Текст книги "Пить, петь, плакать: пьесы"

Реализма ни на грош.

А за душу берет...

ЗЕМЛЯ ОКТЯБРЯ

Маленькая пьеса в двух частях

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Командир, молодой человек.

Комиссар, его друг и ровесник.

Дронова, их подруга и ровесница.

Папа Командира, хиппи лет пятидесяти.

Точильщик.

Женщина.

Мальчик.

Девушка с топором.

Беременная с велосипедом.

Существо.

Действие происходит в Москве в наши дни, осенью.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Темнота. В фонограмме – шум московских улиц, автомобили, сирены, грохот поездов метро, стук шагов, крики гаишников в рации, лай собак, чей-то смех, звуки аккордеона.

Потом тишина, свет зажигается. На сцене – точильный станок и Точильщик, бородатый старик. Станок позвякивает, искры летят, точатся ножи и ножницы.

Через сцену идет длинноволосая девушка в длинном черном пальто. Это Дронова. Делает несколько шагов и останавливается как вкопанная, глядя на Точильщика. Робко проходит мимо него, втянув голову в плечи, и уходит. Точильщик молча смотрит вслед Дроновой.

Квартира. Кухня, где хлипкая старая раковина и табуретки. Комната – круглый стол, два дивана, телефон, шкаф с зеркалом, голая лампочка свисает с потолка, повсюду стоят модели самолетов, висят картинки с самолетами. Задник сцены – это огромное окно, намертво заслоненное и заколоченное снаружи.

На кухне появляется парень в грубом свитере и джинсах, заправленных в кирзачи. Это Командир. Он поворачивает кран. С шумом льется вода, раковина дребезжит. Командир садится на табуретку.

Командир. Сначала осенний лес... (Умолкает, задумывается и начинает снова.) Сейчас октябрь, я – Командир, осенний лес, еловый, кажется. Ну да, рыжая хвоя под ногами, и еловые стволы. А за лесом поле. Оно просвечивает сквозь стволы, и я его вижу. Поле картофельное. И мне надо на это поле, надо пройти через лес. В лесу все коричневое, рыжее, и елки сухие. И вот приглядевшись, я вижу среди деревьев старую ржавую плиту, облезлый холодильник, ржавый остов автомобиля, арматуру, обрезки труб. Этой ржавой рухляди становится все больше, она таращится на меня, обступает все теснее в безмолвном железном лесу, где давным-давно не водятся птицы. А за лесом – простор, ветер, светлый осенний день и поле, где много неубранной картошки...

Командир умолкает и сидит в задумчивости. Вода льется. Входит Дронова.

Дронова. Что это тут у тебя? (Выключает воду.)

Командир. Чтобы сон не в руку.

Дронова. В какую руку?

Командир. Ну, примета такая. Народная мудрость. Если видел дурной сон, открой воду и расскажи. Чтоб не сбылся.

Дронова и Командир проходят в комнату.

Дронова. А Комиссар где?

Командир. Кто его знает...

Дронова. Ага, значит, опять...

Командир. Да нет. Все нормально. Скоро придет.

Дронова. Душно у вас...

Командир. Не надо об этом, а?

Дронова. И лифт сломался. Пока на седьмой этаж вскарабкалась...

Командир. Во всем доме только мы остались. Что же, изза двоих лифт гонять взад-вперед?

Дронова. Это даже хорошо, что пешком. Когда поднимаешься, смотришь в окошко на каждом этаже – земля все дальше, дальше. А когда спускаешься – она все ближе, ближе... Зачем здесь этот гадкий точильщик? Кому он нужен? В переулке все дома выселенные, а он что-то точит... Ужасный... Да, Командир, я к тебе по делу.

Командир. Денег у нас нет. Сами проелись дотла. Из Салехарда только вчера прилетели. Вон, даже часы продали. (Показывает запястье.)

Дронова. Я не деньги... Просто... Дело в том... Вы же мои друзья, ты и Комиссар. В общем, я очень люблю одного человека...

Командир(стонет). Началось!

Дронова. Это серьезно, Командир.

Командир. Кто же он? Неужто опять коммунист?

Дронова. Почему коммунист? Наоборот...

Командир. Значит, коммунист-расстрига...

Дронова. Он очень хороший. И несчастный. Сын во втором классе матом ругается, а у жены волосы выпадают, она голову на ночь чем-то мажет.

