Текст книги "К нам осень не придёт (СИ)"
Автор книги: Ксения Шелкова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
– Ты же не хочешь, чтобы твою сестру помешанной ославили? И ославят, если будем болтать!
– Но маменька, надо же доктору сказать… Может, ей микстуры или капли какие…
– Никому ни слова! – нервно воскликнула мать. – И папенька твой ничего не должен знать. Незачем ему волноваться да в ужас приходить; Анне скоро лучше станет, вот увидишь.
Елене решение матери показалось ей весьма странным. Однако она с детства привыкла слушать старших, а потому, молча подчинилась.
Матушка сама ухаживала за Анной, проводила с ней много времени, составляла какие-то травяные настои, заваривала чаи. Елена на несколько часов приходила посидеть с больной – Анна почти не покидала своей комнаты. Она порой бывала оживленной, но очень ненадолго. Снова и снова она вспоминала покойную мать, говорила о ней. И, как с содроганием заметила Елена, Анет временами начинала разговаривать с матерью, точно та была жива и сидела рядом с нею.
***
По просьбе матери Елена зашла навестить Анну рано утром. Сестра сидела в постели. Она только что выпила присланный матушкой отвар, и с улыбкой посматривала в растворённое окно: ночью шёл дождь, а утро выдалось ясное, солнечное. Слышался щебет птиц, в комнате витал аромат зацветшей сирени. Не оглянувшись на вошедшую, Анна оживлённо заговорила:
– А я как давеча окно отворила, так и подумала, что уж непременно нынче придёте… Как же хорошо! Я вас, маменька, ни с кем бы не перепутала, ни за что на свете не обозналась!
Елена заметила, что Анна смотрит на неё в зеркало, стоящее на туалетном столике у окна, где сестра обычно причёсывалась. Неужели Анет приняла младшую сестру за мать? Да и слова Анны звучали весьма странно. Елена хотела что-то сказать, но Анна прибавила:
– Вы, маменька, всё ещё та чудесная красавица, прямо как на портрете в гостиной! Ах, я мечтаю о таком великолепном красном платье с турнюром!.. А синий цветок в волосах!.. Я за всю жизнь не видела никого красивее вас!
Елена похолодела. В гостиной действительно висел портрет в полный рост княжны Алтын Азаматовны, покойной матери Анны – в красном бальном платье, с синим цветком, приколотом к тяжелому узлу волос. Княжна смотрелась на портрете совсем девочкой – изящная, точно статуэтка, стройная, хрупко-прекрасная со своими тёмными косами и узкими, угольно-чёрными очами. Как знала Елена, этот портрет был написан, когда Алтын Азаматовна Калитина уже носила во чреве дочь Анну… О да, княжна была несказанно красива, а Анна похожа на неё, точно отражение в зеркале!.. Куда уж до них Катерине Федоровне и Елене!
На мгновение невольная горечь заставила Елену забыть о состоянии сестры. Но тут же она вспомнила, что Анна больна… Ей всё мерещится родная мать – а ведь её матери уж двадцатый год как нет на свете!
Елена выступила вперёд, стремясь успокоить сестру.
– Ты не маменька! – пронзительно вскрикнула Анна; она вскочила с постели и закрыла руками лицо.
– Я Элен, милая, твоя сестра Элен… Не бойся, ты просто захворала, но завтра будет лучше…
Елена приближалась, приговаривая успокаивающие слова; они заметила, что Анна пятится от неё к окну. В белом пеньюаре, исхудалая, с запавшими щеками, она, казалось, просвечивала насквозь в ярком весеннем солнце. Елена ахнула: лёгким неуловимым движением Анна вспорхнула прямо на столик у раскрытого окна… Елена кинулась вперёд и изо всей силы обхватила ноги сестры. «Прямо как тогда, в моём сне… Только то ночью было, а сейчас день» – билась в голове единственная мысль.
– Успокойся же, Анет, тише… Марфуша, Люба, скорее сюда, помогите! Эй, кто там есть?
На крик вбежала горничная Любка; вдвоём они наконец стащили отчаянно брыкавшуюся Анну со столика и уложили на постель. Заглянула Марфа и кинулась за барыней.
