Текст книги "Дама с биографией"

Автор книги: Ксения Велембовская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Люся еще поворочалась-поворочалась и уснула с легким сердцем.

Глава седьмая

Глаза у летевшей навстречу девчонки из редакции народного творчества буквально лезли на лоб. Схватив Люсю за руку, она потащила ее к лифту, затолкала в кабину и мгновенно нажала на кнопку.

– Спасай, подруга! Привезли Вологодский народный хор, а эти проклятые балалаечники прямо из автобуса разбежались по Останкину в поисках сосисок! – задыхаясь, объяснила Алка, растрепанная и красная как помидор. – Через десять минут съемка! В студии никого! Режиссер меня убьет! Давай на одиннадцатый, гони их оттуда к едрене матери! Я на седьмой!.. Пока, спасибо!

Четыре этажа пролетели в один миг. Из лифта Люся вышла в состоянии полной растерянности: как же она будет гнать взрослых людей к… матери?

– Лю-ся, при-вет, – вдруг вкрадчиво проговорил кто-то прямо у нее над ухом.

– Здравствуйте… – смутилась она, увидев перед собой того, кого никак не ожидала встретить на одиннадцатом этаже. – Извините, мне надо бежать.

– А можно мне пробежаться с вами за компанию? – засмеялся он сзади, кажется, и в самом деле увязавшись за ней. – Далеко бежим? Что вообще приключилось?

– Съемка начинается, а вологодский хор разбежался!

– Так у нас есть шанс спасти телезрителей от еще одной народной свистопляски? Тогда остановитесь, Люся! Уверяю вас, зрители скажут нам огромное спасибо!

Алка не ошиблась: столовая на одиннадцатом этаже пестрела бело-голубыми костюмами. Мужички в косоворотках, примчавшиеся сюда первыми, облепив столы, уже радостно грызли сосиски. Неповоротливые, необъятные тетки в кокошниках образовали такую длинную очередь, что перекрыли вход в столовую.

– Пропустите, пожалуйста! Мне надо сказать всем, чтобы срочно шли на съемку.

Протиснуться сквозь плотные голубые сарафаны, лебединые рукава и накладные косы ниже пояса так и не удалось.

– В очередь стоновьтесь! – крутым боком вытеснила ее обратно в коридор окающая вологжанка… или вологодка, чтоб ей провалиться.

– Вас ждут в студии! Идите, пожалуйста, на съемку!

Опять ничего не получилось, хоть плачь, но самое неприятное – за ее беспомощными попытками докричаться, вразумить этот проклятый хор с ироничной усмешкой наблюдал прибежавший следом Принц.

– Сейчас я приведу их в чувство, – неожиданно шепнул он и, отстранив Люсю, обратился к теткам по-французски: – Миль пардон, мадам, же не манж па сис жур.

Не иначе как решив, что голубоглазый красавец в американских джинсах и фирменной рубашке не кто иной, как сам Ален Делон, который зашел сюда перекусить, горластые певицы из самодеятельности разом затихли и в замешательстве расступились. «Делон» моментально оказался у противоположной стеклянной стены и оттуда громко, перекрыв шум голосов, в сложенные рупором ладони объявил голосом Игоря Кириллова:

– Товарищи участники Вологодского народного хора! Руководство Государственного комитета по радиовещанию и телевидению официально заявляет, что, если вы немедленно не покинете предприятие общественного питания, ваш хор будет расформирован решением Министерства культуры!

Перепуганные тетки и бабки в сарафанах, подхватив подолы, со страху понеслись вниз по лестнице пешком. Сообразительные балалаечники, на бегу доедая дефицитные сосиски, кинулись в сторону лифтов. За ними, все еще в суровом образе представителя Госкомитета, из столовой вышел Принц. Оглянулся по сторонам и широко развел руки:

– Вуаля!.. Одно слово – провинция.

В это время ближайшая из редакционных дверей распахнулась, и оттуда вывалилась сердитая пожилая редакторша с очками на лбу.

– Что за стадо здесь пронеслось? Безобразие! Работать невозможно!

– Бежим, – шепнул Принц, обнял Люсю за плечо и быстро развернул к лестнице. – На всякий пожарный случай лучше уедем с девятого!

