Текст книги "А кто я теперь?"

Автор книги: Курт Воннегут-мл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Курт Воннегут
А кто я теперь?

«Клуб Парика и Маски» – наш любительский театральный кружок в Северном Кроуфорде – единогласно решил поставить этой весной «Трамвай „Желание“ Теннесси Уильямса. Дорис Сойер у нас всегда была за режиссера, но на этот раз заявила, что ничего не получится – у нее серьезно больна мать.

Вот и вышло, что эту руководящую должность навязали мне, хотя до сих пор мне приходилось руководить только рабочими, устанавливающими комбинированные алюминиевые рамы со ставнями, которые я продавал.

Конечно, я поставил кое-какие условия, когда брался за режиссерскую работу, и самое главное, что Гарри Нэш – единственный стоящий актер в нашем кружке – взял ту роль, которую в кино играл Марлон Брандо. Когда распределяли роли, Гарри отсутствовал, и я не знал, возьмется он за эту роль или нет. Он вообще никогда не приходил на наши собрания. Стеснялся. Не то чтобы он пропускал собрания из-за каких-то там дел. Женат он не был и вообще с женщинами не знался – да и среди мужчин у него друзей не было. Просто он избегал всяких сборищ по одной причине: он не мог двух слов связать без готового текста.

Так что пришлось мне на другой день тащиться в скобяную лавку Миллера – Гарри у него работает продавцом – и просить его согласия. По дороге я заглянул на телефонную станцию – они мне прислали счет за разговор с Гонолулу, а я в жизни своей не звонил в Гонолулу.

Там я и увидел эту красавицу в первый раз. Она сидела за окошечком. И она мне объяснила, что телефонная компания поставила машину-автомат для выписывания счетов, но пока эту машину не отладили как следует и она что-то пошаливает. Она приехала недавно – привезла эту машину и должна была обучить местных девушек с ней управляться.

– А вы к нам надолго? – спросил я.

– В каждом городе я живу месяца по два, сэр.

Глаза у нее были синие, прелестные глаза, только ни надежды, ни любопытства в них не было, ни проблеска. Она мне сказала, что так вот и странствует из города в город уже два года – всегда и всем чужая.

И тут мне пришло в голову, что ведь она может сыграть Стеллу в нашей пьесе. Стелла – это жена того типа, которого играет Марлон Брандо, жена человека, чью роль я хотел поручить Гарри Нэшу. Я объяснил ей, когда и где у нас назначены актерские пробы, и прибавил, что своим приходом она осчастливит наш коллектив.

Она так удивилась, что даже немного ожила.

– Знаете, ведь мне первый раз в жизни предлагают принять участие в каком-то общем деле.

– Что же, – сказал я, – лучший способ сразу познакомиться со славными людьми – это сыграть с ними в одной пьесе.

Она сказала, что ее зовут Элен Шоу. Сказала, что сделает сюрприз мне и себе самой. Может, просто возьмет да и придет.

Вы, наверно, думаете, что Гарри Нэш уже оскомину набил всему Северному Кроуфорду, играя чуть ли не в каждой пьесе. Совсем наоборот: не исключено, что Северный Кроуфорд до скончания веков будет с удовольствием смотреть на Гарри Нэша, потому что на сцене он никогда не был Гарри Нэшем. Когда в спортивном зале средней школы взвивался вверх малиновый занавес, Гарри и телом и душой превращался в того человека, которого выдумал и создал режиссер.

Как-то кто-то заметил, что надо бы Гарри показаться психиатру: пора бы ему стать более интересным, ярким и в жизни – тогда он, по крайней мере, хоть женится, а может, и работу себе подыщет получше, чем у Миллера за пятьдесят долларов в неделю.

Когда я зашел к Миллеру и сказал Гарри, что меня назначили режиссером и я хочу дать ему роль, он спросил, как обычно, когда ему кто-нибудь предлагал роль, и по правде сказать, это был грустноватый вопрос:

– А кто я теперь?

Актерские пробы я проводил, как всегда, в зале собраний на втором этаже нашей Публичной библиотеки. Дорис Сойер. – наш постоянный режиссер – пришла поделиться со мной своим богатым опытом. Мы с ней вдвоем важно восседали наверху, а те, кто претендовал на роли, ждали внизу.

