Текст книги "Эммануил Казакевич"

Автор книги: Л. Гладковская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Гладковская Л А
Эммануил Казакевич

Л. А. ГЛАДКОВСКАЯ

Эммануил Казакевич

Вступительная статья

(к собранию сочинений Э. Г. Казакевича в 3-х томах)

Помните ли вы нас, товарищи

потомки, знаете ли о наших

свершениях, догадываетесь ли о наших

страданиях?

/Надпись Казакевича на обложке

"Звезды", подаренной Литературному

музею/

Право обращаться к "товарищам потомкам" от имени своего поколения Казакевич завоевал в Великой Отечественной войне, пройдя все ее испытания на человеческую и гражданскую прочность.

Эммануил Генрихович Казакевич родился 24 февраля 1913 года на Украине (г. Кременчуг Полтавской области). Отрочество и ранняя юность прошли в Харькове. Здесь он и начал писать. Отец, редактор и журналист, поощрял литературные интересы сына. В доме бывали поэты и прозаики. Эта атмосфера помогала развитию привязанности к чтению, воспитанию художественного вкуса. Юноша был очень начитан. Свободно владел немецким языком, особенно увлекался культурой и литературой Германии, но хорошо знал и любил Шекспира, Мольера, русскую классику Первые свои новеллы, стихи, драму, комедию писал на еврейском языке. Одна новелла была напечатана в харьковской молодежной газете.

С молодых лет литературные интересы Казакевича соединялись с общественными. Это было в традициях семьи. Отец, коммунист с 1917 года, опытный газетчик, был всегда на переднем крае жизни. Трудным периодом для семьи были годы гражданской войны, когда мать, выполняя партийное задание по розыску и передаче в детские дома сирот и беспризорных детей, находилась в постоянных разъездах, с туберкулезом легких попала в больницу, и в детском доме временно оказались собственные дети. Пример родителей способствовал развитию общественной активности в энергичной натуре юноши.

Свои комсомольские годы Казакевич прожил напряженно и беспокойно, в начале 1930-х годов уехав на Дальний Восток помогать освоению тогда еще необжитого, девственного края. Его Казакевич считал своей второй родиной. Здесь одно интересное дело сменяется другим. К двадцати пяти годам, когда Казакевич переехал в Москву, он успел побывать корреспондентом "Известий" в Хабаровске, в Биробиджане культинструктором районо, возглавлял переселенческий колхоз в селе Казанка, был начальником строительства первого клуба в области и директором только что организованного театра, председателем областного радиокомитета, заведующим отделом литературы газеты "Биробиджанская звезда". Удалось многое увидеть, узнать, набраться жизненного опыта. Из этого периода Казакевич вышел вполне сложившимся, зрелым человеком. Литературный опыт был невелик, но Казакевич продолжал писать стихи, делал переводы... Еще до войны вышел первый сборник его стихов, и в 1940 году он был принят в Союз советских писателей.

Когда началась война, для него не было выбора. Белобилетник из-за большой близорукости, он не подлежал мобилизации, но 3 июля 1941 года записался в ополчение и стал рядовым 22-го стрелкового полка 8-й Краснопресненской дивизии Московского народного ополчения. "...Каждый мыслящий человек должен теперь быть в армии, если только он не женщина и не баба..."

Свой долг Казакевич выполнял мужественно и бесстрашно. По его фронтовым письмам видно: он гордился тем, что воюет как прирожденный, настоящий солдат. Причем, когда его военная жизнь, как ему казалось, приобретала слишком спокойное течение, он делал решительный и крутой поворот навстречу опасностям. Так было в 1943 году: не довольствуясь работой в газете "Боевые резервы", Казакевич "бежал" на фронт. Так было и позже, когда он предпочел месту при штабе армии беспокойную и опасную жизнь разведчика. В 1944 году после тяжелого ранения у реки Влодавки (Польша), долечиваясь в далеком тылу и боясь попасть в резерв, Казакевич добился командировки в Москву и воспользовался ею, чтобы догнать свою часть, которая воевала уже под Варшавой.

Большую роль в военной судьбе Казакевича сыграл полковник, позже генерал-майор, Выдриган Захарий Петрович. Их дороги сошлись в январе 1942 года. Именно Выдриган помог Казакевичу "бежать" из Владимира на фронт и взял на себя большую долю хлопот по ликвидации длинного хвоста неприятностей и осложнений, вызванных этим "бегством".