И они, фыркая от смеха, поскакали вниз – он впереди, Люся сзади.

– Может, выпьем кофейку в баре?

– Нет, спасибо большое, я спешу домой.

– Тогда я подвезу тебя, я на машине.

– Нет, спасибо, я живу далеко.

– Возражения не принимаются! – Остановившись на лестничной площадке, он посмотрел на нее снизу вверх такими безбрежно-небесными глазами, что, завороженная его взглядом, она споткнулась и чуть не загремела с лестницы.

Вдалеке показалась деревянная беседка у шоссе, но Люсе уже расхотелось выходить на автобусной остановке, как она собиралась поступить еще двадцать минут назад, в смятении садясь в роскошные красные «жигули». Но откуда же ей было знать, что высокомерный, самовлюбленный красавчик, который так жестоко посмеялся над ней прошлой осенью, на самом деле – симпатичный, удивительно простой в общении собеседник, к тому же на редкость образованный и талантливый? Как здорово, артистично он рассказывал анекдоты и разные смешные театральные байки! С каким чувством читал стихи! Особенно те, необыкновенные, принадлежащие Борису Пастернаку:

В стихи б я внес дыханье роз,

Дыханье мяты,

Луга, осоку, сенокос,

Грозы раскаты…

Про поэта Бориса Пастернака она, конечно, слышала, однако, к стыду своему, с его стихами до сегодняшнего дня была незнакома.

– Сверни, пожалуйста, вон за тем серым столбом направо.

– Как скажете, мэм, – ответил шутник, а когда повернул направо, восторженно присвистнул: – Фью! Клево здесь у тебя, мне нравится. Ты на этой улице и обретаешься?

– Да… то есть нет… но отсюда до моего дома два шага.

По-настоящему дачная – без позорных бараков, вскопанных огородов и вывешенного на веревках белья, – эта улица с генеральскими дачами, стоящими на больших участках среди могучих сосен, берез, остроконечных елей, и с бушующей вдоль заборов фиолетово-белой сиренью была красивее всех остальных. Поэтому-то Люся и выбрала ее, решив показать любителю поэтических описаний природы один из самых симпатичных уголков в маленькой стране своего детства.Машина пошла медленно-медленно. Он посматривал то налево, то направо: «Ух, и красотища у тебя здесь!» – а затем, задумчиво улыбаясь, произнес тихо, проникновенно:Художник нам изобразил

Глубокий обморок сирени…

– Это тоже твой любимый Пастернак?

– Это мой любимый Мандельштам.В самом конце генеральской улицы, возле леса, на поляне, окруженной ярко-зеленой травой мелкого, высыхающего летом болотца, подпирали небо два исполинских дуба, соединенных толстой перекладиной. С перекладины свисали качели – корабельный канат и деревянная дощечка.Угадывается качель,

Недомалеваны вуали…

К счастью, дощечка была цела: никто ее не сломал и не утащил.

– Вот мы и приехали. Хочешь покачаться?

– Спрашиваешь!

Качели взлетали так высоко, что задевали за ветки. Перекладина скрипела, тревожно шуршали листья, а он, стоя на узкой, хлипкой доске, все раскачивался и раскачивался. И вдруг – сумасшедший! – прыгнул вниз… Когда Люся открыла зажмуренные в страхе глаза, он уже давно благополучно приземлился и теперь ходил под дубом на руках.

– Похож я на кота ученого, что ходит по цепи кругом? Все-таки зря эти болваны выперли меня из циркового училища за профнепригодность. С другой стороны, даже хорошо, что из меня не получился цирковой. С моим неукротимым темпераментом я давно сломал бы себе шею и, таким образом, никогда не стал бы великим драматическим артистом. Ты когда-нибудь видела меня на сцене?

– К сожалению, нет.– Что ж ты так? – Он мгновенно через «мостик» прыжком встал на ноги, энергично похлопал ладонями с налипшим сором и, заправив выбившуюся из джинсов рубашку, наконец-то сел рядом, на укромную лавочку под сиренью, низко склонившейся из-за забора под тяжестью лиловых гроздьев. – Правда, пока что у меня всего лишь одна главная роль – принц в детском спектакле, но сейчас я репетирую кое-что… настоящее. Вот послушай… – Он опять вскочил, гордым движением головы откинул со лба темные, волнистые, как у цыгана, волосы и начал декламировать:Не образумлюсь… виноват,

И слушаю, не понимаю,

Как будто все еще мне объяснить хотят,

Растерян мыслями… чего-то ожидаю.

