Текст книги "Рецепт Мастера. Революция амазонок. Книга 1"

Автор книги: Лада Лузина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Маша взглянула на Распутина; на миг Кате померещилось, что в опустевших глазах, обращенных к святому черту, мерцает упрек – видимо, об обещании излечить сына, которое старец дал бывшей царице, сама лжеотрок не знала ничего. Каждый здесь плел свою интригу.

– Иди ко мне…

Пальцы Маши позвали цесаревича. Мальчик встал со скамьи, приблизился к ней без робости и без надежды. Оттененные вьющимися светло-каштановыми кудрями бледные черты тринадцатилетнего царя были тонкими, иконописными и такими же отрешенными, как у его отца. Такие черты и должны быть у ребенка, которому всегда все запрещали: играть в теннис, кататься на велосипеде, – у мальчика, которого вечно держали взаперти, опасаясь, что случайный синяк лишит его жизни.

«А ведь это наш царь… Законный царь Алексей, – дернуло Катю. – А это мать царя и сестры», – знакомство г-жи Дображанской с царской семьей вышло весьма коротким, если, конечно, опустить спорный факт, что их так никто и не познакомил.

Лжеотрок молча провела ладонью по волосам Алексея, заглянула в глаза, прошептала неслышное и громко сказала:

– Нож дайте.

Старец проворно достал из кармана отточенный нож. Маша взяла ребенка за руку.

– Что вы делаете? – захрипела царица.

– Камень с души твоей снимаю навек…

– Нет!

Лезвие полоснуло по бледной коже царя. Порез вышел глубоким – отворенная кровь мигом залила руку по локоть. Императрица закричала. Старец быстро схватил ее за плечи. Три великих княжны в ужасе застыли у стен. Несчастная мать орала, вырываясь.

– Дайте платок, – приказала лжеотрок. – Перевяжите. И все.

– Все? – повторила императрица чуть слышно.

– Все как у всех, – сказала лжеотрок. – Через пару минут кровь остановится. Все заживет. И муж твой в разум войдет. И дочери невестами станут. Ты свою чашу испила до дна, малость на дне осталась… Веришь мне?

– Верю…

Побледнев, как стена, императрица с ужасом смотрела на пустяковую рану, способную стать для ее сына смертельной.

– Не веришь, – молвила Маша. – Оставьте нас все.

– Ольга, Мария, Анастасия, – живо позвал старец княжон.

* * *

Оказавшись за дверью, в коридоре, три девушки тут же повисли на Друге с радостными возбужденными криками.

– Неужели Отрок вот так?.. – спросила младшая (Анастасия была ниже всех ростом и немного полнее сестер). – Он – настоящий святой? Он же только по голове Алексея погладил… Неужели теперь он будет здоров?

– Будет, будет здоров ваш братец, – увещевающе сказал старец.

– А Мама говорила, ты письмо ей прислал…

– Как она измучилась, когда ты пропал… Мы все испугались, ночами не спали.

– А Татьяна, – Анастасия подбежала к окошку. – Она ведь еще не знает! Нужно ей рассказать!

Катя взглянула в окно – уже исповедовавшаяся своему дневнику Татьяна медленно шла по садовой дорожке. Три княжны поспешили к лестнице.

– Что зыркаешь, ведьма? – осклабился старец в адрес Акнир, едва девушки скрылись из виду. – Зависть берет? Ты прыгаешь, скачешь. А она только по головке погладит…

Брошенный святым чертом камень произвел впечатление водяного столпа, взорвавшего тихое озеро.

– Да что там, – ощерилась юная ведьма в ответ, – только в комнату войдет… и все, хэппи-энд! Катарсис! Никто не плачет, все счастливы. Кто мы такие в сравненьи с ней? Гадалки, предсказатели, ведьмы… Святой Отрок – это совсем другое, ведь его устами говорит сам Господь. А ему одному вы даете право на чудо! Ваша церковь монополизировала право чуда, – обличающий голос девчонки задрожал. – Вы сжигали ведьм на кострах за то, что они покусились на вашу монополию. Я смешнее скажу… Вы не верите в ведьм! Почему? Потому что, говорите вы, чудес не бывает. И, говоря это, тупо верите в Бога, претворяющего воду в вино. Как это у вас получается? Не знаешь? Я скажу. Потому что верить в Него слепо, не думая, один из постулатов вашей веры!