Выдриган – старый член партии, профессиональный военный, участник трех войн – увидел в Казакевиче, интеллигенте-очкарике, человека долга, что ценил в людях более всего. Свет их дружбы лежит на многих прекрасных страницах книг писателя.

Казакевич стал превосходным разведчиком. Это признали его товарищи по оружию. Смелый, хладнокровный в сложных ситуациях, он отличался творческим отношением к делу, умел находить нетрафаретные и действенные решения боевых задач. Особая наблюдательность, удивительная находчивость, необыкновенное чутье помогали чувствовать "пульс боевой готовности противостоящего противника"*, разгадывать его намерения. Тому же служила незаурядная способность анализировать факты и оценивать противоречивые сведения. При этом Казакевич, уже будучи начальником дивизионной разведки, не упускал случая отправиться на передний край, самому участвовать в поисках и засадах. За свои военные подвиги он неоднократно награждался орденами и медалями. В марте 1942 года был принят кандидатом в члены партии, а в июле 1944 стал членом ВКП(б).

_______________

* В о л о ц к и й Ф. Ф. Вера в людей – В кн.: Воспоминания о Казакевиче. М., Советский писатель, 1979, с. 111. См. там же. воспоминания Н. Малкина, Н. Пономарева, В. Бухтиярова и др.

"Осолдатившееся" сердце Казакевича чутко реагировало на новые впечатления бытия. На исходе войны – в марте 1945 года – он признавался: "Мне кажется, что я уже все испытал: и страдания, и лишения, и омерзение при виде низости, и восторг при виде благородства, все, чем богата война..." Мысль, что он, свидетель, судья виденного, пережитого, и будущий творец, живет в нем неотступно. Однако пока молчание полное.

Писать не хватало ни времени, ни душевного спокойствия, а, главное, новое содержание, которым полнилась душа, еще должно было отстояться, прежде чем найдет выход в художественном слове. "Как губка впитываю я в себя все, что вижу и слышу, и настанет такой день, – верю, что он настанет, когда все это выльется в большую книгу".

Казакевич был демобилизован и вернулся в Москву 28 февраля 1946 года. Надежды на большую книгу оправдались. В сущности, ее и составили написанные одна за другой повести о войне, а также романы – один, задуманный еще в армии, и другой, прямое его продолжение. Между ними есть глубинная внутренняя связь. В них последовательно развивается одна и та же тема "человек на войне", взятая с нравственной стороны, открыт и художественно исследован тип героя – "рыцаря без страха и упрека", обнаруживший тягу писателя к прекрасному.

Советская литература сразу после окончания войны поставила перед собой гигантскую задачу осмыслить ее итоги, разобраться в истоках невероятной стойкости и безграничного самопожертвования советского человека, измерить цену победы, извлечь духовный опыт, исторический опыт для последующего развития человечества.

Общая задача решалась по-разному, в книгах разных по масштабам и по подходу к материалу. Одни носили мемуарно-хроникальный характер, представляли собой очерковый жанр, покоряя читателей подлинностью судеб и событий ("Люди с чистой совестью" П. Вершигоры, "В Крымском подполье" И. Козлова, "Подпольный обком действует" А. Федорова). Другие, отправляясь от реальных фактов, искали выход к обобщениям в вымышленных сюжетах и образах ("Знаменосцы" О. Гончара, "Ночь полководца" Г. Березко и др.). Читателям полюбилась "Повесть о настоящем человеке" Б. Полевого, сумевшего использовать исключительную судьбу, чтобы рельефно показать наиболее типичные черты советского, воистину настоящего человека. Но по достоинству были оценены и попытки литературы показать героическое в обыкновенном, в буднях войны, в ее повседневной прозе. О плодотворности этого пути можно судить по повести В. Пановой "Спутники".

В мощном хоре послевоенных голосов отчетливо, сильно зазвучал и голос Казакевича. Его неповторимые оттенки слышны уже в "Звезде", принесшей писателю известность. С этой повести и начался новый Казакевич. Он знает, что такое пекло войны, соизмеримое с кругами дантова ада. Но в трагический мир входит с любовью и чувством восхищения советским человеком, чтобы утвердиться в понимании главных ценностей жизни. Казакевича и прежде влекли к себе незаурядные личности, героические судьбы, он искал их в истории. Война открыла ему таких героев в современности, предъявив к человеку высочайшие требования, призвав к действию все лучшее, чем богат народ.