Слепец! я в ком искал награду всех трудов!

Спешил!.. летел! дрожал! вот счастье, думал, близко!..

Монолог Чацкого закончился под бурные Люсины аплодисменты. Будущий великий артист поймал брошенную с криком «браво!» ветку сирени, вдохнул ее неповторимый весенний аромат и в один прыжок с переворотом вновь оказался на лавочке.

– Как?

– По-моему, здорово! Мне кажется, ты очень талантливый. Стихи ты читаешь просто потрясающе! И Чацкий у тебя получается замечательно. Интонация, жесты – все именно так, как надо. Честное слово. Я знаю, о чем говорю. У нас в школе как-то тоже ставили «Горе от ума»…

– Ты, естественно, играла красавицу Софью?

– Ой, нет! Я не создана для сцены. Хотя театр очень люблю. Когда у тебя премьера?

– Скоро, но пока это секрет. Поклянись, что никому не разболтаешь.

– Клянусь… Только не знаю чем.

– Не клянись ничем! – патетически произнес он, кажется, опять процитировав что-то, и вдруг, взяв ее руку, поднес к губам. – Спасибо за высокую оценку моих скромных талантов, Лю. Можно я буду называть тебя Лю? Ты такая изящная, легкая, как дуновение ветра, как напев: лю, лю-лю, лю-лю, лю!

– Можно, – пролепетала Люся, ошеломленная его необыкновенными комплиментами. И руку ей еще никто никогда не целовал. Почувствовав, что краснеет, она быстро сломила еще одну ветку сирени, повертела, понюхала и, спрятав нос в цветы, все-таки решилась спросить: – А мне как тебя называть? Прости, но так вышло, что я знаю лишь твое прозвище – Принц. Вероятно, ты получил его за свою роль в детском спектакле?

Он внезапно изменился в лице, в изумлении вытаращил глаза: «У меня такое пошлое, дешевое прозвище?!» – возмутился: «Фу-у-у, какая гадость!» – и, кажется, обиделся.

Люся готова была провалиться сквозь землю.

– Интересно, и кто же наградил меня столь идиотским прозвищем? – спросил он с кривой усмешкой. – Твоя подруга Заболоцкая? – Ироничный тон свидетельствовал явно не в Нонкину пользу. Получалось, что вроде они и правда охладели друг к другу.

Следовало бы, наверное, сказать что-нибудь в Нонкино оправдание: например, что та не могла придумать подобную чушь, скорее, услышала от телевизионщиков – они большие мастера на всякие прозвища. Но, с другой стороны, подумала Люся, если начать сейчас обсуждать Нонку, можно снова ляпнуть что-нибудь невпопад. Осторожно коснувшись вздернутого в возмущении плеча под черной рубашкой в мелкую полоску, она кокетливо взмахнула ресницами:

– Ваше высочество, вы так и не ответили мне, как вас зовут. Может быть, Генрих, или Людовик, или Карл?

То ли его развеселило обращение «ваше высочество», то ли ему надоело злиться, только через секунду циркач уже опять взлетел на качели – веселый, лохматый, бесшабашный – и принялся декламировать нараспев, в такт полетам:

– Ты почти… угадала… нимфа лесная! Карлом Марксом… дразнили меня… одноклассники в школе… отец мой… борец несгибаемый за дело марксизма… имя мне дал в честь вождя мирового… А фамилия наша Крыловы… Если ее сократить до единственной буквы… то получится, звать меня Марксом и К… Не посвященные в эту великую тайну… Марком Крыловым кличут меня… но ты, о, прекрасная юная леди… из уважения к моей скромной персоне… можешь величать меня Марксом… я разрешаю…

Надо же, взять и назвать ребенка Марксом! – обалдела Люся. Глупость какая-то!

– Это еще что! – как будто угадав ее мысли, крикнул он с качелей. – У меня есть приятель в Госкино, так мамашка-интербригадовка ухитрилась назвать его Долоресом! В честь Пасионарии, пламенной Долорес Ибаррури! Мы зовем его Долка!

