Текст книги "Американская фантастика. Том 4"

Автор книги: Курт Воннегут-мл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

– Точно. В последнюю минуту я слышал, что Синие далеко оторвались от всех.

– Да неужто!

– Точно, они были настолько опозорены из-за вас, что готовы просто костьми лечь, но выиграть.

– А Зеленые?

– Зеленым крышка.

– Даже несмотря на Шеферда?

– Этого Джима Торпа? Да что там, он ведь вмешивается абсолютно во все и пытается самостоятельно завоевать каждое очко.

– Ну, и…

– Поэтому-то никто и не может заработать ни единого очка. Последнее, что я слышал, – это команда Шеферда пыталась убедить его, что у него какое-то вирусное заболевание и что ему следует провести пару дней в изоляторе. Нет, у него действительно что-то есть, это уж точно. – Элфи поглядел на часы. – Послушайте-ка, сейчас должна быть какая-то камерная музыка по седьмому каналу. Не хотите ли сыграть?

– Только не с вами.

– Нет, просто так, на фукса. Без денег. Я пытаюсь натаскивать себя на камерную музыку. Совершенно новая область. Пойдемте, доктор, попытаемся угадывать вместе. Вы будете следить за виолончелью и басом, а я за альтами и скрипками. Идет? Затем мы сравним наши наблюдения и объединим наши знания.

– Я поставлю пиво. Как вы насчет этого?

– Это будет здорово, очень здорово.

В сыром полумраке бара Пол разглядел парнишку, почти подростка, который с надеждой глядел на него из кабины. Перед пареньком на столе были разложены три ряда спичек: три в первом ряду, пять во второму семь в третьем.

– Хелло, – приветствовал их парнишка со смущением и надеждой в голосе. – Это очень интересная игра. Игра заключается в том, чтобы заставить противника взять последнюю спичку. Вы можете брать сколько хотите спичек из любого ряда при каждом ходе.

– Ну что ж… – сказал Пол.

– Начинайте, – сказал Элфи.

– На два доллара? – нервно спросил юнец.

– Пусть будет на два. – И Пол взял одну спичку из самого длинного ряда.

Парнишка обеспокоенно поморщился и сделал ход.

Спустя три хода Пол оставил его уставившимся на последнюю спичку.

– Ну его, это дело, Элфи, ко всем чертям, – убито сказал он, – ты только погляди: я проиграл.

– Это твой первый день! – резко оборвал его Элфи. – Не теряй бодрости. Проиграл, и ладно. Ведь ты только начинаешь. – Элфи потрепал парнишку по плечу. Док, это мой младший братишка, Джой. Он только начинает. Армия и кррахи уже зарятся на него, но я пытаюсь приобщить Джоя к делу. Посмотрим, что получится из этих спичек, а если это у него не пойдет, подумаем о чем-нибудь другом.

– Я часто играл в эту игру в колледже, – сказал Пол извиняющимся тоном. – Поэтому у меня очень большой опыт.

– Колледж! – благоговейно протянул Джой; а затем радостно улыбнулся, как будто у него с плеч свалился тяжелый груз. – Господи, тогда все понятно. – Однако он вздохнул и снова уселся с мрачным видом. – Только не знаю, Элфи, я уже готов махнуть на все рукой и сдаться. Давай будем смотреть правде в глаза – мозгов у меня маловато. – Он опять разложил ряды спичек и начал выбирать их, играя сам с собой. – Я все время работаю с ними и просто не вижу никакого улучшения.

– Конечно, ты работаешь! – сказал Элфи. – Все над чем-нибудь работают. Встают с постели – это тоже работа! Брать еду с тарелки и отправлять ее в рот – тоже работа! Но есть два вида работы – работа и упорная работа. Если ты захочешь выбиться, хочешь козырнуть чем-то, ты должен работать упорно. Выбрать что-нибудь невозможное и сделать именно это или уж оставаться пентюхом всю остальную жизнь. Конечно же, все работали во времена Джорджа Вашингтона, но Джордж Вашингтон работал упорно. Все работали во времена Шекспира, но Шекспир работал упорно. Я достиг своего, потому что работаю упорно.

– Ну ладно, – сказал Джой. – У меня, Элфи, нет для этого ни мозгов, ни наметанного глаза, ни сноровки. Может, мне все же лучше уйти в Армию?

