Текст книги "Новые приключения Майкрофта Холмса"

Автор книги: Куинн Фосетт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава шестая

Я проснулся в половине восьмого и, уразумев, который теперь час, очень расстроился. Мне давно следовало находиться в квартире Майкрофта Холмса и приступать к работе. Я спешно оделся, перехватил на ходу булочку и выскочил за дверь, под дождь, поливавший город с поистине библейским энтузиазмом. Шлепая по мокрой мостовой, я пытался остановить кэб, и наконец это мне удалось.

– Пэлл-Мэлл! – крикнул я извозчику. – И быстро! Я опаздываю.

– Слушаюсь, – ответил он, и кэб под проливным дождем покатил вперед.

Приехав к Холмсу лишь через двадцать минут (в пути дорогу нам преградил перевернувшийся фургон), я ринулся вверх по лестнице и, рассыпаясь в извинениях, предстал перед патроном. Холмс, в домашнем халате темно-зеленого плюша, надетом поверх брюк и сорочки, как раз заканчивал завтракать.

– Сядьте и отдышитесь, Гатри. Вот так. Я сам немного проспал. Встал около семи. Это даже хорошо, что вы чуточку опоздали.

Я проглотил это небрежное замечание.

– Вы очень добры, сэр. Мне следовало прийти раньше.

– Вовсе нет. К тому же вечером, быть может, придется задержаться, так что мне все равно. Не то чтобы у вас не было работы… – Он указал на стопку бумаг со своими записями. – Пожалуйста, разберите и перепишите это.

Он нарезал на кусочки последний ломоть ветчины, залитой тремя яичными желтками; рядом дожидались своей очереди два тоста, намазанные сливочным маслом и джемом.

– Я должен не откладывая вернуть эти материалы сэру Мармиону, таково было его условие. Пришлось просидеть над ними всю ночь. У меня такое ощущение, словно я по горло завален бумагами.

– Могу себе представить, – сказал я, изучая папку, в которой содержалось, должно быть, не меньше сотни мелко исписанных листов. – Нашли что-нибудь заслуживающее внимания?

– В каком смысле? – спросил Холмс, отодвигаясь от стола и внимательно глядя на меня.

– В том смысле, что наука, которой занимается сэр Мармион, может оказаться полезной и вам, разумеется, – объяснил я, слегка удивленный подобным вопросом.

– В моей работе полезны любые науки, Гатри. Неплохо бы вам это помнить. Впрочем, изыскания сэра Мармиона имеют непосредственное отношение к тому, чем мы занимаемся. Я убежден, что нам надо расширять свои представления о человеческом разуме, если мы хотим сполна применять его возможности, а мы должны этого хотеть, иначе верх возьмут те, кто без колебаний использует во зло власть своего разума.

Холмс скрестил руки на груди и задумчиво посмотрел на меня.

– Вообразите себе, что было бы, если бы мы сумели постичь процессы, происходящие в человеческом мозгу, его сильные и слабые стороны, его неисследованные возможности. Если мы овладеем этими знаниями, не станет безумия, преступности, старости, болезней, да что там – не станет бедности, ибо каждый человек будет понимать, как использовать достоинства своего разума и преодолевать его недостатки.

– Похвальная цель, – промолвил я, не скрывая скептического отношения к сказанному.

– Вы думаете, она недостижима? – Он жестом отмел все мои возражения до того, как я успел произнести хоть слово. – Что ж, вы правы, на сегодняшний день это невозможно. Но что касается будущего – тут я с вами не соглашусь. Могучий, дисциплинированный разум – это загадка, Гатри. В нем заперт весь наш потенциал. Наука демонстрирует это, но и только. Сэр Мармион пытается обеспечить нам доступ внутрь, и лично я рукоплещу его усилиям, равно как и усилиям всех тех, кто стремится постичь разум в целом. В последнее десятилетие сделано столько открытий. Мы должны идти до конца. Я не стану отвлекаться ни на разные модные теории, ни на общественные протесты, ведь на кон поставлено слишком многое.

Он встал с места.

– А что, если умственный потенциал послужит преступным целям или будет растрачен впустую? – спросил я. – Ведь человек может быть предрасположен к этому, несмотря на музыкальные таланты или способности к науке.

Холмс кивнул:

– Да, подобное вполне вероятно. В таком случае чем раньше мы узнаем об этом, тем лучше. Сэр Мармион найдет методы, с помощью которых мы будем распознавать преступные наклонности на ранних этапах жизни, когда человеческие устремления еще можно направить в другое, более полезное русло. – Он подошел ко мне. – Например, если бы сэр Камерон в детстве получил более подходящее воспитание, возможно, он бы не сделался пьяницей и самонадеянным бездельником, каковым является нынче.