– Пустите! Где моя мать? Маменька, не уходите, не покидайте меня! – кричала Анна.
В дверях появилась Катерина Фёдоровна; она велела Марфе закрыть окно, властно отстранила Елену и присела рядом с рыдающей Анной.
– Я здесь, Анет, милая, я с тобой. Ты меня звала?
Однако Анет, всегда покорная и ласковая с мачехой, резко оттолкнула её; натянув на себя одеяло, она поджала ноги и съёжилась, точно перепуганный зверёк.
– Уходите, – прошептала она. – Вы не моя маменька. Вы чужая. Я боюсь, боюсь…
Катерина Фёдоровна внимательно всмотрелась в лицо падчерицы; Елене показалось, что глаза матери странно блеснули.
– Ну что ты, бедняжка, – ласково проговорила она. – Ты совсем нездорова. Разумеется, я уйду, коли желаешь; вот, может быть Еленушка с тобой ещё побудет?
Анна затравленно взглянула на сестру, но перечить не стала. Окно было заперто и занавешено, снизу принесли приготовленные матерью настойки. Анна, казалось, пришла в себя; по крайней мере она больше не заговаривалась, не звала покойную мать и не кидалась к окну. Елена же страшно трусила: что, если припадок повторится, а у неё не хватит сил или времени остановить больную?
Елена приказала, чтобы Марфа или Любка по очереди сидели у приоткрытой двери в комнату барышни, и ни под каким видом не покидали поста. И только после того, как уставшая от истерики Анна уснула, сама она решилась спуститься вниз.
От папеньки скрыть происшествие не удалось. Рано утром он уехал сговориться о покупке нескольких лошадей перед отъездом в Стрельну, и когда воротился – прислуга вовсю обсуждала припадок, случившийся со старшей барышней. Отец пришёл в ужас, и резким тоном велел немедленно послать за доктором. Матушка не осмелилась возражать, хотя, как показалось Елене, выполнила приказание весьма неохотно.
Однако доктор Рихтер, много лет пользовавший всё семейство, был в недоумении. Он побеседовал с Анной, подробно расспросил домашних – и сознался, что не понимает причины припадка. Головные боли и слабость, что преследовали Анет последние дни, доктор связывал с переутомлением, да ещё женским недомоганием. Бред же, что по-научному звался alucinatio, был возможен при лихорадках, воспалении мозга, а то и умопомешательстве.
– Не хотите ли вы сказать, что моя дочь сошла с ума? – испуганно спросил Алексей Петрович.
– Нет, друг мой – покачал головой доктор. – Анна Алексеевна вовсе не помешана. Беседовала со мной весьма здраво и почти спокойно, а бред свой тем объяснила тем, что, мол, померещилось. Думала о матушке покойной, да и приняла сестрицу за неё, оттого и напугалась.
– Да как это возможно? – выкрикнул отец. – Элен ведь на жену мою первую, покойницу, ничуть не похожа! И платье другое, и волосы светлые… Как могла Анет вот так, запросто, вместо сестры мать померещиться?
– Бывает, Алексей Петрович – развёл руками доктор. – И не такое ведь мерещится иногда. Вот третьего дня навещал я госпожу Завадскую…
– Так что же, опасно или нет? – бесцеремонно перебил доктора Алексей Петрович. – Что с моей дочерью будет? Ей венчаться через месяц!
– Не извольте беспокоиться, Алексей Петрович, – прошелестел доктор. – Вот только проследить надобно, чтоб Анну Алексеевну не волновали, да не тревожили пустяками.
Они с батюшкой ещё говорили об успокоительных каплях, режиме, воздухе – но Елена не слушала. Её мозг раскалённой иглой пронзили слова батюшки о венчании Анны через месяц. Всего лишь через месяц! А она-то уж бессознательно надеялась: болезнь Анны заставит их отложить свадьбу, возможно на осень, а то и… Но, судя по речам отца, этому не бывать.