Командир. Ну, мать, ты влипла! Что же тут можем мы с Комиссаром? Жену убить?

Дронова. Я только хотела посоветоваться. Признаться мне ему, что я его люблю, или нет?

Командир. Значит, бедняга еще не подозревает о твоем чувстве? Несчастному предстоит масса дивных минут. Признайся!

Дронова. Правда?

Командир. Безотлагательно! Время сейчас вон какое. Случайно подстрелят на улице, и амба. К тому же ты бестолочь – запросто можешь под машину угодить. И расстрига никогда не узнает, что ты его любила. Все-таки приятно, когда тебе объясняются в любви. Даже если объясняется такая чума, как Дронова. Признавайся!

Дронова. Может, лучше письмо написать?

Командир. Какое письмо? Почта плохо работает. Письмо непременно заблудится и придет к другому. И этот чужой другой проживет всю жизнь в счастливом недоумении. Нет, лучше вот так вот, прямо пойди и признайся.

Дронова(встает с печальной решимостью). Да. Пойду и признаюсь. А, я же забыла! Я же вот принесла... (Достает из сумки старую пластинку без конверта.) Вот, в заброшенном доме нашла. Там, знаешь, в Большом Дровяном.

Командир. И где тебя только носит... (Разглядывает пластинку.)

Дронова. И вдруг я подумала – а если это какая-то чудесная, очень важная музыка? Давай послушаем, а?

Командир. Х-ха, послушаем... Тут, мать, без патефона не обойтись. Дисок старинный... Ты пока оставь у меня. У кого-то ведь был патефон...

Командир умолкает и долго смотрит на Дронову, в область живота.

Что это ты? Ну-ка, ну-ка...

Дронова выпрямляется, распахивает пальто и показывает Командиру свой довольно заметный живот.

Командир (хватается за голову). Ну, тычума! И кто же, если не секрет...

Дронова (перебивает радостно). Мне вчера в троллейбусе место уступили! А на рынке тетенька хурму бесплатно дала! На, говорит, дочка, тебе надо...

Командир смотрит на нее и в ужасе качает головой.

Дронова. Ну все, пойду... (Замирает на миг.) Значит, признаться. Это правильно. Ведь если хочешь сказать что-нибудь хорошее, надо обязательно говорить. Чтобы человек знал. И тогда ему будет легче и радостнее жить на свете. Ты жутко умный, Командир. Ты мой самый лучший друг. (Идет уходить.)

Командир (строго и громко). Дронова!

Дронова оборачивается, останавливается.

Командир. Тебе тут повестка пришла.

Дронова. Сюда?! Мне?!

Командир. Из отдела по борьбе с ностальгией.

Дронова ничего не понимает.

Командир. Ну ты состоишь на учете в отделе по борьбе с ностальгией? Вот, повестку прислали, на переосвидетельствование.

Дронова (оторопело). А куда приходить?

Командир. В ветеринарную лечебницу по месту жительства.

Дронова некоторое время изумленно смотрит на Командира, потом начинает смеяться.

Дронова. Дурак... Вот дурак! Перепугал меня... Совсем, что ли? (Смеется, машет рукой и уходит.)

Дронова опять боязливо проходит мимо старого Точильщика. Миновав его, она останавливается, оборачивается и изо всех сил показывает ему язык.

Дронова. Не боюсь тебя! Не боюсь, не боюсь! (Убегает.)

Точильщик отходит от станка и смотрит ей вслед.

В комнате Командира телефон звонит прерывистым заграничным звонком. Командир берет трубку.

Командир. О, здорово! Как клево слышно! Как будто ты где-то тут. Как сажа бела. А то! Любезнейший сосед, если бы в моей комнате было окно, я непременно рассказал бы вам, какие погоды стоят в Белокаменной. Во всяком случае, октябрь уж наступил... Остальные комнаты опечатаны. В ванной. Да нет, вроде нормально. Что, серьезно? Вот это да! Как же она их повезет? Ладно. Отдадим в целости и сохранности. Ну, а ты-то как? Небось королеву каждый день живьем видишь?

Покуда Командир разговаривает по телефону, в комнату входит еще один парень, в кожаной шапочке, как у летчиков. Это Комиссар. Комиссар останавливается, смотрит на Командира, потом начинает крушить все вокруг. Бьет посуду, опрокидывает стол, ломает модели самолетов, обдирает со стен наклеенные картинки. Грохот, звон. Командир не обращает никакого внимания. Уходит с телефоном в другую сторону, продолжает разговаривать. Комиссар, сокрушив все, подскакивает к Командиру, вырывает телефон из его рук и швыряет об стену. Тишина. Командир и Комиссар смотрят друг на друга.