– Бесишься, ведьма, – довольно вымолвил старец.

– А сам-то ты кто? – зашипела Акнир. – Колдун православный! Тебя вот не считали святым. И им было плевать, что ты им предсказал… Папюс им предсказал. Но кто вас послушал? Сказать, как ты помер?

– Знаю, – отвесил старец.

– А знаешь, что с тобой после смерти случилось? Твою могилу разрыли, осквернили, а тело сожгли вместе с мусором, как колдуна! Жаль только в прошлой редакции. – Акнир повернулась к Кате. – Вот он, выходит, куда подевался: к Отроку в Пустынь подался. Маша его и укрыла… Жаль, я не знала. Хоть догадка была. Никакого ведовства, метод дедукции. Царя Николая вполне могла уговорить его мать. Но царицу… только Распутин! Так бы Аликс и помчалась в Киев к ненавистной свекрови, кабы Наш Друг ее в письме не позвал. Еще и сына пообещал исцелить. Что ж… – шестнадцатилетняя ведьма расправила плечи. – Благодарю, ты оказал мне большую услугу. Царь Алексей здоров. Излечен самим святым Отроком Пустынским. Теперь посадить его на трон будет еще легче. Кстати, знакомься, это Катерина Михайловна. Бесись, предатель… Теперь твоя очередь!

Стуча каблуками, Акнир пошла по коридору.

* * *

– А ты, Катерина Михайловна, чего молчишь, не возразишь, не согласишься с ней? – голос святого черта внезапно изменился, стал обволакивающим, медоточивым.

«Кот Баюн», – немедленно окрестила его Дображанская.

Поглядев вслед разъяренной Акнир, Катя неохотно повернулась и увидела вдруг прямо перед собой большеносое, приплюснутое, вытянутое лицо Распутина, кажущееся еще более длинным из-за ровной прямой бороды.

– Вот она какая, выходит… – сказал святой черт нараспев, – красота-то земная, – прозрачные затягивающие глаза вобрали Катю.

И что-то неприятно-волнительное предательски шевельнулось у нее в животе.

«Гипнотизер паршивый…»

– Хочешь знать, отчего она меня предателем кличет? – утвердительно сказал он Катерине. – Хочешь знать – приходи ко мне. Да одна приходи… Ох, глазки, глазенки-то как засверкали! Не придешь, – кивнул он. – А не придешь, так и не узнаешь ничего, красота, – дразняще произнес святой черт, обходя Катю кругом. – Ради такой красоты любой мужик Бога забудет… – слова дунули ей в шею. – Врешь, не возьмешь меня, ведьма!

Он вновь стоял перед ней – лик исказился, взгляд стал тяжелым.

– Я видел иную красоту! Я видел святую киевскую Лавру Печерскую. Видел пещеры и видел простоту, где нет ни злата, ни серебра и почивают угодники Божии без серебряных рак, только простые дубовые гробики. Там красота… А здесь… – воздел он очи вверх. – Красота-то красота, да не божья, а бабья! Твоя! Мама тоже красоту такую любила. Весь дворец в Ливадии приказала так изукрасить.

«Ливадийский дворец, – внезапно вспомнила Катя. – Вот на что похожа правая часть особняка…»

– Верно в Писании сказано, – зло сказал старец, – бабы испокон веку во всем виноваты. Вам ведь земных мужей мало, вам небесного отца подавай… Бабы русский народ до смуты и довели.

– Бабы? – столь оригинальной версии событий Катерина еще не слыхала.

Точнее, слыхала, но очень-очень давно.

Новый Матриархат. Именно Октябрьская стала революцией женской…

– Какие еще бабы? – заинтересованно спросила она.

– Ну, революционерки, – брюзгливо сказал старец. – Я как из квартиры ушел, все ходил, глядел на людей, глядел, как мир православный шатает. И грустно мне было, и тошно. Все видел своими глазами! Бабы 23 числа в Петрограде смуту устроили в честь дня своего…

– Какого их дня?

– Бабского.

– Женского дня? В феврале?

– И пошла смута дальше… Рабочие страйк объявили. На их сторону солдатики встали.

– А женский день тут при чем? – наморщилась Катя. – Он 8 марта. А 23 февраля…

Катерина запнулась.