***
Следующие несколько дней Анна чувствовала себя недурно; по крайней мере, галлюцинаций у неё больше не было. Елена исправно наведывалась к сестре по нескольку раз на дню – и, хотя давным-давно не слышно было её звонкого смеха, Анна была спокойна и рассудительна. Она иногда упоминала покойную мать, но не пыталась говорить с ней. Батюшка уже совершенно успокоился и был уверен, что ни сегодня-завтра старшая дочь встанет с постели. Граф Левашёв бывал каждые два дня, участливо и нежно справлялся о здоровье невесты. Елене же казалось, что её чувства как-то оледенели: прошла и бурная страсть, и отчаяние, и ненависть, и страх за жизнь сестры… Она прекрасно понимала, что грех ей надеяться, что болезнь Анны расстроит свадьбу с Володенькой. Но даже ужас перед карой Божьей стёрся и потерял остроту. Ей думалось, всё в её жизни уже предопределено: она останется с маменькой, будет ей поддержкой в старости, а сестра и граф Левашёв – ну и Господь с ними!
И она действительно так думала – вплоть до следующей встречи с Владимиром.
Глава 2
Молодой граф Левашёв направлялся к дому своей уже официальной невесты, Анны Калитиной. Он был в прекрасном расположении духа. Похоже, всё складывалось чрезвычайно благоприятно: он долго обхаживал эту семью с двумя дочерьми на выданье, и наконец-то его сватовство завершилось удачно!
При этой мысли Владимир суеверно сплюнул через левое плечо. Господи, только бы не сорвалось! Он по уши в долгах, ещё чуть-чуть – и последнее имущество пойдёт с молотка. Чёрт бы побрал его предков, отца и всех дядей вместе взятых! Промотать такое состояние!
Кроме заложенной усадьбы и многочисленных долговых расписок Владимиру пришлось «унаследовать» от папаши страсть к жизни на широкую ногу, карточной игре, изящной одежде, тонким винам, скачкам, старинному оружию… Да и различные певички, актрисы, дамы полусвета вводили его в немалые расходы. Граф Левашёв страстно желал удовольствий, но, к его великой досаде, приходилось всё время себя ограничивать. Где же ему взять достаточное количество денег на всё это?
Он не представлял, сколько ещё сможет получать в долг: даже знакомые ростовщики последнее время косились и встречали его не очень любезно – медлить с выгодной женитьбой больше уж было нельзя.
Владимир Левашёв, несмотря на молодость – ему шёл двадцать шестой год – не без оснований считал себя зрелым и циничным человеком, достаточно потрёпанным жизнью. В детстве он насмотрелся на то, как куролесили его отец и дядья, не раз наблюдал слёзы и истерики матери, которой папаша изменял направо и налево… Отец пил, играл в карты, заводил любовниц, впрочем, быстро расставался с ними – одна из его дам даже имела наглость заявиться в их особняк на Моховой, тот что нынче был заложен – и попыталась застрелиться прямо на глазах у неверного любовника и его законной половины…
Все эти безобразия раньше времени свели в могилу мать Владимира. После её смерти отец продолжал тоже самое, только более безудержно. Неудивительно, что материнские драгоценности, лошади, экипажи, оружие, столовое серебро – всё это одно за другим отправлялось в заклад или с молотка.
Наблюдая такую жизнь, подрастающий Владимир сделал вывод, что самое главное в жизни – владеть собой, уметь управлять своими страстями. Он знал, что весьма строен и красив – это являлось его несомненным преимуществом. Также большим подспорьем оказалось прекрасное французское произношение, перенятое ещё от маменьки. Но на этом, можно сказать, и заканчивались немногочисленные дары судьбы; остальное же зависело от него.
Иногда Владимир Левашёв с ужасом думал, что идёт ко дну: окончательное разорение и продажа последнего имущества были не за горами! Ну не мог же он явиться к папаше Калитину и сказать прямо: выдавайте за меня одну из ваших дочерей теперь же! Он узнал упрямого богача весьма хорошо – да и вообще свойством характера Владимира было умение прекрасно разбираться в людях. В этом крылась основная причина его обходительности. Граф Левашёв мог найти общий язык с человеком любого звания и положения, даром что был представителем старинной фамилии.