Долка? Вот кошмар! Марк, по крайней мере, было имя, редкое, но вполне нормальное. Гончаров так назвал своего героя в «Обрыве». Марк Волохов никогда не вызывал у Люси большой симпатии, однако имя Марк ей нравилось. Звучное, мужественное. И все-таки ей тоже захотелось выдумать что-нибудь оригинальное, наподобие его «Лю»…

– Я буду называть тебя Мар, ладно?.. Ай! Не прыгай, прошу тебя!

– Поздно, я уже лечу-у-у-у!

На этот раз она зря зажмуривалась – он всего-навсего пугал.

– Пусть для тебя… буду я Маром… чудесная Лю… Врагам же моим… ты скажи, что я Моор… знаменитый разбойник! – страшным голосом завывал он из-под кроны дуба.

Неожиданный слепой дождик наконец-то прекратил опасные полеты «разбойника» над местами утрамбованной до серого песка поляной с выпирающими из-под земли каменными дубовыми корнями.

– Лю, бежим скорей в машину, промокнешь!

По крыше «жигулей» дождь уже забарабанил, потек струйками по стеклу. Марк включил тихую музыку, положил руки на руль и, склонив голову, внимательно посмотрел на Люсю, чем опять привел ее в замешательство: она вдруг вспомнила некстати, что еще недавно он был Нонкиным любовником. Если, конечно, болтушка Заболоцкая не привирала, выдавая желаемое за действительное.

– Лю-ю-ю, о чем это ты задумалась, так сосредоточенно глядя мимо меня?

– Ни о чем, – улыбнулась она и, чтобы в очередной раз не смутиться под взглядом бездонных, словно озеро Байкал, глаз, поспешила добавить: – Скажи, знаменитый разбойник… Моор, да? Это из какой-нибудь книги?

– Ты не читала Шиллера? – удивился он, но тут же по-дружески подмигнул: – Не переживайте, прекрасная юная леди, у вас все еще впереди. Моор – герой пьесы «Разбойники» вышеупомянутого классика немецкой литературы. Порядочное занудство, должен я заметить, тем не менее пьеска не сходит со сцены уже два века подряд. Особенно большой популярностью она пользуется у нас. Благодаря своей революционной тематике. Но, пожалуй, я был бы не прочь сыграть Моора.

– Я обязательно прочту эту пьесу. К сожалению, в этом году я мало что читала. Исключительно по программе. Мне ведь надо поступать в институт.

– И куда ты собираешься поступать? – искренне заинтересовался Марк и сразу выключил музыку. – В университет, на журналистику, где учатся все ваши девчонки?

– Нет, на филфак. Для журфака нужны публикации, а у меня их нет.– Если проблема только в этом, я тебе с удовольствием помогу. У меня приятель заведует отделом в «Вечерке». А еще есть такая газетенка «Говорит и показывает Москва», где сотрудничает другой мой приятель, Олег Новгородский. Это к нему я сегодня заходил на одиннадцатый этаж, где мы так удачно встретились с тобой… – Его глаза засветились нежностью, он ласково: – Ласточка, ласточка, ласточка, – трижды погладил Люсю по руке, шутливо хлопнул: – Хвостик! – и стал перебирать ее пальцы: – Пальчики тонкие, длинные… Небось музицируешь по вечерам на фортепьяно? С открытым в тихий сад окном?.. Нет?.. Что ж… все равно ты, царевна, всех милее, всех румяней и белее… В общем, Лю, начеркай что-нибудь на досуге, я подправлю, редактор внесет свою лепту, завотделом подмахнет, и все будет тип-топ. Не сможешь начеркать, скажи, я сам напишу, мне это пара пустяков. Короче говоря, если есть цель, надо идти к ней не сворачивая, как нас учат партия и комсомол!.. Ну можно я наконец тебя поцелую? В счет аванса за будущую статью? Пожалуйста, Лю…

Глава восьмая

День начинался просто отлично! После недельной полосы дождей, бездонных луж и грязи за маленьким окошком впервые заголубело, но выглянувшее из-за облаков солнце еще не набрало силу, и на улице было нежарко – как раз чтобы нарядиться в платье с длинными рукавами. Модное-премодное миди. Однако самой приятной неожиданностью стало появление Нюши – без непременного платка, фартука и галош, – сообщившей, что она едет за картошкой на Рижский рынок.