«8 марта по нашему стилю царя арестуют»,– сказала она.

В 1918 большевики перевели время на две недели, навеки разделив эпохи на стили – «старый» и «новый». Получалось 23-е – день советской армии – был до революции женским днем и лишь потом перескочил на 8-е!

Вся февральская революция, закончившаяся сверженьем царя, уместилась между 8 марта по новому стилю и 8 марта по старому…

Бабы сделали революцию! Почему ж никогда, ни в одном учебнике об этом не было сказано ни слова?

Катерина Михайловна подняла глаза на манерные модерновые лепные кувшинки, вьющиеся по потолку…

И вдруг получила исчерпывающий ответ на свой вопрос.

Глава двенадцатая,
в которой на Катю снисходит ОЗАРЕНИЕ

– Екатерина Михайловна, шалят нынче в Городе, – проканючил шофер.

– Неясно сказала? Езжай, и не торопясь, – отрезала Катя.

Шофер отвернулся, состроил гримасу:

«Дом новый купить хочет, что ли? Их нонче, верно, за бесценок скупают».

Добрых полдня Катерина Михайловна колесила по Киеву. Иногда приказывала остановиться, рассматривала фасады, чертила что-то в блокноте. Раз шофер изловчился и заглянул – ерундень: завитушки, цветочки, дамские личики…

«И все думают, что это так, ерундень: завитушки, цветочки, дамские личики», – поражалась Катя.

До вчерашнего озарения ей никогда не приходило на ум сосчитать, сколько в Киеве домов в стиле Модерн.

Сразу за поворотом с Банковой, где стоял Катин химерный дворец, на углу Лютеранской, Дображанская вышла из автомобиля, чтобы взглянуть на двухэтажный особняк, прозванный в Киеве «Домом Плачущей вдовы». Никто не знал, почему бетонную даму прозвали вдовою, но все знали, когда идет дождь, по щекам «вдовы» текут слезы.

Серое женское лицо на фасаде украшала корона из каштановых листьев – корона Киева. Дом был демонстративно рогат: над каштановым убором вдовы из крыши вырастали два «рога».

«Ну, здравствуй, Великая Мать…» – хмуро сказала Катерина Михайловна.

Ни на заветной опушке, ни в дремучем лесу, где полагалось таиться языческим капищам с погаными идолищами – языческая Богиня глядела на Катю с дома на центральной улице Киева.

«Новый Матриархат. Модерн – значит новый. Модерн – женский стиль… Все сказано почти прямым текстом!»

Странное и головокружительное это было озарение – понять, что весь Киев, да что там, весь мир застроен языческими храмами!

Представляясь изящным новым стилем, за два десятилетия древний культ завладел домами и душами от Англии до Барселоны, от Парижа до Нью-Йорка. И в эти же самые годы женщины Англии, Парижа, Нью-Йорка внезапно подняли головы и начали теснить мужчин… Но мужчины не увидели связи!

Модерн родился в Англии, феминизм тоже пришел оттуда (это также не произвело впечатления!). Модерн неприкрыто возвеличивал магию природы и Женщину, способную, как и Великая Мать, даровать и отнимать жизнь, – женщину-амазонку, женщину-ведьму, женщину-убийцу. Саломею, убившую христианского пророка Иоанна Крестителя, Юдифь, похитившую жизнь Олоферна …

Или, быть может, дело было именно в том, что Модерн чересчур не скрывал своих предпочтений. Кто из слепых мог предположить, что правда лежит у них прямо под носом?

Модерн не намекал – он говорил прямо, так прямо, что, прожив годы среди модерновых красот, Катя недоумевала, как она могла не расслышать заявления, высказанного с такой беспардонною, хамскою прямотой:

«Великая Мать возвращается!..»

Как и готический костел, как и православный собор, воспевающий Бога каждой мельчайшей деталью, Модерн воспевал Землю-Мать. И как любой христианин мог без труда прочесть в храмовой лепнине из виноградных лоз строку из Святого Писания («Я есмь лоза, вы – ветви»), тот, кто знал тайнопись ведьмацких заклинаний, понимал речь Модерна.

Печать Модерна – лепные круги на фасаде. Круглые окна с причудливым переплетением рам. Ползущие по стенам растения: лилии, орхидеи, ирисы, калы, тюльпаны… Однако ж болотных кувшинок, каштанов, репейников было на киевских домах отчего-то больше всего.