– Возможно, – снисходительно согласился я, давая понять, что считаю это маловероятным.

– Уверены, что это невозможно? Все до сих пор слышанное убеждает вас в обратном, – изрек Майкрофт Холмс, погрозив мне пальцем, будто учитель своевольному ученику. – А я говорю вам, что в каждом человеке есть задатки тирана и святого, способные сделать его как светочем добродетели, так и вместилищем пороков. Все дело в том, на что сделать упор, что развивать и воспитывать. – Он начал расхаживать по комнате. – Повторяю: разум – это загадка. Не отрицайте эту очевидную истину. Уж кто-кто, а вы-то должны понимать, что такое могущество разума.

– Я сомневаюсь не в могуществе разума, – возразил я, – а в его готовности служить исключительно благим целям.

– Как раз над этим и работает сэр Мармион, – ответил Холмс и продолжал уже другим тоном: – Кстати о сэре Камероне. Боюсь, нам придется увидеться с ним в его лондонском клубе. Рано утром он телеграфировал, что не желает встречаться в поезде.

– Не слишком обнадеживающие новости, – заметил я, продолжая сортировать записи, которые просил переписать Холмс.

– Да уж… Очевидно, он был пьян или везет с собой шлюху, которую прячет от чужих глаз. Не хочется, чтобы он приезжал в таком состоянии. Впрочем, выбора у нас все равно нет. – Холмс выпятил нижнюю губу. – А еще эта встреча с бароном фон Шаттенбергом. Нам вовсе не нужно, чтобы сэр Камерон заявился на нее в подпитии.

– Не нужно, – согласился я, думая, что этого, собственно, следовало ожидать.

– Попрошу-ка я Саттона замаскироваться и проследить за прибытием сэра Камерона. Если Саттон проводит шотландца до самого клуба, мы будем знать, в каком тот состоянии. – Холмс указал на записи: – Что ж, сперва займитесь вот этим. У вас есть пара часов. Затем Тьерс вернет папку сэру Мармиону.

– Отлично. Пожалуй, я примусь за дело прямо сейчас, – сказал я, пододвинул стул к столу, затем достал чернильницу и перья для предстоявшей работы. – Верже? – осведомился я, выбирая сорт бумаги.

– Да, предпочтительно, – ответил Холмс. – Я вас оставлю. Тьерс сейчас принесет вам чаю.

– Благодарю вас, сэр, – сказал я, готовясь приступить к работе.

– Да, Гатри, – промолвил Холмс уже в дверях, – по дороге сюда вы случайно не заметили за собой слежки?

Я покачал головой:

– Дождь лил как из ведра. Я думал только о том, чтобы не вымокнуть до нитки.

Его вопрос меня обеспокоил, словно он указывал на то, что я допустил промах.

– Что ж, ладно, – вздохнул Холмс и закрыл за собой дверь.

В течение следующего часа я усердно строчил, переписывая заметки, сделанные патроном, и пытаясь сортировать их, что оказалось отнюдь не просто: язык френологии не всегда доступен пониманию профана. Кроме того, я старался удостовериться, что верно истолковал наблюдения Холмса; на его почерк, и без того неровный, не лучшим образом повлияла нехватка времени, и это только осложняло мою работу. Вдобавок к неразборчивому почерку мне приходилось биться над отсылками, которыми пестрел текст. «Было бы куда проще, – думал я, – будь у меня под рукой одна из тех таблиц, на которые часто ссылался патрон в своих записях».

Когда Тьерс наконец принес чай, я сделал примерно половину работы. Тут из ванной донеслось пение Холмса.

– Что, пристрастился к Беллини? – вслух заметил я, ибо Холмс представлял собственную версию хора друидов из первого акта «Нормы», наслаждаясь тем местом, где говорится, что город цезарей должен пасть.

– Всяко лучше, чем немцы, – пожал плечами Тьерс. – Или Россини.

Я усмехнулся, кивнул и понимающе произнес:

– «La Calunnia»[11]11
  «Клевета» (ит.).


[Закрыть].

Холмс почти четыре месяца бился над знаменитой арией из «Севильского цирюльника», прежде чем переключился на Беллини.

– Хотите чего-нибудь посущественнее чая и тостов, мистер Гатри, или этого будет достаточно? – приветливо улыбнувшись, спросил Тьерс.

Мне оставалось лишь поблагодарить его за заботу, после чего он заметил:

– Не знаю, как вам, а мне кажется, что у мистера Холмса хлопот невпроворот. Такое ощущение, что его нарочно заваливают делами, знаете ли.

