Текст книги "О чем мечтают женщины"
Автор книги: Л. Аделайн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
– Слышу.
– Боже, не меня ведь он просит о помощи?
– Иду! – крикнула я через плечо.
Оставив тарелки, я направилась к лестнице. На ходу я вдруг вспомнила, как во время репетиции Кит ДеМарко сделала вид, что упала и сильно ушиблась, и мне пришлось занять ее место рядом с Анджелой Реджин, тогда, шесть недель назад. В то время я и понятия не имела, что они обе тоже состоят в С.Е.К.Р.Е.Т. Я подошла к лестнице, посмотрела наверх, и в моей памяти вспыхнула еще одна картина: искаженное страстью лицо Уилла надо мной, падающий с улицы свет обрисовывает его черты… «Я хотел этого с того самого дня, когда мы впервые встретились», – шептал он, когда я лежала под ним. «Я тоже хотела тебя, Уилл. Просто не знала, насколько сильно тебя хочу…»
Когда это прекратится? Когда воспоминания наконец перестанут причинять такую боль?
Если он снова скажет, что нам нужно поговорить, я должна буду ответить: «Нет, Уилл, мы не должны этого делать». И добавить: «Я ведь говорила тебе: нам не надо оставаться наедине». Мне следовало бы это сказать, когда я лихорадочно снимала через голову блузку и швыряла ее в угол вместе со всеми ненужными воспоминаниями, сохранившимися в той комнате наверху. А Уилл сказал бы: «Ты права, Кэсси, нам не нужно оставаться наедине». А я, шагнув к нему, положила бы ладони на его обнаженную грудь, позволяя ему обнять меня и расстегнуть бюстгальтер. «Плохая идея», – надо было бы сказать мне, прижимаясь к нему, целуя его в губы, увлекая его назад, пока нас не остановил бы подоконник… как в ту ночь. Тогда я ощущала его руки на своем теле, чувствовала, как они не могут решить, с чего им начать, и наконец пальцы Уилла запутались в моих волосах, он откинул мою голову назад, чтобы осыпать шею жадными поцелуями… А мне бы сказать теперь, сегодня: «Видишь? Нам совсем не нужно говорить. Нам нужно вот это: заставлять друг друга стонать и наслаждаться. Нам нужно снова и снова быть вместе, причем как можно чаще. Но вообще-то, мне придется решить, что делать дальше, потому что я не могу оставаться наедине с тобой, потому что ты сам видишь, что мы творим друг с другом, потому что все вокруг говорит: „Ты и он, он и ты“… Но теперь тебя и меня нет…»
И на том слова бы кончились, и мы бы слились, перепутав руки и ноги, прижимаясь губами, смешивая дыхание… и осознавая весь ужас возможных последствий.
Пока я поднималась на второй этаж, меня снова пронзила восхитительная, страстная боль, та самая, что заставляла вибрировать все прежде спавшие местечки моего тела… Теперь-то они просыпались каждый раз, когда я оказывалась рядом с Уиллом. Наверху мне сначала пришлось обойти козлы для пилки брусьев и пустые катушки из-под электрических проводов. Вокруг все было завалено мусором от ремонта, стояли пустые ведерки из-под штукатурки, валялись погнутые гвозди, обрезки реек и прочая ерунда. За начерно отделанной стеной новой туалетной комнаты стоял на стремянке Уилл, четко вырисовываясь на фоне голого кирпичного простенка между двумя окнами. Он был без рубашки и весь покрыт пылью. В комнате не было никакой мебели и вообще никаких свидетельств того, что однажды вечером здесь переодевался десяток смеющихся женщин, готовившихся к выступлению в любительском пародийном шоу, – ни стульев, ни кровати со сбитыми в ком постельными принадлежностями. Уилл держал в одной руке металлическую штангу для штор, а в другой – дрель. Футболка была заткнута за пояс.
– Ох, спасибо, что пришла, Кэсс. Можешь проверить, ровно ли я креплю штангу?
Кэсс?Когда это он меня так называл? Я вдруг почувствовала себя кем-то вроде его приятеля.
– Как сейчас? – спросил Уилл, приподнимая штангу.