– Остановись, – приказала Катя шоферу.

Грифель карандаша Дображанской побежал по бумаге.

Круги, повторяющиеся от здания к зданию, Катя растолковала сразу. Точно такие же символичные окружности, срисованные Машей из книги Киевиц, украшали поля ее шпаргалок с заклятиями. Они-то и помогли Кате сыскать первый ключ к Модерну.

Круг сплошной – с тремя линиями снизу – понимать как: изготовить при полной луне.

Полый круг, перечеркнутый линией, – дождитесь затмения.

«Репейник, каштан. 21 круг, – скрупулезно сосчитала Катя окружности на фасаде. – Переждать двадцать лун и одну… Интересно, что это – рецепт? Неужели рецепт написан на доме?»

Изредка Кате удавалось прочесть тайнопись полностью, чаще – расшифровать отдельные символы. Дело осложнялось тем, что Катерина Михайловна мало разбиралась в лунных фазах и еще меньше в растениях. В свое время, прочитав Машины записи, она сразу отложила все травяные отвары, понимая, что вряд ли когда-нибудь отправится за полночь на Лысую Гору искать там плакун-траву или тирлич. И теперь, сидя в поместившемся в брюхе авто кабинете, шурша бумагами, исписанными рукою «кузины», Катя жгуче жалела о недостаче образования в сфере ботаники и еще больше об упущенном времени. Разве трудно было за 6 лет сыскать час полистать на досуге книгу о травах?

– Екатерина Михайловна, – снова завел шофер.

– Еще одно слово и будешь уволен! – осерчала Катя.

Чуткие к выгоде ноздри Катерины Михайловны знали: она в двух шагах от ОГРОМНОЙ ТАЙНЫ. Скрытой ото всех, – возможно, даже от ведьмы Акнир, – именно оттого, что расположена прямо под носом.

На Пушкинской, 41 Дображанская простояла около четверти часа:

«В центре опять каштан: плоды и листья. А вот все остальное… Очень сложный отвар. А может, настой. Или саше… А может, чушь все это? Зачем лепить рецепты на стенах?»

На одной из Липских улочек, глядя на изящнейший дом, Катя не поняла ничего, лишь загляделась на стены, сплошь увитые лепными розами с колкими стеблями (значение сих благородных цветов Катерина Михайловна, сварганившая из них в свое время Присуху, знала отменно. Роза символизировала абсолютную женскую власть). А на карабкающейся на Владимирскую горку Костельной улице Катин передвижной кабинет остановился у № 7 – доходного дома, имевшего в ХХІ веке дурную репутацию дореволюционного голубого борделя.

Скабрезный городской анекдот о гомосексуальном притоне несомненно породил барельеф над аркой во двор. Двое обнаженных мужчин, объятые колким чертополохом, властно обвившим их змеиными кольцами. На лицах обоих мужей запечатлелась престранная отрешенность. Один горделиво смотрел в сторону – в абстрактное светлое будущее, не замечая колючих пут, второй – удивленно-недоверчиво поднял голову вверх, туда, где с высоты пятого этажа на них мрачно смотрела Великая Мать с кошачьими ушками и волосами-змеями.

И хотя о природных свойствах чертополоха, прозванного в народе репейником, Катя не знала ничего, в голове вдруг всплыла строчка из Святого Писания. «С лозы и смоквы собирается добрый плод, а с репейника и терна – худой», – сказал Господь, противопоставив лозу репейнику, а себя…

«…нам, ведьмам, язычницам!» – закончила Катя.

Репейник – антитеза Христа – символизировал Природу, Великую Мать, женское начало, побеждающее мужское. И на стене 7-го дома женщины побеждали мужчин. А мужчины не верили! Или просто не замечали…

Женщины сделали революцию. Но ни в одном учебнике об этом не было сказано ни слова, потому что мужчины просто не заметили этого! Как человек давно перестал замечать, что он слабее природы.

«Великая Мать возвращается… Новый Матриархат», – повторила про себя Катерина.

