Текст книги "Реальная история штрафбатов и другие мифы о самых страшных моментах Великой Отечественной войны"
Автор книги: Кустов Максим
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Annotation
Штрафбаты и судьбы их бойцов стали модной темой. Про них снимают сериалы и пишут книги. Вокруг любого значимого исторического события неизбежно появляются мифы и домыслы, которые подчас искажают суть явления. Так происходит и с историей штрафных подразделений. Насколько правдивы все современные фильмы и книги, посвященные этой теме? Действительно ли в Советском Союзе тема штрафбатов была под запретом? Рассказывают ли нам правду? Разоблачению постсоветских мифов о штрафниках посвящена новая работа Кустова. В книге использованы уникальные архивные документы.
Максим Кустов
Введение
Глава первая
Глава вторая
Глава третья
Так называемые танковые дивизии
Противник контролировал каждое наше движение
Глава четвертая
«А Леню вы там не встречали?»
Разгром основного десанта
Отвлекающий удар становится главным
У немцев полная неразбериха
Маршал полковнику не указ
Глава пятая
Как считать сбитые самолеты
Сравним результаты наших асов с английскими
Глава шестая
Приложение
Приказы о штрафных и дисциплинарных подразделениях, трибуналах
Положение о штрафных батальонах действующей армии
I. Общие положения
II. О постоянном составе штрафных батальонов
III. О штрафниках
Положение о штрафных ротах действующей армии
I. Общие положения
II. О постоянном составе штрафных рот
III. О штрафниках
Из письма автора книги «Штрафной удар, Или как офицерский штрафбат дошел до Берлина» А.В. Пыльцына, опубликованного в 2005 г. в газете «Советская Россия»
Из книги Н. Шпанова «Первый удар. Повесть о будущей войне»
Из воспоминаний адмирала Г.Н. Холостякова «Вечный огонь» «Малая земля»
Список источников и литературы
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
32
33
34
35
36
37
38
39
40
41
42
43
44
45
46
47
48
49
50
51
52
53
54
55
56
57
58
59
60
61
62
63
64
65
66
67
68
69
70
71
72
73
74
75
76
77
78
79
Librs.net
Благодарим Вас за использование нашей библиотеки
Librs.net
.
Максим Кустов
РЕАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ ШТРАФБАТОВ
и другие мифы о самых страшных моментах Великой Отечественной войны
Введение
Десять лет назад, во время первой чеченской войны автору этой книги довелось оценивать информацию, получаемую на настоящей войне, в качестве корреспондента газеты. Поразительно, сколько же глупостей, нелепостей вполне серьезно пересказывали совершенно разные люди. Чеченские боевики убежденно рассказывали о том, что «сорок китайских дивизий прорвали российскую границу и наступают на Хабаровск или Владивосток». Наши прапорщики как-то, ссылаясь на друга, служащего при штабе группировки, рассказывали про «совершенно секретный план» штурма Грозного в августе 1996 года. «Мы их обойдем, наступать будем через Турцию», – объясняли мне. – Оттуда они нас точно не ждут. На робкие вопросы типа «Мужики, где Грозный, а где Турция… Что вы несете?» рассказчики сердились и говорили: «Ты штатский, ты ни черта не понимаешь». Примеры таких нелепостей можно приводить до бесконечности, вплоть до газетных и телевизионных репортажей.
Но со временем истинная картина происходившего тогда вырисовывалась все более и более четко. Мифы забывались. И при желании сейчас можно достаточно точно воспроизвести минувшие события. Правда, только при одном условии – если стремиться узнать конкретные фактические детали, не настраиваясь заранее на их идеологическое неприятие. И принцип этот применим к любому историческому событию, в том числе и ко Второй мировой войне.
Самая страшная и самая масштабная война в истории человечества породила множество ложных утверждений, из-за частого повторения ставших привычными. Есть расхожие штампы о Великой Отечественной войне, которые бездумно повторяются уже в течение многих десятилетий. В качестве примера можно привести устоявшиеся высказывания об обороне знаменитого дома Павлова в Сталинграде: «При штурме дома Павлова в Сталинграде погибло больше фашистов, чем при взятии Парижа…», «Потери гитлеровцев, пытавшихся занять дом Павлова, превысили их потери при взятии Парижа…», «За 59 дней захватчики потеряли в боях за дом Павлова столько, сколько не потеряли при взятии Парижа».