Комиссар. Ты...

Командир. Нет!

Комиссар. Ты водил...

Командир. Ложь!

Комиссар. Ты водил ее в ресторан! Заказывал для нее песню «Отель „Калифорния“»! Ты подарил ей красное платье!

Комиссар бросается на Командира, душит его, драка, возня, потасовка. Тем временем в квартиру входит человек лет пятидесяти, с длинными седоватыми волосами, в латаных джинсах, вышитых цветами и пацификами. Из брезентовой сумки торчит флейта. Это папа Командира. Он навеселе. В кухне приподнимает крышки кастрюль, в конце концов находит кусок хлеба, идет в комнату, жуя.

Папа. У вас пожар, что ли? Внизу пожарная машина с лестницей...

Комиссар (перестает душить Командира). Владимир Николаич, который час?

Папа. Значит, я произвожу впечатление человека, у которого есть часы.

Командир (встает, потирая шею). Ты, папа, производишь впечатление... Так. Что это у тебя под глазом?

Комиссар. Шрамы украшают настоящего мужчину.

Папа. Я дрался из-за женщины. Встретил ее вчера. Просто блоковское видение какое-то, незнакомка... Это было в пивной в Телеграфном...

Командир. Папа. Ты месяц назад обещал мне постричься. Вместо этого ты еще круче оброс. А кто опять в переходе на Тверской дул в эту идиотскую флейту?! Я устроил тебя на работу дворником в такое приличное место! А ты получил зарплату и три месяца мотался по стране автостопом! Это невыносимо, папа. Ты позоришь меня на каждом шагу!

Папа. А я свободный человек! Мне так по кайфу! (Тут же, любуясь.) Какой ты красивый, Алеша... У меня, у недостойного, такой сын, а? Вот этот человек – прекрасный, юный – мой сын!

Командир. Папа, если ты думаешь, что я дам тебе денег, то это ты зря.

Папа. Как у вас душно!

Комиссар. Владимир Николаич, это жестоко.

Папа. А я только что чуть не умер.

Комиссар. Да что вы!

Папа. От счастья. Шел бульварами вниз, к реке, а кругом этот город, я помещаюсь в его закоулках и заросших дворах, и он помнит меня ребенком. Ведь Москва – единственное существо на земле, которое помнит меня ребенком, а? И все мне тут по кайфу... Проходные дворы...

Командир. Папа. Там в холодильнике вчерашние макароны. Можешь съесть. Больше, к сожалению, ничего сейчас не могу...

Папа. Ты мой сын. Такой молодой, прекрасный, на красивой машине...

Командир. На какой еще машине?

Папа. Ну на которой ты забирал меня тогда из милиции...

Командир. Папа, это была скорая помощь.

Папа. Нет, ну ты же сам рулил. Я помню!

Командир. Тебе померещилось. Да, кстати... (Хлопает себя по карманам, потом раздвигает ногой осколки на полу.) Вот, папа. Паспорт и билет. В субботу ты летишь в Швейцарию. В клинику доктора Айнхольца. Говорят, он умеет лечить алкашей.

Папа (вертя в руках билет и паспорт). Но я не знаю... Я по-французски очень неважно... И вообще, не поеду я никуда. Мне здесь, здесь по кайфу... Да, фу ты, чуть не забыл! Я же к Сульверу в гости иду, он тут неподалеку в детском парке, сторожем... Пошли вместе, а? Посидим, косячок забьем, Моррисона послушаем...

Командир. Прости, папа, сейчас что-то неохота...

Папа. Ну ладно. Харе Кришна! Забегу на днях. (Вскидывает два пальца «виктори», идет уходить.)

Командир (жутко орет). Папа!..

Папа останавливается.

Зачем ты родил меня?

Папа не отвечает. Улыбается.

На что ты вообще расчитывал? О чем думал?

Папа произносит всякие «мммммммэээээээ».

Господи! За что? Почему я один должен расхлебывать, расплачиваться за весь этот маразм? Ладно, папа. Не обращай внимания, все ништяк.

Комиссар. Молодо-зелено, ха-ха-ха...

Папа. Не обламывайся, сынок... (Уходит.)