Вскоре после февральской революции Временное правительство признает за женщиной право воевать, и на фронт потопают первые дамские батальоны смерти. Графиня Панина станет первой в мире женщиной-министром. Первой в мире женщиной-послом станет товарищ Коллонтай. А после Октябрьской – большевики едва ли не первыми в мире признают за женщиной ВСЕ права. Или не признают, если Акнир убедит их отменить революцию... Тогда никакой свободы нынешним дамам не светит. Когда-то их Даша страшно переживала по этому поводу. А Катя – напротив. Да и теперь ее взволновало иное.

Стену модернового дома на Костельной № 7, утверждавшего, что женщины одолеют мужчин, украшала римская цифра MDCCCCXIII – 1913 год. Еще четыре года назад дом знал то, что сказал вчера Кате Распутин:

«Бабы русский народ до смуты и довели!»

«Если на стенах домов написаны рецепты, ими можно воспользоваться… Но если здесь написаны пророчества?.. Или того хуже – заклятия?»

Катя быстро повернула голову вправо. В конце Костельной, на Владимирской горке, бывшей в одночасье третьей Лысой Горой, возвышался круглый павильон панорамы «Голгофа» – один из первых образчиков киевского стиля Модерн. Еще в 1911 Маша первая обратила внимание на нехорошую странность… Полотно, живописующее о мучительной казни Христа, заключили в круглое здание, украшенное лицами ведьм с волосами из змеящихся стеблей кувшинок.

И Катерина Михайловна вдруг всей кожей ощутила холод и тяжесть второго ключа, ощутила так явственно, будто он впрямь оказался у нее на ладони.

Помимо роз, кувшинки были одними из немногих цветков, значение и свойство которых крепко врезались в Катину память. В ведьмовстве они звались иначе… одолей-трава! Сорванная в нужный час нужным образом, водяная кувшинка могла одолеть все. И коли это – пророчество, оно яснее некуда… Великая Мать победит Христа!

«Вам ведь земных мужей мало, вам небесного Отца подавай!»

Так и будет!

В Империи, на Украине, на Киеве и прямо на этой горе. Лысая Гора победит панораму «Голгофа» и древний Михайловский монастырь… В 30-е годы 700-летний Свято-Михайловский будет уничтожен вместе с сотнею киевских церквей.

«Что еще Маша говорила тогда про Модерн? – лихорадочно подумала Катя. – Это важно! Нужно вспомнить…Что он буквально преследует нас… И здание больницы, где умер Столыпин, – Модерн, и квартира Кылыны, где мы поселились, и дом Анны Ахматовой. А на ее доме… О Боже! Конечно!!!»

– На Меринговскую, – крикнула Катя шоферу. – И побыстрей.

* * *

– А? …что? Где я? – Даша проснулась.

Слева голосами птиц щебетала весна. Тело утопало в перине и слегка прогибалось на пружинах кровати. Спинка принявшего ее металлического ложа сияла гордыми сверкающими шарами и шишечками. Чуб повернулась – пружины закачались, запели.

Изида Киевская почивала в собственной спальне на Большой Подвальной (Большой Провальной), 1 – и совершенно не помнила, как она тут оказалась.

– Что за хрень?

Одеяло, простыня и подушка были густо усыпаны разноцветными лепестками, поверх них с видом царской персоны восседала мурчащая Изида-настоящая.

– Привет, Пуфик, – поприветствовала кошку поэтка. – А почему я лежу здесь как торт? Или покойница – вся в цветах?

– Ми-уррр… – ответила кошка и, соскочив на пол, оглянулась на хозяйку.

– Идти за тобой? А нормально сказать нельзя? Ты прямо как Маша… Ау! Есть еще кто-нибудь? – Лепестки посыпались на пол – Даша отбросила одеяло, зашлепала босыми пятками по натертому Полей блестящему паркету.

То и дело поглядывая на Чуб, киса потрусила вперед. Пилотесса прошла тихую пустую гостиную, свернула в коридор и обнаружила там несомненные признаки активной и бурной жизни – пол был густо усыпан травой, точно на Троицу. Входную дверь перекрыл сноп высоких, в человеческий рост чертополохов. Из кухни неслись оживленные звуки. Кошка скользнула туда. И, повернув вслед за ней, Даша замерла на пороге.

На широком метровом подоконнике разместилась целая переездная аптека – пробирки, баночки, скляночки с разноцветными жидкостями. На полу, на буфете, на стенных крюках и протянутых через кухню бельевых веревках лежали, стояли, висели пучки трав, ягод, листьев, цветов.