Поставив на табуретку старую хозяйственную сумку, в которой хранились драные авоськи, Нюша принялась проверять их на прочность. Те, что покрепче, запихивала в карманы вязаной кофты, другие кидала на пол.

– В мага́зине, дочк, у нас одно гнилье совхозное. Чистишь, чистишь, из трех кило хорошо, если кило начистишь. Получается тридцать копеек, а за тридцать-то копеек я и у частников картошечки возьму. Да какой! Нашей, тульской, рассыпчатой. Тута у нас еще и обвесют не знамо как, а на рынке, чай, бабы дают с походом.

– Мам, ты много не тащи, пожалуйста. Я могу завтра съездить, если надо.

– Давай-ка ты завтра лучше занимайся. Все бегаешь с подружками по всяким кино, вовсе про учебу свою позабыла. Ну, пошла я, дочк.

Сладко потянувшись на своем топчане, Люся кинулась собираться. Поставила на газ кастрюльку с термобигудями, чайник, чтобы хлебнуть на бегу растворимого кофе, и включила утюг.

Утюг почти не понадобился. Синее платье из шелковистой синтетической материи, сложенное на работе в большой бумажный конверт и припрятанное между топчаном и стенкой, помялось совсем чуть-чуть.

Вот что значит дорогая, хорошая вещь! Цена – целых сто рублей! – уже не казалась безумной, как сначала, когда худенькая, маленькая Рита, которой платье, привезенное из Польши ее знакомой, было совсем не по росту, настаивала, чтобы его померила Люся, прямо тут же, в реквизиторском. «Ой, нет, мне вроде не нужно, и денег нет… Я в него все равно не влезу», – всячески отнекивалась Люся, но, стоило облачиться в синее миди, с легкостью застегнув молнию, посмотреть на себя в зеркало, и с этой красотой уже невозможно было расстаться. Тем более что с деньгами Ритка обещала подождать до пятого числа, до зарплаты.

Деньги Люся уже отдала, но платье не надевала еще ни разу, боясь, что мама опять будет ругаться. Все сэкономленные рублики и копеечки Нюша складывает в желто-коричневую коробку из-под печенья «Осеннее» – на покупку мебели в новую квартиру, и убеждать ее, что до осени и квартиры еще далеко, а жить хочется сегодня, сейчас, сию минуту, – значит, еще раз поссориться и долго не разговаривать друг с другом. Так не лучше ли умолчать о новом платье, кофточке или туфлях?

Без Нюшиного ворчанья тушь с мылом не защипала глаза, помада не вылетела из тюбика, волосы выглядели естественно волнистыми, без заломов от бигуди. На размер платья ворчанье никак бы не повлияло, но без Нюши, по крайней мере, можно было подпрыгнуть от радости и крикнуть на весь дом «ура!», обнаружив, что за последнюю неделю платье увеличилось в талии сантиметра на три…

Денек и правда задался. В автобусе не расплющили, не отдавили ноги, не вытолкнули без каблука либо без кошелька возле метро. Здесь снова повезло: вместо дорогих красных гвоздик, которыми торговали грузины с сальными глазами, Люся всего за рубль купила у местного божьего одуванчика в белой панамке девять штук только что срезанных с куста бледно-розовых пионов, усыпанных жемчужинками вчерашнего дождя или ранней утренней росы. Большому букету прекрасных пионов, плотно завернутому в лист белой бумаги, заранее купленной в магазине канцтоваров, не грозили ни ветер, ни солнце, ни, что самое главное, лишние взгляды.

Взглядов и без букета хватало с избытком. За полчаса в метро она устала пересаживаться с одного места на другое, чтобы избавиться от желающих познакомиться: «Девушка, время не скажете?» Ладно бы, клеились только молодые парни. На переходе с «Проспекта Мира» на кольцевую привязался как клещ старый, лысый мужик: «Хочешь, встретимся?» Надо же быть таким дураком! К счастью, дед оказался еще и хромым – не успел вскочить за ней в вагон. До свиданьица, гражданин! – скорчила она ему через стекло идиотскую рожу. Точно такую, как у него. Вспоминая ошалевшую физиономию этого хмыря, Люся прыскала от смеха до самого театра.