"Звезда" посвящена разведчикам. Выбор подсказан не только фронтовой биографией писателя, но и художественными соображениями. Учтен особый драматизм и своего рода парадоксальность положения разведчика. Выполнение воинского долга для него дело будничное, но одновременно всегда связано с экстремальными ситуациями, ближе других ставит его к смерти, заставляет "вечно быть у нее на виду". Разведчик обладает свободой, немыслимой в пехотной части, его жизнь или смерть зависит прямо и непосредственно от его инициативы, самостоятельности, опытности, надежности, ответственности. В то же время он должен как бы отрешиться от самого себя, быть готовым "в любое мгновение исчезнуть, раствориться в безмолвии лесов, в неровностях почвы, в мерцающих тенях сумерек".

С высокой ролью каждого сочетается необычайная роль спайки в группе, взаимодействие и взаимопонимание ее членов, составляющих как бы один организм.

Все это отразилось в сюжете повести, в расстановке персонажей, в их отношениях друг с другом.

В описании событий писатель точен и деловит. В повести обнаруживаются следы приказов и распоряжений, разведсводок и оперативных донесений, боевых характеристик вражеских частей и протоколов допросов военнопленных, – в свое время они прошли через руки Казакевича или составлялись им самим и могли бы образовать документальный пласт повести. Но писатель скрыл его, сделал незаметным, растворил в общей поэтической задаче. Прав был А. Твардовским, который увидел у Казакевича новую ступень освоения материала Великой Отечественной войны в "художественной организации материала, независимой от паспортной подлинности имен героев, календарной точности времени и географической – места действия";* это и привело к созданию "блестящего образца жанра собственно повести".

_______________

* Воспоминания о Э. Казакевиче, с. 5.

Прозаическое, "деловое" начало органически переплетено с поэтическим. Одно просвечивает через другое. Писатель охотно пользуется понятиями и терминами военного быта, когда оттеняет будничность того, что происходит; прибегает к языку воинских уставов и, хотя называет его торжественным, выделяет курсивом, но имеет вполне конкретное, прозаическое содержание. Он не боится ввести в повествование цифровые обозначения войск противника, конкретные (и вполне реальные) имена главарей, употребив их затем в нарицательном значении "карьеристов и карателей, вешателей и убийц".

Однако с "прозаизмами" в повести соседствует язык, высвечивающий поэтическое содержание реальной жизни. Он словно совершает некий сдвиг в границах изображаемого, укрупняет его, придает ему небудничный характер.

Автор замечает, что "при безжизненном свете немецких ракет" разведчиков словно "видит весь мир", но изображает их так, будто их и в самом деле "видит весь мир". Позывные разведгруппы и дивизии – Звезда и Земля – получают условно-поэтическое, символическое значение. Разговор Звезды с Землей начинает восприниматься как "таинственный межпланетный разговор", при котором люди чувствуют себя "словно затерянными в мировом пространстве". На той же поэтической волне возникает и ассоциативный образ "игры" ("древней игры, в которой действующих лиц только двое: человек и смерть"), хотя и за ним вполне определенный смысл – на крайней ступени смертельного риска слишком многое принадлежит воле случая и ничего нельзя предугадать.

О выполненном задании читаем: "Так ширились круги вокруг Травкина, расходясь волнами по земле: до самого Берлина и до самой Москвы". В масштабах дивизии, корпуса, армии, фронта это имеет свое конкретное наполнение, но не исчерпывается им. Поэтический образ заставляет думать об общечеловеческом, непреходящем значении подвига Травкина и его товарищей, о том нравственном значении, которое не знает границ времени и пространства.

Образный строй повести поэтизирует душевную красоту людей долга. Художник помещает их в "страну верящих в свое дело и готовых отдать за него жизнь" и безошибочно распознает "земляков" из этой "страны": капитана Гуревича, фанатика в исполнении долга, Мещерского, который делает все ревностно, находя в этом "почти детское удовольствие", сержанта Аниканова, мужественного, спокойного и очень сильного человека, "философа и жизнезнавца". И первый среди них – лейтенант Травкин, скромный, серьезный, верный человек, абсолютно бескорыстный и чистый. Все, что он делает и до ухода в поиск, и во время похода в тыл врага, говорит о его безупречности идейной и моральной. Его авторитет необыкновенно высок. Травкин нравственный камертон для товарищей. Даже честолюбивый бесшабашный Мамочкин любит его "за те качества, каких не хватало ему самому", и безответная любовь Кати, считающей себя "опытной грешницей", – как отсвет очищающей духовной силы Травкина, прекрасного человека и воина.