Люди незнатные млели от его очаровательной простоты, а чопорные аристократы восхищались прекрасными манерами и воспитанием. Поэтому Владимир не сомневался, что легко обворожит обеих дочерей Калитина, а заодно и его самого.
Однако, получилось не так просто, как он ожидал. Младшая, Елена, особа некрасивая и ужасно конфузливая, влюбилась в него с первой же встречи, так что ему сразу сделалось скучно. Что же касалось старшей… Анна оказалась в высшей степени прелестной и грациозной девушкою; от её красоты Владимир сперва даже немного смутился, но быстро овладел собой. А вот её спокойствие и независимость, столь редкие в молоденьких девушках, пробудили в нём настоящий азарт! Победить этакую смелую барышню – она и не порозовела, когда встретилась с ним глазами – было делом гораздо более интригующим, чем ловить в который раз обращённые на него томные взгляды и слышать затаённые вздохи!
Однако, даже увлёкшись Анной, граф Левашёв отнюдь не забывал своей истинной цели. Ему была нужна жена с хорошим приданым, которая впоследствии унаследует большую часть состояния семьи. По всему выходило, что это, конечно, Анна. Её страстно обожал отец, упрямый самодур – а вот младшую дочь он почти не замечал. Весьма сомнительно, что старик Калитин выделит Елене лучшее приданое, чем Анне. А значит – его цель именно Анна, которая к тому же куда сильнее будоражит его воображение!
И на этих мыслях Владимир каждый раз спотыкался. Он ни разу не заметил, чтобы Анна испытывала к нему нечто большее, чем вежливый интерес. Она была с ним неизменно мила и любезна – но точно также она держала себя и со всеми, начиная от свиты кавалеров на балах и скачках и заканчивая престарелыми родственниками своих подруг.
Ни разу она не смутилась в его присутствии, не запнулась, не замолчала внезапно, не посмотрела на него украдкой – но пристально и страстно. Владимир кожей чувствовал её откровенное равнодушие, маскируемое приветливостью. Это выводило его из себя: к такому отношению он вовсе не привык! Он удвоил свои атаки на Анну, и чтобы вызвать её ревность, стал проводить больше времени с Еленой, притворяясь, что интересуется ею. Впрочем, общество Елены нагоняло на него такую тоску, что молчать и изображать рядом с ней грусть и мечтательность никакого труда не составляло.
Елена едва не плавилась от его внимания, а Анна… Анна оставалась равнодушна.
Был даже момент, когда Владимир, разозлившись, подумал: может быть стоит махнуть на всё рукой, пасть к ногам Елены, попросить её руки и удовольствоваться синицей в руках? А насчёт состояния, вероятно, можно будет найти поддержку в лице её маменьки.
Но это показалось ему слишком рискованным. Если старик Калитин разгневается, что его нелюбимую дочь предпочли любимой, то не даст за Еленой вообще ничего. Мать же, Катерина Фёдоровна, как он успел заметить, никакого влияния на мужа не имела, так что, женившись на бледной унылой Елене, граф Левашёв мог во всех смыслах остаться с носом. Но всё же Еленой будет легко управлять, она и слова ему поперёк не скажет; Анна же, скорее всего, окажется «норовистой лошадкой», взнуздать которую не в пример труднее!
Поэтому он скрывал досаду от всего этого, продолжая балансировать на грани: уделял внимание обеим сёстрам, был внимателен, почтителен, мил… Уверял их отца в искренней преданности и дружбе, да и Катерину Фёдоровну не забывал. Словом, Владимир вложил кучу времени и усилий в прожект выгодной женитьбы, и, похоже, что не зря!
Когда Калитин прямо и открыто спросил о его намерениях, граф Левашёв откровенно сконфузился… Он до сей поры не знал хорошенько, кого всё-таки из сестёр ему лучше выбрать – Елену, которая будет на него молиться или Анну, обворожительную, непонятную, таинственную, точно птица Алконост… Приятели и знакомые умрут от зависти, когда увидят его жену!