Чтобы доставить удовольствие Гарри – да и самим себе тоже, – мы попросили его читать сцену, где он бьет свою жену. И он так за это взялся, что мы будто увидели новую сцену, которой у Теннесси Уильямса и в помине не было. На Гарри был коротенький двубортный пиджачок, как у выпускника средней школы, со складочкой на спине, и крохотный галстучек красного цвета с лошадиной головкой. Он снял пиджак и галстук, расстегнул воротник, повернулся спиной к нам с Дорис – это он накачивал себя, чтобы войти в роль. И рубашка на спине у него лопнула – хотя с виду она была совершенно новая. Это он ее нарочно порвал, чтобы с самого начала еще больше походить на Марлона Брандо.

Когда он обернулся к нам, это уже был широкоплечий красавец, самоуверенный и жестокий. Дорис подавала реплики за Стеллу, его жену, и Гарри так ее закрутил, что эта очень-очень старенькая леди почувствовала себя очаровательной беременной девчонкой, чей муж, необузданный, как горилла, вот-вот расшибет ей голову. А с нее это и на меня перекинулось. Я читал за Бланш – по пьесе это сестра Стеллы, – и провалиться мне, если Гарри не нагнал на меня такого страху, что мне показалось, будто я сам стал пьяненькой и увядшей красавицей южанкой.

И пока мы с Дорис приходили в себя, словно просыпаясь после наркоза, Гарри положил на стол пьесу, натянул пиджачок и снова превратился в бледного продавца из скобяной лавки.

– Ну как… как я, справился? – спросил он, и сразу было видно, что он вовсе не уверен, дадут ему эту роль или нет.

– Что ж, – сказал я. – Для первого раза не так уж плохо.

– Спасибо! Большое спасибо, – сказал он, пожимая мне руку.

– Скажите, вы там, внизу, не видели красивую девушку, новенькую? – спросил я. Я ждал Элен Шоу.

– Не заметил, – сказал Гарри.

Но оказалось, что Элен Шоу пришла-таки на репетицию и вдребезги разбила наши с Дорис надежды. Мы мечтали, что наш «Клуб Парика и Маски» в кои-то веки выпустит на сцену по-настоящему красивую, взаправду молодую девушку вместо очередной видавшей виды сорокалетней особы, которую приходится всеми правдами и неправдами выдавать за девчонку.

Во Элен Шоу играть не могла даже под страхом смерти. Что бы мы ей ни давали читать, она оставалась той же барышней, с той же самой улыбкой наготове для каждого, кто придет жаловаться на телефонные счета.

– Милая, – сказала Дорис, – я хочу задать вам один интимный вопрос.

– Пожалуйста, – сказала Элен.

– Вы когда-нибудь были влюблены? – спросила Дорис. – Я только потому спрашиваю, – добавила она, – что воспоминание о любви могло бы вас согреть, оживить…

Элен сдвинула брови и глубоко задумалась.

– Вы знаете, я ведь все время в разъездах. И там, где я бываю по службе, все мужчины уже женаты, а я нигде не задерживаюсь надолго и ни с кем другим познакомиться не успеваю.

– Ну а в школе? – спросила Дорис. – Разные там обожатели и детские влюбленности, а?

Элен и над этим вопросом глубоко задумалась и сказала:

– А мне и в школе приходилось то и дело переезжать. Папа у меня строитель, он все время ездил со стройки на стройку, так что я то с кем-то здоровалась, то прощалась – и все.

– Да-а, – сказала Дорис.

– А кинозвезды не в счет? – спросила Элен. – Нет, конечно, не взаправду, Я никого не видела – только на экране…

Дорис взглянула на меня, потом на потолок.

– Да-а, пожалуй, можно считать, что это тоже любовь. Тут Элен несколько оживилась:

– Я по многу раз смотрела фильмы про любовь и мечтала, что выхожу замуж за героя.

– Угу, – сказала Дорис.

– Большое спасибо, мисс Шоу, – сказал я. – Пройдите вниз и подождите вместе со всеми. Мы вас вызовем.

Пришлось искать другую Стеллу. Но не было такой – просто не было в нашем клубе ни одной такой женщины, с которой бы жизнь не стряхнула утреннюю росу. Я вздохнула

– Одна сплошная Бланш! – то есть я хотел сказать, что у нас полно увядших женщин, которые могут сыграть роль Бланш, потрепанной сестры Стеллы.

– Такова жизнь: двадцать Бланш на одну Стеллу.

– А когда находишь Стеллу, – сказала Дорис, – обнаруживается, что она понятия не имеет о любви.

Мы с Дорис решили, что надо попробовать последнее средство. Надо заставить Гарри Нэша сыграть эту сцену с Элен.

– Может, он сумеет зажечь ее хоть чуть-чуть, – сказал я.

– Эта девушка – негорючий материал, – ответила Дорис.