…По светлому утреннему фойе с бликами солнца на блестящем паркете неторопливо прохаживались мамы, держа за руку крошек с белыми бантами, носились мальчишки – младшие школьники и стайкой перебегали от стены к стене возбужденные девчонки лет по тринадцать-четырнадцать.

«Девчонки! Сюда! Он здесь, я нашла!» – услышала Люся звонкий девчачий голос и не спеша направилась взглянуть на фотографию артиста, возле которой образовался восторженный полукруг его юных поклонниц.

«Артист М.С. Крылов», как гласила подпись под фотографией, снятый в строгом костюме с галстуком, взрослый и серьезный, понравился Люсе гораздо меньше своего веселого оригинала, но в чем-то она разделила восхищение девчонок: «Смотрите, какие у него здоровские глаза!» Однако на этом восторги закончились, и дальше, перебивая друг друга, девчонки понесли такую чушь, что Люсе стало стыдно за глупых малолеток и безумно обидно за артиста Крылова, потому что юных зрительниц волновала только его личная жизнь, а вовсе не талант, мастерство, погружение в образ.

– У него жена балерина, в Большом театре танцует! – уверяла одна дурочка.

– Нет, у него жена манекенщица, я точно знаю! – с жаром доказывала другая.

– Да нет у него жены, что вы спорите со мной! Было две, но он с ними развелся. А сейчас он встречается с певицей Валентиной Толкуновой. У моей бабушки соседка работает здесь на вешалке, она сказала, что он встречается с Толкуновой!

Прозвенел звонок, но болтушки не спешили в зал – поскакали вниз, в буфет. Вероятно, девчонки уже смотрели этот спектакль и знали то, чего не знала Люся, все первое действие с замиранием сердца ожидавшая, когда же из-за кулис появится принц. Без него всем известная сказка Перро, где роль Золушки исполняла немолодая тетка с нарочито писклявым голоском, вызывала, честно сказать, только зевоту. Зрители перешептывались, шуршали фольгой из-под шоколадок и оживились лишь один-единственный раз – когда в свете софита из-под башмаков подпрыгнувшей Золушки взметнулся столб пыли.

Весь антракт Люся просидела в своем вишневом бархатном кресле под номером десять, в третьем ряду партера, от нечего делать изучая программку и зеленый театральный билетик, выданный ей в окне администратора совершенно бесплатно, хотя на нем стояла четкая чернильная печать «80 коп.».

Ко второму действию зрителей в партере заметно прибавилось: народ с галерки перебрался в пустовавшие первые ряды. Занавес открылся под жидкие, ленивые аплодисменты, но, когда на балу во дворце появился красавец принц в парчовом камзоле и шляпе со страусовым пером, зрители захлопали громко и дружно. Стремительный, веселый, зажигающий оптимизмом, он мгновенно разбудил и публику, и полусонных артистов. Во всяком случае, заметно помолодевшая Золушка очень лихо отплясывала с ним краковяк. Благодаря Марку второе действие пролетело даже чересчур быстро.

Занавес закрылся, и к сцене по проходу понеслись девчонки с букетиками. Все цветы достались, конечно же, принцу, но он галантно раздал их кланяющимся актрисам, оставив себе лишь бледно-розовые пионы.

С ними он и выбежал из служебного входа во двор театра, где ждала его Люся, державшаяся в стороне от галдящей компании юных поклонниц Марка Крылова. Девчонки обступили улыбающегося кумира, толкаясь и протягивая ему программки, получили автографы и гурьбой ринулись следом за ним.

– Все по домам! К папам, к мамам! – обернувшись, прикрикнул на них Марк и подхватил Люсю под руку: – Быстрее, Лю! Сматываемся!

В переулке они вскочили в «жигули», и машина, по-звериному зарычав на девчонок, рванула с места на космической скорости.

– Кажется, оторвались, – глядя в зеркальце заднего вида, с облегчением вздохнул Марк. – Как же они мне надоели! Что за охота таскаться на каждый мой спектакль?