Наверняка каждый читатель, интересующийся историей той войны, встречал такую ссылку на потери при «взятии» Парижа. Попробуйте набрать цитату о потерях при штурме дома Павлова и в Париже в одной из поисковых систем в Интернете и ужаснитесь тому, сколько раз она повторится.
Нельзя усомниться в том, что те, кто оборонял дом Павлова, совершили бессмертный подвиг. Невозможно усомниться в том, что многократно повторяющиеся неудачные атаки на этот дом, который был как кость в горле у немцев, стоили им очень тяжелых потерь.
Но возникает закономерный вопрос: а какие же именно потери понесли фашисты при взятии Парижа? Сколько их там полегло? Сколько дней или часов продолжался этот самый парижский штурм? Кто из французских генералов возглавлял оборону, кому из немецких генералов Гитлер доверил штурм французской столицы? На каких именно улицах шли наиболее ожесточенные бои, не пострадала ли Эйфелева башня?
Вот что по этому поводу писал автор «Истории Второй мировой войны» генерал Курт Типпельскирх: «Для продолжения войны Вейган (верховный главнокомандующий Франции. – Авт.) должен был принять несколько срочных решений; одно из них касалось Парижа. Не ожидая переговоров с Черчиллем, он объявил Париж открытым городом. Ни линия старых фортов, ни сам город не должны были обороняться. Все мосты должны были остаться невредимыми, а французские войска – отведены, минуя столицу… 14 июня немецкие войска вступили в Париж».[1]
Какое «взятие» Парижа, какие потери в «открытом городе»?
Да в любом справочном издании можно найти информацию о том, как немцы без боя вступали в Париж, объявленный открытым городом. Ну что стоило многочисленным авторам, пишущим о доме Павлова, проверить, а был ли вообще штурм Парижа как таковой? Разумеется, все изложенное выше никак не ставит под сомнение мужество и высочайший воинский профессионализм гарнизона дома Павлова. Речь идет исключительно о тех, кто его описывал впоследствии. Интересная это штука – исторический ляпсус. Кто-то и когда-то его один раз запустит, и он начнет тиражироваться, лишь бы звучал красиво и запоминался.
Данная книга и посвящена рассмотрению ряда подлинных событий, связанных с Великой Отечественной войной, которые породили впоследствии устойчивые ложные стереотипы, заменившие собой истинные факты.
И если читатель узнает из данной книги что-то, ранее ему не известное, то автор считает свою задачу выполненной.
Глава первая
Что о штрафбатах в советской литературе писали
Само название этой главы может показаться странным сегодняшнему читателю. Какие штрафбаты могли быть в советской литературе? Ведь при Советской власти тема якобы была «запретной», «закрытой», «запрещенной», «белым пятном». Как часто встречаются в современной литературе и прессе такие утверждения. О том, насколько нелепы такие представления, речь пойдет ниже.
Надо отметить, что «штрафная» тема достаточно хорошо знакома современному читателю, интересующемуся военной историей. О том, что на самом деле из себя представляли отдельные штрафные роты и штрафные батальоны и в чем принципиальная разница между этими подразделениями, можно узнать из воспоминаний тех, кто сам в них воевал. Прежде всего, здесь следует назвать мемуары Александра Пыльцина «Штрафной удар, или Как офицерский штрафбат дошел до Берлина»[2]΄.
В самом названии книги автор четко определил: штрафбат – офицерское подразделение. Опубликованы и другие воспоминания воевавших в штрафных подразделениях ветеранов – Сукнева, Гольбрайха и др. Вышло большое количество работ о штрафниках, в их числе следует отметить сборники «Штрафбаты по обе стороны фронта» и «Вся правда о штрафбатах», построенные на использовании документов и воспоминаний фронтовиков.
В принципе перечисленные выше произведения достаточно широко раскрывают штрафную тему и позволяют читателю сформировать достаточно полное о ней представление.