Атмосфера любви и гордости разведчиков своим командиром определяет психологический климат повести и делает ярко ощутимым великое чувство боевого братства с фронтовыми товарищами, пережитое самим писателем на войне.

Впоследствии, когда были опубликованы письма и стихи Казакевича военной поры, стало ясно, что "Звезда" выразила его "лирическое сердце", что, несмотря на существование реальных прототипов большинства персонажей, Казакевич каждого наделил тем, что было ему всего дороже, – любовью к людям.

Здесь источник того лиризма, который многое определяет в тональности "Звезды", в музыкальности и ее общей композиции, и построения отдельных фраз. Ее повествование порой сближается со стихотворением в прозе, с присущей этой форме энергией авторской мысли и эмоции, поэтическим лаконизмом и музыкальными ритмами. Тональность повести имеет трагическое звучание. "Звезду" можно называть маленькой трагедией. Гибель Травкина и его товарищей, разделивших судьбу предыдущей разведгруппы – отражение общей трагедии войны с неизбежными жертвами, страданиями, потерями. Тревога за ушедших, напряженное ожидание голоса Звезды, а затем и горькое сознание, что Звезда закатилась и погасла, насыщает повесть глубокой печалью.

Цена подвига велика.

Рассказ о войне пронизан жаждой мира. Мысль о ценности мира, ценности человеческой жизни живет в подтексте повести, звучит и открыто. В финале она прорывается душевной болью лейтенанта Бугоркова ("Скорей бы войне конец... Просто пора, чтобы людей перестали убивать"), а за ней боль, изведанная самим писателем. Еще в ноябре 1943 года он писал жене, что пора кончать с войной, "...невмоготу народу... и мне страшно жаль людей".

Простая гуманистическая мысль сделала повесть, написанную сразу по следам войны, созвучной всем последующим десятилетиям, включая и наше время, когда забота о мире стала главной и постоянной заботой человечества.

Автор "Звезды" участвовал в создании советской военной повести с ее напряженными и разнообразными поисками максимальной жизненной правды, с ее тяготением к героике и трагедии войны, с ее пристальным вниманием к нравственному облику человека, наконец, с ее стремлением извлечь из исторического прошлого уроки для современности. В этом смысле В. Быков, Г. Бакланов, Ю. Бондарев, В. Богомолов, В. Кондратьев продолжили традицию, в которую так много вложил Казакевич. Для самого писателя "Звезда" явилась выразительным зачином в теме, которая будет еще много лет занимать его творческое воображение.

В новой повести – "Двое в степи" – та же тема воинского долга, но взятая как бы "от обратного" и получившая новые акценты. У настоящего воина долг становится плотью и кровью, волей к действию, почти инстинктом, но солдатами не рождаются, ими становятся по мере накопления опыта. Трагедия лейтенанта Огаркова в том и состоит, что жизнь спрашивает с него, как с настоящего солдата, а ему еще только предстоит им стать. Его несчастье – это противоречие между отвлеченным представлением о долге, почерпнутом в предшествующей жизни, и реальной неспособностью исполнить его.

В судьбе главного героя немало случайностей. Драматизм войны, в частности, проявляется в том, что человек оказывается во власти случайностей, которых нельзя ни предугадать, ни избежать, особенно в первые месяцы фашистского нашествия, когда противник упорно навязывал нам ход военных действий. И у Огаркова еще нет той стойкости, той твердости духа, какие позволили бы выстоять в любых, самых неожиданных ситуациях. В первый же трудный момент он, боящийся выглядеть в глазах людей "испуганным и жалким беглецом", как раз показывает себя трусом, пасует перед роковым для него стечением обстоятельств.