Я кивнул:

– Да. Мне тоже так кажется. Для чего? С какой целью?

– Ах, если б мы знали, то и гадать бы не пришлось, не так ли? – сказал Тьерс, собираясь уходить.

– Вероятно, – ответил я и налил себе чаю.

Не успел я покончить с копированием записей Холмса, как дверь снова распахнулась и в комнату вошел Эдмунд Саттон. Он был одет как мелкий правительственный чиновник или старший клерк из крупной конторы, а выглядел на добрый десяток лет старше. Самой убедительной деталью его костюма были сидевшие на переносице очки без оправы, из-за которых казалось, будто у него очень близко поставлены глаза. Он прилизал волосы, смазав их макассаром[12]12
  Макассар – смесь кокосового, миндального и других растительных масел.


[Закрыть], и приклеил над верхней губой похожие на гусеницу усики. Для пущего эффекта он слегка сутулился. Я едва мог представить этого человека в образе Макбета.

– Доброе утро, Гатри, – поздоровался он, подсаживаясь к камину.

– Доброе утро, Саттон, – ответил я. – Насколько я понимаю, отправляетесь следить за сэром Камероном?

– Похоже на то. В этом наряде я буду совсем незаметен, как вы считаете?

– Безусловно. Хватит и одного взгляда, чтобы сразу уразуметь, что́ вы собой представляете, – заметил я, складывая бумаги в аккуратную стопку.

– Материалы по френологии? – спросил он, словно только что догадавшись об этом.

– Да. Эти бумаги надо срочно вернуть. Холмс хотел, чтобы я перед этим переписал его заметки. – Я взял свою чашку и увидел, что она почти пуста. – Не попросить ли Тьерса принести еще чаю?

– Лично я пас, – сказал Саттон. – С утра выпил уже три чашки. – Он помолчал, а потом произнес: – Что вы об этом думаете?

– О чем? – спросил я, собирая бумаги для отправки сэру Мармиону.

– О френологии, – пояснил Саттон, складывая пальцы в щепоть, точь-в-точь как Холмс.

– Я очень мало в этом понимаю, – осторожно ответил я.

– Могу сказать про себя то же самое, – возразил Саттон. – Однако я не уверен, что человеческий характер поддается объяснению так просто, как полагает френология. – С этими словами он воззрился на меня, задрав подбородок и разглядывая свой нос. – Если о натуре человека во всей ее совокупности можно судить по черепу, то почему об этом догадались только теперь?

– Возможно, вы правы, – сказал я, желая побеседовать с ним на эту тему. – Но что, если никому не было до этого дела?

– А сейчас есть? – возразил Саттон. – Беда в том, что я актер. Наука не слишком увлекает меня. Как актер, я знаю, что во всякой роли содержится больше, чем лежит на поверхности. Самые значительные персонажи великих пьес настолько многогранны, что с легкостью поддаются различным интерпретациям, не утрачивая при этом связи с замыслом драматурга. Там много потаенного, трансформированного памятью и обстоятельствами. Так неужели же в реальности все проще? Неужели все, что происходит с человеком, раз и навсегда предопределено строением его черепа и не подлежит изменениям? Однако френология утверждает, что это именно так. – Он помолчал. – Или мне это только кажется.

Возникло ощущение, что меня втягивают в давний спор между Саттоном и Холмсом.

– Мне понятны ваши опасения, – уклончиво заметил я. – Если бы я лучше разбирался в науке, у меня нашелся бы для вас ответ.

Саттон усмехнулся:

– Ни та ни другая сторона вас не убедила, верно?

– Верно. Однако нельзя отрицать, что сэр Мармион провел огромную работу с душевнобольными. Его достижения выше всяких похвал. Это нельзя рассматривать как простую случайность.

Я положил руку на только что упакованный мною сверток с бумагами:

– Он добился впечатляющих результатов в той области, которая считалась недоступной для исследований. Возможно, он не решил задачу целиком, но сумел объяснить некоторые сложные проблемы.

– Гм, – произнес Саттон и встал. – Что ж, мне пора. Поезд сэра Камерона скоро прибудет. Я вернусь и представлю свой отчет еще до того, как вы уедете на встречу с бароном фон Шаттенбергом.

Измененной походкой, вытянув шею и вышагивая словно аист, он направился к двери.

– Может, захватить зонтик? – спросил он.

– Захватите. Когда я шел сюда, дождь лил как из ведра, – сообщил я, подавив желание зааплодировать его артистическим манерам.

Через десять минут я вручил сверток с бумагами Тьерсу и вернулся в кабинет, где застал Холмса. Переодевшийся, с влажными после ванны волосами, он стоял возле камина, протянув руки к огню.