По счастью, купец куда больше радел о судьбе старшей дочери – можно сказать, что сам и навязал Владимиру ответ на столь сложный вопрос.
***
Однако же, перед летним переездом семьи в Стрельну, невеста вдруг захворала… Владимиру ничего не говорили прямо, но из недомолвок Елены и перешёптывания прислуги, которые он пару раз услышал случайно, выходило, что Анет преследуют некие кошмары, галлюцинации. Видеться с нею Владимиру не дозволялось. Да и он не горел желанием лицезреть всегда оживлённую, весёлую Анну, блестящую собеседницу, в таком плачевном состоянии.
Всё это было ужасно досадно. Граф Левашёв изо всех сил демонстрировал беспокойство и скорбь, но на самом же деле испытывал раздражение. Ну как же так, свадьба назначена, а выгодная невеста вдруг решила тронуться рассудком?!
И ещё он заметил странную вещь – когда он находился рядом с Анной, он точно утрачивал свою всегдашнюю рассудительность, наблюдательность и тот лёгкий цинизм, которым всегда гордился тайком! Её красота и обаяние действовали не хуже крепкого вина – так, что голова начинала кружиться. В такие моменты Владимир почти забывал, что ему прежде всего нужны деньги, что женитьба на барышне Калитиной есть выгодный прожект, который во что бы то ни стало должен завершиться успешно! Он смотрел на неё и не мог думать ни о ком другом. Он был бы готов предложить ей руку и сердце, даже окажись она безродной нищенкой!
Граф Левашёв решил было, что банально влюбился, будто желторотый мальчишка, но и это оказалось не так. Стоило ему перестать её видеть, как способность рассуждать и трезво оценивать ситуацию сразу возвращалась к нему. Он, разумеется, отдавал должное достоинствам Анны, однако быстро вспоминал, что собирался жениться, в сущности, на деньгах. И никакой туманящей разум влюблённости у себя не наблюдал – разве что холодноватое любопытство.
***
Это казалось ему странным. От отца, склонного к мистицизму и вере в различные потусторонние явления, Владимир часто слышал о ворожбе, любовных зельях и приворотах. Сам он ни капли не верил в такие вещи, и полагал, что любовь и влечение между мужчиной и женщиной – суть химия, образовывающаяся в крови от близости двух молодых, здоровых, красивых существ. Если же одно из этих существо не красиво или не соблазнительно, то и любви никакой быть не может.
Поэтому и своё чувство к Анне он, без стеснения, характеризовал подобным же образом. Но от всех этих рассуждений не оставалось и следа, стоило ему лишь мельком её увидеть.
«Если бы я только верил во всю эту чепуху, точно решил бы, что приворот какой-то действует», – подумал Владимир, прежде чем позвонить в квартиру Калитиных.
Затем он придал лицу подобающее взволнованно-нежное выражение – ведь он влюблённый жених, переживающий за больную невесту – и позвонил в колокольчик.
***
Дверь отворилась, и Владимир увидел любопытное курносенькое личико горничной Любы. Узнав его, девушка вспыхнула от удовольствия и жеманно присела.
– С добрым утром, голубушка, – мягко проговорил Владимир. – Я приехал узнать о здоровье Анны Алексеевны. Лучше ли ей?
– Пожалуйте в гостиную, господин граф, – пропела Люба. – Доктор с утра были, сказали – барышне лучше, скоро и совсем здоровы будут. Пойду, позову младшую барышню, Елену Алексеевну.
Девица бросила на него кокетливый взгляд через плечо и упорхнула.
Владимир продолжал стоять посреди гостиной, как бы не смея шелохнуться. Он не поклялся бы, что за ним не наблюдают из-за портьеры – в гостиную выходили несколько дверей: из кабинета хозяина, из столовой и салона, где стоял рояль. Квартира на набережной Мойки, что уже много лет занимал Калитин с семейством, была куда более обширна и роскошно обставлена, нежели его собственное жилище… Он не показывал виду, что стыдится своего бедственного положения; напротив, в разговорах с невестой подчёркивал: разорение семьи – его беда, но отнюдь не вина, и он изо всех сил постарается вернуть фамилии Левашёвых былые славу и блеск. Анна слушала, кивала и всячески выражала подобающее сочувствие. Что она думала на самом деле, для Владимира оставалось тайной.