Комиссар. Он паспорт забыл.

Пауза.

Командир. Итак, стало быть, ты шпионишь за мной? Кого же ты замазал в этом трактире? И... откуда ты знаешь про платье?

Комиссар. Шпионю! А ты? Честно это? Договорились только вдвоем, а ты...

Командир. Прости. Я не мог. Я очень хотел ее увидеть.

Комиссар. Ты хотя бы узнал, куда нам дальше лететь?

Командир. У нас нет денег.

Комиссар. Давай машину продадим.

Командир. Какую?

Комиссар. На которой папу из милиции везли.

Командир. А я забыл на какой? На «опеле» или на «саабе»? Да, пожалуй, придется распрощаться с «саабом»...

Комиссар. Тише! Слышишь?

Командир (прислушивается). Нет.

Комиссар. Послушай.

Отдаленное громыхание холодильника.

Командир. Это холодильник.

Комиссар. Да нет! Вот опять... Послушай...

Командир. Перестань. Наш бывший сосед из Лондона звонил.

Комиссар. Скучает, что ли?

Командир. Он там крутым математиком заделался. С королевой вась-вась.

Комиссар. А ведь какой был замарашка из угловой комнаты, а? И десяти рублей не водилось!

Командир. Сказал, баба какая-то за его аквариумом придет. В Лондон к нему повезет.

Комиссар. Ну вот. Прощайте, рыбы. Слушай, а как она повезет аквариум?

Командир. Знаешь, Комиссар, надо бы нам с тобой поговорить.

Комиссар. Давай. Я давно хотел.

Пауза. Командир вскакивает.

Командир. Если бы у нас было окно, я бы прямо сейчас – башкой о мостовую, чтобы развязать этот проклятый узел...

Комиссар. Шшшш! Ну вот теперь слышишь?

Командир. Я ничего не слышу.

Комиссар. Кто-то снаружи стучит. Тсссс... Слушай!

Пауза. Тишина.

(Встрепенувшись.) Который час? Набери номер, а?

Командир молча показывает ему разбитый аппарат.

А, черт! Если бы у нас было окно, можно было бы догадаться по небу. Сегодня такой пасмурный, туманный день...

Командир. Дронова приходила. Опять в кого-то втюрилась, кочерга несчастная. К тому же, она, кажется, намылилась рожать...

Комиссар. Надо было дать ей поесть. Селедку...

Командир. Селедку? (Смеется и обнимает Комиссара.)

Командир и Комиссар обнимаются дружески, похлопывая друг друга. Потом отступают и молча смотрят друг на друга.

Комиссар. Да, попали мы с тобой в историю... Черт побери, который час, а? Я в полшестого с одним мужиком сговорился встретиться. У ларьков на Минаевском рынке. Он мне топор обещал.

Командир. Псих! Да Минаевский рынок снесли давно!

Комиссар. Значит, на Рогожском.

Командир пытается собрать по кусочкам разбитый аппарат. Что-то прилаживает, подбирает с полу.

Командир. А зачем тебе топор?

Комиссар тихо смеется и закрывает лицо руками. Командир долго смотрит на него.

Командир. Ты, Комиссарушка, болен...

Комиссар. Да, я давно хотел сказать тебе. Ты не волнуйся, но... И пойми, пожалуйста... Я больше не могу летать. Меня тошнит.

Командир. Брось, брось. Мы должны летать. Нам надо все время лететь. Главное, не останавливаться... О, смотри-ка, гудит! (Подносит трубку к уху Комиссара.)

Комиссар набирает 100.

Голос в трубке. ...ское время... дцать часов... сть минут...

Командир. Западает что-то...

Комиссар. За топором я опоздал, это точно.

Командир (стоя лицом к заколоченному снаружи окну). Уже вечер. Осенний московский вечер. Синий-синий конец серого дня.

Комиссар (также глядя в забитое окно). Сумеречный час... Зажгли огонь на стрелке башенного крана!

Командир. На ящиках у метро продаются опята. И еще белые осенние цветы. От них горький запах...

Комиссар. Во дворах и подворотнях уже темно, а небо...

Командир. Небо еще остается светлым.

Комиссар. Спокойной ночи, малыши! Добрый вечер, Москва!

Командир. Главное, все время лететь. Лететь и лететь. Не останавливаться...