– Немного выше.
Он передвинул ее на несколько дюймов выше, чем нужно.
– Нет-нет, ниже… Ниже.
Уилл держал штангу почти идеально ровно, в соответствии с линией подоконника, но тут же проказливо спустил ее вниз под неловким углом.
– А сейчас? Правильно? – спросил он, нахально улыбаясь мне через плечо.
– Слушай, у меня нет на это времени. Там посетители ждут.
Уилл тут же выровнял штангу. Когда в знак одобрения я кивнула, он мгновенно загнал в стену шурупы крепления и, поставив штангу на место, спрыгнул со стремянки.
– Ладно. Ты что, собираешься вечно злиться на меня? – спросил он, подходя ко мне. – Кэсси, я просто пытаюсь поступать правильно. Но я совсем теряюсь, когда дело касается тебя.
– Ты? Теряешься? – прошипела я. – Давай-ка поговорим о потерях, а? Ты ничего не потерял. А вот я… я потеряла все!
Матильда наверняка зажала бы мне рот ладонью! «Неужели ты ничему не научилась? – сказала бы она. – Какого черта ты выставляешь себя неудачницей?»
– Ты ничего не потеряла, – прошептал Уилл. Он заглянул мне в глаза, и мое сердце остановилось на целых три секунды. «Я выбрала тебя, а ты выбрал меня». – Я по-прежнему здесь. И мы по-прежнему мы.
– Никаких «мы» нет, Уилл!
– Кэсси, мы столько лет были друзьями. И мне этого так не хватает!
– Мне тоже, но… теперь я просто твоя служащая. И так должно быть впредь. Я буду приходить, делать свою работу и уходить домой, – сказала я, избегая его взгляда. – Я не могу быть твоим другом, Уилл. И я не могу больше быть тойдевушкой, которая… которая топчется где-то в стороне, выжидая, словно парящий над головой коршун, когда наконец угаснут твои отношения с Трачиной, когда все это остынет.
– Ох! Ты думаешь, я прошу тебя об этом?
Он отер лоб тыльной стороной ладони. Его лицо осунулось от печали, усталости, а может быть, даже и от покорности судьбе. Между нами повисло напряженное молчание, и я призадумалась о том, смогу ли продолжать работу в кафе Уилла, если моя сердечная боль не утихает. Но я ведь знала, что это моя проблема, а не Уилла.
– Кэсси… я так сожалею обо всем…
Наши взгляды наконец встретились. Наверное, впервые за много недель.
– Обо всем? – переспросила я.
– Нет. Не обо всем, – поправил себя Уилл, кладя молоток на ступеньку стремянки и выдергивая из-за пояса футболку, чтобы вытереть ею лицо. Солнце уже опускалось над Френчмен-стрит, напоминая мне, что следует закрыть кафе.
– Ладно… У тебя дела. У меня тоже. Вроде бы штанга повешена ровно… так что мне здесь больше делать нечего, – сказала я. – Если вдруг тебе понадоблюсь, я буду внизу подсчитывать кассу.
– «Если» – не то слово. Ты всегда нужна мне.
Представления не имею, какое было у меня лицо в этот момент, но, похоже, вспышку надежды мне скрыть не удалось.
Я отправилась домой, давая себе твердые обещания. Больше никаких жалоб. Больше никакого недовольства. Все в прошлом.
Сегодня мой день рождения. Я встречаюсь с Матильдой, чтобы обсудить с ней мою новую роль в обществе С.Е.К.Р.Е.Т. Год, который уходит на то, чтобы научиться осуществлять свои фантазии, довольно сложный. Вы еще не член Комитета. Пока нет. Вы должны завоевать свое место в нем. Но потом вам предоставляется право выбрать одну из трех ролей, и я уже горела желанием сделать что-то еще, куда-то отправиться, начать думать о ком-то, кроме Уилла и самой себя.