Прежде всего следует четко определить разницу между штрафным батальоном и отдельной штрафной ротой. В батальонах в качестве переменного состава отбывали наказание офицеры (средние командиры до 1943 года). Именно этим они принципиально отличались от отдельных штрафных рот, где отбывали наказание рядовые и младшие командиры (сержанты), а также бывшие офицеры, лишенные офицерского звания.
Однако один постсоветский «штрафной» миф до сих пор не опровергнут и продолжает упорно тиражироваться. Это миф о том, что в «советские времена о штрафбатах старались не вспоминать». По крайней мере, так утверждает автор сценария печально знаменитого сериала «Штрафбат» (поразительного анекдотическим невежеством его творцов) Эдуард Володарский, и, увы, не он один.
Вот, например, что мы можем прочитать в интервью режиссера фильма Николая Досталя журналу «Искусство кино»:
«Е. Гусятинский. Тема штрафбата интересна уже потому, что пятьдесят лет была под запретом. Значит ли это, что военная тематика остается неослабевающим центром притяжения и сближения противоположностей?
Н. Досталь. Наверное. Может быть, свою роль сыграло преддверие юбилея – 60-летия Победы. Хотя вряд ли. Просто неизвестные страницы нашей истории всегда вызывают интерес у зрителей, читателей. Несмотря на активное стирание белых пятен в нашей истории, начатое в перестройку, многие ее страницы остаются неразрезанными».[3]
Надо полагать, что Евгений Гусятинский никого не собирался обманывать, утверждая, что тема штрафбата пятьдесят лет была под запретом. Он и в самом деле в этом совершенно уверен. И режиссер Николай Досталь тоже никого обманывать вовсе не собирался, рассказывая о «неизвестных страницах нашей истории», «активном стирании белых пятен в нашей истории, начатом в перестройку» и тому подобных «неразрезанных страницах». Он вовсе не лжет, он и в самом деле так думает.
Ну откуда простому кинорежиссеру Досталю и столь же простому журналисту Гусятинскому знать о таких советских писателях, как Константин Симонов и Юрий Бондарев, Григорий Бакланов и Валентин Пикуль, Анатолий Иванов и Юрий Нагибин, Вячеслав Кондратьев и Владимир Карпов? Есть такой принцип: «чукча не читатель, чукча писатель». Он применяется не только на Чукотке. Не будут же «стиратели белых пятен в нашей истории» книги этих авторов читать. Ведь воспринимать всерьез тезис о «закрытости» темы штрафников можно, только не имея самого минимального представления о советской военной литературе.
В середине семидесятых годов Владимир Карпов опубликовал в «Роман-газете» свою повесть «Взять живым». Там главный герой проходит через штрафное подразделение. О миллионных тиражах «Роман-газеты» нынешние книгоиздатели, наверное, даже не мечтают. Ну а как же иначе – ведь тема штрафников «была закрытой».
А кто и когда вот это написал:» – Ну, значит, и мы не драпали, – сказал Синцов. – Значит, приказ двести двадцать семь не про нас с вами был.
– Да, тяжелый был приказ, – вздохнул усатый.
Но Синцов в душе не согласился с ним: не приказ двести двадцать семь был тяжелый, а тяжело было, что в июле прошлого года дожили до такого приказа. Положение на фронте было хуже некуда, и порой уже казалось, что отступлению нет конца. Как раз незадолго до этого приказа Синцов своими глазами видел всю меру нашей беспомощности, видел в ста шагах от себя маршала, командующего фронтом, приехавшего на передовую наводить порядок. Приехал на своей «эмке» в самую гущу отхода, ходил между бегущими, останавливал их, здоровенный, храбрый и беспомощный. Подойдет, уговорит, люди остановятся, начнут у него на глазах ямки копать, а пройдет дальше – и опять все постепенно начинают тянуться назад.
Потом прямо между отступавшими выехали на пригорок «катюши» – в первый раз их тогда увидели. Эти – другое дело! Эти дали по немцам два залпа и сразу на несколько часов остановили. Остановили и уехали. Как и не было их! А к вечеру все опять поползло. Хоть плачь, хоть умирай!