Точильщик работает. Искры летят. Вот он выключает свой станок. Складывает ножи и ножницы в портфель. Взваливает станок на спину и уходит, хромая.

emp1

На сцене все белое и блестящее. Компьютеры, мониторы, принтеры. За столом среди нагромождения всяких последних достижении электроники сидит какое-то инопланетное Существо, одетое в космонавтское обмундирование. На голове скафандр с антеннами. Оно опутано проводами. Кругом все мигает, пикает. Человек ли это? Робот ли?

Через сцену идет Дронова в длинном черном пальто, с белыми осенними цветами в руках. Останавливается перед Существом.

Дронова. Я хочу жить! Но я не могу жить без вас. Я люблю вас... Предлагаю вам руку и сердце и обещаю беречь вас, защищать изо всех сил и помогать вам жить...

На скафандре Существа загораются лампочки, что-то пикает, антенны поворачиваются, и слышится нечеловеческий, электронный голос.

Существо. Приходите в следующем квартале!

Конец первой части

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Та же квартира. Комиссар и Командир в комнате. Командир бинтует Комиссару голову. Комиссар охает.

Командир. Может, поедем в больницу?

Комиссар. Все нормально...

Командир. Что мы делаем, а? Бред, марево, болезнь...

Комиссар. Ничего. Скоро все это кончится. Знаешь, я даже рад, что мы так решили.

Звонят в дверь.

Командир. Открыто же!

Опять звонят.

Командир. Нучто там еще!

Уходит за кулисы, где тут же слышится его изумленный возглас. Следом за кулисы уходит и Комиссар и восклицает попеременно «е-мое» и «Боже мой». Командир и Комиссар вносят на руках тело Дроновои. Полы черного пальто болтаются, капает вода. Несут Дронову на диван, укладывают.

Я так и знал...

Комиссар. Значит, топиться ходила...

Командир. Как она тут оказалась? Яуза-то вон где...

Из карманов пальто Дроновой падают антоновские яблоки. Много. Стучат по полу, рассыпаются.

Комиссар. В Яузе утонуть нельзя.

Командир. Раствориться – запросто. А утонуть...

Комиссар. Дышит. Живая.

Командир. А... (Показывает пальцем на живот Дроновой.)

Оба наклоняются к животу, пытаясь что-то расслышать.

Входит девушка-коротышка в куртке поверх грязноватого белого халата. В руке – портфель. Из портфеля торчит топор.

Девушка. Ой. А к вам тут не заходила такая беременная с велосипедом?

Комиссар (снимая с Дроновои башмаки). Какая именно?

Командир (накрывая Дронову пледом). Дело в том, что беременные к нам что-то зачастили. Так и льнут.

Комиссар. С утра вскочат, на велосипед – и к нам.

Командир. Заезжают прямо на седьмой этаж выселенного дома.

Комиссар. С плакатом на торце.

Девушка. Ой. Фу. Да нет. Она не на велосипеде. Она только купила. Эля, из бакалейного. Ей восемь недель осталось. Идем по улице, а с грузовика «Дружков» продают. Мальчуковых. Ну, она и взяла. У нее как раз мальчик, ультразвуком слушали... Как вы странно смотрите...

Комиссар. Это что у вас в портфеле?

Девушка. Ой. Да топор. (Вынимает.) Меня Арсен Гамлетыч из мясного послал до точильщика добежать. А со мной Эля тоже пошла. А пока я с точильщиком, она делась куда-то. В переулке все дома позаброшенные, двери позабитые. Только вот у вас... Я по всем этажам, а ее нигде нет...

Комиссар. Девушка, милая. Отдайте мне этот топор. Подарите, продайте втридорога. А то давайте меняться.

Девушка. Ой. Да зачем он вам?

Комиссар. Зачем задумчивому юноше топор, ха-ха-ха. Вы что, Достоевского в девятом классе не читали?

Командир. Топор нужен мне. Крест хочу смастерить матери на могилу. А то этот хиппи престарелый, тятенька мой, никогда не додумается.

Девушка. Ой. А у вас мама умерла?

Комиссар. Да не верьте вы ему. Матери у него действительно нет. Но ее никогда и не было. У таких, как он, не бывает матерей. Такие, как он, заводятся сами по себе. От экологического, так сказать, запустения. Из радиоактивных осадков.

Девушка глядит ошарашенно.

Командир. Продаете вы топор или нет?

Девушка. Ой. Я лучше пойду...

Комиссар. Стойте. За топор даю авто. «Сааб». Правда, он красный. Ну, перекрасите...