Первой ролью была роль куратора фантазий, то есть члена С.Е.К.Р.Е.Т., который помогает фантазиям осуществиться, организуя путешествия, действуя на заднем плане или даже участвуя в сценарии, как Кит и Анджела в тот вечер пародийного шоу. Если бы Кит не ушибла ногу (то есть сделала вид, что ушибла), я бы не стала выступать на сцене. А если бы Анджела не помогла мне освоить сексуальные па танца, я бы выглядела в шоу полной дурой. Они обе в этом году стали членами Комитета.
Я могла бы стать вербовщиком, как Полин. Именно ее дневник, случайно оброненный в кафе, привел меня в С.Е.К.Р.Е.Т. Полин была замужем, но ее мужа не пугало то, что она вербует мужчин, которые помогают осуществлять женские фантазии, потому что… ну, в общем, он и сам был когда-то одним из них. Вербовка мужчин была не то же самое, что их обучение. Полин просто загоняла их в овчарню. А уж тренировка и обучение рекрутов сексуальному искусству были задачей высших членов Комитета, и это было обучение на практике… К такому я уж точно не была готова.
Третьей ролью была роль наставника, который ободрял и поддерживал новых кандидатов С.Е.К.Р.Е.Т. И я сама вряд ли удачно прошла бы через этот безумный сексуальный год без моего наставника Матильды. Так что я выбрала роль наставника, самую мирную из трех, хотя Матильда советовала мне смотреть на дело шире. «Всегда может подвернуться какая-нибудь совершенно удивительная возможность», – говорила она. Но мне теперь оставалось только подписать клятву общества С.Е.К.Р.Е.Т.
Я, Кэсси Робишо, торжественно обещаю служить обществу С.Е.К.Р.Е.Т в течение назначенного срока, делая все, что в моих силах, для того, чтобы все сексуальные фантазии были:
безопасными,
эротическими,
интригующими,
романтическими,
экстатическими,
преобразующими.
Я клянусь сохранять анонимность всех членов и участниц общества С.Е.К.Р.Е.Т. и соблюдать принципы: «Не осуждать. Не знать пределов. Не стыдиться» – не только в течение срока моей службы, но и всегда.
Кэсси Робишо
Я расписалась с небольшим росчерком, а Дикси тем временем пыталась поймать отблески, которые бросали на кровать подвески моего браслета. Время пришло. Время предпринять совершенно новые шаги: прочь от Уилла и моего прошлого, в будущее, что бы оно ни таило в себе.
Глава вторая
Дофина
Тем утром я стояла на улице, напротив своего магазина, и наблюдала за тем, как Элизабет оформляет витрину. Я сманила Элизабет у наших главных конкурентов по продаже винтажной одежды, которые располагались на этой же улице, потому что она обладала уникальным взглядом на вещи, чем-то таким, чему невозможно научить. И сейчас, даже несмотря на то что контроль всегда был моим пунктиком, я все-таки не была до конца уверена в правильности того, что Элизабет делает с витриной. Я видела лишь бюстгальтеры, корзинки и множество полосок желтой гофрированной бумаги… Элизабет терпеть не могла, когда я болталась вокруг, вмешивалась в ее работу, что-то поправляла… Но я привыкла сама делать то, что не доверяла сделать другим. Именно так я вела свой бизнес, и до сих пор это работало.
Когда десять лет назад мы с моей лучшей подругой Шарлоттой только еще купили «Фанки-Манки», я настаивала на том, чтобы сохранить название магазина и большую часть товара, даже то, что мы не смогли бы продать. Я не любила перемен. Как и большинство южан, я суеверно боялась всего нового и неизвестного. Но потом Шарлотта добилась того, что мы стали продавать виниловые пластинки и традиционные сумки диджеев, чтобы привлечь мужчин, да и женщин тоже, и я, пусть неохотно, согласилась с этим. Когда же Шарлотта стала настаивать на том, чтобы мы добавили новые виды товаров: костюмы для праздника Жирный вторник, парики и свадебные и вечерние платья и костюмы для тех людей, которые желают выделиться, – я долго сопротивлялась. Но затем вынуждена была признать, что и это хорошие идеи. Именно они помогли нам пережить трудные времена. Так что в итоге я позволила Шарлотте определять ассортимент, а сама оставалась на заднем плане, в стороне, что мне всегда нравилось. К счастью, я обладала даром заставлять других людей проявлять себя и теперь, имея этот магазин, могла применить свое умение.