А приказ двести двадцать семь просто-напросто смотрел правде в глаза. Ничего сверх того, что сами видели, он не принес. Но поставил вопрос ребром: остановиться или погибнуть. Если так и дальше пойдет, пропала Россия!
Странное дело, но, когда читали тот жестокий приказ, он, Синцов, испытывал радость. Радовался и когда слушал про заградотряды, которые будут расстреливать бегущих, хотя хорошо знал, что это прямо относится к нему, что, если он побежит, ему первому пулю в лоб. И когда про штрафные батальоны слушал, тоже радовался, что они будут, хотя знал: это ему там с сорванными петлицами оправдываться кровью, если отступит без приказа и попадет под трибунал.
Сами испытывали потребность остановиться и навести порядок. Потому и готовы были одобрить душой любые крутые меры, пусть даже и на собственной крови».[4]
Да кто же это и когда именно это писал? «Прораб перестройки» воспользовался гласностью и наконец-то стер «белое пятно истории» в «Огоньке» или «Московских новостях» образца 1989 года?
Да нет. Автор этих строк – советский писатель Константин Михайлович Симонов. Писал он это во второй части трилогии «Живые и мертвые» – романе «Солдатами не рождаются». Писал в самую что ни на есть советскую эпоху о приказе 227, маршале, который не мог остановить бегущие войска, о заградотрядах, о сорванных петлицах и штрафбате, о необходимых крутых мерах на собственной крови. Ну не читал Константин Михайлович откровений Досталя и Гусятинского, не знал, что тема «пятьдесят лет под запретом».
Писал Константин Симонов о войне, так как тут без периодических упоминаний о штрафбате обойдешься? Они были частью той войны. Вот еще из «Солдатами не рождаются»: «Теперь лейтенант с перебитым носом, войдя в землянку, опустился на табурет напротив присевшего к столу Синцова и сказал, распахивая полушубок:
– Тут тепло, однако.
На широкой груди у него было пять нашивок за ранения – и ни ордена, ни медали.
«Наверное, после штрафного», – подумал о нем Синцов, сопоставив кадровую выправку, возраст, звание, наличие нашивок и отсутствие наград.
– А ты, старший лейтенант, – спросил человек с перебитым носом, заметив взгляд Синцова, – что за войну имеешь? Под ватником не видно. – Спросил властно, как человек, привыкший, чтоб, когда спросил, отвечали.
– Звезду и Знамя, – сказал Синцов.
– Богато, – сказал лейтенант с перебитым носом, – а у меня только эти задержались. – Он ткнул пальцем в нашивки. – То, что за гражданскую имел, в тридцать седьмом, когда взяли, сняли. Медаль «20 лет РККА» мимо проехала. А когда выпустили, вместо ордена справку дали, что потеряли, с нею воевать уехал. А те два, что за эту войну привинтил, штрафной съел. А что в штрафном по закону заработал, не считается, вместо него два кубика дали, и на том спасибо: расти обратно до четырех шпал, с которых начал! Понял?
Он дохнул на Синцова водкой и покосился на молодого лейтенанта, с которым пришел.
– Что смотришь? Свое принял, и твое принял, и спасибо тебе сказал. Еще раз сказать?
– А я ничего вам не говорю, – сказал лейтенант.
– Пойдем, что ли, ужинать? – спросил Синцова усатый старший лейтенант.
– Успеешь, – отмахнулся от него лейтенант с перебитым носом. – Я с человеком разговариваю.
И, снова дохнув на Синцова водкой, спросил:
– Все понял или еще объяснить?
Синцов пожал плечами. Он не любил разговаривать с выпившими людьми.
– Могу больше объяснить, – сказал лейтенант с перебитым носом. – Приказ двести двадцать семь правильный, всегда скажу, что правильный. Когда я прошлым летом товарища трибунальца этой рукой бил, – при этих словах он выпростал далеко из полушубка чугунный кулак, – я на приказ двести двадцать семь надеялся, что в штрафбат кровь лить пошлют, а посадить не посадят. А бил за то, что раньше знакомы были. А подробней не объяснял. Сказал: пьян был! А пьян не был. Понял?