– Но только прежде ты, мальчик, перемени свою фамилию и больше не подходи ко мне, – сурово сказал Элфи. – Каждый, кто носит фамилию Туччи, должен крепко стоять на ногах. Так было всегда и так будет впредь.

– Ладно, – сказал Джой, краснея. – Плохо все это получилось. Я попытаюсь еще пару дней.

– Ладно! – сказал Элфи. – Попробуй еще.

Когда Элфи заторопился к телевизору, Пол пошел вместе с ним.

– Послушайте, а не знаете ли вы, кто такой Фред Гарт?

– Гарт? – Элфи рассмеялся. – Раньше-то я, конечно, не знал, но теперь-то я его запомнил. Это тот человек, который окольцевал Дуб.

– Да что вы!

– Точно. И им даже в голову не приходило допросить его. Ведь он был членом комиссии, которая должна была заниматься допросами.

– Тогда как же они его поймали?

– Он сам себя выдал. Когда приехал хирург, который должен был оперировать дерево, Гарт в пьяном виде швырнул ему свои инструменты.

– Элфи! – сказал бармен. – Ты уже пропустил первый номер.

Элфи подтянул к себе высокий стул у стойки бара.

Пол присел рядом с ним и заговорил с барменом. Разговор их часто прерывался, потому что Элфи все время просил бармена то включить, то выключить звук.

– Финнерти не видели? – спросил Пол.

– Пианиста?

– Да.

– А что, если, видел?

– Просто мне нужно было бы с ним повидаться. Это мой старый друг.

– Многие хотели бы повидаться с Финнерти в эти дни.

– Гм. А где он сейчас?

Бармен оценивающим взглядом окинул Пола.

– Никто не видит Финнерти в эти дни.

– О? Разве он больше не живет у Лэшера?

– Что это вас сегодня так и распирает от вопросов?

Никто не видит Лэшера в эти дни.

– Понимаю, – сказал Пол, хотя он так ничего и не понял. – Они выехали из города?

– Кто их знает? Ну, так что вам?.. Вы у меня не один. Что будете заказывать?

– Бурбон и воду.

Бармен смешал напиток, поставил его перед Полом и повернулся к нему спиной.

Пол выпил за здоровье своих враждебно к нему настроенных либо равнодушных товарищей по новой избранной им жизни, закашлялся, потом улыбнулся, недоуменно причмокнув губами, пытаясь определить, что же это с напитком, и без сознания свалился с высокого стула у стойки.

XXVIII

«Из синей Кэйюги», – тянули молодые голоса весенним вечером.

 
Из страны холмов и лесистых долин
Доносится, звенит повесть о славе Корнелля…
 

Доктор Гэролд Роузберри, ПИ-002, выложил рядышком два документа на чистую полированную поверхность своего письменного стола розового дерева. Этот стол, достаточно обширный для того, чтобы служить посадочной площадкой для вертолета, был подарком бывших питомцев Корнелла, о чем свидетельствовала надпись на серебряной пластинке, прикрепленной к одному из углов. Причина этого щедрого подарка была живописно изложена в виде художественной инкрустации: счет очков футбольной команды Биг-Ред за истекшие пять спортивных сезонов. Таким образом, археологам грядущего не придется ломать головы над этой проблемой.

С востока и запада громовое эхо, – вторят этим призывам, вопят юные голоса, и доктору Роузберри страшно трудно сосредоточиться на двух документах, лежащих перед ним: напоминании декана, странного человека, странного даже для этой довольно странной части университета, и письме пятилетней давности от критиканствующего выпускника, который возражал – против поведения команды в свободное от игр время. В напоминании декана говорилось, что мистер Юинг Дж. Холъярд прибыл в город, с тем чтобы показать университет шаху Братпура и попутно сдать задолженность семнадцатилетней давности по физическому воспитанию. В напоминании предлагалось также доктору Роузберри выделить одного человека из его штата для приема выпускного экзамена по физической культуре у доктора Холъярда утром следующего дня.

Чемпион среди чемпионов Корнелль победоносный! – доносились голоса.