Мой бывший возлюбленный Люк родился и вырос в Новом Орлеане, в Гарден-Дистрикт, и был воспитан по всем правилам. Он объяснял мне, что в здании, где теперь расположился магазин «Фанки-Манки», прежде были обувной магазинчик, художественная лавка, а до того – мастерская по ремонту велосипедов, а еще раньше – химчистка. И теперь, когда я наблюдала за Элизабет, хлопотавшей в пустом витринном окне, мне пришло в голову, что это здание постоянно менялось и обновлялось, а вот я – нет. Перемены – это сильная сторона Шарлотты. Именно потому она была таким великолепным деловым партнером. До тех пор, пока некий эгоистический поступок не привел ее к тому, что она погубила бизнес и нашу дружбу.
Но на самом деле я никак не могла прийти в себя после предательства Люка.
Я познакомилась с ним на уроках музыки в колледже, и в конце учебного года он пригласил меня на свидание. Я изучала изящные искусства, занималась композицией и теорией джаза… Впрочем, я никогда не играла ни на каком музыкальном инструменте и не пела. Мне этого и не хотелось. Но мне нравилось слушать о музыке и узнавать о ней побольше, о разной музыке: меня интересовали джаз, классическая инструментальная, современная, какая угодно. Люк относился к музыке с прохладцей, просто решил записаться на дополнительный курс. Но его настоящей страстью была литература. Когда он, будучи еще второкурсником, умудрился издать свой первый роман, историю взросления подростка в Новом Орлеане, я так гордилась им! Люк стал посещать литературные семинары, но там всегда шли разговоры на очень специальные темы, а потому я не думала, что мне что-то грозит. Какой же я была наивной! Теперь, оглядываясь назад, я понимаю это. Но когда его стали приглашать на книжные выставки и фестивали, начались сложности. Мне бы ездить везде с ним, однако я ужасно боялась летать на самолетах. Когда мне было всего восемь лет, один из моих дядюшек погиб в авиакатастрофе – его самолет рухнул в океан. Мы не были с ним так уж близки, но я ведь была совсем юной, моя личность только еще формировалась. Именно в таком возрасте рождаются разные теории, приводящие впоследствии к ночным кошмарам. И вот после этого драматического события мой страх перед полетами разросся в нечто такое, чего я не могла понять и с чем не могла справиться. Я пыталась не позволить этому страху влиять на мою жизнь, но далеко не всегда это получалось. Я предпочитала спать в пижаме на случай каких-нибудь ужасных событий, а сексом занималась в темноте, боясь, что кто-нибудь войдет в комнату. Моя последняя привычка не имела ничего общего с тем, что я стыдилась собственного веса. Возможно, это началось в колледже или тогда, когда мама называла меня сдобной булочкой.
– Ты называешь меня жирной?! – кричала я на нее.
Она театрально возражала:
– Да нет же, милая! Это означает «фигуристая»! Что с тобой, это же очень хорошо!
Не поймите меня неправильно. Люк постоянно твердил мне, как я прекрасна, как желанна, и я верила ему. Я вовсе не боялась изгибов собственной фигуры. Я не была чопорной. Я любила приключения. Мне нравилось заниматься сексом. Просто я предпочитала делать это на свой лад, своим способом, в темноте, а потом сразу принимать душ.
После окончания колледжа Люк, Шарлотта и я вместе сняли квартиру с двумя спальнями, на втором этаже на Филип-стрит, рядом с Колизеем, где я и теперь живу. Это старинный дом в викторианском стиле, выкрашенный в желтый с белым. В квартире были красивые нестандартные окна, выходившие на угол улицы. Люк тут же купил письменный стол и начал писать то, что он называл «Южным опусом». В нашей спальне зимой гуляли сквозняки, но я ничего не имела против, потому что большинство ночей меня согревал Люк, к тому же он платил свою часть квартплаты, когда находил временную работу. Я было наняла его на неполный день в свой магазин, но буквально бледнела, когда он высказывал свои предложения по улучшению бизнеса или начинал передвигать товары туда-сюда, чтобы они лучше продавались.