Командир. Да погоди ты... Давайте лучше знаете, что? Вы нам – топор, а я на вас – женюсь!

Девушка хихикает.

По рукам! Только я на вас не женюсь. Вот мой друг, пожалуй, женится. Он на всех женится, кто его ни попросит.

Комиссар. Выходите за меня, я вам бигуди подарю.

Девушка хихикает.

Девушка. Воздух у вас какой-то тяжелый. Открыли бы окошко. (Оглядывается.)

Комиссар. Э, нет. Вот это не надо! (Пальцем грозит.)

Командир. Окно у нас в торце. А на торце нашего дома висит плакат.

Комиссар. «Слава „МММ“! Не забудьте выключить телевизор!»

Командир. И мы гордимся этим.

Комиссар. И никакие окошки нам ни к чему.

Девушка. У вас что, совсем нет окна?

Комиссар. Как видишь, родная.

Командир. Жили-были Командир и Комиссар в темной комнате с огромным окном.

Комиссар. Ну, голубушка. Давай сюда топор, и бежим под венец.

Девушка хихикает, качает головой.

Командир. Да вы не смотрите, это мы сейчас в неглиже. На самом деле мы башлевые ребята. У меня – публичный домишко тут, на углу Подкопаевского, а мосье Комиссар неплохо зарабатывает киллером по вызову. Правда, он безручь, нескладь и никого не может как следует убить. Вечно только весь перепачкается...

Девушка (испуганно). Врете вы все.

Комиссар. Честное слово – красная звезда – дедушку Ленина – обманывать нельзя!

Командир. Соглашайтесь. Комиссар – классный парень.

Девушка. А он правда комиссар?

Командир. А кто же он? Конечно, комиссар. Ведь командир – я.

Девушка. Какой командир?

Комиссар. Какой, какой... Картотечный.

Девушка глядит ошарашенно.

Командир. Послушайте, барышня. Вы картошку едите? А откуда она берется, знаете? Ее собирают студенты, из числа которых сначала избираются командир и комиссар. Происходит это в осенних полях, где гуляет ветер, а кругом лежит притихшая, грустная, ненаглядная земля, которую раньше называли Родиной Октября.

Комиссар. Ноября.

Командир. Октября.

Комиссар. Ноября.

Командир заносит кулак над забинтованной головой Комиссара, но прячет руку в карман.

Комиссар (угрожающе). Отдаешь ты, наконец, топор, моя радость?

Девушка (запихивает топор в портфель). Пойду я...

Командир. Ладно. Кроме шуток. Давай расскажем ей все как есть.

Комиссар. Понимаете, вот мы с ним друзья, он командир, я комиссар. Но вся заковыка в том, что по странному совпадению мы влюблены в одну и ту же женщину.

Командир. В стюардессу. Причем влюблены мы в нее по уши, без задних ног, до потери пульса.

Комиссар. Летаем всюду за ней. А я уже не могу, меня тошнит. Я даже слово «самолет» не могу... Фу, опять тошнит...

Командир. Ссоримся, ревнуем. Вчера этот псих меня чуть не удушил.

Комиссар. И бизнес дал трещину.

Командир. Да, у Комиссара в благотворительном обществе милосердия совсем зачахла торговля танками, да и я давненько не наведывался в свою русско-японскую контору, где состою коммерческим директором.

Комиссар. Дружба врозь, работа не ладится, жизнь проходит мимо...

Командир. И мы решили...

Комиссар. Чтобы прекратить это безобразие...

Командир. Что один из нас сядет в машину и свалится с моста в Москва-реку.

Комиссар. Но тут что-то дело не пошло, полночи бросали жребий, орали...

Командир. На рассвете Комиссар на меня с ножом кинулся, пришлось ему голову пробить...

Комиссар. И тут мы додумались!

Командир. Надо просто-напросто убить нашу любимую.

Комиссар. Ликвидировать, так сказать, причину всех печальных следствий.

Девушка (едва лепечет). Как – убить?

Комиссар. Как убить, как убить... Так, чтобы она никому не досталась.

Командир. Вы представляете, какая начнется жизнь, когда мы с ней разделаемся?

Комиссар. Мы же... Мы же вот... Обои поклеим свежие!

Командир. Купим участок. Огород разобьем.

Комиссар. Осенью банки закатаем...

Командир. Газеты выпишем!