Последние слова песни доктор Роузберри воспринимал несколько иронически. «Еще бы не победоносный, да только длится это уже пять лет», – пробормотал он в пустоту кабинета. Но теперь надвигался новый год, который никак не мог быть отражен в инкрустациях на розовом дереве. «Завтра, завтра, завтра», – устало добавил Роузберри. Каждый проигрыш первой группы грозил ему снижением квалификации до ПИ-003, а всего лишь два проигрыша сделают это наверняка, Йельский и Пенсильванский университеты сейчас в отличной форме. Йель перекупил у Техаса всю защиту, а Пен переманил к себе Бреслоу из Висконсина за 43 тысячи долларов.

Роузберри застонал. «Кой черт, до каких же пор человек может играть в футбольной команде колледжа?» – хотелось бы ему знать. Шесть лет назад Корнелль купил его у Уобаш-колледжа и предложил Роузберри изложить свои соображения относительно подбора идеальной, по его мнению, команды. И тогда, клянусь богом, они купили их всех и передали под его начало.

«Но, черт побери, разве, купив их, они обеспечили себя на вечные времена? – вопрошал он себя. – Думают, что игрок сделан из стали и камня? Всю жизнь, что ли, он может играть?» С тех пор они не приобрели даже мальчишки, подносящего воду, и средний возраст в команде Биг-Ред теперь приближался к тридцати одному году.

Высоко над волнами Кайюги с ее синими волнами стоит наша благородная альма матер, Являя славный вид… – доносились слова песни.

«Еще бы не благородная, – сказал доктор Роузберри. – А поинтересовались ли эти скоты, кто платит за все это? Футбольная команда окупила себя за первые же два года. За последующие три на доходы с нее было оплачено строительство нового здания химического факультета, лаборатории теплоты и электричества, нового административного здания, агрономического отделения, а также введение четырех новых кафедр: кафедры философии созидательного инженерного дела, кафедры истории созидательного инженерного дела, кафедры созидательных общественных отношений для инженеров и кафедры созидательного инженерного дела и потребления».

Роузберри, который, казалось бы, не должен был обращать ни малейшего внимания на чисто академическую сторону университетской жизни, вел все же самый кропотливый учет всем этим усовершенствованиям, которые были введены с того момента, как он вместе, со своей футбольной командой забрался высоко над водами Кайюги. В предвидении неудачного сезона он набрасывал в уме полемическое письмо, адресованное выпускникам, в котором академические расходы выглядели бы довольно ярко. Первую строчку этого письма, которая должна была следовать сразу же за обращением: «Спортсмены!», он уже окончательно отшлифовал – и с удовольствием представлял ее себе набранной заглавными буквами:

«НАМЕРЕН ЛИ КОРНЕЛЛЬ ПОСТАВИТЬ ФУТБОЛ НА ДЕЛОВЫЕ РЕЛЬСЫ ИЛИ ОН СОБИРАЕТСЯ ПРЕВРАТИТЬ БИГ-РЕД В ТОЩИХ БЕЛЫХ?»

И тут же перед ним возникло следующее предложение:

«ЗА ПОСЛЕДНИЕ ПЯТЬ ЛЕТ НИ ОДНОГО ЦЕНТА НЕ БЫЛО ВЛОЖЕНО В ЭТО ПРЕДПРИЯТИЕ И НИ ОДНОГО ЦЕНТА НЕ ОТЛОЖЕНО НА АМОРТИЗАЦИЮ».

Он понял, что всю его статью пришлось бы набирать только заглавным шрифтом. Да, положение сложилось такое, что письмо это должно быть действительно с изюминкой.

Зазвонил телефон.

– Доктор Роузберри слушает.

– Это говорит Бак Юнг, доктор. Я вот получил записку, вы просили, чтобы я вам позвонил. – Голос был хриплый от смущения, в точности такой, как доктор Роузберри и предполагал. Он легко мог себе представить, как Бак несколько минут просидел у телефонного аппарата с его запиской в руке, прежде чем решился набрать номер. «Теперь, когда Бак зашел уже так далеко, – сказал себе доктор Роузберри, – он не остановится на полпути».

– Да, да, – отозвался Роузберри, очаровательно улыбаясь. – Бак, мой мальчик, как дела?

– Отлично, а вы что надумали?

– Может, будет лучше, если я спрошу, что ты надумал?

– У меня на уме только термодинамика. Испытание на удар. Текучесть жидкостей. Дифференциальные уравнения.