– Зачем вы все это рассказываете? – сказал молодой лейтенант.
– А что, – с вызовом спросил лейтенант с перебитым носом, – тут такие есть, при которых нельзя? Тогда прошу заявить. А почему выпил сегодня, тоже могу сказать».[5]
Писал Симонов и о том, как тыловой офицер мог за спекуляцию в штрафбат угодить: «– А скоро суд будет?
– Не знаю. Она не одна в деле. Еще трех спекулянтов забрали да мужа ее сегодня с поезда сняли. С мануфактурой. Он из Фрунзе сахар возил, отсюда – рис, а из Москвы – мануфактуру.
– Он правда майор? – спросила Таня, вспомнив свою первую вчерашнюю догадку, что, может быть, это тот самый сахарный майор, которого она видела в Москве. Ей даже хотелось, чтобы это был именно тот самый, чтобы, кроме него, таких людей больше не было на свете.
– Назывался майором, – сказал Малинин. – С ним долго говорить не будут. Петлицы сорвут, перед трибуналом поставят, высшую меру дадут, штрафбатом заменят – и давай воюй! А у этой стервы дети. А детей в детский дом брать придется. И придется им объяснять, где их мать и где их отец и почему мы их сиротами сделали… а не сделать нельзя…».[6]
Писал и о том, как один политработник, презирающий другого, согласен был пойти в штрафбат, но при одном условии: «Левашов ответил не сразу. Сначала зло хмыкнул, как будто даже слово «знакомый» было ему против шерсти. Потом улыбнулся и сказал мечтательно:
– Такой знакомый, что я бы добровольно в штрафбат командиром взвода пошел, только бы мне товарища Бастрюкова под начало дали! Там бы он на своей диалектике от меня далеко не ушел. Там дело прямое!»[7]
Но, может быть, Константин Симонов, общепризнанный классик советской военной литературы, мог себе позволить то, что не могли другие авторы? Что позволено Юпитеру… Ему одному разрешали затрагивать «штрафную тему», а всем остальным цензура запрещала?
«Отправив Саенко встретить связистов, я иду на левый фланг. Кто-то говорил, что там действовали штрафники. Но штрафников уже нет, и никто ничего не знает о Никольском…
– Товарищ капитан, – спросил я, полностью овладев голосом, – левей нас штрафники действовали. Не слыхали, как у них? Где они сейчас?
– Штрафники? – Яценко щелкнул кнопкой планшетки, откинул ее за спину, снял с подножки сапог. – Слыхал, тряханули их немцы, – сказал он, блеснув глазами. – Так что многие искупили. А тебе, собственно, штрафники зачем? – И щурится на меня испытующе, знает еще что-то, но не говорит, ждет. – О дружке беспокоишься? Который спать здоров? Ладно уж, открою секрет, хотя и не положено. Не успел он попасть в штрафбат, легким испугом отделался. Победа! Все добрые! Небось уже своих догоняет».[8]
А это писал Григорий Бакланов в повести «Пядь земли». Друга главного героя победа от штрафбата спасла. Опубликована повесть была в 1959 году.
Писатель Юрий Бондарев, так же как Симонов и Бакланов, не знал о том, что тема штрафбатов «закрыта» на пятьдесят лет.
В его повести «Тишина» есть такой эпизод. Вернувшийся в Москву офицер-артиллерист встречает в ресторане своего командира, которого считает виноватым в разгроме подразделения: «Уваров поставил перед Сергеем рюмку, потянулся за графинчиком, добродушно морщась, но в то же время голубизна глаз стала жаркой, мутноватой, и по тому, как он внезапно захохотал и потянулся за графинчиком, угадывалось настороженное беспокойство в нем.
– Не пью, – проговорил Сергей, отодвинув рюмку.
– Да ты что? Трезвенник? Нич-чево не понимаю! – досадливо поразился Уваров. – Встречаются два фронтовика, один не пьет, другой обижается, у третьего печенки, селезенки. Что происходит с фронтовиками? – Он накрыл своей ладонью руку Сергея, спросил с доверительным простодушием: – Может, перехватил уже. Давно здесь веселишься?