Мы крикнули Элен, чтобы она поднялась к нам, и послали кого-то разыскивать Гарри. На пробах – и даже на репетициях – Гарри никогда не оставался со всеми. Как только кончались его реплики, он мгновенно скрывался в какое-нибудь убежище, откуда ему было слышно, если позовут.

Элен поднялась к нам наверх, и тут мы с удивлением увидели, что она вся в слезах, – стало ужасно ее жалко.

– Господи, – сказала Дорис, – да что же это, милочка, что случилось?

– Ужасно, правда? – сказала Элен, не поднимая головы.

Дорис ответила единственной фразой, которой утешают в таких случаях расстроенных актеров-любителей:

– Ну что вы, дорогая, вы… вы чудесно сыграли.

– Ничего подобного, – сказала Элен. – Я ходячий холодильник, сама знаю.

– Она расплакалась еще горше. – А что я могу поделать, если у меня такая жизнь? Я только и знала, что мечтать о кинозвездах, как идиотка. А когда я встречаю славного человека в жизни, я вдруг чувствую, словно меня посадили под стеклянный колпак, и, как бы я ни рвалась, мне даже и дотянуться до этого человека нельзя.

И Элен оттолкнула что-то, словно и вправду ее окружал стеклянный колпак.

По лестнице кто-то гулко затопал. Похоже было, что водолаз выбирается из бездны в своих ботинках, подкованных свинцом. Это Гарри Нэш на ходу превращался в Марлона Брандо. Вот он показался в дверях – руки у него свисали чуть не до самого пола. Он уже настолько вошел в роль, что при виде плачущей женщины презрительно скривил губы.

– Гарри, познакомьтесь, пожалуйста, – сказал я, – это Элен Шоу. Элен – Гарри Нэш. Если вы будете играть Стеллу, он будет вашим мужем.

Гарри и не подумал пожать ей руку. Он сунул руки в карманы, набычился и окинул ее с ног до головы таким взглядом, будто сразу содрал с нее всю одежду. Слезы у нее высохли в мгновение ока.

– Хотелось бы, чтобы вы сыграли сцену ссоры, – сказал я. – А потом – сцену примирения.

– Идет, – сказал Гарри, не спуская глаз с Элен. От этого взгляда одежда на ней испарялась так быстро, что она и. прикрыться не успевала. – Идет, если Стелл не будет ломаться.

– Что? – сказала Элен.

Она стала красная, как помидор.

– Стелл – Стелла, – бросил Гарри. – Это вы – Стелл, моя жена.

Я раздал им тексты. Гарри выхватил у меня роль и «спасибо» не сказал. У Элен руки что-то не слушались, и мне пришлось вложить тетрадь в ее онемевшие пальцы. —

– Что тут можно выбросить? – спросил Гарри.

– Что? – я не понял.

– Тут в одном месте написано, что я выбрасываю из окна приемник, – сказал Гарри. – Что бросать?

Я сказал, что приемником будет железное пресс-папье, и открыл окно пошире. Элен Шоу перепугалась до смерти.

– Откуда начинать? – спросил Гарри, повел плечами, и мышцы у него заходили ходуном, как у боксера, разминающегося перед боем.

– Начните на несколько реплик раньше того места, где вы бросаете приемник, – сказал я.

– О-кэй, о-кэй, – сказал Гарри, а сам все раскалялся, раскалялся. Он пробежал глазами ремарки. – Так-так, – сказал он. – Я выброшу приемник, она побежит за сцену, я ее догоню и врежу ей разок.

– Верно, – сказал я.

– О-кэй, детка, – сказал он Элен, и глаза у него сузились в щелки. – На старт! Внимание, крошка! Пошли!

Когда сцена кончилась, Элен Шоу была вся в поту, как портовый грузчик, и обмякла, как угорь без воды. Она села, приоткрыв рот, и голова у нее свесилась набок. Разлетелся вдребезги тот стеклянный колпак, под которым она чувствовала себя в целости и сохранности. Какой там колпак!

– Даешь роль или нет? – зарычал на меня Гарри.

– Даю, – сказал я.

– Давно бы так, – проворчал он. – Ну, я пошел… До скорого, Стелла, – бросил он Элен и вышел, изо всех сил грохнув дверью.

– Элен? – позвал я. – Мисс Шоу?..

– M-м? – сказала она.

– Вы будете играть Стеллу, – сказал я. – Это грандиозно!

– Да? – сказала она.

– Не знала, что в вас столько огня, милочка, – сказала Дорис.

– Огня? – повторила Элен. По-моему, она еще не соображала, что под ней – стул или мустанг.