– Ах, – сказал Роузберри, – почему бы тебе не позволить себе маленькую вольность и не выпить со мной пива у датчан? Ты услышишь, какие у меня есть для тебя новости, и, возможно, тебе придет в голову и кое-что иное.

Бодрей, бодрей, мы снова здесь, чтоб вновь набраться бодрости… – пели голоса, и доктор Роузберри нетерпеливо пережидал, когда они кончат. Если уж решили проводить футбольные сборы, то могли бы подыскать себе какое-нибудь отдельное местечко, где не беспокоили бы ни его, ни его команду. Было в действиях Корнелля еще одно соображение.

Корнелль настолько стремился к экономии, что, выгадывая какую-то жалкую сумму, он разместил своих спортсменов прямо здесь, не снимая для них отдельного домика.

– Подождите минутку, Баки, мой мальчик, пока они заткнутся и я способен буду услышать хотя бы собственные мысли.

…Бодрей, бодрей, мы снова здесь, чтоб поддержать Красных и Белых.

«Либо Корнелль станет придерживаться новых, более прогрессивных взглядов на это дело, либо все полетит в тартарары, – решил про себя Роузберри. – Взять хотя бы Теннесси – у них вполне прогрессивный подход. Уж свою-то команду они отправили в Майами Бич, и, конечно, нет ничего странного в том, что Миланкович пошел к ним за 35 тысяч долларов, после того, как отказал предлагавшему ему 40 тысяч Чикаго».

– Ну вот, Баки, я опять слышу. Что ты скажешь насчет того, чтобы мы с тобой встретились в Датском ресторанчике и в ускоренном темпе пропустили парочку пива минут эдак через пятнадцать?

Голос в трубке прозвучал вяло и неохотно:

– Только на полчаса, не больше.

Доктор Роузберри на стоянке подле спортивного комплекса уселся в свою черную машину и поехал к дому студенческой общины Дельта-Ипсилон, где на спортивной площадке он впервые увидел Бака Юнга в матче между двумя студенческими общинами. И там Юнг проделывал ради этой Дельты-Ипсилон вещи, за которые любое учебное заведение страны без звука уплатило бы по 50 тысяч долларов в год, причем проделывал он их совершенно бесплатно.

Это было прошлой осенью, и ДИ выиграла со счетом 450:6 и стала чемпионом. Юнг набрал тогда 390 очков, и с его подачи было набрано еще 54 очка, остальное можно было отнести за счет игры Джорджа Уорда, чье имя каким-то непостижимым образом запало в память Роузберри наряду с остальными, чисто статистическими выкладками.

Но когда Роузберри попытался поговорить с Юнгом, тот твердо заявил, что в футбол играет исключительно ради собственного удовольствия и намерен стать инженербм. Год назад, когда у Биг-Ред не было сколько-нибудь серьезных противников на всем Востоке, когда выпускники Йеля и Пена еще только пытались мобилизовать свои ресурсы, Роузберри мог себе позволить посмеяться над мечтами юноши о карьере инженера. Однако сейчас ничего забавного в этом уже не было, и Роузберри видел в Юнге последний шанс удержать за собой ПИ-002 в условиях идиотской экономической политики Корнелля по отношению к футбольной команде. Он, Роузберри, продаст пару рядовых игроков Гарварду, который по дешевке охотно купит что угодно, а за эти деньги можно будет купить Юнга по цене намного ниже рыночной.

В Датском ресторане, деревянная обшивка стен которого, пропитанная дыханием многих поколений пьяниц, выглядела старой, было шумно и людно, причем почти подле каждого из посетителей стоял стакан с приличествующим в данном сезоне питьем – бенедиктином или адской водицей с веточкой мяты в ней.

Доктора Роузберри радостно приветствовали со всех сторон. Он улыбался и очень мило краснел, а в душе вопрошал самого себя и историю: «Черт побери, что может быть общего между этими сопляками-инженерами и мною?» Он протолкался сквозь толпу, предъявлявшую на него претензии по не совсем понятным ему причинам, к кабине в темном углу, где Пэди и Мак-Клауд, рядовые игроки, которых он собирался продать Гарварду, ворковали над единственной кружкой вечернего пива, разрешенной им на сон грядущий во время тренировок. Разговаривали они очень тихо, но мрачно, и, когда доктор Роузберри приблизился к ним, они поглядели на него, ни один из них не улыбнулся.