Но главным стержнем повести является эволюция человека, осужденного на расстрел. Художник проявляет недюжинное мастерство, рисуя противоречивый характер и тщательно мотивируя внутреннее его движение. Огаркову присущи совесть и честь. Сознание страшного содержания слов "мы потеряли дивизию" внезапно открывает размеры собственной вины. Перспектива позорной смерти от пули своих вызывает истинное потрясение, которое и становится толчком к внутренним переменам в нем. Посланные судьбой отсрочки исполнения приговора приносят ему новые испытания, и писатель делает очевидным, что с каждым из них все увереннее в Огаркове берет верх чувство долга. Оно крепнет, вступает в соприкосновение со всем эмоциональным строем человеческой души.

Художник психологически достоверно фиксирует перепады состояний своего героя: ошеломление, ужас, оцепенение, растерянность, ненависть к короткой тени конвоира, радость по поводу возможности доказать случайным боевым спутникам, что достоин их доверия и расположения. И еще большая радость, "горькая, но буйная радость" освобождения после гибели Джурабаева, а затем взявшее верх решение добровольно идти туда, куда тот его вел. Жить виновным, отринутым родной страной Огарков не в силах. В штаб армии приходит в сущности совсем другой человек, который честно заработал право на пересмотр дела и на прощение. Открывшаяся правда о спасении дивизии, которую считали погибшей, сняла с Огаркова часть вины, но ничего уже не могла изменить в том что и как было пережито героем с момента осознания им своего позора до момента прихода в штаб армии.

На жизненной дороге Огаркова встречаются люди, сыгравшие важную роль в его эволюции. Это баптист, который кажется ему сумасшедшим, потому что не хочет воевать. И одно предположение о сходстве с этим человеком ужасает Огаркова. Это дезертир, сосед Марии, столкновение с которым помогает Огаркову осознать обязанность идти в штаб армии. Встречаются и люди, которые укрепляют веру героя в себя. По-человечески сложны и противоречивы взаимоотношения Огаркова и Джурабаева. У них есть своя динамика, связанная с происходящими в герое переменами.

Но роль этих персонажей не исчерпывается участием в судьбе Огаркова. В их расстановке есть даже подчеркнутая рационалистичность, жестковатая расчерченность. Одни фигуры как бы обозначают низшие точки, до которых Огарков может дойти в своем падении. Другие – высшие, до которых герою предстоит подняться.

Джурабаев, у которого есть своя биография, свой характер, является одновременно носителем идеи долга и ее живым воплощением. Поэтическим лейтмотивом становится образ его и осужденного – двух фигур с длинной и короткой тенью в необъятной степи. Да и сама беспредельная степь, "которая была словно окаймлена пулеметной дробью", с горькими следами отступления, – и место военных действий, и обобщенный образ мира, который жизнью и смертью испытывает каждого, лирический образ родной земли, истерзанной врагом, взывающей к освобождению.

Повесть строится на сочетании конкретно-реалистической образности с элементами условно-поэтической символики. Это требует мастерства, художественного такта.

Казакевичу удалось сделать зримым самую суть происходящего, придать наглядность движению авторской мысли, сообщив повести некоторые черты философской притчи.

Суровая и поэтичная, написанная с глубокой верой в человека, она обладает сильным нравственным зарядом, учит ответственности перед Родиной, убеждает в том, что только единство человека со своим народом делает его жизнь исполненной высокого смысла. И в этом плане оказывается гораздо шире собственно военной темы.

Свой первый роман – "Весна на Одере" (1949) – Казакевич посвятил завершающему этапу войны. Задумав роман еще на фронте, писатель закончил его после повестей. Большая форма давалась неизмеримо труднее. Это понятно. Широкий плацдарм событий, множество человеческих судеб, жизненный материал, обязывающий видеть итоги второй мировой войны, пролить свет на будущее Европы, – таких задач перед собой писатель раньше не ставил. А в советской литературе опыт создания эпических полотен о конце войны был еще невелик. Казакевич в числе первых в послевоенной прозе нашел своих героев в могучей лавине войск, вступивших на территорию Германии.