Пристроившись у стола, компаньонка авиатриссы Полинька Котик ловко толкла что-то в большой, незнакомой Чуб деревянной ступе, расписанной народным узором.

– А правда, – посмотрела Поля на ступу, – что такие узоры от зла оберегают – добро преумножают?

– Правда, – склонившись над раскаленной плитой, Акнир непрерывно помешивала поварешкой благоухающее, исходящее паром варево. – Лишь совсем слепые считают, что ложки да плошки, столы, лавки, одежда, дома – изукрашены для красоты… Вот столчешь в такой ступе траву, и сила ее вмиг возрастет.

Поля кивнула и принялась толочь траву с утроенной силой. Рыжая Изида недовольно чихнула.

– А правда, что если кошка рядом с невестой в день свадьбы чихнет, брак будет счастливым? – немедленно поинтересовалась Полинька Котик.

– Правда, – подтвердила Акнир. – Готово?

– Ага, – подхватив ступу, Поля подскочила к плите, высыпала содержимое в кипящую кастрюлю. – А правда, что нужно черного кота в полночь сварить? Тогда кавалер тебя навеки полюбит.

– Суеверие! – фыркнула ведьма. – То есть – вера всуе. Чистокровная веда сроду кошачьему роду зла не причинит. Слыхала, небось, что после смерти душа ведьмы вылетает из трубы черной кошкой?

– Тоже суеверие?

– Не-е, бывает такое. Это вы, слепые, верно за нами приметили…

– Примета, значит, – важно кивнула Поля. – А правда, что кошки из болезных хвори вытягивают?

– А то сама не видишь – Изида Пуфик нашу Дашу в три часа подняла. Мы и доварить не успели. Давай одолень-траву… Да супротив страсти, а не против всякой напасти.

Как ни странно, тарабарщина вовсе не показалась Поле непонятной – компаньонка заскакала по кухне, вытащила из ведра с водой три желтых кувшинки.

– А правда… – начала Полинька снова.

– Девочки, я вам тут не мешаю во-обще? – с вызовом грюкнула Чуб.

– Мы тебе, между прочим, отвар и варганим, – отбила юная ведьма. – Давай, Поль, бросай, – оторванные головы желтых кубышек полетели в кастрюлю. – Теперь у тебя три часа…

– Бегу, – заторопилась Поля. – Мне на Житный рынок надобно сбегать. Чермешки, душки, наперстянки купить, – пояснила она болезной компаньонке, срывая лукошко с буфета, и прыснула: – Ох, ща-с снова дедки прицепятся.

– К тебе что, пристает кто-то, а ты мне не рассказывала? – буркнула Даша.

– Дедком, – пояснила Поля, – в народе чертополох кличут, тот, что у двери стоит. Я за него все время цепляюсь.

– А зачем он стоит там?

– Как зачем? – удивилась Поля. – Его завсегда у дверей, у ворот ставят, чтоб зло чужое в дом не зашло. Известно ж, его всякие бесы и черти боятся, оттого он и чертов переполох. А правда, – поворотилась она к ведьме, – что там, где он растет, всегда ведьмы живут?

– Верно подмечено. Не зря его так в Киеве много…

– А как же так, ведьмы его любят, а черти боятся? – озадачилась Поля.

– Так черти и нас, ведьм, боятся, – засмеялась Акнир. – Вот слепые… Можно подумать, вы не к нашей, ведемской магии прибегаете, когда обереги в саду садите. Беги быстрее…

Поля исчезла из кухни.

– Я и не знала, что Полинька в травах такая продвинутая, – удивленно булькнула Чуб. – Только не говори мне, – усмирила глас Даша, – что она тоже ведьма потомственная.

– Какая ж она ведьма, если полох кличет Дедком? – Акнир нарисовала пальцем над варевом замысловатый рисунок, взяла с подоконника пробирку с фиолетовой жидкостью, вылила в отвар. – Просто у нее мать – из села, а она – из прошлого века, когда и Город походил на село.

– В смысле?

– Стоял на земле. А жить на земле, – не то, что на пятом этаже, где земля далека, словно небо. Те, кто живет на Земле, привыкли слушать Великую Мать, и сельских ведьм уважать, и знания их подмечать…

– А правда, – голова Полиньки, уже облаченная в шляпку, вновь нырнула в кухню, – что на Петровки на шабаш ведьмы крадут молоко у наших коров?