– А я их понимаю. Я и сама обязательно приду еще, чтобы посмотреть на тебя. Ах, как ты играл! Лучше всех! Остальные тебе просто в подметки не годятся! Все первое действие, без тебя, публика буквально обзевалась… – Переполненная впечатлениями от второго действия, Люся говорила, говорила и никак не могла остановиться, пока на светофоре Марк не перебил ее, поцеловав в щеку:

– Хватит, хватит, Лю, иначе я сильно возгоржусь, а настоящий актер должен относиться к себе критически. Кстати, как тебе наша Золушка-старушка? Клевая чувиха, правда?

– Да уж. И зачем она все время подпрыгивала? Меня это так раздражало!

– Мадам хочется выглядеть молодой, вот она и скачет как коза. Наскачется, а в антракте валяется в гримуборной с валидолом в зубах.

Люся так ясно представила себе эту картину, что ей стало жаль артистку М.Р. Шаракову, но посмеивающийся Марк не разделил ее сочувствия к старушке, вынужденной играть девчонок.

– Да кто ее вынуждает? В театре полно молодых актрис, только Машка их и близко не подпустит к своей Золушке.

– Как не подпустит? Есть же режиссер, дирекция.

– Есть. Куда ж мы без них? – усмехнулся Марк. – Но Шаракова у нас – блатная сыроежка. У нее муж пашет в Минкульте. Кроме того, в театре вообще молодых артистов не жалуют. После училища ребята иногда по десять лет выходят в массовке. Мне просто повезло, что Толстосумов дуба дал… – Он не договорил, сосредоточился на дороге. Сделался серьезным, как на фотографии. Обогнал дряхлый тарахтящий «запорожец» и выехал на широкое, свободное Садовое кольцо.

– Кто это, Толстосумов? Расскажи… – попросила Люся, как только Марк опять вольно откинулся на спинку сиденья и посмотрел на нее с тем самым выражением, с которым шептал наедине: «Ты мне нравишься сегодня еще больше, чем вчера».

– Как же ты не знаешь заслуженного артиста республики Васю Толстосумова! Это знаменитый на всю Москву мой предшественник в роли принца. Тридцать пять лет, как один день, Вася примерял Золушке хрустальный башмачок. Пока смерть не вырвала его из наших рядов. Кстати, куколка Маша сегодня отыграла свой сто шестидесятый спектакль. Старушка устроила по этому случаю фуршет с икрой и шампанским, но я смотался, заявив, что меня ждет другая прекрасная принцесса! – Марк хитро скосил глаза и постучал пальцем по щеке, что означало: за такую жертву мне положена награда.

Нет, все-таки сегодня был необыкновенный день! Даже светофоры на перекрестках, как по команде, переключались на зеленый свет, лишь только к ним подлетали красные «жигули». Люся могла бы кружить с любимым артистом по солнечному Садовому кольцу хоть до ночи – все равно куда ехать, лишь бы не расставаться! – и вместе с тем ей не терпелось узнать, какая на сегодня намечается культурная программа: снова театр, кино или вечер в какой-нибудь творческом доме вроде ВТО?

– Извини, Лю, мне обязательно надо заскочить к Пимену в мастерскую. Тут недалеко. Оттуда быстренько смотаемся к Додику, а потом придумаем что-нибудь. Если ты, конечно, не против.

– Конечно, я не против!

Про Додика она уже слышала: как-то раз они заезжали к нему на Грузинскую, в тот дом, где валютная «Березка». Люся ждала тогда Марка внизу в машине, наблюдая, как из «Березки» выходят потрясающе одетые иностранцы с фирменными пакетами и садятся в длинные разноцветные машины. Пимен был новым персонажем в бесконечном списке друзей, знакомых и приятелей Марка. Казалось, Марка знает вся Москва, хотя он всего-то девять лет как москвич… Интересно, Пимен – это имя, фамилия или творческий псевдоним?

В подвал вела темная грязная лестница. Пахло кошками. Марк долго-долго стучал кулаком в облупленную дверь, со смехом приговаривая: «Пимен, подлец, открывай! Я знаю, что ты здесь!» Наконец дверь чуть приоткрылась. Острый красный нос, клок рыжей бороды и мутный карий глаз не спешили впустить Марка.

– Пимен, ты опять напился как свинья? Открывай, это я – Маркс! Да открывай же!

– А-а-а, это ты, – прошуршал тихий, прямо-таки загробный голос. – А с тобой кто?