– Добрый вечер, мальчики, – сказал доктор Роузберри, усаживаясь на краешек скамьи рядом с Мак-Клаудом и не сводя глаз с вводной двери, в которой должен был появиться Бак Юнг.

Оба кивнули в ответ и возобновили прерванный разговор.

– Нет никаких причин, – сказал Мак-Клауд, – чтобы человек не мог играть в студенческой команде до сорока лет, если только он содержит себя в форме. – Мак-Клауду было тридцать шесть лет.

– Конечно, – мрачно согласился с ним Пэди, – у человека постарше уже появляется солидность, которой никогда не бывает у молодых. – Пэди было тридцать семь.

– Возьми хотя бы Московича, – сказал Мак-Клауд.

– Точно. Ему уже сорок три, а он все еще в полной силе. И не вижу, почему бы ему не играть до пятидесяти. И по-моему, все так могут.

– Держу пари, что отправься я сейчас к кррахам, я набрал бы из ребят, которым сейчас уже за сорок и о которых думают, что они уже вышли в тираж, отличную команду, и она взяла бы первенство.

– Планк, – сказал Пэди, – Поздницкий.

– Мак-Каррен, – сказал Мак-Клауд. – Мирро, Мэллон. Разве не так, док? – как бы невзначай обратился он с вопросом к Роузберри.

– Конечно, почему бы нет? Надеюсь, что так. Я с удовольствием взялся бы за такую команду.

– Угу, – сказал Мак-Клауд. Он посмотрел на свое пиво, допил его одним глотком и вопросительно взглянул на Роузберри. – Ничего, если я выпью сегодня еще кружечку?

– Конечно, почему бы не выпить? – сказал Роузберри. – Я даже сам вам поставлю.

Мак-Клауд и Пэди почувствовали себя немножко неловко, и оба, не сговариваясь, подумали, что перед лицом надвигающегося столь важного для Биг-Ред спортивного сезона им следовало бы все же держать себя в форме.

Роузберри ни словом не поддержал этот их порыв.

– Лучше бы вам не очень налегать на эту штуку, – сказал какой-то студент, косясь на две новые бутылки пива. – Не стоит этого делать, если Корнелль и впредь собирается сохранить за собой ведущее место в первой лиге…

Пэди так глянул на него, что юнец поскорее нырнул в толпу.

– То они просят, чтобы ты вышел и напряг руки и ноги, а они, мол, пощупают твои мышцы и убедятся, как здорово будет выглядеть Корнелль на поле, то секунду спустя они требуют, чтобы ты вел себя как миссионер какой-то, – с горечью заметил Пэди.

– Просто как в Армии, – сказал Мак-Клауд.

Слова эти напомнили доктору Роузберри о письме и просьбе декана, с которыми он познакомился в своем кабинете, и он похлопал по внутреннему карману, чтобы удостовериться, что бумаги все еще там.

– Точно, как в Армии, – сказал Пэди, – только, без пенсии за выслугу лет.

– Вот именно, ты отдаешь лучшие свои годы какому-то колледжу, а как же они, черт бы их побрал, относятся к тебе, когда ты сходишь со сцены? Выставляют тебя прямехонько в кррахи. И вались ты ко всем чертям.

– Возьми хотя бы Куско, – сказал Пэди.

– Погиб парень за славный добрый Рутгерс, а что досталось его вдове?

– Ничего! Ничего не досталось, кроме спортивного халата с большим «Р» на нем, который она может использовать в качестве одеяла, да еще правительственная пенсия.

– Ему нужно было откладывать деньги! – сказал доктор Роузберри. – Он получал больше президента колледжа. Каким же это образом он оказался таким бедным? Кто в этом виноват?

Пэди и Мак-Клауд поглядели на свои большие руки и нервно заерзали на своих стульях. Оба они в свои лучшие годы получали столько же, сколько покойный Бадди Куско, который действительно погиб, защищая честь Рутгерса. Но оба они сидели на мели, вечно сидели на мели, хотя в свое время они построили себе стильные загородные домики на плоскогорье Кайюга, каждые полгода покупали новые машины, великолепно одевались.