Он избрал панорамный роман, который позволял идти более в ширь, чем в глубь жизни. И тем не менее писателю удалось передать атмосферу этого необыкновенно сложного времени. Внимание к чисто военной канве событий, к наступательным операциям, к жестоким боям за отдельные города и села, наконец, за Берлин сочетается с передачей примет политической катастрофы фашистского режима, "трагического круговорота разных судеб, разбитых надежд и позднего раскаяния", реакции разных слоев немецкого населения на победное наступление советской армии. У одних – паника, толкающая на самоубийство, отчаянные попытки бесполезным сопротивлением отсрочить свою гибель, страх перед ужасами русского нашествия, внушенный фашистской пропагандой, надежды замаскироваться, затеряться, приспособиться, найти милость у англичан и американцев. У других – настороженное ожидание перемен, начало прозрения, освобождение от иллюзий, рождение ненависти и презрения к жадной и бессовестной гитлеровской шайке, которая теперь всех заставляет расплачиваться за свой разбой, сознание бессмысленности дальнейших жертв, желание помочь русским войскам, рост влияния антифашистов, получивших свободу и возможность готовить почву для перестройки всей жизни.

Автор далеко не всегда заботился о сюжетной мотивировке появления тех или иных деталей этой многосложной и пестрой картины. Он использует право знать больше, чем известно его героям. И тогда ведет читателя под восьмиметровую плиту бомбоубежища, где разыгрывается жуткая мелодрама подвальной жизни гитлеровской рейхсканцелярии. Здесь мечется по "своему суженному до размеров крысиной норы государству" Гитлер, угрожает, обвиняет, бушует, плачет, проклинает, еще надеясь предписывать миру свою волю. Казакевичу удается правдивый психологический портрет диктатора, преисполненного обиды на весь мир и ненависти ко всем – к врагам, друзьям, умершим и живым, ко всему немецкому народу.

"Весна на Одере" – также роман о счастье победы советского народа, о его торжестве. Эту тему раскрывают разные фигуры, начиная от рыжеусого солдата, готового всюду на открытой земле рыть свой окопчик, и кончая членом Военного совета генералом Сизокрыловым. Не все они обладают яркой индивидуальностью. Отчасти это просчет автора, но отчасти и сознательный расчет. Красноречиво признание: "Поистине каждый человек, двигавшийся по дороге, мог бы стать героем поэмы или повести". У каждого за плечами две тысячи километров, "о которых только в сказке сказать да пером описать". Отсюда относительная условность выбора персонажей в герои, их "массовидность".

Роман предоставлял автору возможность остановиться достаточно подробно и на лицах чуждых ему по духу. Есть, например, образы полковника Красикова, вызывающего всеобщие антипатии, солдата Пичугина, одержимого жаждой стяжания. И все же на первом плане снова люди долга, прекрасно делающие свое дело, настоящие патриоты. Среди них выделены гвардии майор Лубенцов и капитан Чохов. Казакевич, как видно из его дневника, сомневался, правильно ли поступил, отказавшись от одного масштабного героя и заменив его двумя. Однако постоянное соотнесение этих характеров друг с другом обогатило роман. В духовном облике каждого героя запечатлена его история, биография. Лубенцов – человек открытой души, в его глазах "дружелюбный, жизнерадостный огонек", и лучшей рекомендацией ему служат слова: "Людей с таким огоньком любят дети и солдаты". У Чохова непроницаемые серые решительные глаза, одинокая, угловатая душа, ожесточенная несчастьями. Оба они – очень храбрые люди, но Чохов вынужден признать, что храбрость Лубенцова – "более чистой пробы", ибо он не красуется своей неустрашимостью, она всегда нужна для дела. В разнице характеров – разный уровень их нравственной зрелости.

Главный показатель – отношение к побежденным. Эта серьезная проблема волновала Казакевича еще в период войны, в ее последние месяцы. В феврале 1945 года он пишет с фронта: "Мы, конечно, детей не трогаем – на эту подлость наш солдат просто не способен...", но предупреждает, что возмездие будет жестоко. Снова возвращаясь к этой теме в марте 1945 года, высказывается очень решительно: "Виноватые немцы будут покараны, а невиновные кое-что поймут"*. В романе последние слова почти повторяют Плотников и Середа, размышляя о некоторых исторических итогах войны. Советским людям на немецкой земле с ними приходится считаться. Из общей политической необходимости вытекает нравственная обязанность каждого солдата не забывать о человечности, и эта наука милосердия не всем дается сразу. Чоховым движет лишь безоглядная ненависть даже по отношению к пленным. Может быть, и не надо понимать буквально его намерение спалить первую же немецкую деревню, что лежит на пути советского войска, но оно искренно, и только напоминание Лубенцова о возможности проявить свою прыть в бою с отчаянно сопротивляющейся немецкой армией охладило его. Ему еще тянуться и тянуться до Лубенцова, в котором мужество громить врага сочетается с мужеством милосердия. Быть верным идеалам человечности в исполнении интернационального долга – и значит быть ответственным перед всем миром и за себя, и за свою Родину. К этому Чохов приходит постепенно.