– Брось, Уваров! Ты все помнишь! – сухо произнес Сергей и высвободил руку из горячей тесноты его ладони.
Уваров с судорожной усмешкой спросил медлительно:
– Ты пьян?
– Помнишь, на станинах лежал Василенко, когда я со взводом вытаскивал орудия из окружения? Помнишь?
– Ты пьян, – через зубы выговорил Уваров и, оглядываясь, крикнул зычно: – Метрдотель, подойдите ко мне!
Он встал, застегивая китель.
За соседними столиками посмотрели в их сторону Сергей твердо сказал:
– Если ты позовешь метрдотеля, я выйду на эстраду и скажу, что ты убийца. Я это сделаю.
– Ты что? – злым шепотом спросил Уваров, снова тяжело садясь. – Будешь вспоминать Жуковцы? Будешь перечислять фамилии убитых?
Обвинять меня? Нет, милый, надо обвинять войну. Так ты можешь обвинить половину строевых офицеров, в том числе и себя. У тебя гибли солдаты? А? Гибли?
– В одну могилу врагов и друзей не положишь, – сказал Сергей с трудом.
– Братской могилы не получится. – Он глубоко затянулся дымом, чтобы перевести дыхание, договорил отчетливее: – Ты сам взялся поставить батарею на прямую наводку, не зная, где немцы. Когда Василенко сказал тебе в глаза, что ты дуб и ни хрена не смыслишь, ты пригрозил ему трибуналом…
– Не было этого! Вранье!
– Вспомни еще – утром танки окружили Жуковцы и прямой наводкой расстреляли людей и орудия. Всех – двадцать семь человек и четыре орудия. Но Василенко даже в болоте стрелял. А ты притворился больным и как последняя шкура просидел сутки в блиндаже. Бросил людей… А потом? Все свалил на Василенко – под трибунал его! Мол, он командир первого взвода, погубил батарею. В штрафной его! Ты, конечно, знаешь, что Василенко погиб в штрафном.
– Вранье!
– Ты отправил Василенко в штрафной. А в штрафной должен был пойти ты.
– Вранье!».[9]
Опубликована «Тишина» была в 1962 году.
Упоминал о штрафбате и автор весьма в свое время популярного произведения о борьбе с бандеровцами «Тревожный месяц вересень» Виктор Смирнов:
«Ну что я мог сказать? На фронте с ним был бы крутой разговор с разворотом в штрафбат. Здесь же на меня глядела бесчисленная «гвардия». Каково этой ораве остаться без кормильца?
Трудная штука – воевать в тылу».[10]
Писатель Артем Анфиногенов написал о том, за что в штрафбат мог попасть летчик: «Они долго смотрели на всполохи осенней ночи, в тревожном свете которой домысел Урпалова о летчиках-штурмовиках обретал черты правдоподобия, реальности, – как все, что способно было противостоять и противостояло вражескому нашествию.
– ИЛ не мой самолет, – проговорил Комлев. – Не нравится мне «горбатый». На ИЛ я не сяду Хоть в штрафбат, хоть куда – не сяду.
Он под звездами вышел к своей палатке, прикорнул у кого-то в ногах…
– Духом был тверд, – строго возразил ему Глинка, с печалью глядя поверх голов. – Погиб, не повезло, – войны не знал. А ведомый выбрался, его снова на задание. Тем же курсом, на Мысхако, где сгорел командир… Да… Неприятный осадок, конечно, действует, но что можно сказать? Неустойчив оказался парень. Поддался мандражу, ну и в штрафбат… Младшой! – через весь стол обратился ББ к Силаеву. – Оставайся-ка ты у меня…
– А что, товарищ капитан, насчет нового ИЛа?