– Будь поосторожнее, – предостерегала меня мама. – Мужчины не любят критики и излишней уверенности в женщинах. Им необходимо чувствовать себя незаменимыми.
Папа не соглашался с ней.
– Мужчинам просто хочется быть желанными, – говорил он.
Когда же Шарлотта поддразнивала Люка или обнимала его, я всегда смотрела на это как на сестринские жесты и не видела тут ничего опасного. Люк ведь был упорным сочинителем и таким же замкнутым, как я. Иной раз он даже называл Шарлотту слишком беспечной и легковесной, в то время как я была чем-то основательным, устойчивым. Шарлотта была «каменистой дорожкой», а я – «ванилью», потому что это был его любимый запах.
Но вкусы людей меняются. И мне, работавшей с одеждой, следовало бы это помнить.
В тот день я взяла выходной, а потому в кабинете в задней части магазина меня никто не ждал… Когда я вошла туда, то увидела Шарлотту, лежавшую на куче костюмов, которые мы собирались обновить… Ее белые тощие ноги обхватили Люка, его дурацкие черные джинсы были спущены до лодыжек, а его задница двигалась вверх-вниз…
– Боже мой… прошу прощения, – пробормотала я, пятясь в коридор и захлопывая за собой дверь.
Знаете, южное воспитание сказывается даже в тот момент, когда вы натыкаетесь на собственного возлюбленного, который трахает вашу лучшую подругу, – и вы машинально проявляете вежливость…
Прислонившись спиной к дверному косяку, я зажала ладонью рот и ждала, пока они там более или менее оденутся и предстанут наконец передо мной, взъерошенные и пристыженные.
Люк, писатель, тут же нашел множество разных слов.
«Мне очень жаль…»
«Мы, в общем, ничего такого не хотели…»
«Ну, просто так уж получилось…»
«Мы и не думали ни о чем таком…»
«Мы хотели с этим покончить, но…»
Однако все эти слова сами собой превращались в те ответы, которые только и имели отношение к делу. Первый: это продолжалось уже давно. Второй: они влюбились друг в друга.
И выехали из квартиры в ту же ночь.
Я выкупила у Шарлотты ее долю в деле за сумму, вполне достаточную для того, чтобы они могли переехать в Нью-Йорк, где Люку хотелось пожить до тех пор, пока не выйдет в свет его вторая книга. И полгода спустя роман «Рыжая толстуха» действительно был издан, с еще большим шумом и успехом. Критики называли его «убийственно честной историей о разъедающем воздействии Юга на некую полноватую, чувствительную молодую женщину, пытающуюся оторваться от своего прошлого». Когда я прочла описание главной героини Сандрины, «нервной, контролирующей все и вся рыжей девушки», у которой имелись грациозная сестра и решительная, смелая подруга, то мое потрясение не знало пределов. И это состояние длилось долгие дни, недели, годы… Роман быстро возглавил список бестселлеров, после чего в мой магазин, в романе названный «Фэнси-Пэнсти», начали то и дело заглядывать юные девушки. Они застенчиво спрашивали, правда ли все то, что написано в книге, и действительно ли именно с меня списана знаменитая теперь трагическая Сандрина из «Рыжей толстухи»?
Элизабет эти девицы просто приводили в бешенство.
– Где вы тут видите толстую рыжую особу? – кричала она.
Но именно это и было самым худшим во всей истории. До выхода в свет книги Люка я никогда не считала себя толстой. Мне даже нравилась моя пышная фигура. Я носила только отлично сшитые винтажные платья, те, что создавались до начала эпохи «моделей-вешалок», когда найти одежду для таких, как я, стало практически невозможно. И я никогда не сомневалась в том, что нравлюсь Люку… пока не прочла описание бедер Сандрины и ее белых рук, и эти описания почти на десять лет погрузили меня в омут сомнений, сделав слишком беззащитной.