«Ну ничего, – с внезапной злостью подумал Владимир, – не думайте, Анна Алексеевна, что я отступлюсь. Прячьтесь, не прячьтесь – от меня так просто не избавитесь».
– Владимир Андреевич… – произнёс дрожащий голосок у него за спиной.
Он обернулся и увидел Елену в утреннем туалете, с кружевной косынкой на плечах. Светло-русые волосы были уложены в высокую, строгую причёску, серые глаза смотрели на него печально и восхищённо… Как же не похожи они с Анной! Та вся стремительность, порыв, непокорность – словно тонконогая огненноглазая кобылица с кудрявой чёрной гривой! Владимир знал толк в лошадях, и частенько проводил – не вслух разумеется – такие сравнения. Елена же напоминала послушную извозчичью лошадку. Вся в мать, Катерину Фёдоровну.
Портрет второй супруги Алексея Петровича Калитина находился здесь же, в гостиной. Точно по чьей-то злой иронии он висел аккурат напротив портрета татарской княжны. Эти два изображения, расположенные визави, в самом невыгодном свете представляли вторую супругу хозяина – блеклые глаза, бесцветные ресницы и брови, бледные, тонкие губы, плоская грудь…
«И как только папашу Калитина угораздило жениться на этой серой моли после красавицы-княжны?» Впрочем, этой мыслью задавался не он один. Калитин был захудалого рода, но имущество и капиталы делали его женихом более чем завидным.
Всё это моментально промелькнуло в голове Владимира, однако он не позволил себе ни на секунду выйти из роли. Встретившись глазами с Еленой, граф Левашёв умоляюще протянул к ней руки.
– Что Анна Алексеевна?!
Губы несчастной Елены горько дрогнули.
– Спасибо, Анет гораздо лучше. Доктор навещал её нынче утром…
– Ах, простите, милая Елена Алексеевна, – будто опомнившись, заговорил Владимир и поднёс её вялую, холодную руку к губам. – Болезнь вашей сестры заставила меня забыть о хороших манерах. Но когда же я смогу её увидеть?
Казалось, Елена сейчас расплачется.
– Нам сказали, Анюта уже сегодня сможет выйти к обеду, и если вы останетесь… Она будет вам страшно рада.
Левашёв глубоко вздохнул, сожалея, что силой своих артистических способностей не может вызвать у себе на лице смертельную бледность, а затем – медленно возвращающийся румянец. Хотя, что уж там, для Елены сойдёт и так. Она ведь, как и все, уверена, что граф страстно влюблён в её сестру.
Владимир осведомился у Елены о здоровье её батюшки и матушки и спросил, может ли он засвидетельствовать им своё почтение. Оказалось, узнав, что Анне стало лучше, Калитин уехал по делам, которые несколько забросил в последнее время, а Катерина Фёдоровна отправилась к какой-то своей приятельнице.
Однако, уезжать, не встретившись с Анной, после того как он сам же выразил столь нетерпеливое желание её видеть, было бы по меньшей мере странно. Владимир завёл какой-то тривиальный разговор насчёт великолепной квартиры Калитиных, картин и портретов в гостиной. Елена прервала его дрогнувшим голосом:
– Вы, должно быть, как и все, очарованы красотой маменьки Анны – вот на той картине. Папаша говорил, Анет похожа на мать настолько сильно, что, будь она здесь, они смотрелись бы, как сёстры-близнецы.
– О да, есть такие лица, над которыми не властно время, – галантно подтвердил Владимир. – Я был бы необыкновенно счастлив узнать матушку Анны Алексеевны, и глубоко сочувствую этой утрате… Увы, мы не в силах исправить несправедливость судьбы.
– Кто знает, – продолжала Елена, следуя за ходом своих мыслей, – может быть это вовсе и не так. Вам ведь известно: никто никогда не видел мать Анны мёртвой. Она исчезла бесследно, будто её никогда и не было в этом доме. Однако, её вещи, драгоценности, одежда – всё осталось здесь. А вдруг Анна и правда встретила её – и это был не кошмар и не галлюцинация…
– Что-что? – изумился Владимир. – О чём вы, Елена Алексеевна?