– Вот в том-то и дело, – жалобно сказал Мак-Клауд. – Спортсмен обязан поддерживать свой авторитет. Ясно, все считают, что спортсмен выколачивает массу денег, и это действительно так выглядит, да только на бумаге. Но люди всегда думают, что денег у него куры не клюют: Вот он и позволяет себе шикануть.

Пэди только кивнул в знак согласия.

– За кого выпьем? – риторически вопросил он. – За трудную жизнь спортсмена?

– За Корнелль, – сказал Мак-Клауд.

– И пропади он пропадом! – сказал Пэди. Он выпил и с удовлетворением откинулся на спинку.

Бак Юнг, высокий, массивный и застенчивый, появился в дверях и оглядывал сидящих в зале. Доктор Роузберри сорвался с места и, оставив Пэди и Мак-Клауда, бросился к юноше, приветливо махая рукой.

– Баки, мой мальчик!

– Док.

Казалось, что Бак немного стесняется того, что его видят рядом с тренером, и оглядывался по сторонам в надежде отыскать свободную кабинку. Он вел себя так, будто у него назначено свидание с торговцами наркотиками, и в какой-то степени, как с удовольствием подумал доктор Роузберри, так оно и было.

– Бак, я не хочу понапрасну тратить слов, потому что у нас не так-то уж много времени. Подобное предложение не может повиснуть в воздухе на много дней. Боюсь, что решать нужно не позднее сегодняшнего дня. Все зависит от выпускников, – солгал он.

– Угу, – сказал Бак.

– Я готов предложить тебе тридцать тысяч, Бак, это получается по шесть сотен в неделю в течение всего года, начиная с завтрашнего дня. Что ты на это скажешь?

У Юнга задвигался кадык. Он откашлялся.

– Каждую неделю? – слабым голосом осведомился он.

– Видишь, как высоко мы тебя ценим, мой мальчик. Ох, смотри, не прогадай.

– А я смогу продолжать учиться? Дадите ли вы мне время для посещения лекций и занятий?

– Ну, знаешь ли, на этот счет имеется очень строгая инструкция. Ты не можешь играть в футбольной команде колледжа и одновременно с этим посещать занятия. Было время – пытались это совмещать, да только ничего хорошего из этого не получилось.

Толстыми пальцами Бак взъерошил волосы.

– Господи, ей-богу, я и сам не знаю, что сказать. Это очень большие деньги, но мои родные будут страшно удивлены и расстроены. Я хочу сказать…

– Я ведь не ради себя уговариваю тебя, Бак! Подумай о своих товарищах по колледжу. Неужели ты хочешь, чтобы они в этом году проиграли?

– Нет, конечно, – пробормотал тот.

– Тридцать пять тысяч. Бак.

– Господи, но…

– Я слышал каждое ваше слово, – проговорил вдруг рыжий молодой человек. Он пил не бенедиктин или адскую воду, вместо этого он расплескал по столу виски с содовой, усаживаясь без приглашения рядом с Баком лицом к доктору Роузберри. Из-за расстегнутого воротника его рубашки явственно выглядывала красная безрукавка Лужка.

– Я все слышал, – сказал он и мрачно опустил руку на плечо Бака. – И вот ты оказался на распутье, мой мальчик. Теперь не так уж много осталось распутий для людей. Ничего не осталось, кроме прямого пути с утесами по обочинам.

– Да кто вы такой, черт побери? – раздраженно проговорил доктор Роузберри.

– Доктор, не забывайте, доктор Эдмунд Л. Гаррисон, Заводы Итака. Называй меня Эд или гони пять долларов.

– Уйдем от этого пьяницы, – сказал доктор Роузберри.

Гаррисон грохнул кулаком по столу.

– Выслушайте меня! – он обращался только к Баку, загораживая ему выход. – Достопочтенный доктор Роузберри представляет здесь один путь, а я – второй. Я – это ты, если ты будешь продолжать свои занятия и протянешь еще пять лет.

Глаза его были полузакрыты, он был пьян до того, что, казалось, готов был вот-вот разразиться слезами, настолько сильно в нем взыграло стремление относиться ко всем с любовью и заботой.

– Если ты хороший человек и при этом думающий, – сказал он, – отбитые на стадионе почки не причинят тебе такой боли, как жизнь инженера и управляющего. При такой жизни, уж можешь мне поверить, люди, думающие и чувствующие, готовые признать за другими право на странности, умирают тысячами смертей.