Комиссар. Акций всяких накупим!

Командир. Прикипим душой к какому-нибудь сериалу...

Комиссар. Москва-реку в самом широком месте переплывем!

Командир. Мы будем целоваться с девушками...

Комиссар. Думать, мечтать, спорить...

Командир. Но для этого нам необходим топор.

Лежащая Дронова шевелится и ворочается под пледом.

Девушка (испуганно). А там у вас кто?

Командир. Утопленница.

Девушка. Отпустите меня!

Комиссар. Яблоко хотите?

Девушка. Не подходи! Ааааа! (Вопит, убегает.)

Комиссар пожимает плечами.

Командир. Истеричка. Хорошо, что ты на ней не женился.

Пауза. Тишина. Командир и Комиссар разглядывают Дронову.

Чума. Вот чума...

Комиссар. Замуж бы ей устроиться...

Командир. Пластинку допотопную с помойки притащила. А патефон-то, кстати...

Комисcap. Шшшшш! Тихо! Ну, слышишь теперь?

Раздается отдаленный стук.

Комиссар. Вот. Слышишь?

Командир. Оставь, бога ради. Так вот, патефон, оказывается, есть у Точильщика. Когда мы с ним вчера выпивали...

Дронова вскакивает как ужаленная.

Дронова. Ты пил с Точильщиком?

Комиссар. Она будет жить.

Дронова. Ты? С Точильщиком? Да ты знаешь, кто он?

Командир. Ну кто? Кто?

Дронова. Он... Он... Был завучем в моей школе! И однажды, когда я была во втором классе... (Умолкает.)

Командир. Ну? Ну что? Когда ты была во втором классе... Что он тебе сделал? Замечание? Не пустил в школу без сменной обуви? Заманил в пионерскую комнату?

Дронова понуро молчит.

Комиссар. Если бы у нас было окно, мы бы прыгнули сейчас на него и отгрызли бы ему голову. Да просто пристрелили бы...

Командир. Но идти по лестнице с седьмого этажа... Извини, подруга.

Дронова садится на диване по-турецки, кутаясь в плед.

Дронова. Странно. Выпила таблетки, от которых умирают. И ничего. Только голова разболелась.

Командир. А какие?

Дронова. Зелененькие. И розовые тоже.

Комиссар крутит пальцем у виска.

Командир. Ничего, подействуют.

Пауза. Дронова подбирает яблоко с полу.

Дронова. Яблоня была больная. (Ложится, отвернувшись к стене.)

Входит папа Командира. Он с авоськой.

Командир. Родитель проголодался.

Папа ставит на стол авоську, вынимает хлеб, колбасу, сметану, яйца.

Комиссар. Хотите вот портвейна, Владимир Николаич?

Папа. Я зашился, ребята.

Командир. Иди ты!

Папа начинает расстегивать ремень, молнию, стягивает джинсы.

Папа. Теперь это запросто. В медпункте, в метро.

Папа демонстрирует свою зашитость Комиссару. Тот восхищается.

Вот и все. Завязано. (Неловко смеется.)

Дронова (опять садится на диване). Больше всего жалко троллейбусов. Они такие большие, неуклюжие, медленные. Им тесно и плохо в городе. Тяжело. А все набьются вовнутрь и пихаются. Двери ногами открывают. Гадости гвоздями на стенах царапают. А если опять революция? Из троллейбусов баррикады делают, жгут их, бедных. А они милые. Дальние родственники слонов и бегемотов. Им нельзя жить в городе. Они должны мирно пастись на лугу у реки.

Папа зачарованно смотрит на Дронову.

Командир. Познакомься, папа. Это Дронова. Она дура.

Комиссар. Вечно влюбляется.

Командир. И непременно в коммунистов. А потом топится, травится, вены режет.

Комиссар. Когда мы учились в институте, она влюбилась в секретаря парткома.

Командир. Садилась на партсобраниях в первый ряд и таращилась на него, пока его удар не хватил.

Комиссар. Так и не дожил до отчетно-перевыборного...

Командир. А вообще, папа, ты на нее внимания не обращай. Она яд приняла и минут через двадцать должна окочуриться.

Дронова встает и уходит.

Комиссар и Командир. Ладно тебе, ну что ты, ей-богу, мы же любя...