Елена запнулась и подняла на него умоляющие глаза.
– Владимир Андреевич, вы благородный человек и друг нашей семьи. Прошу, забудьте, о чём я сейчас говорила и не передавайте никому мои слова. Это всё болезнь Анет так подействовала… Она захворала столь неожиданно, мы до сих пор не можем прийти в себя.
Что правда, то правда – Елена выглядела такой усталой и измученной, будто не спала много ночей. Сейчас она казалась старше Анет лет на восемь.
Горничная Люба внесла на подносе чай в изящных фарфоровых чашечках, и спросила, не желают ли господа закусить. Однако, Елене было не до еды – она пригласила Владимира выйти, подышать свежим воздухом на балконе.
Они уселись в кресла и принялись наблюдать за происходящим на набережной. С наступлением лета город заметно опустел, толпа рассеялась, улицы были почти пустынны. По тёмной воде реки двигались небольшие паромы и лодки. Было так тихо, что до них доносились резкие, нервные крики чаек.
Владимир заметил, что Елена украдкой то и дело поглядывает на него.
– Нынче такой прекрасный, солнечный день, – тихо проговорила она. – Кажется, что осень не придёт, дожди, туманы и сырость никогда не начнутся. Ах, если бы эти краткие мгновения счастья можно было задержать навечно!
– Ну, Елена Алексеевна, думаю, вам бы наскучило солнце каждый день, – добродушно возразил Владимир. – Когда я был маленький, то моя покойная матушка брала меня с собой в Италию – она ездила туда на лечение. Так вот, так много солнца как там, я не видел нигде, и, надо признаться, оно мне страшно надоело.
Елена засмеялась, первый раз за сегодня.
– А вы бывали в Италии? – спросил у неё Владимир лишь для того, чтобы не иссякал разговор.
– Мы с сестрой очень мало где бывали. Батюшка вечно занят, мамаша не любит путешествий: любые сборы и суета для неё очень тяжелы. Даже переезд на нашу дачу в Стрельну каждый раз укладывает её в постель на три дня. Она, знаете, такая домоседка! – принялась рассказывать Елена.
Дверь, ведущая с балкона в гостиную, была открыта; через неё Владимиру прекрасно было видно портрет Катерины Фёдоровны.
«О Боже, зачем Калитин всё-таки женился на этой бледной немочи?» – подумал граф, едва сдерживая зевок. – «Если бы не женился, авось, у него была бы сейчас только одна дочь, и всё его состояние было бы… моим. А так, что уж тут говорить…»
Владимир скользнул взглядом по лицу Елены, увлечённо рассказывающей какой-то вздор. И тут ему пришла в голову весьма интересная и довольно-таки гнусная – он понимал это – идея.
«Хорошо, положим их две сестры» – рассуждал он. – «Глядя на морщинистое, дряблое, желтоватое лицо Катерины Фёдоровны, её впалую грудь, трудно предположить, что она вдруг подарит мужу нового наследника. Так что всё состояние достанется дочерям, Анне и Елене. Анна станет моей женой, Елена влюблена в меня без памяти. Я не могу жениться на обеих; значит…»
Значит, ему придётся сделать Елену своей! Так, чтобы она принадлежала ему душою и телом – и, главное, не вздумала выйти замуж! И тогда – тогда всё огромное состояние Калитиных перейдёт к нему! Доходные дома, пекарни, торговые ряды в Гостином и на Сытном рынке, поставки хлеба в рестораны, несколько кондитерских лавок в самом центре Петербурга, пристань с небольшим частным пароходом – недавнее приобретение Калитина-старшего! И прекрасная усадьба в Стрельне с парком, прудом, фруктовым садом, конюшнями! Не говоря уже о кругленьких суммах в банке!