Доктор Роузберри откинулся на спинку скамьи, скрестив руки на своем плоском и мускулистом животе. Разговор ему начинал все больше и больше нравиться. Он понимал, что найми он профессионального актера для обработки Бака, тот бы содрал с него баснословную сумму – за такую сценку, которую сейчас совершенно бесплатно разыгрывает доктор Гаррисон.

– Лучший человек из всех, кого я видел на Лужке…

– На Лужке? – благоговейно переспросил Бак.

– Да, на Лужке, – сказал Гаррисон, – где люди, идущие во главе процессии цивилизации, демонстрируют на личном примере, что их умственные способности остались на уровне десятилетнего возраста и что они к тому же не имеют ни малейшего понятия о том, что творят они с миром.

– Они распахивают двери перед процессией! – горячо возразил Бак, шокированный этим разговором, так явно отдающим саботажем, пытаясь подыскать наиболее веские аргументы, подобающие хорошему гражданину. Эту звучную фразу он услышал на вводной лекции, когда вновь поступающих знакомили с программой обучения, лекции, на которой наиболее запомнившимся ему докладчиком был доктор Кронер.

– Они захлопывают дверь перед любым и каждым, – сказал Гаррисон. – Вот что они делают.

– Говорите немного потише, – предупредил доктор Роузберри.

– А мне все равно, – отрезал Гаррисон, – особенно после того, что они сделали с единственным взрослым человеком в этом сборище недорослей. Они выставили Протеуса, вот что они сделали!

– Да Протеус умер много лет назад, – сказал Бак, уверенный, что теперь-то ему удалось поймать Гаррисона на лжи.

– Это его сын, его сын Пол, – сказал Гаррисон. – Так вот что я тебе скажу, мой мальчик, – иди и получай свои деньги на стадионе, и пусть будут синяки, боль и кровь. В этом есть и честь и слава – пусть небольшая на худой конец, – но ты никогда не возненавидишь самого себя. И уж во всяком случае, держись подальше от этих первых рядов процессии, где ты тут же заработаешь по шее, если только вообще не свернешь ее себе на всех взлетах и падениях, ожидающих тебя, когда ты будешь возглавлять целый выводок фабрик. – Он попытался подняться, но с первого раза ему это не удалось, и он сделал вторую попытку. – Во всяком случае, желаю счастливого пути.

– Куда же вы? – сказал доктор Роузберри. – Посидите с нами.

– Куда? Прежде всего отключить ту часть Заводов Итака, за которую я отвечаю, а затем на какой-нибудь остров или в какую-нибудь хижину в северных лесах, в лачугу в Эвеглейдс.

– И что там делать? – спросил Бак, пораженный.

– Что делать? – спросил Гаррисон. – Делать? Вот в этом-то и вся суть, мой мальчик. Все двери закрыты. Делать нечего, кроме как пытаться подыскать себе тихую гавань, без машин и без автоматов.

– А что вы имеете против машин? – сказал Бак.

– Они рабы.

– Ну, так в чем же дело? – сказал Бак. – Я хочу сказать, машины ведь не люди. Они прекрасно могут работать.

– Конечно, могут. Но ведь они к тому же еще и соревнуются в этом с людьми.

– Да ведь это же очень здорово, учитывая, что они избавляют людей от многих неприятных работ.

– Каждый, кто вступает в соревнование с рабом, сам раб, – тихо сказал Гаррисон и вышел.

Брюнет в студенческой форме, выглядящий, однако, значительно старше, отодвинул свой нетронутый бенедиктин и адскую воду на стойке бара. Он внимательно пригляделся к лицам Роузберри и Юнга, как бы стараясь запомнить их, а затем вслед за Гаррисоном покинул ресторан.

– Давай выйдем в вестибюль, там мы сможем поговорить спокойно, – сказал Роузберри, когда снова начался цикл песенок.

«Бодрей, бодрей, мы снова здесь…», – завели молодые голоса, и Юнг с Роузберри двинулись по направлению к вестибюлю.

– Ну, – сказал доктор Роузберри.

– Я…

– Доктор Роузберри, если я не ошибаюсь?