Папа. У тебя горькие шутки. Вчера мне показалось, что тебе тяжело, и я понял: я должен стать опорой для тебя. Бросай свою коммерцию! Поедем куда-нибудь в глушь. Станем бакенщиками. Будем зажигать огни на ночной реке. Ведь есть же на свете другая жизнь, можно ведь жить по-другому. Не пить, рано вставать, лечить одичавший заброшенный сад, белить стволы... Я виноват перед тобой, Алеша. Но теперь все изменится. Ведь мне уже пятьдесят, и у меня никого нет, кроме тебя. А знаешь, когда ты родился, был такой противный июньский день, дождь и солнце, я шел по Москве, заходил ко всем и говорил: «У меня сын!»

Комиссар. Тише! Тссс! Слушайте! Ну, слышите?

Явственно слышится стук, как будто что-то прибивают или наоборот – отдирают.

Ну вот! Ведь стучат же!

Папа. Стучат.

Командир. Ну и что?

Входит Точильщик.

Точильщик (отдуваясь и пыхтя). Вот, пока поднимался по лестнице, вспомнил, что забыл патефон. Но я по другому вопросу. К вам тут девушка ходит. Такая с волосами и в пальто. Так вот, она сегодня шла по переулку и шаталась, как пьяная. В лужу упала. Пришлось мне остановить станок и проводить ее к вам. Вы уж за ней приглядите. Девушке все это совсем не к лицу.

Командир. Не к лицу, ох не к лицу...

Точильщик поворачивается, чтобы уйти, но возвращается.

Точильщик. А я вспомнил. Она была во втором классе. Октябренок со звездочкой. Школьные завтраки. Я был завучем, меня все боялись. Захожу в столовую, учительница говорит: вот, Дронова не ест. Тогда я взял ложку и всю эту кашу ей в карманы черного фартука насовал. Ну, и за шиворот тоже.

Папа. Негодяй! Людоед! Как ты смел унижать ребенка! Бедная девочка... Вон отсюда, палач!

Точильщик не двигается с места. Стоит, опустив голову.

Комиссар. Педагог долбаный... У нее, может, после этого ненависть к мужчинам! Вот она их теперь и изводит своей идиотской любовью!

Точильщик. Я сейчас уйду, не переживайте. Только... Я человек одинокий... Может, вы... Можно, я подарю вам патефон?

Командир. Обойдемся. Не люблю учителей.

Точильщик уходит.

Дронова (стоя в дверях). Да ладно. Я на него уже не сержусь. Как холодно...

Папа накрывает ее пледом и не убирает руки, словно обнимая ее.

Папа. Ну ничего, ничего. Все будет хорошо...

Дронова. Правда?

Папа. Обязательно. (Гладит ее по голове.)

Командир смотрит на них и подпрыгивает на месте.

Командир. Папа! На колени! Проси руки! Дронова, выходи за папу! Он пострижется. Я его на работу устрою... Поженитесь, а?

Комиссар. Точно! Владимир Николаич! Она у нас ядреная бабенка, никакая смерть ее не берет.

Командир. И уже на сносях. Меня не растил, хоть чужого ребеночка приголубишь.

Папа. Я согласен, я счастлив буду...

Комиссар. Да вы что... Да вы... Я вам машину подарю. «Сааб». Он, правда, красный...

Командир. А я квартиру. Она же к Новому году должна быть готова, та, на Фрунзенской. А мне и здесь хорошо. Я привык.

Комиссар. В двухэтажной квартире жить будешь, кочерга! (Улыбается Дроновой.)

Папа. Нет. Мы лучше уедем из города. Куда-нибудь далеко. Где в лесу темная речка... (Бормочет.) Черные яблони в саду... Осенний свет...

Командир. Неужто пристроил двоих? Гора с плеч свалилась!

Комиссар. А сейчас мы это отметим грандиозным свадебным омлетом! Владимир Николаич! Небось с утра не жравши? Все, праздник начался, танцуют все!

Командир, Комиссар и папа уходят, подхватив со стола продукты. Дронова остается одна. Ходит по комнате, завернувшись в плед. Он волочится по полу. Сбрасывает плед. Аккуратно складывает. Подбирает с полу яблоки. Рассматривает, гладит, кладет на стол. Останавливается перед зеркалом. Смотрит на себя. Поворачивается в профиль. Разглаживает юбку на круглом животе. Долговязая, тощая. Вздохнув, задирает юбку, вынимаem из-под колготок пухлую круглую подушку. Входит высокая женщина лет тридцати пяти с семилетним мальчиком.