– Вы хорошо поработали, мой мальчик, – объявил он, взглянув на стопку лежавших на столе листов.

– Спасибо, сэр, – поблагодарил я и снова занял стул, на котором просидел почти все утро.

– Сэр Мармион вовремя получит назад свои материалы, а мы с вами – возможность спланировать следующую схватку с бароном фон Шаттенбергом.

Холмс находился в отличном расположении духа, и это навело меня на мысль, что он наконец придумал, как нам быть.

– Я весьма доволен тем, что – разумеется, под большим секретом – сообщил мне инспектор Стрендж.

Я не вполне понимал, о чем он толкует, но сидел тихо, ожидая дальнейших разъяснений.

– Судя по всему, некоторые полицейские являются членами тайных обществ, цель которых – бороться с радикалами, подстрекающими к насилию и гражданским беспорядкам. Мне было сказано, что даже те в полиции, кто формально не состоит в подобных организациях, давно симпатизируют им и их общественной позиции – насаждать порядок твердой рукой чего бы то ни стоило.

Холмс подошел к своему стулу и снова сел, по его лицу было видно, что он во власти противоречивых мыслей.

– Хотя доказательств у меня нет, я уверен, что некоторые из вышеназванных организаций напрямую связаны с Братством. Это объясняет, почему его деятельность так долго оставалась невыявленной: мало кто из полицейских захочет пойти против своих товарищей, чего неизбежно потребовало бы расследование.

– А что инспектор Стрендж говорит о размерах этой подрывной деятельности? – с недоверием спросил я, поскольку меня поразило, что столь масштабные явления удавалось так долго держать в секрете.

– Он может лишь строить догадки и не хочет искать новые доказательства, поскольку выяснил, что большинство улик утеряно либо уничтожено. Возможные свидетели исчезли. Инспектор говорит, что полицейские, которые пытались взять след, все – за единственным исключением – плохо кончили. Отгадайте, кто это исключение.

– Ваш информатор? – предположил я.

Холмс кивнул:

– Да, это сам инспектор Стрендж. Он не боится, что его устранят, так как отошел от дел четыре года назад.

– А вы ему верите? – спросил я, заметив опасение в его хмуром взгляде.

– Не следовало бы, но я все-таки верю. – Он покачался на пятках. – Полицейские в качестве наемных убийц. В Англии! – Эта мысль явно мучила его. – Подобного можно ожидать в Турции, на Сицилии или в России, но не здесь.

– Что вы намерены делать? – спросил я, желая знать, какую роль отведут мне.

– Стать осторожнее. Вам тоже стоит поостеречься. – Он сцепил руки в замок. – Если за нами следят полицейские, дело значительно усложняется.

– Следят ли? – промолвил я. Мне стало не по себе от множества неприятных мыслей, теснившихся в голове.

– В нас уже стреляли, – жестко ответил Холмс, указывая на маленькую царапину у себя на лице. – Кроме того, именно полицейский отослал прочь Сида Гастингса. Вспомните также извозчика-самозванца.

– Но кто стоит за всем этим? Вы думаете, Братство?

Я знал ответ еще до того, как услышал его.

– Милый Гатри, – елейным голосом проговорил Холмс, – кто же еще решится на подобный риск в такое время?

Мне не оставалось ничего другого, как согласиться, что я и сделал, низко опустив голову.

– И что теперь?

– Ничего хорошего, надо думать, – ответил Холмс. – Надеюсь, револьвер при вас? Я не хочу, чтобы вы выходили без него на улицу.

– Раз так – не буду, – покорился я, в то же время убеждая себя, что мои тревоги порождены лишь разыгравшимся воображением, а вовсе не тем, что поведал Холмс. – Револьвер у меня в саквояже.

– Вот и славно.

– Заряжу его, если вы считаете, что так лучше, – продолжал я.

– Конечно лучше. Зачем вам незаряженный револьвер? – поморщился он, зажимая переносицу между большим и указательным пальцами. – Прошу вас, не испытывайте мое терпение.

– Я не собирался испытывать ваше терпение, сэр, – заверил я его. – Обычно вы не требуете, чтобы я брал заряженное оружие на дипломатические встречи вроде той, на которую мы собираемся.

– Ах да! – спохватился патрон. – Простите. Конечно, вы правы, но сегодня мы сделаем исключение. На случай, если Братство имеет на нас какие-то виды.

– Вы опасаетесь, что они опять что-то затевают? – осведомился я, невольно пораженный этим.