– Есть и такие дуры, – неохотно признала Акнир. – Но что с них взять… одно слово – село! И не забудь каштанов достать.

– А каштаны зачем? – спросила Чуб.

– Ты и этого не знаешь? – удивилась Акнир. – Вот те раз… А еще киевлянка!

* * *

Спустя десять минут Катина машина подъехала к дому на Меринговской, 7.

В ХХI веке на его стенах сияла золотобуквенная табличка:

«В этом доме в 1906 году жила выдающаяся русская поэтесса Анна Ахматова».

Но задолго до того, как она здесь поселилась, Модерн воспроизвел на фасаде ее черты!

Нежное, хищное, трогательное девичье лицо 16-летней поэтессы было воспроизведено ровно 6 раз. Шесть лет назад Маша сказала подругам:

«Странно, словно дом заранее знал, кто будет жить в нем и какую роль гимназистка киевской гимназии сыграет в истории Города, страны и…»

«Нашей истории, – подвела итог Катя. – С Ахматовой ведь все и началось. Вся наша Отмена. И вся революция началась из-за нее. Это она едва не спровоцировала Митю…»

Катерина Михайловна хмуро изучила лепнину. Она плохо помнила облик поэтессы, и ей трудно было оценить ее сходство с маскароном, – но Катя верила Маше. Еще 6 лет назад ее кузина разгадала тайну Модерна!

Почти разгадала…

– Доставишь меня домой, – сказала Катя шоферу, – а после отправишься в фотоателье Высоцкого. Пусть запечатлеет мне это здание и пришлет снимки. Да сегодня же к вечеру.

На лице шофера отобразилось довольство собственной сообразительностью:

«Значитца прав я, этот дом покупаем», – окончательно уверился он.

«Значит пророчества, – окончательно уверилась Катя. – Вряд ли Анна Ахматова – ингредиент отвара. А это что у нас тут?.. – взор Кати побежал по лепнине. Опять чертополох-репейник. Опять каштаны».

Символ Киева, украшавший чело Великой Матери и большую часть киевских модерновых домов, занимал Катины мысли особенно.

Как обывательница начала ХХ века, Катя знала, что любимец горожан – киевский каштан – на протяженье столетий воюет с пирамидальным тополем, рекомендованным для насаждения в Городе еще царем Николаем I. Как жительница ХХI века Катя знала, что каштан победил, став главным – знаковым деревом Киева!

(И облепленные каштанами модерновые дома начала ХХ тоже знали об этом – за сто лет до победы?)

Стоящий по струнке, как солдат на плацу, чересчур симметричный тополь – символизировал триединство: народность, православие, самодержавие, иными словами, подчинение власти и церкви.

Каштан – символизировал языческое непокорство Киева!

Чертополох – непокорство природы и женщины.

И коли добавить к ним ахматовский ингредиент, пророчество на доме № 7прописалось четко и ясно – жившая здесь девица выкинет коленце от имени всех женщин и самого Города ведьм.

«Так и вышло!.. Только где она, эта Ахматова?»

Годы тому назад, желая исправить причиненное ими зло, Катерина пыталась разыскать обворованную Дашей Чуб поэтессу. Но узнала лишь, что в середине 1912-го года Анна Андреевна Гумилева развелась с мужем-поэтом и исчезла.

«Впрочем, в Киеве по-прежнему живут ее мать и сестра. Нужно найти их…»

* * *

Дождавшись Полинькиного визга (видно Дедок-чертополох все же прицепился к подолу ее юбки) и хлопка двери, Чуб демонстративно надулась:

– Все, колись. Почему я дома? Где царь? Все о’кей?

– Царь и его семья там, где им положено быть, – в секрете. А вот о’кей – небольшое преувеличение, – Акнир взяла с подоконника пробирку с изумрудною жидкостью, пипетку и, прищурив правый глаз, осторожно добавила три капли в отвар. – Ты что-то помнишь?

– Да.

Пред Чуб встала залитая солнечным счастьем картинка, торжественная, как библейский сюжет на церковной стене. Августовское поле. Поезд. Коленопреклоненные солдаты. Николай II поднимает руки. Луч играет в его волосах…

– Я помню, как забросала всех Присухой. Они запели… Царь подошел к нам и всех простил. Меня так впечатлило! Он такой красивый был в ту минуту, как бог какой-то… Не знаю почему.