– Красивая девушка, ты же любишь красивых девушек. Открывай! – еще громче крикнул Марк и озорно подмигнул: – Не пей водку, Лю. Вот она, проклятая, что делает с людьми.

Загремел засов, заскрипела тяжелая дверь.

– Красивая, не врешь. Хоть и сильно любишь приврать, – медленно ворочая языком, проговорил тощий, бородатый и совершенно пьяный мужичок, взглянув на Люсю, когда из темноты подвального лабиринта они вошли в его неожиданно светлую и страшно захламленную мастерскую. – А она, случаем, не из органов?

– Кончай болтать, Пимен! – все так же со смехом оборвал его Марк. – Давай к делу. Показывай, что привез.

– Так прям сразу и показывай! Может, я хочу выпить с девушкой на брудерс… свашт… – Рыжий Пимен, покачиваясь, направился к столу, где среди пыльных эскизов, рваных листов ватмана, консервных банок, набитых окурками, валялись пустые бутылки. – Ой, нету ничего, – расстроился он и, икая, молитвенно сложил руки: – Товарищ Карл Маркс, сгоняй купи пролетарию бутылочку! Ну, Марксик! А мы с девушкой тут тебя подождем.

– Еще чего захотел! – сердито прикрикнул на него Марк и поспешил избавить Люсю от общества этого икающего, немытого сто лет забулдыги. – Лю, подожди меня лучше у машины. Ну его, дурака, к черту. Я с ним один быстрее разберусь. Идем, я провожу тебя до дверей.

– А чегой-то, старик, у твоей чувихи имя какое-то китайское? Я одного такого гада знаю… Лю Шаоци его звать… Она, случаем, не шпионка? – бормотал за спиной Пимен. Неожиданно замолк и, судя по звуку, рухнул на пол.

Дожидаясь Марка в незнакомом дворе, Люся буквально не находила себе места: ведь от алкоголика можно ожидать чего угодно! Что-нибудь не понравится, схватит нож и накинется на Марка. Такой страшный случай однажды произошел у них в поселке: прямо у нее на глазах на дороге пьяный мужик набросился на сына с ножом и зарезал насмерть. После рыдал, забившись в канаву, катался в истерике по траве, а что толку?

Она с трудом отыскала широкое окно, которое освещало мастерскую, но из-за солнца, бившего в стекла, ничего за ним не разглядела. Прислушалась: тихо! Еще сильнее разволновавшись, побежала обратно в подвал, на помощь Марку, но он уже выходил из подъезда, распевая придуманный на ходу стишок:

– Китаянка моя, китаяночка, покатаю тебя я на саночках!.. Как думаешь, сколько Пимену лет?

– Лет сорок, наверное. Или больше?

Хмыкнув, Марк положил на заднее сиденье рядом с букетом привядших пионов прямоугольный сверток в крафтовской бумаге, а ответил лишь тогда, когда «жигули» выехали из помоечного двора с этажерками голубятен на улицу:

– Лёха Пименов – мой бывший одноклассник. Его папахен одно время служил у нас в Кишиневе, в военном округе. Мы с Лёхой тогда здорово дружили, не разлей вода. Потом, представляешь, совершенно случайно встретились в Москве. Впрочем, все дороги ведут в Рим! – усмехнулся он, только как-то грустно. – Способный парень, талантливый художник, но спился окончательно. На почве алкоголизма еще и шизнулся. Всюду ему мерещатся шпионы, кагэбэшники, милиция. Жалко мужика. Квартиры у него нет, денег нет. Из мастерской того и гляди выгонят. Всю их халупу уже выселили. Вот взял у него картины на продажу. Покажу Додику, может, купит. Он любит всякие пейзажики с церквушками а-ля рюс. Надо помочь Пимену, правильно?

– Правильно, – поддержала Люся, хотя была больше чем уверена, что Пимен снова все пропьет. Но какой же Марк добрый и отзывчивый человек! Не всякий станет в субботний день, да еще после спектакля гонять по Москве, чтобы помочь бывшему однокласснику.

С Таганки они понеслись вниз, к Котельникам, по набережной обогнули красавец Кремль со сверкающими куполами, промчались вверх по улице Горького и минут через десять остановились возле «Березки» на Грузинской.