– Ракета! Фейерверк! Ведьмино колесо! – сказала Дорис. И вот мы начали репетировать по четыре раза в неделю. В первую же репетицию Гарри с Элен задали такой темп, что измотали всех участников, хотя те были увлечены как никогда. Обычно режиссер ходит и умоляет всех учить роли, но мне об этом заботиться не приходилось. Гарри и Элен работали так здорово, что все остальные считали делом чести и совести поддержать их, и старались вовсю.

Мне здорово повезло – по крайней мере, я так считал. Все шло блестяще, с такой отдачей и накалом, что как-то мне пришлось сказать Гарри и Элен после одной любовной сцены:

– Знаете, оставьте хоть немного про запас. А то вы оба до премьеры не дотянете, понятно?

Я это сказал на четвертой или пятой репетиции, и рядом со мной в зале сидела Лидия Миллер – она играла Бланш, увядшую сестрицу. В жизни она была женой Верна Миллера. Берн – владелец миллеровских скобяных лавок и хозяин Гарри.

– Лидия, – спросил я. – Ну как, есть спектакль?

– Спектакль-то есть, это точно, – ответила она. Но она сказала это с таким выражением, будто я натворил Бог знает что, будто я ужасный преступник. – Можете гордиться.

– Что вы хотите сказать? – спросил я. Мне-то казалось, что я вправе радоваться и гордиться. – Разве что-то происходит за моей спиной?

– А вы не заметили, что эта девушка влюблена в Гарри?

– По пьесе? – спросил я.

– Причем тут пьеса! – сказала Лидия. – Вы только посмотрите на нее – сейчас-то никакого спектакля нет. – Она невесело усмехнулась. – Эту пьесу ставите вовсе не вы.

– А кто же? – спросил я.

– Мать-природа, и она уж спуску не даст, – сказала Лидия. – Только подумать, что станется с бедной девочкой, когда она поймет, какой Гарри на самом деле. – Но она сразу же поправила себя: – То есть поймет, что он – никакой.

Я вмешиваться не стал – решил, что не мое это дело. Я слышал, как будто Лидия пыталась что-то предпринять, только ничего у нее не вышло.

– Знаете, – сказала Лидия Элен однажды вечером, – я как-то играла Энн Рутледж, а Гарри был Авраамом Линкольном.

Элен всплеснула руками.

– Это был рай, да?

– Более или менее, – сказала Лидия. – Порой я настолько увлекалась, что любила Гарри так, как Энн должна была любить Авраама Линкольна. Приходилось себя одергивать, вспоминать, что Гарри никогда в жизни не будет освобождать рабов и что он всего-навсего продавец в лавке моего мужа.

– Он самый изумительный человек на свете, – сказала Элен. – Я никогда таких не встречала.

– Но, конечно, когда играешь вместе с Гарри, нужно заранее быть готовой к тому, что случится после окончания последнего спектакля, – сказала Лидия.

– О чем вы говорите? – спросила Элен.

– Когда представление окончено, – сказала Лидия, – то все, что вы там себе ни выдумали про Гарри, – все исчезает как сон.

– Не верю, – сказала Элен.

– Знаю, что поверить трудно, – согласилась Лидия.

Тут Элен вдруг обиделась.

– А зачем вы это рассказываете мне? – спросила она. – Даже если это чистая правда, мне-то какое дело?

– Я… я не знаю, – Лидия явно пошла на попятный. – Мне… просто показалось, что вам это будет интересно.

– Ни капельки, – сказала Элен.

И вот подошла премьера. Мы показывали спектакль три вечера подряд – в четверг, пятницу и субботу, и все зрители были прямо-таки сражены наповал. Они ловили каждое слово, верили всему, что происходило на сцене, и когда малиновый занавес пошел вниз, их можно было тепленькими везти в желтый дом следом за Бланш, увядшей сестрицей.

В четверг девушки из телефонной компании прислали Элен двенадцать алых роз. Элен вышла на вызовы к краю сцены, взяла розы и выбрала одну – для Гарри. Но когда она обернулась и протянула ему розу, Гарри уже исчез. Это была дополнительная сценка под занавес – девушка, протягивающая розу никому, в никуда.

Я пробежал за кулисы, отыскал ее – она все еще сжимала в руке эту розу. Букет она куда-то забросила. В глазах у нее стояли слезы.

– Что я ему сделала? – спросила она меня. – Разве я его чем-нибудь обидела?

– Да нет, – сказал я. – Это у него такая манера. Как только спектакль кончается, Гарри удирает со всех ног.