Многие советовали мне отправиться в какое-нибудь путешествие, уехать из города, отправиться куда-нибудь. Но я не могла этого сделать, зеркально отражая описанную Люком фобию Сандрины, всю жизнь привязанную к одному-единственному месту… Она была не в силах его покинуть. Я даже перестала ездить на пляж, потому что теперь боялась того, что меня увидят в купальнике. По совету моей сестры Бри я занялась йогой; по совету матери начала общаться с мужчинами в Интернете. Но обе идеи оказались никудышными, и ничего путного из них не вышло. Единственным, что помогало мне хоть как-то забыться, оставалась работа, и я вцепилась в нее, превратив магазин в средоточие всей своей жизни. Работа также служила главным объяснением тому, что я сидела на месте и никуда не ездила.
Да еще Бри время от времени сообщала мне очередные новости… Ну, например, что Шарлотта снова беременна, или что Люк купил «крутую гоночную тачку за немереные миллионы», или что журнал «Эль», в котором Шарлотта работала стилистом по договору, начинает набирать бешеную популярность… Сведения такого рода снова отбрасывали меня назад и вниз, сводя на нет все мои усилия хоть как-то жить… Я ведь даже встречалась с одним парнем и занималась с ним сексом. Но то, что моя сестра продолжала дружить с Шарлоттой, выглядело таким предательством, которое совсем не удивляло.
– Но, Дофина, я не обязана с ней ссориться из-за тебя! – твердила сестра. – Я и раньше с ней дружила, ты это знаешь. Несправедливо требовать от меня такого из-за вашего разлада!
– Разлада?!Она была моей лучшей подругой! А он был моим возлюбленным! Они просто вдребезги разбили весь мой мир!
– Да ведь уже восемь лет прошло! Весь твой организм уже обновился за это время! Когда ты собираешься начать двигаться вперед? Тебе нужен мужчина!
Но что, если вам не нужен просто мужчина, что, если вы хотите какого-то определенного? Да, я хотела найти мужчину, но не просто так… потому что большинство из них проявляет такие дурные намерения, что лучше оставаться одной.
Однако именно мужчины были почти единственной темой моего согласия с мамой. Частичного согласия. Мама была родом из Теннесси и считала, что знает все о мужчинах и их намерениях. И еще она была уверена, что знает все обо мне. Ей не нравилось то, как я одеваюсь. Однажды это ясно было написано на ее лице, когда они с папой приехали из Батон-Ружа на обед в честь моего тридцатилетия и увидели на мне роскошное платье для чаепитий сороковых годов и маленькую шляпку с черной вуалеткой.
– Я понимаю, что за всем этим наверняка стоит какая-то трогательная история, но своим видом ты даешь мужчинам понять: «Держитесь от меня подальше, потому что я личность странная, я вся в прошлом», – сказала мама.
«Странная» – это худшее, что можно сказать о южанке определенного возраста.
Я покачала головой при этом горестном воспоминании и снова стала смотреть, как Элизабет укладывает полосы желтой бумаги, сооружая нечто вроде гнезда. Марди Гра закончился, и теперь мы оформляли витрину к Пасхе. Накануне я искала новые темы, а тут увидела, что Элизабет уже нащупала нечто интересное. Когда она закончила завязывать шнурки на светло-голубом корсете, я подошла к витрине и постучала в стекло, изобразив лицом вопрос: «Какого черта?»
Элизабет закричала сквозь стекло:
– Зачем ты пришла так рано, Дофина? Ты же должна была прийти днем!
– Я ведь обещала тебе помочь подобрать наряд. Для твоего свидания вечером.
– Ох, верно! – Она широко раскрыла глаза.
– Что ты задумала? – спросила я, показывая на кучу рук и ног манекенов.
– Корсеты! – Элизабет подняла вверх целую охапку кружев и лент.
– Да, верно. Когда я думаю о Пасхе, мне приходит в голову дамское белье.
Люди, шедшие мимо магазина, приостанавливались, чтобы бросить взгляд на голый манекен и двух женщин, перекрикивающихся сквозь толстое стекло витрины. Элизабет достала из большой сумки винтажный белый обруч с заячьими ушками – символ журнала «Плейбой» – и пристроила его рядом со светло-розовым плюшевым медведем.
– Смотри, как здорово!