Доктор Роузберри поглядел на помешавшего им человека с усами песочного цвета, в сиреневой рубашке, с бутоньеркой такого же цвета и в ярком жилете, контрастирующем с темным костюмом.

– Да.

– Моя фамилия Холъярд, Холъярд Э. Ю., я из госдепартамента. А вот эти джентльмены – шах Братпура и его переводчик Хашдрахр Миазма. Мы как раз собирались направиться в дом директора университета, но тут я заметил вас.

– Я в восторге, – сказал доктор Роузберри.

– Брахоус брахоуна, боуна саки, – сказал шах, чуть заметно поклонившись.

Холъярд нервно рассмеялся.

– Я полагаю, что нам предстоит обстряпать завтра утром небольшое дельце, не так ли?

– О, – сказал Роузберри, – вы, следовательно, тот, кто должен сдавать экзамены по физподготовке?

– Вот именно, вот именно. Я уже несколько недель не держал и сигаретки во рту. Это отнимет много времени?

– Нет, не думаю. Пятнадцати минут будет вполне достаточно.

– О? Так быстро? Ну, вот и отлично. – Теннисные туфли и шорты, которые Холъярд купил сегодня, не успеют истрепаться за эти несколько минут.

– О, виноват, джентльмены, – сказал Роузберри. – Разрешите вам представить Бака Юнга. Он наш студент.

– Лакки-ти такару? – спросил шах юношу.

– Нравится вам здесь? – перевел Хашдрахр.

– Да, сэр. Очень нравится, сэр, ваше высочество.

– Да, большие перемены произошли здесь со времени моего студенчества, – сказал Холъярд. – Клянусь богом, нам ведь приходилось вставать рано утром, подыматься на холм в любую погоду и сидеть в залах, выслушивая скучнейшие лекции. Ну и конечно, какому-то бедняге приходилось стоять перед всеми нами и бубнить по шесть дней в неделю, и чаще всего получалось, что он был плохим оратором и совсем уж никаким актером.

– Да, профессиональные актеры и телевизионные передачи значительно улучшили дело образования, сэр, – сказал Бак.

– А экзамены! – сказал Холъярд. – Сейчас это очень здорово, сами знаете, подбираешь ответы, а затем тут же узнаешь, сдал ты или нет. Милый мой мальчик, нам-то ведь приходилось писать столько, что просто руки отваливались, а потом еще надо было дожидаться целыми неделями, пока профессор примет у тебя экзамен. И часто получалось так, что они еще и ошибались в отметках.

– Да, сэр, – вежливо согласился с ним Бак.

– Ну, значит, завтра я повидаю кого-нибудь из ваших ассистентов, не так ли? – сказал Холъярд, обращаясь к Роузберри.

– Я полагаю, что мне следует лично заняться вашими экзаменами, – сказал Роузберри.

– Чудесно! Я это рассматриваю как большую честь, особенно учитывая приближение спортивного сезона.

– Это уж точно, – сказал Роузберри. Он полез в нагрудный карман и достал письмо и напоминание. Письмо он протянул Холъярду. – Это вот вам следует прочесть, прежде чем вы придете ко мне.

– Отлично, благодарю вас.

Холъярд взял письмо, полагая, что это список упражнений, которые ему предстоит выполнить на экзаменах. Он тепло улыбнулся Роузберри, который столь ясно дал ему понять, что доктору Холъярду предстоит выполнить исключительно простой и короткий комплекс упражнений. «Каких-нибудь пятнадцать минут, – сказал он. – И этого будет вполне достаточно».

Холъярд мельком взглянул на письмо и вначале никак не мог сообразить, что же это такое. Письмо было адресовано президенту Корнелля, доктору Альберту Харперсу, а вовсе не ему. Более того, дата на письме была пятилетней давности.

«Дорогой доктор Харперс, – говорилось в письме, – мне представилась возможность поглядеть на людей, носящих форму Красных и Белых, после их игры с Пенсильванским университетом в Филадельфии на Празднике Благодарения, и я вынужден заявить: мне стыдно было бы сказать кому-либо, что я бывал ближе чем в пятидесяти милях от Итаки. После игры я зашел пообедать в Кибернетический клуб, когда команда нашего университета во главе с вашим новым приобретением, пресловутым доктором Роузберри, прибыла туда в полном составе…»