– Сколь ни прискорбно, да, – ответил он. – Если вместе с Викерсом в Англию прибудет и Якоб Браатен, можете быть уверены: они захотят устранить любые… помехи со своего пути. Меня они считают чем-то вроде препятствия. – Холмс положил руку себе на грудь. – И вас тоже, – вкрадчиво добавил он.

– Возможно, – промолвил я. – Но для чего им привлекать к себе внимание двойным убийством? Ведь полиция не…

Холмс перебил меня:

– Если полиция действительно замешана в этом, как полагает инспектор Стрендж, мы не должны надеяться на ее помощь, по крайней мере в той форме, в какой могли бы ее ожидать. – Он принялся вертеть в пальцах цепочку от часов, что являлось у него верным признаком волнения. – В Братстве понимают: если они хотят вернуться в Англию, им придется устранить или обезвредить меня. Не знай я о роли, которую во всем этом, возможно, играет полиция, я легковерно положился бы на нее. – Он понизил голос: – Вы не единожды сталкивались с Братством, Гатри, и знаете, на что они способны, однако все еще не верите в их беспощадность.

Я подумал, прежде чем ответить.

– Мне не хочется верить в чью бы то ни было бесчеловечность, – признался я наконец.

– Я не могу винить вас за это, – сочувственно ответил Холмс. – Но вы должны вспомнить, как они поступали раньше, и осознать, что их намерения остались прежними.

– Да, – вздохнул я. – Все это так сложно. Сэр Камерон и его жена. Барон фон Шаттенберг и его помощники. А в довершение всего – история мистера Керема. Но это совсем другое дело.

Майкрофт Холмс поднял бровь:

– Неужели? Не знаю, не знаю.

Я вспомнил, что́ говорил Тьерс, и мне очень захотелось рассказать об этом Холмсу, но вместо того я произнес:

– Неужели эти дела могут быть связаны?

– Не знаю. Пока не знаю.

Холмс оставил в покое часовую цепочку и принялся расхаживать по комнате.

– Может, и не связаны. Но у меня опять разнылся палец.

– Не очень-то научно, – съязвил я, надеясь, что он не обидится.

– Не очень, – согласился он, опять подобрев, – но чертовски верно.

– Да, сэр, – ответил я, понимая, что за долгие годы работы Майкрофт Холмс развил интуицию до совершенства. Я сдержался и не стал спрашивать его, где на черепе расположена шишка, отвечающая за такого рода способности.

– А сейчас… – начал было он, но тут раздался звон дверного колокольчика, а затем в дверь забарабанили кулаком. – Что там такое?

– Мистер Холмс! Мистер Холмс! – раздался голос с отчетливым иностранным акцентом.

– Мистер Керем! – воскликнул Холмс, жестом веля мне открыть. – Возьмите свой револьвер, Гатри. Возможно, это ловушка.

Он открыл передо мной дверь кабинета. Я побежал за револьвером, который до сих пор лежал в моем саквояже незаряженный, а затем бросился исполнять его распоряжение.

Халиль Керем стоял на верхней ступеньке лестницы. Пальто его было распахнуто, костюм в беспорядке, волосы мокрые. Я посторонился, пропуская его внутрь.

– Это слишком, – простонал он, вваливаясь в квартиру и еле держась на ногах.

Я положил револьвер в карман и закрыл дверь.

– Что слишком, мистер Керем? – спросил Холмс из-за двери кабинета.

Вместо ответа турок разразился жуткими рыданиями, на какие не способен ни один англичанин или шотландец.

– Полиция… Они нашли брата… Мистер Холмс… Он мертв. Мой брат мертв, – сквозь слезы проговорил он.

Из дневника Филипа Тьерса

Когда я вернулся из психиатрической лечебницы, где передал бумаги сэру Мармиону из рук в руки, то обнаружил, что М. Х. заперся в кабинете с турецким господином, м-ром Керемом, который около часа назад узнал, что полиция нашла в одном из переулков Шордича [13]13
  Шордич – район в восточной, бедной, части Лондона (Ист-Энде).


[Закрыть] тело его пропавшего брата. Он не был опознан. Одежду с убитого сняли. На трупе остались явные следы пыток; на плече, кажется, есть татуировка. М-р Керем хочет узнать, та ли это самая татуировка, что была на плече брата, чтобы окончательно удостовериться в его гибели. Я принес в кабинет чай и бренди для М. Х., Г. и турка (хотя м-р Керем – приверженец ислама и не пьет).

Сэр Мармион прислал М. Х. записку. Передам ее, когда появится возможность. Судя по всему, сейчас М. Х. полностью поглощен тем, что утешает м-ра Керема…

Не забыть бы сказать М. Х., что по дороге в лечебницу и обратно за мной все время следили…