– Нового – взамен разбитого? Взамен разбитого – шиш. Взамен разбитого – штрафбат. На это ориентируйтесь, не шучу»..[11]
В общем, не знали советские писатели «застойной» поры, например, известный в свое время военный писатель Александр Исаевич Воинов, о том, что штрафная тема якобы закрыта:
«Он часто вспоминал одного начальника склада на станции Сиверская, под Ленинградом. Когда гитлеровцы прорвались со стороны Луги, этот начальник решил сжечь склад, так как вывезти его уже было невозможно. А в складе лежали новые кожаные регланы, сапоги, командирское обмундирование. Летчики с соседнего аэродрома, узнав, что все добро должны с минуты на минуту уничтожить, прибежали к начальнику склада и стали просить переменить им старое обмундирование на новое, выдать сапоги и регланы. Но начальник категорически отказал. «Не могу, товарищи. Как хотите, не могу. Срок носки у вас еще не вышел. Раздам новое обмундирование, а меня обвинят в разбазаривании государственного имущества. Нет, нет, и не просите, буду действовать согласно приказу. Сожгу и составлю акт». И он сжег склад, полный добра, составил акт и был горд тем, что имущество не досталось противнику. Когда Коробов узнал об этом подвиге чиновничьего усердия, он живо прогнал исполнительного интенданта из армейских тылов на передовую – пусть поживет вместе с солдатами, может быть, наберется ума.
За обедом в штабе армии Коробов к слову рассказал об этой истории Ватутину. Результат был неожиданный. Ватутин невесело усмехнулся.
– А вы, Михаил Иванович, оказывается, либерал, – сказал он хмуро. – Я бы на вашем месте в штрафбат его отправил» .[12]
Упоминал о штрафниках и сверхпопулярный Валентин Пикуль в повести 70-х годов «Мальчики с бантиками»: «Вспомнил я тут, как бывало мне тяжело в море. Как я в сутки спал по четыре часа. Мокрый. В волосах лед. А он, гад фланелевый, порхал с эсминца на эсминец, будто воробей… там клюнет, там попьет, там побреется! Я спросил кавторанга:
– А что теперь ему будет за это?
– Если бы такой фортель выкинул ты, вышибли бы из комсомола. Списали бы с флота как несовершеннолетнего. Но этот-то обалдуй! С ним дело ясное – штрафной батальон.
– Правда, что там все погибают, как смертники?
– Не совсем так. Штрафники – не смертники, но обязаны искупать вину до первой крови. Потери в штрафбатах, конечно, большие».[13]
Юрий Нагибин в рассказе «Дело капитана Соловьева» описал историю штрафника глазами трибунальца, который его туда и отправил. Бывший капитан, лишенный офицерского звания, отбывал наказание в штрафной роте: «Я направлялся в штрафную роту, расположенную в районе Киришей, у меня скопилось много дел по реабилитации отличившихся в бою штрафников. Иные из них погибли, другие находились в госпиталях, а легкораненые использовались на нестроевой службе… До Киришей я доехал на машине, дальше предстоял санный путь. Комендант выделил мне розвальни, запряженные гнедым меринком с длинными заиндевелыми ресницами, и высоченного мрачного ездового в громадном вонючем дубленом тулупе.
Люди с таким взглядом почти всегда не ладят с начальством, а товарищами любимы с оттенком заискивания. Не будет ничего удивительного, подумал я, если окажется, что ездовой принадлежит к числу моих бывших клиентов. Я пытался вспомнить дела, связанные с неподчинением приказу или оскорблением командиров, проходившие через трибунал. В памяти всплывали разные лица, но моего ездового среди них не было…
– Голубчик, – обратился я к вознице. – Обернитесь, мне хочется увидеть ваше лицо. По-моему, мы с вами где-то встречались.
– Конечно, встречались. – Голос стал как лезвие бритвы. – Я Соловьев.
По роду моей работы мне куда чаще приходилось сталкиваться с людской ненавистью, нежели с добрыми чувствами, не раз слышал я в свой адрес проклятия и угрозы, не раз читал в глазах людей такое, что пострашнее всяких словесных угроз, но не забыть мне светлого, наркотически блестящего взгляда капитана Соловьева, когда я зачитал ему приговор военного трибунала: десять лет лишения свободы за убийство на почве ревности. Столько ненависти, ярости и презрения было в этом взгляде, что я потом долго ощущал странный холодок в лопатках, словно кто-то целился мне в спину. Конечно, отсидку ему заменили штрафной ротой, дальнейшая история бывшего капитана читалась в его плохо гнувшейся ноге…
В тот поздний вечер на лесной дороге, охваченный неуютом внезапного открытия, я припоминал как бы отдельными пятнами несчастную историю Соловьева, но не находил в ней ничего ободряющего для себя: мой спутник был человеком внезапных наитий.
Что-то изменилось вокруг: вьюга улеглась, и в открывшемся темном чистом небе встала полная блестящая луна. Порой она исчезала за верхушками рослых елей, и лес погружался в непроглядную темь, затем вновь озарялся блистающим светом. По снежным навалам вдоль дороги скользила большая четкая тень лошади, саней и возницы. Я лежал в сене, и моей тени не было видно, словно Соловьев уже выбросил меня из розвальней.
И тут я решил, что самое лучшее – это разговорить моего опасного соседа. Куда труднее посягнуть на человека, если ты вступил с ним хотя бы в словесный контакт.
– Вы были в бою? – обратился я к темной глыбе.
– Какие сейчас бои? – донеслось как из погреба.
– Но вы же ранены?
– За «языком» ходил.
– Удачно?
– Фельдфебеля взяли.
– Как вас ранило?
– Фриц заорал. Открыли огонь. Меня срезало. – Он чуть оживился от воспоминаний. – Мой напарник сразу фрица в охапку – и драпа… Ну, наши дали отсечный огонь… Вытащили меня.
– Почему не ходатайствовали о снятии наказания?
– Рано…
– Ничего не рано! С вас и судимость снимут.
– Да… как же так? – произнес он растерянно и впервые повернулся ко мне.
Ему было жарко, он досадливым движением откинул высокий, душный воротник На меня глядело исхудалое, цыганистое, темное от солнца и ветра, совсем юношеское лицо. И, уже не испытывая ничего, кроме сочувствия и живой симпатии к этому настрадавшемуся человеку, я с удовольствием сообщил ему, что еду в штрафроту как раз для разбора таких вот дел.
– А в звании восстановят? – тихо спросил Соловьев. Как это характерно для него! Другому – лишь бы из штрафняка вырваться, а Соловьеву главное – шпалу вернуть. Потеря звания ощущалась им куда болезненнее, нежели участь штрафника. Ему, кадровому офицеру, оказаться в положении рядового – было нестерпимо. Если б его отправили командиром не то что в штрафроту, а в роту смертников, он бы и бровью не повел, но трибунал унизил его, и с этим он не мог примириться.
Соловьев задал мне трудный вопрос. Трибунал может лишать звания, но ему не дано восстанавливать в звании. И все же я решил пойти на сознательную ошибку и вернуть Соловьеву шпалу. Я не сомневался, что дело выгорит; не разжалуют же вторично человека, искупившего свою вину подвигом и кровью. Забегая вперед, скажу: мой смелый ход удался – из обвинительного заключения был задним числом изъят пункт о разжаловании, а мне за превышение власти объявлен выговор без занесения в личное дело.
– Да, – сказал я твердо, – вас восстановят в звании».
Александр Твардовский разместил штрафбат даже на том свете в опубликованной в 60-е годы поэме «Теркин на том свете»:
«Все ты шутки шутишь, брат,
По своей ухватке.
Фронта нет, да есть штрафбат,
Органы в порядке».
[14]
У поэта-фронтовика Александра Межирова в стихотворении «Частый зуммер» тоже есть такие строки:
«Как вдруг из-под земли
Ударил по земле
Незасеченный дзот, —
И страшно стало мне,
Что нам не уползти
От этого огня,
А коль останусь цел, —
Тогда в штрафбат меня».
[15]
Но наиболее подробно штрафные подразделения в советской литературе описаны двумя авторами – Анатолием Ивановым и Вячеславом Кондратьевым.
Роман Анатолия Иванова «Вечный зов», по которому был поставлен очень популярный в свое время телесериал, содержит чрезвычайно подробное описание штрафной роты.