– Потому, – обнажила скрытое недовольство Акнир, – что ты марлевую повязку сняла! Я ж говорила, Николая полюбят все. Все! Помнишь, что было дальше? – Ведьма поставила пробирку на место и повернула к Даше злое лицо.

– Смутно. – Чуб присела на корточки, коснулась пальцами рыжего меха Изиды Пуфик. («Мур», – сказала киса, и сразу же стало легче). – Мы полетели. Я несла его в небо, все выше и выше…

Ведьма красноречиво скривилась.

– Типичный передоз. На, – Акнир подняла увесистую Пуфик и сунула Даше в руки, – держи крепче, гладь и лечись, поправляйся! Все полетело к баб Оле!

– Я полетела к твоей бабе Оле? – смутилась смутно помнящая.

Радуясь возвращенью на руки хозяйки, кошка с дивным для ее шароподобной комплекции проворством вскарабкалась выше и улеглась на Дашиной шее толстым и рыжим воротником.

– Ага… Потому, что она уже умерла. Весь наш план полетел к чертовой бабушке! Пошел коту под хвост. Накрылся медным тазом. Конец. Капец. Трындец. Так понятно?

– Вполне… И все из-за того, что я повязку сняла? – жалобно спросила авиаторша. – Я что, влюбилась в царя. А дальше? – Даша попыталась представить, что она могла вытворить дальше, под дозой безумной любви. Насколько она себя знала – абсолютно все что угодно. – Я к нему приставала? Хватала за член? Я ничего не сказала царице? Умоляю, скажи мне одно, я случайно не переспала с царем?

– Лучше бы ты с ним переспала. – Лицо Акнир стало по-детски несчастным, как у поставленного в угол ребенка. – Какую бы глупость ты не сваляла, ее бы сделала ты… Но это я! Я!.. – Она спрятала горе в ладонях, закрыла руками лицо.

– Да че случилось-то? Нормально скажи! – разозлилась Даша.

– Царь подошел к тебе, – глухо сказала ведьма в ладони, – хапнул Присухи и влюбился в себя. И я не могу исправить. А Маша не хочет. Я все завалила. Нельзя было нарушать мамин план. В ее расчетах написано: ты должна спасти всех одна! А я подстраховаться хотела. Решила – мое присутствие ничего не изменит. А оно изменило… Все!

– А ты тут при чем? – Чуб подошла к Акнир, обняла ее сзади за плечи – плечи ведьмы подпрыгнули от беззвучного всхлипа.

– У тебя был другой план, – сказала сквозь ладони она. – Взорвать поезд с охраной, взорвать путь впереди, а потом… Я не говорила тебе. В царском составе тоже были стрелки. Я обезвредила их, а ты… Ты б их просто убила. Ты стреляешь без промаха.

– Мне этот план совершенно не нравится, – отодвинулась Даша.

– Но это был твойплан! – Акнир опустила забрало ладоней, посмотрела ей прямо в глаза.

– Ты говорила сама: только слепые убивают без надобности.

– Но ты – слепая! И я не должна была вмешиваться со своим ведьмовством. Я должна была дать тебе убить всех…

– И все же спасибо, что ты не дала, – искренне поблагодарила ее пилотесса.

– Думай, что говоришь! – взорвалась ведьма. – Спасибо означает «спаси Бог». Я и так сыграла в его пользу… Я лишь убедила Машу в ее правоте. Доказала, что он всесилен. Я запорола Отмену! Это уже не исправить… – Она резко выкрутилась из Дашиных объятий, засучила руками.

– Да не злись ты, малыш. Зря себя так накручиваешь, – сказала Чуб. – Даже если б я прилетела одна и всех перебила, Николай точно так же рванул бы прощать тех солдат! У него прямо на лице было написано – хлебом не корми, дай кого-то простить…

– Если бы их вела к самолету не я, а ты… Ты б остановила его.

– А почему ты не остановила его? – удивилась Чуб.

Картина похищения постепенно проступала в ее в голове. Поле. Поезд. Акнир бежит за царем. И оторопело замирает, услышав…

– Что он сказал тебе?

– «Можете убить меня. Только так вы меня остановите. Я должен подойти к ним». И я растерялась, – призналась девчонка. – А ты…