_______________

* Литературное наследство, т. 78, кн. 2, с. 473 и 474.

По-разному эти герои проявляют себя и в любви. Чувствами Чохова всецело продолжает владеть война, и он страшится любви. В сущности, его сердце еще не готово к серьезному чувству. Перелом произойдет позже (уже в романе "Дом на площади"), когда душа Чохова станет мягче и познает, какую силу может сообщить ей любовь.

У Лубенцова сердце открыто для любви. И хотя любовный сюжет занимает в романе скромное место, но все же выявляет существенные оттенки в образе Лубенцова, обнаруживает в его личности дополнительные источники благородства, сердечного огня, человечности.

Образ Лубенцова не исчерпал интереса писателя к фигуре человека долга, возможно, подсказал решение пристальнее вглядеться в сердечную жизнь воюющего человека, и в повести "Сердце друга" (1953), которую Казакевич любил едва ли не больше других своих работ, это решение выполнено.

О чем повесть? Конечно, о том, каких невероятных усилий требует от человека война и с какой самоотверженностью воюют советские люди, в том числе и Павел Акимов, всеми любимый комбат. Но это и повесть о любви, что внезапно настигает тридцатилетнего мужчину, заставив его сначала воздвигать вокруг своего сердца "защитные линии", поскольку воспринимается им как чувство несвоевременное, опасное, почти вредное, а затем покоряет его и живет с ним до последнего его мгновения. Две совершенно разные стихии жизни героя – война и любовь – объединены в одном сюжете. Здесь бьется одно и то же сердце – благородное, щедрое, остро чувствующее чужую боль и поэтому готовое к борьбе против того, что вызывает эту боль. Готовность Акимова отдать жизнь за свободу Родины и другого народа, оказавшегося в беде, не словесное красноречие, а трагическая реальность. Когда-то, еще будучи комсомольцем, он мечтал освободить весь мир от угнетения. Теперь, вспоминая эти романтические, несколько отвлеченные мечтания, Акимов понимает, что жизнь придала им вполне конкретный смысл. Воюя в гнилистых хлябях под Оршей, он сознает, что до начала освобождения Европы от фашизма и впрямь уже недалеко. А на измученной гитлеровцами норвежской земле он реально участвует в освободительной миссии, убеждаясь в ее значении.

Жизнь его обрывается на высокой точке самопожертвования и героизма. И самые последние ее секунды отмечены как раз спаянностью воедино всего, чему отдано его сердце. С почти толстовской смелостью художник воспроизводит угасающее сознание Акимова: "...В его мозгу дрожало радостное и светящееся пятно, заключавшее в себя и ее (Аничку) и все, что он любил в жизни, и именно этому радостному и светящемуся принадлежало его сердце, содрогавшееся от боли и борьбы".

Насыщенная активная жизнь души Акимова открыта для обогащения. Важнейшая примета личности героя – склонность к самокритике, придирчивое отношение к себе, недовольство собой возвращение чувством и мыслью к тому, что вызвало это недовольство, учет собственных ошибок. Такой самоочистительный пафос подтверждает, что его цельность отнюдь не дар небес, а итог усилий, результат сознательных устремлений воли, работы души.

"Сердце друга" – заметная ступенька в биографии художника, отмеченная искусством более сложного понимания человека за счет погружения в его душевную жизнь. Автор учится у Л. Толстого показывать "текучесть человека", добиваться передачи его психических состояний в динамическом рисунке. При этом открывается величие обыкновенной личности, поскольку в ней берут верх самые лучшие побуждения, деятельное желание людям добра.

Искусство, способное видеть в человеке все его нравственные резервы, проявляет себя не только в образе Акимова, но и в других образах повести в Аничке Белозеровой с ее метаморфозами, вызванными материнством; в удивительных превращениях Бадейкина, маленького капитана катера-охотника (невзрачный человек рядом с Акимовым выглядит робким мальчиком, а во время боя с немецкими самолетами становится "необычайно ярой, гневной, почти грозной фигурой").