На миг у графа Левашёва захватило дух от восторга: ему казалось, всё уже получилось! Он почти женат на Анне, а Елена – вот она, перед ним, забывшись, смотрит на него страстными глазами, полными слёз! Надо только действовать осторожно, не спугнуть, не оскорбить…
***
Елена постучалась к Анне перед самым обедом: папенька велел помочь сестре встать и одеться, а ещё сказать, что Владимир Андреевич останется у них отобедать и ждёт, что Анна захочет с ним увидеться… Сама же Елена была всё ещё в каком-то чаду; щёки её горели, сердце бешено колотилось.
Три четверти часа назад она вдруг вспомнила, что мамаша просила её сходить к галантерейщице, узнать, не появилась ли наконец в продаже туалетная вода с любимыми ею ароматами, и, если появилась – купить для неё пару флаконов. Мама не доверяла эту важную миссию горничной Любе, так как она вечно приносила не то, что нужно.
Владимир галантно предложил отвезти Елену в своём экипаже, а затем – немного прогуляться, пока папенька с маменькой не вернулись. Разумеется, в этом не было ничего странного – ведь они будущие близкие родственники – но, уже усаживаясь в коляску, Елена вдруг поняла, что ни разу не оставалась с ним так близко наедине. Владимир приказал кучеру трогаться, расположился рядом с Еленой. Она начала было что-то говорить; слушая её, Левашёв повернулся – так что она буквально почувствовала его дыхание на своей щеке… О Боже! Хорошо ли это с её стороны, находиться к нему так близко?
Ехать было всего пару улиц, Елене же и вовсе показалось, что прошёл лишь один миг – а экипаж уже затормозил перед дверями лавки. На выбор духов для маменьки ушло некоторое время, но она старалась ещё протянуть эти блаженные минуты: ведь она знала, что Владимир ждёт её снаружи, чтобы отвезти домой!
А когда Елена выходила на улицу, оказалось, что изменчивая петербургская погода приготовила им сюрприз: хлынул тёплый, но сильный летний дождь. Она замялась на ступеньках лавки; Владимир ринулся навстречу, лицо его осветилось улыбкой. Он сорвал с себя светло-серый фрак и накинул ей на плечи, чтобы уберечь от дождя… Весь обратный путь они молчали, но боковым зрением Елена видела, что граф Левашёв не отрывал от неё глаз. Что же это такое? Что с ним сегодня? Она тяготилась неловким молчанием, но не могла заставить себя заговорить.
А когда коляска уже подъехала к дому на набережной Мойки, случилась ещё более странная вещь. Владимир уже подал ей руку, чтобы помочь выйти из экипажа, а она примеривалась, куда бы ловчее ступить, чтобы не угодить в лужу, как вдруг – она и понять ничего не успела – он легко, будто пушинку, подхватил её на руки. Елена ахнула и предприняла слабую попытку вырваться; граф перенёс её через лужи и бережно поставил на ступеньки у дверей…
Они поднялись в квартиру, не глядя друг на друга, причём Владимир шёл за ней, печально опустив голову. Когда горничная Люба проводила их в гостиную, забрала у него промокший фрак и ушла – он взглянул на Елену, покорно и беззащитно, будто провинившийся ребёнок. Сердце у неё сжалось: она заметила, что Владимира бьёт озноб, хотя в гостиной вовсе не было холодно.
– Вам нездоровится, господин граф, или вы продрогли? – взволнованно спросила она. – Я сейчас велю принести горячего чаю или кофею…
– Ничего не надо, – шёпотом произнёс граф Левашёв. – Пожалуйста… Простите меня, Елена Алексеевна.
Она открыла было рот, собираясь спросить: за что? – но тут в передней послышался раздражённый голос папеньки, и Елена бросилась туда.
***
Оставшись один, Владимир сделал несколько шагов по тёмно-голубому ковру и остановился перед зеркалом. Отлично, кажется, всё прошло как надо. Он разгладил свои небольшие, аккуратные бакенбарды, очень идущие к его аристократически-удлинённому лицу с орлиным носом и чувственными губами. Граф Левашёв уделял весьма много внимания своей внешности и каждое утро подолгу занимался собственным туалетом: он помнил, что не может позволить себе потерять столь сильное преимущество.