Отец частенько повторял: «Если хочешь удержать рядом с собой хороших людей, ты должна время от времени уступать им». Значит, мне нужно просто довериться Элизабет, и пусть она оформляет витрину по-своему, так, чтобы никто не прошел мимо. «Пусть себе мастерит. Незачем постоянно руководить ею».
Я неуверенно подняла вверх большой палец и направилась ко входу в магазин.
В животе у меня заурчало, так как я не успела позавтракать. Мы получили партию товара, добытого ценой больших усилий, и мне не терпелось порыться в коробках до того, как в магазине появятся покупатели. Итак, я предоставила Элизабет творить волшебство в витрине, а сама открыла магазин. Войдя внутрь, я посмотрела на себя в стоявшее рядом с прилавком большое, в полный рост, зеркало. Темно-синее платье приблизительно конца шестидесятых: на подкладке, чуть расширенное книзу, спереди на пуговицах, с вшитым в него бюстгальтером, с поясом и рукавами три четверти. Туфли на низком каблуке. Рыжие волосы уложены узлом на затылке, но от влажного воздуха слегка растрепались. Большие темные очки а-ля Джеки О. Надо признать, что для этого платья погода была слишком теплой. Но таких сейчас не шьют, и мне остается только оплакивать этот факт. Но когда же мои воротники стали такими высокими, юбки такими длинными, очки такими большими? И кому вообще нужно целых восемь лет, чтобы пережить расставание с парнем?
Пока Элизабет оформляла витрину, а покупателей еще не было, я сунула руку в сумку, чтобы достать взятые с собой сэндвичи, – и тут же вспомнила, что пакет остался лежать на кухонном столе. Покупателям не разрешалось входить в мой магазин с едой или напитками, но сама я позволяла себе перекусить, пристроившись на стремянке за кассой. Что ж, придется сегодня обойтись без ланча, а потом вознаградить себя хорошим ужином.
Я притащила к переднему прилавку самую маленькую из доставленных коробок. Она оказалась набитой различными аксессуарами, а это было делом Элизабет, так что я отпихнула ее в сторону. Во второй коробке лежали молодежные сарафанчики, соломенные шляпки с вуальками и туфли-балетки. В ближайшие несколько недель мне не нужна была летняя одежда, но я с восторгом смотрела на темно-зеленое платье на лямках по моде семидесятых годов. Восхитительная ткань – креп, изумительный фасон, длина до полу. Но тут я заметила, что подол слегка обтрепался. Платье можно укоротить до колен и продать за хорошую цену. Или оставить себе. И выставить напоказ руки?… Ни за что! И все же платье было таким милым, зеленый цвет так подходил к моим рыжим волосам…
Я отложила его в сторону, в кучу «для владельца», которая становилась уже больше, чем горка «для продажи». Зачем я это делаю? Зачем оставляю вещи для некоего воображаемого будущего или для некоего воображаемого посетителя, который по-настоящему оценит все, если ему дать шанс?…
– Наш офис может превратиться в настоящий склад, – сказала как-то Элизабет. – И там будут вещички получше, чем в магазине.
В третьей коробке оказались мужские вещи: твидовые пиджаки, несколько футболок, пара брюк к смокингу (шелковые полосы по бокам) и сам смокинг с элегантными шелковыми отворотами. Я прижалась носом к плотной ткани и вдохнула. Запах был чистым, похожим на мужской одеколон. От этого выраженного мужского аромата кружилась голова. Он напомнил мне о поздних ужинах в ресторане, сигарах, заднем сиденье такси, желании… У меня что-то кольнуло в нижней части живота. Я представила, как привожу домой мужчину в смокинге, расстегиваю молнию на спине длинного бархатного платья и позволяю ему упасть на пол… Под ним на мне должно быть шелковое белье. А он уложил бы меня на кровать, улыбаясь и одновременно сбрасывая с ног туфли… Я просто чувствовала его руки на своих плечах, ощущала, как он запускает пальцы в мои длинные рыжие волосы, откидывает назад мою голову и прижимается губами к шее… Я выкрикнула бы его имя так громко, что в том запущенном доме, в какой превратилось мое тело, разом слетела бы вся паутина, и…
– Дофина!
