каталог с вашими работами. Они… хмм… достаточно необычны. Могу сказать, что портретная живопись в вашем исполнении впечатляет. Девушки без лиц получаются на удивление мощными энергетически. На некоторых портретах лица отсутствуют полностью, но гораздо сильнее затрагивают другие полотна, где изображены модели с тщательно прорисованными глазами, большими, миндалевидными, чистого лазурного оттенка, с приподнятыми к вискам уголками. Они кажутся неправильными, неподходящими смазанному овалу лица, на котором изображены. Создается впечатление отрезанности, неорганичности. Они похожи, узнаваемы на каждом холсте, словно написаны под копирку. Удивительно реальные, живые и в то же время совершенно ненастоящие, вызывающие необъяснимые мистические переживания и мурашки на коже, внушающие трепет, как глаза Будды, изображённые на буддистских храмах.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю