Текст книги "Виток эволюции"

Автор книги: Курт Воннегут-мл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Воннегут Курт
Виток эволюции

Ничего, как видно, тут не поделаешь, мы, «ветераны», появившиеся на свет еще при старых порядках, вряд ли когда-нибудь привыкнем к существованию в двух видах, как это принято сейчас называть. Да что там говорить, мне и самому порой охота повздыхать о вещах, которые теперь никому больше не нужны.

Например, никак не могу смириться с тем, что пропало мое прежнее дело. Тридцать лет своей жизни я угробил на то, чтобы создать его и довести до ума, и вот все брошено – оборудование ржавеет и зарастает грязью. Конечно, я понимаю, что сейчас только станут заботиться о таких пустяках, но я все же нахожу время, беру в местном телохранилище тело напрокат и отправляюсь почистить и смазать свое оборудование и работаю так, будто в этом есть какой-то смысл.

Согласен, что мое дело и раньше годилось только на то, чтобы заработать на прокорм семьи не бог весть какие деньги. А теперь денег везде навалом. Помню, в первые дни многие на радостях разбрасывали свои доллары прямо на улице. Им, видите ли, нравилось смотреть, как ветер гоняет их в разные стороны. А попадались и хитрые ребята, они эти деньги подбирали и припрятывали – целыми кучами. Не знали, как все обернется. Теперь можно признаться, что я и сам насобирал с полмиллиона и устроил для них тайник. Нравилось мне время от времени навещать эти денежки. Приду, бывало, пересчитаю и обратно положу. Только давно это было. Сейчас я уже и не помню, куда их запрятал.

Но все мои переживания за свое старое предприятие просто ерунда по сравнению со страданиями моей жены Мэдж. Она как увидит наш старый дом, так прямо места себе не находит. И ее надо понять – тридцать лет Мэдж мечтала о собственном доме. Но когда мы добились своего и обзавелись, как говорится, недвижимостью, люди сделались амфибионтами. Немудренно, что раз в месяц Мэдж обязательно берет тело и навещает наш домик. Она его буквально до блеска вылизывает, хотя теперь дома, если и нужны кому-нибудь, то разве что мышам и термитам.

Да, женщинам намного сложнее привыкнуть к стандартам двойной жизни, чем нам, мужчинам. Это сразу понимаешь, когда подходит очередь джурить в местном хранилище на раздаче тел.

Вот и моя жена Мэдж пользуется телом гораздо чаще, чем я. Что ж, таковы уж женщины. Поэтому-то и приходится держать в хранилищах женских тел в три раза больше, чем мужских. Впрочем, иногда мне кажется, что женщине тело нужно только для того, чтобы примерить новое платье да перед зеркалом повертеться. А уж если говорить о моей жене Мэдж, дай ей бог здоровья, то она, надо полагать, не успокоится до тех пор, пока в телохранилищах Земли останется хотя бы одно неиспробованное ею тело.

Для Мэдж покрасоваться в смазливом теле – высшее наслаждение, тут уж ничего не поделаешь. Не подумайте, что я над ней иронизирую – она очень сильно изменилась. Ее старое тело, чего уж скрывать, было не очень видное, так что в былые времена она не раз куксилась от того, что ей приходилось таскать с собой такую обузу. А что ей было делать, старушке моей, если все мы должны были довольствоваться теми телами, в которых нам пришлось родиться. Но я ее все равно любил, несмотря ни на что.

Теперь же, когда мы научились жить двойной жизнью, завели телохранилища и наполнили их отборными телами на любой вкус, Мэдж словно с цепи сорвалась. Она сразу же заняла тело платиновой блондинки – бывшее ранее вместилищем звезды варьете. Ох, и трудно же было ее оттуда выманить. Но, как я уже говорил, с комплексом неполноценности тперь покончено раз и навсегда.

Мне, как и большинству мужчин, наверное, на красоту собственного тела в принципе наплевать: пользуюсь тем, что есть в хранилище. Известно ведь, что на хранение отобрали только красивые и здоровые тела, так что нарваться на явный хлам практически невозможно. А вот когда мы с Мэдж, по старой памяти, берем тела вместе, я всегда разрешаю ей выбрать тело для меня. Ну, чтобы ей оно нравилось. Забавно, но она каждый раз выбирает для меня тела крепко сбитых, высоких блондинов.

А ведь от рождения я был брюнетом и не ахти каким рослым. Если в моем теле и было что-то выдающееся, так это заметное брюхо, которое оно себе отрастило.

Интересно, почему же Мэдж до сих пор утверждает, что любила меня в этом теле почти треть века. Кстати, меня очень расстроило, что мое тело не отобрали для телохранилища, они его просто выбросили за ненадобностью. Я продолжаю утверждать, что это было добротное, уютное, испытанное тело, может быть не очень красивое, но надежное. Конечно, я понимаю, что на такие тела нынче нет спроса, во всяком случае, лично я нужды ни в чем подобном не испытываю.

А однажды я примерил тело Эллиса Кенигсвассера, меня просто ужас охватывает, когда я об этом вспоминаю. Его тело собственность Общества ветеранов амфибионтов, его разрешено выдавать из хранилища только один раз в год – в День ветеранов, когда-то именно в этот день Кенигсвассер совершил свое открытие. Считается, что пройтись во главе парада в теле основоположника большая честь.

Меня долго уговаривали, и в конце концов я согласился, сделал такую глупость. Не думаю, что я соглашусь на подобную авантюру еще раз. Примерьте эту развалину сами, и вы поймете, почему именно Кенигсвассер открыл, что люди способны обходиться без тел. Когда имеешь такое тело, жить особенно-то и не тянет. Все в нем было: язва, мигрень, артрит, плоскостопие, о красоте его лица я уже и не говорю, – нос настоящий бугор, крохотные свинячьи глазки, к тому же природа наградила его таким цветом, который встречается разве что у видавших виды чемоданов. При всем, при том, Кенигсвассер был прекрасным человеком, поговорить с которым было и приятно, и поучительно. Но, когда он обретался в своем прежнем теле, никому и в голову не приходило подойти к нему на расстояние десяти метров. Так что никто и не знал, какой это умница.

Естественно, что в самый первый День Ветеранов мы надеялись, что Кенигсвассер возглавит наше шествие, вернувшись на время в свое старое тело. Но он наотрез отказался. Вот и приходится теперь каждый раз уговаривать какого-нибудь очередного простока, чтобы он взялся за это дело, то есть надел это тело. Кенигсвассер, впрочем, тоже участвует в марше, но только в теле двухметрового ковбоя, для которого расплющить двумя пальцами банку из-под пива такой пустяк, что и говорить не о чем.

Забавно наблюдать, как Кенигсвассер развлекается в этом теле после торжественного марша. Просто дите несмышленное! Выжимает из него все до последней капли. И вот мы выстраиваемся возле него в своих парадных телах и смотрим, как он плющит эти банки, и ахаем, как будто видим все это в первый раз.

Не думаю, что в прежние годы он смог бы расплющить хотя бы одну такую баночку.

Но упрекать за это Кенигсвассера никому и в голову не придет – он ведь великий Основатель эры амфибионтов. Вообще-то с телами он обращается очень небрежно. Берет напрокат тело и так его измочалит, что после него оно уже никуда не годится. Вот и приходится кому-нибудь из наших входить в тело хирурга и восстанавливать его на скорую руку.

Не подумайте только, что я отношусь к Кенигсвассеру без должного уважения. Наоборот, сейчас считается высшей похвалой, когда человеку говорят, что он ведет себя, как ребенок. Сами знаете, только такие люди и совершают великие открытия.

В Историческом обществе есть старая фотография Кенигсвассера, так что сразу видно, что он с тех пор так и не повзрослел, по крайней мере, не научился относиться к своему телу, как это подобает взрослому человеку. Он ведь совсем не ухаживал за своим плохеньким телом, доставшимся ему от природы.

Думаю, он ни разу в жизни не воспользовался услугами парикмахера, а его одежда… Брюки волочились по земле, а подкладка пиджака вечно отрывалась. К тому же, он постоянно забывал поесть, выходил в холодные дни без теплого пальто и замечал, что болеет, когда болезнь уже без малого его приканчивала. В прежние времена мы называли таких людей рассеянными. Естественно, что теперь мы лучше понимаем людей, ведущих такой образ жизни. Они просто начинают жить двойной жизнью, вот и все.

Кенигсвассер был по образованию математиком и зарабатывал себе на жизнь умственным трудом. И в том теле, которое он был вынужден все время таскать за своим выдающимся умом,

он нуждался не больше, чем в вагоне с металлоломом. Когда его начинали донимать болезни и приходилось обращать внимание на свое тело, он думал следующим образом:

– Если в человеке и есть что-то стоящее, так это его ум. Зачем же он должен быть привязан к этому неприятному мешку из кожи, набитому под завязку кровью, мясом, костями и сосудами? Стоит ли удивляться, что людям так трудно добиться чего-либо в жизни. Они ведь связаны по рукам и ногам этим паразитом их телом. Всю жизнь они вынуждены набивать его жратвой и оберегать от непогоды и микробов. И все равно эта проклятая штуковина рано или поздно выходит из строя, причем это совершенно не зависит от того, заботитесь вы о ней или нет.

Кенигсвассер спрашивал себя:

– Кому нужна такая обуза? Что хорошего в этом хранилище протоплазмы? Зачем мы постоянно таскаем его за собой?

И сам же себе отвечал:

– Наши беды проистекают не из-за того, что на земле слишком много людей, они связаны с тем, что на земле слишком много тел.

Когда у Кенигсвассера перепортились все зубы, их пришлось вырвать. У него тотчас возникли проблемы с приобретением удобного и качественного протеза. В своем дневнике он сделал по этому поводу следующую запись:

"Если в процессе эволюции живая материя оказалась способной покинуть океан, который представлял собой, между прочим, совсем неплохую среду обитания, то сейчас она обязана совершить еще один виток эволюции и покинуть тела, только мешающие ей жить".

Конечно, он совсем не был телоненавистником и никогда не завидовал тем, у кого тела были лучше, чем у него. Он просто считал, что тела не стоят тех проблем, которые из-за них возникают у людей.

Кенигсвассер не питал особых надежд на то, что люди смогут совершить новый виток эволюции еще при его жизни. Но, впрочем, очень этого хотел. И случилось так, что он настолько глубоко задумался об этой проблеме, что вышел из дома в одной рубашке и, не обращая внимания на начавшийся дождь, побрел в зоопарк посмотреть, как кормят львов. Вскоре проливной дождь сменился градом, Кенигсвассер направился домой. У залива он попал в толпу зевак, которые наблюдали за тем, как пожарные с помощью лебедки вытаскивают утопленника.

Свидетели происшествия утверждали потом, что на их глазах в воду вошел какой-то старик и пошел себе, сохраняя абсолютно невозмутимый вид, пока не скрылся под водой. Кенигсвассер рассмотрел лицо утопленника и пришел к выводу, что лучшего способа самоубийства найти трудно. Он продолжил свой путь и только около самого дома сообразил, что там, на берегу, лежит его собственное тело.

Кенигсвассер успел вернуться в свое тело как раз вовремя, пожарные уже начали его откачивать. Потом он отвел свое тело домой, в основном для спокойствия властей. Более сереьезной причины для подобного поступка у него не было. Он завел тело в стенной шкаф, вышел из него и оставил его там.

В дальнейшем Кенигсвассер доставал тело только тогда, когда ему требовалось что-то записать или прочитать книгу. Конечно, он подкармливал свое тело, чтобы у того хватало сил на те мелкие домашние дела, для исполнения которых оно еще годилось. Все остальное время тело сидело в шкафу, не шевелясь и почти не затрачивая энергии. Кенигсвассер мне сам рассказывал, что тратил на его содержание не больше доллара в неделю, а пользовался им только в крайних случаях.

У новой жизни сразу же обнаружилось множество достоинств: теперь Кенигсвассеру не приходилось ложиться спать только потому, что этого желало его тело, исчез страх, что оно может пострадать, не надо было бегать по магазинам за вещами, в которых тело нуждалось. Если тело плохо себя чувствовало,

Кенигсвассер предпочитал не связываться с ним, пока ему не становилось лучше. Только отделавшись от тела, понимаешь, что на уход за этой штуковиной уходит целое состояние.

Время от времени доставая свое тело из стенного шкафа, Кенигсвассер написал книгу о том, как следует себя вести, чтобы выйти из своего тела. Ее, кстати, отвергли двадцать три издателя, не потрудившись даже указать причину своего отказа. Двадцать четвертый продал два миллиона экземпляров. Книга Кенигсвассера изменила жизнь человечества гораздо сильнее, чем овладение огнем, изобретение счета, алфавита, земледелия и колеса. Однажды кто-то сказал об этом Кенигсвассеру, тот проворчал, что такая сомнительная похвала довольно оскорбительна. По-моему, он прав.

Каждый, кто решится в течение двух лет скрупулезно выполнять инструкцию, приведенную в книге Кенигсвассера, сможет научиться выходить из своего тела, когда захочет. Первое, что надо сделать – осознать, каким паразитом и диктатором является для вас тело. Затем надо отделить то, что хочет или не хочет тело, от того, что хочется или не хочется самому человеку – его душе, так сказать. После этого остается только сосредоточить внимание на своем желании, и по возможности игнорировать желания тела, если они превышают необходимый прожиточный минимум. Так вы добьетесь того, что ваша душа ощутит себя самостоятельной и сможет существовать независимо от тела.

Это как раз то, что и проделывал Кенигсвассер перед тем, как расстался со своим телом в зоопарке: его душа отправилась посмотреть, как кормят львов, а лишенное управления тело забрело в залив и чуть не утонуло там.

Но последнее действие отделяющее душу от тела, когда она уже становится достаточно самостоятельной, заключается в том, что вы должны заставить свое тело двигаться в каком-нибудь направлении и неожиданно направить душу в противоположную сторону. Оставаясь на месте, проделать это нельзя, так уж устроен этот мир. Хочешь не хочешь, а для успеха дела нужно движение.

Сначала наши с Мэдж души, лишившись тел, чувствовали себя как-то неудобно. Наверное, так же чувствовали себя морские обитатели, миллионы лет назад перебравшиеся на сушу. Они тоже первое время могли только кое-как барахтаться в прибрежной тине, ползать и пыхтеть. Но мы очень быстро привыкли, тем более, что души, само собой, адаптируются к новым условиям гораздо быстрее, чем это могли бы сдеелать любые тела.

Поспешить с выходом из тел меня и Мэдж заставили личные неприятности. Кстати, именно личные передряги подтолкнули многих ветеранов к тому, чтобы стать амфибионтами. Да, чтобы еще в те времена расстаться с телом, нужно было иметь веские причины. Ведь тогда это представлялось чистым безумием. Но у нас не было выбора. Тело Мэдж тяжело болело и могло в любой момент умереть. Понимаете, Мэдж могла в любой момент уйти от меня, а я прекрасно понимал, что один долго не протяну. Вот мы и изучили книгу Кенигсвассера и постарались освободить Мэдж от тела до того, как оно умрет. Я занимался вместе с нею, потому что мы бы очень скучали друг без друга. И мы успели, а могли и опоздать – ее тело умерло всего через шесть недель после нашей победы.

Вот так мы и получили право участвовать в ежегодном параде в День ветеранов. Это привелегия и положена далеко не всем, только тем пяти тысячам амфибионтов, которые первыми решились вести двойную жизнь. Мы выбрали судьбу подопытных морских свинок, потому что нам нечего было терять. Но наш опыт показал всем, как это приятно и надежно – быть афибионтом. Гораздо надежнее, чем из года в год цепляться за собственное тело, на каждом шагу подвергая свою жизнь опасности.

Время шло и причины покинуть свое тело нашлись у очень многих. Миллионы, а потом миллиарды людей отказались от тел и стали невидимыми и неуязвимыми. Уверяю вас, что мы не связаны никакими условностями, ни от кого не зависим и ничего не боимся.

Оставив тела, наши ветераны могут провести свое собрание на острие иголки. А вот в День ветеранов, когда нам приходится надевать тела, мы занимаем более 50 тысяч квадратных футов и, чтобы накопить силы для парадного шествия, съедаем более трех тонн еды. В этих парадах есть и плохая сторона – многие из нас простужаются, случаются вещи и похуже, вновь о себе дает знать злоба, особенно, если чье-то тело отдавило ногу соседу. А еще просыпается зависть, невмоготу многим, что его тело тащится в хвосте, когда кто-то вышагивает во главе процессии. И еще многое-многое другое, всего и не перескажешь.

Самому-то мне парады не очень нравятся. Когда наши тела попадают в эту толкучку, в нас просыпается все самое ужасное, как бы ни были добры наши души. В прошлом году, например, в День ветеранов выдалась такая жара, что хоть помирай. Конечно, люди выходили из себя, попробуйте-ка несколько часов проторчать в изнемогающих от жары и жажды телах.

Вот и со мной произошла неприятная история. Повздорили мы немного с командующим парадом, а он как закричит, что его тело сейчас как следует надает моему по башке, если мое еще раз собьется с ноги. И он бы выполнил свою угрозу, потому что у него, как у командующего парадом, было лучшее из тел этого года, если, конечно, не считать ковбоя, которого взял себе Кенигсвассер. Но меня так просто не возьмешь, я ему все высказал. Он как размахнется – а я, конечно, скинул тело и дал деру, даже не посмотрел, приложился он или нет. Пришлось ему самому тащить мое тело в хранилище.

Но как только я выбрался из тела, все моя злость сразу же улетучилась. Я немедленно во всем разобрался. Кто спрашивается, если он не святой, может быть по-настоящему добрым, разумным, находясь хотя бы пять секунд в теле, не говорю уже о подлинном счастье. Для людей в теле оно доступно только маленькими порциями. Но мне не довелось пока встретиться ни с одним амфибионтом, с которым не было бы легко, весело, просто и бесконечно интересно. Естественно, если он в этот момент не находится в теле. Но стоит им влезть в какое-нибудь тело, идиллия сразу заканчивается, просто наваждение.

Впрочем, тайны здесь нет, стоит вам войти в тело, на вас сразу начинает воздействовать химия – железы заставляют ваше тело возбуждаться, беситься, а может быть и драться, они пробуждают аппетит, сводят вас с ума от любви и ненависти.

Совершенно невозможно предсказать, что на вас накатит в следующую минуту.

Вот почему я никогда не сержусь на наших противников, на тех людей, которые до сих пор выступают против амфибионтов. Есть ведь и такие, кто никогда не покидает своего тела и не собирается этому учиться. Конечно, это их личное дело, но они хотели бы запретить это и другим, им зачем-то надо загнать всех амфибионтов в тела и держать их там, как в тюрьме.

После моей стычки с командующим парадом, мне уже не хотелось возвращаться в тело, а Мэдж последовала за мной, немедленно покинув свое тело, находящееся в рядах Женского Батальона. И мы вдвоем, крайне довольные тем, что для нас этот парад уже закончился, решили отправиться посмотреть на противников. По-моему, ничего интересного в наблюдении за ними нет. Но Мэдж нравится разглядывать новые женские наряды. Женщины из числа наших противников, обреченные до конца своих дней носить одно, предоставленное им природой, тело, вынуждены менять одежду, прически и косметику гораздо чаще, чем это принято у нас в телохранилищах.

Капризы моды меня никогда особенно не интересовали, а все остальное, что приходится видеть и слышать на территории противника, производит такое тягостное впечатление, что, наверное, и чучело бы покинуло свой пост, только бы не слышать эти разговоры.

Как правило, противники амфибионтов любят порассуждать о старомодном способе продолжения своего рода. А на мой взгляд, это самое нелепое, самое смешное, самое неудобное занятие, которое только можно себе вообразить, особенно, если сравнить этот способ с тем, что практикуется у нас, амфибионтов. А если разговор у них заходит о чем-то другом, можно поспорить, что они толдычат о хлебе насущном, то есть о жратве. Или, если сказать по-научному, о тех химических соединениях, которые они вынуждены запихивать в себя, чтобы их тело сохраняло работоспособность. А вот еще часто встречающиеся темы разговоров: страх и то, что мы когда-то называли политикой предпринимательская политика, социальная политика, государственная политика…

Мне кажется, что больше всего наши противники ненавидят нас именно за то, что мы можем в любой момент подсматривать за ними, а они могут нас видеть только тогда, когда мы перебираемся в тела. Может быть из-за этого они нас страшно боятся, хотя бояться амфибионтов – все равно что бояться восхода солнца. Мы ни на что и не претендуем, пусть весь мир принадлежит им, разве что кроме телохранилищ. Но они жмутся друг к другу, как будто ждут, что мы вот-вот спикируем на них с небес и учиним над ними кровавую расправу.

У наших противников везде установлены приспособления, которые должны, по их представлениям, обнаруживать амфибионтов. Честно говоря, эти приборчики гроша ломанного не стоят, но, установив их, противники чувствуют себя спокойнее. Можно подумать, что они окружены превосходящими силами врага, и только их выдержка и способность оказывать достойный отпор, позволяют им выжить. Еще они очень любят науку – их любимое занятие – похваляться друг перед другом своей постоянно прогрессирующей наукой. Они почему-то очень радуются, что у нас нет ничего подобного. Впрочем, если наука – это производство новых видов оружия, то тут они правы, это уж точно.

Вообще-то, у нас идет с ними война. Мы-то, естественно, ни о каких военных действиях и думать не желаем, разве что держим в тайне месторасположение наших телохранилищ и мест, где устраиваем свои парады. Сражения для нас сводятся к тому, что мы просто выходим из тел всякий раз, когда они устраивают воздушный налет или запускают баллистическую ракету.

И эти наши защитные действия приводят противников в ярость, потому что воздушные налеты и ракетные атаки дело дорогостоющее, особенно, когда видишь, что деньги налогоплательщиков вылетают в трубу. Обычно нам заранее известно, что, когда и где они собираются предпринять, так что отразить их атаки не составляет никакого труда.

Но было бы неправильно считать их такими уж дураками. Надо ведь учитывать, что им приходится не только думать, но и ухаживать за своими телами, поэтому, отправляясь наблюдать за ними, я стараюсь соблюдать осторожность. Вот почему, мне сразу не понравилось, когда мы с Мэдж наткнулись на странное телохранилище, расположенное прямо в чистом поле. В последнее время никаких сведений о новых приготовлениях противника не было слышно, но это хранилище выглядело крайне подозрительно.

А вот Мэдж… После того, как она побывала в теле звезды варьете, ее переполнял оптимизм.

– Это телохранилище устроили наши противники, – сказала она, – мне кажется, что они начали понимать всю бездну своего незнания, и теперь решили сами стать амфибионтами.

Ее доводы показались мне убедительными. Перед нами было новехонькое, хорошо укомплектованное телохранилище, радушно предлагавшее свои услуги всем желающим. Мы несколько раз облетели вокруг здания, но Мэдж стала сокращать свои круги, чтобы как следует разглядеть дамские тела, выставленные в витрине.

– Не думаю, что нам стоит здесь задерживаться, – сказал я.

– Я только посмотрю, – сказала Мэдж. – От нас не убудет.

Но стоило ей приблизиться к главной витрине, как она тут же забыла о всякой осторожности. Ее уже не интересовало, где она, что с ней, и как она сюда попала.

Я ее понимал, за стеклом красовалось самое роскошное женское тело, какое мне только приходилось видеть. Так могут быть сложены разве что богини. Это шестифутовое тело было покрыто загаром медного оттенка, волосы и ногти были выкрашены в золотисто-зеленый цвет старого шартреза, и одето оно было в прекрасное бальное платье из золотой парчи.

Рядом находилось тело белокурого великана в небесно-голубом фельдмаршальском мундире с пурпурной отделкой и массой орденов.

Скорее всего, противники украли эти тела в одном из наших провинциальных телохранилищ, подкрасили их, нарядили покрасивее и после этого выставили напоказ.

– Мэдж, назад! – крикнул я.

Но было поздно, меднокожая женщина с шатрезоовыми волосами зашевелилась. Сразу же завыла сирена, и со всех сторон на тело, в которое вошла Мэдж, набросились солдаты, которые оказывается прятались до поры до времени в засаде. Это телохранилище оказалось ловушкой для амфибионтов.

У тела, в которое вселилась Мэдж, были связаны щиколотки, так что она не могла сделать те несколько шагов, необходимых для выхода из тела.

Солдаты схватили ее и торжественно понесли. Так Мэдж превратилась в военнопленную. Я немедленно влетел в первое попавшееся тело – им оказалось тело маскарадного великана фельдмаршала, и попытался спасти свою жену. Но ничего у меня не вышло, тело белокурого красавчика тоже оказалось ловушкой, и у него были связаны щиколотки. Солдаты поступили со мной так же, как и с Мэдж.

Молодой майор, командовавший операцией, принялся отплясывать джигу прямо на обочине, так он был доволен. Его буквально распирало от гордости. Кстати, это был первый человек, которому удалось поймать амфибионтов. А это, естественно, могло сойти за самый настоящий подвиг. Они ведь пытались воевать с нами уже довольно давно, извели неимоверное количество миллиардов из своего бюджета, но такой успех выпал на их долю впервые.

Когда нас доставили в город, люди выглядывали из окон, размахивали флажками и кричали "ура!". Солдаты дали волю своим чувствам и издевались над нами, как могли. В этом городе проживали люди, не желавшие делать свою жизнь двойной. Они считали, что самое ужасное для человека – это стать амфибионтом. Здесь собралось огромное количество непохожих друг на друга людей, здесь были люди различных национальностей, всех цветов кожи, были среди них высокие, а были и низкие – всякие. Они приехали сюда со всего мира, чтобы противостоять нам, амфибионтам, защищая, как им казалось, свою жизнь.

Вскоре выяснилось, для чего мы с Мэдж понадобились им, мы должны были предстать перед всенародным судом. Ночь мы провели в тюрьме, связанные, как поросята, а утром нас привели в здание суда, где заранее были установлены телекамеры.

Мы очень устали, я и не помню, когда мне в последний раз пришлось так долго проторчать в теле. Это было ужасно, мы даже не смогли как следует поспать, потому что наши тела буквально скрутило от голода. А ведь всем телам, какими бы сильными они не казались, требуется по крайней мере восемь часов сна.

Нам предъявили обвинение в государственном преступлении, наши противники специально для нас разыскали подходящую статью – «дезертирство». По их мнению, все амфибионты трусы, потому и покинули свои тела как раз в тот исторический момент, когда для спасения человечества от них требовались великие, героические свершения.

Надежды на то, что нас оправдают, не было никакой. Наши противники устроили эту комедию с судом только для того, чтобы можно было поднять крик и объявить своим сторонникам, что они во всем правы, а мы – во всем виноваты. Народу в зале суда собралось очень много, но сразу было видно, что все собравшиеся – начальники. Держались ни с достоинством: мужественно, благородно, всем своим видом демонстрируя переполнявшее их негодование.

– Мистер амфибионт, – обратился ко мне обвинитель. – Вы взрослый человек и должны помнить то время, когда всем людям приходилось обитать в собственных телах, когда люди дорожили своей жизнью, честно трудились и самоотверженно боролись за свои идеалы?

– Я помню, что тела постоянно затевали драки, и наши руководители ломали себе голову, не зная, как это прекратить, – вежливо ответил я. – Если чтонибудь и интересовало тогда людей, так это, как прекратить эти драки.

– А что бы вы сказали о солдате, который покинул поле боя в разгар сражения?

– Я бы сказал, что он здорово перетрусил.

– По-вашему, он был бы виноват в поражении?

– Естественно.

Тут спорить было не о чем.

– А разве амфибионты не бежали с поля сражения, предав человечество в самый разгар борьбы за существование вида?

– Но мы продолжаем существовать, если вы считаете, что мы лишили себя жизни, то вы ошибаетесь, – возразил я.

Это была чистейшая правда. Мы не победили смерть, да и не стремились к этому, но, безусловно, во много раз увеличили продолжительность собственной жизни, если сравнивать со сроками, которые отпустила природа телам.

– Вы сбежали и уклонились от выполнения своего долга! – выкрикнул обвинитель.

– И вы бы убежали из горящего дома, сэр, – сказал я.

– Мы, оставшиеся людьми, вынуждены теперь сражаться в одиночку!

– Дверь, в которую мы выбрались ни для кого не закрыта. Все вы можете в любой момент освободиться от своих тел, стоит только этого захотеть. Для этого достаточно отделить то, что хочется вашему телу, от того, что хочется вам лично, и сосредоточиться…

Судья с таким остервенением застучал своим молотком, что я испугался, не разлетится ли тот на куски. Наши противники давно уже сожгли все книги Кенигсвассера до последнего экземпляра, и теперь им совсем не улыбалось пустить в прямом эфире по всей телевизионной сети лекцию о том, как избавляться от тел.

– Если вам, амфибионтам, будет все сходить с рук, то все люди откажутся от ответственности за судьбу цивилизации и покинут свои тела. И тогда все пойдет прахом, и общественный прогресс, и привычный нам образ жизни, и…

– Разумеется, – согласился я. – Так для этого все и делается.

– По-вашему, люди не должны больше трудиться ради достижения своих идеалов? – вызывающе спросил он.

– У меня прежде был друг, так он семнадцать лет подряд просверливал на фабрике круглые дырочки в маленьких квадратных штуковинах. А для чего они нужны, так и не узнал. А другой выращивал виноград для стекольной фабрики. В пищу этот виноград не шел, а выяснить, зачем компания покупает его, он тоже не сумел. Меня от этих историй просто тошнит, но это только сейчас, когда на мне тело. И все же, как вспомню, чем зарабатывал себе на хлеб, меня прямо выворачивает наизнанку.

– Значит ли это, что вы презираете человечество и все его свершения? спросил обвинитель.

– Вовсе нет, я люблю людей, и гораздо сильнее, чем раньше. Мне просто горько сознавать, на что люди вынуждены идти, чтобы ублажать свои тела. Если бы вы решились стать амфибионтами, то сразу увидели, что люди становятся по-настоящему счастливыми только, если им не приходится думать о том, где раздобыть еды для своего тела и как защитить его зимой от холода, и что с ним будет, когда оно совсем износится.