Я чуть не свалилась со стремянки.
– Какого черта, Элизабет? – рявкнула я, роняя смокинг.
– Да я уже тысячу раз, наверное, тебя окликала!
В моем животе заурчало так громко, что мы обе это услышали. А потом у меня перед глазами вспыхнули искры, и я схватилась за стеклянный шкафчик, чтобы устоять на ногах.
– Эй, ты в порядке?
– Да, просто отключилась на минутку.
– У тебя в желудке как будто волки дерутся! Иди-ка перекуси. Посиди немного на солнышке. Тебе ведь не нужно начинать работу раньше двух, – сердито сказала Элизабет, проявляя властность, свойственную молодости. Она взяла мою сумку, лежавшую за шкафчиком, схватила меня за руку и потащила к двери. – Вернешься, когда как следует подкрепишься. И не спеши, черт побери!
– Ладно, – пробормотала я, все еще видя танец искр перед глазами.
Я успела занять последний пустой столик во дворике кафе «Игнатиус», по соседству с магазином, и заказала гамбо и сок со льдом. Посетителей в кафе было великое множество, а может быть, мне просто казалось так, потому что стояла ранняя весна и я впервые за долгое время вышла куда-то, оказалась среди людей, а не сидела в своем магазине, перебирая всякое барахло. К тому же я не ела с самого утра… Может быть, поэтому я чувствовала себя такой легкой в тот момент, когда заметила его – его, Марка Друри, солиста группы «Беспечные».
Прежде я никогда не видела его с бородой, но мне это понравилось. Его группа регулярно выступала по субботам в «Трех музах». У Марка был хрипловатый низкий голос. И каждый раз, когда он исполнял старую песню Хэнка Уильямса, я буквально обмирала. Марк был худым, с черными волосами и светло-голубыми глазами. Его плечи сутулились, как у человека, который постоянно носит на спине свой музыкальный инструмент. И вот сейчас Марк прошел мимо моего столика, направляясь внутрь кафе. Время от времени он и некоторые члены его группы заходили в «Фанки-Манки», чтобы купить футболки, джинсы, а то и нелепые парики, если они собирались выступать во время Марди Гра. Но обслуживать их я всегда отправляла Элизабет, так как слишком стеснялась показаться перед группой. «Беспечные» были единственной местной группой, на концерты которой я ходила, оставаясь при этом сама собой, с удовольствием слушая музыку. Эта музыка была полной моей противоположностью. Именно поэтому, наверное, меня зачаровывали люди вроде Марка, способные стоять на сцене перед огромной толпой и позволять всем смотреть на себя.
Заговори с ним, мысленно просила я себя. Просто подойди к нему после выступления, хлопни по плечу и скажи: «Привет, Марк! Когда мне хочется напиться в одиночку, я ставлю твой диск и смотрю на тебя».
Да уж… он бы точно принял меня за сумасшедшую.
Ну, можно по-другому: «Мне нравится смотреть на тебя в темноте, когда я одна в квартире».
Э-э… Вряд ли такое лучше.
«Мне нравится наблюдать, как ты двигаешься».
Не то. Все не то. Я и в самом деле становлюсь странной.
Я старалась не таращиться сквозь стекло на Марка Друри, который уселся у бара внутри кафе. Я проклинала Элизабет за то, что она уговорила меня выйти из магазина. Я проклинала себя за то, что надела темно-синее платье в такой теплый весенний день. Но тут принесли мой суп, и я занялась едой. К тому же у Марка наверняка есть подружка… «Да ты просто поговори с ним. Просто скажи, что тебе нравится его музыка…»
Несколько минут спустя бармен подал Марку пакет со стаканчиком кофе навынос и завернутым в бумагу сэндвичем. Зажав пакет в зубах, держа под мышкой газету, Марк прихватил с безупречно чистой металлической стойки бара несколько бумажных салфеток и направился прямиком в мою сторону. Я мысленно закричала: «Сюда! Сядь рядом со мной!» Но мои глаза были скрыты за огромными солнцезащитными очками. Я была как рыба, которая, прижавшись к стеклу аквариума, молча открывает и закрывает рот.