– А завтра он тоже исчезнет?

– Не снимая грима.

– И в субботу? – спросила она. – Он же должен остаться на банкет – банкет ведь для всей труппы?

– Гарри в жизни не ходил на банкеты, – сказал я. – После того, как дадут занавес в субботу, никто не увидит Гарри до понедельника, когда он придет на работу в свою лавку.

– Какая жалость! – сказала она.

В пятницу Элен играла намного хуже, чем в четверг. Видно было, что она думает о чем-то другом. Она видела, как Гарри убежал после поклонов. И не сказала ни слова.

Зато в субботу она превзошла самое себя. Как правило, темп задавал Гарри. Но в субботу ему пришлось поднажать, чтобы угнаться за Элен.

Когда занавес опустился после всех вызовов, Гарри собирался смыться, но ничего не вышло. Элен не отпускала его РУКУ.

– Ну, мне пора идти, – пробормотал он.

– Куда? – спросила Элен.

– Э-э… домой, – сказал он.

– Прошу вас, пожалуйста, пойдемте со мной на банкет, – сказала Элен.

Гарри ужасно покраснел.

– Боюсь, что для банкетов я не гожусь, – сказал он.

Куда девался Марлон Брандо! Язык его не слушался, сам он стал робким и перепуганным – словом, он стал тем Гарри, каким всегда был в промежутках между пьесами, – и это знал весь город.

– Хорошо, – сказала она. – Я вас отпущу. Но сначала дайте мне одно обещание.

– Какое? – спросил он, и я подумал, что если она сейчас отпустит его руку, он выскочит в окно.

– Я хочу, чтобы вы обещали подождать здесь, пока я принесу вам подарок.

– Подарок? – повторил он, окончательно впадая в панику.

Он дал слово. Без этого она бы не отпустила его руку. И он с несчастным видом стоял на месте, пока Элен ходила в гримерную за подарком. Пока он дожидался, все подходили и подходили к нему, повторяя, что он замечательный актер. Но поздравления его не радовали. Он хотел одного – выбраться отсюда, и поскорее.

Элен вернулась с подарком. Она принесла маленькую синюю книжечку с широкой алой лентой вместо закладки. Это был Шекспир – «Ромео и Джульетта». Гарри не знал, куда деваться. Бму удалось выдавить из себя только «спасибо».

– Я тут отметила мою любимую сцену, – сказала Элен.

– М-м-м, – сказал Гарри.

– Вы не хотите посмотреть, какую сцену я больше всего люблю? – спросила она.

Пришлось Гарри открыть книжку там, где была алая лента. Элен подошла к нему совсем близко и прочла слова Джульетты:

«– Зачем ты здесь и как сюда проник? Ограда неприступно высока, за ней же – смерть, коль кто-то из родных тебя узнает».

Она показала на следующую строчку:

– Ну-ка, взгляните, что отвечает Ромео.

«– Крылатая любовь перенесла меня через ограду, – громко прочел он своим обычным, будничным голосом. Но вдруг он весь преобразился: – Для любви нет стен неодолимых; любовь – всегда дерзанье, и она преград не знает. Всей твоей родне меня не удержать», – прочел он и выпрямился и стал на восемь лет моложе, стал смелым и радостным.

«– Но если они тебя увидят – то убьют», – сказала Элен и потихоньку повела его за кулисы.

«– Увы! Твои глаза опасней сотни шпаг», – сказал Гарри.

Элен повела его к служебному выходу.

«– Взгляни поласковей, и все враги на свете со мной не сладят», – сказал Гарри.

«– Я все бы отдала, чтобы они тебя не увидали», – сказала Элен, и это были последние слова, которые до нас донеслись.

На банкет они не пришли. Через неделю они поженились.

Видно было, что они очень счастливы, хотя по временам проскальзывало что-то странное – все зависело от пьесы, которую они читали вместе в это время. Как-то я зашел в телефонную контору – машина опять выписывала идиотские счета. Я спросил Элен, какие пьесы они с Гарри читали в последнее время.

– На этой неделе я была замужем за Отелло, меня любил Фауст и похищал Парис. Скажите, разве я не самая счастливая женщина на свете?

Я сказал, что тоже так думаю и что большинство девушек в нашем городе думают то же самое.

– Им никто не мешал, – сказала она.

– Многие не вынесли бы остроты ощущений, – сказал я. Потом добавил, что меня просили поставить еще одну пьесу. Я спросил, можно ли пригласить ее и Гарри. Она ослепительно улыбнулась и спросила:

– А кто мы теперь?

Назад к карточке книги "А кто я теперь?"