Текст книги "Корабль уродов (СИ)"

Автор книги: Ксения Таргулян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

– «Мы считаем трагичным беспамятство нашего рода, забывшего о той жертве. Мы так же хотели бы мысленно воссоздать те обстоятельства, при которых ушел великий Родерик Суан ван Вентедель. Задумаемся для начала, что сподвигло его на „беседу“? Могла ли это быть случайность, пустое любопытство? Мы категорически настаиваем, что нет. Находясь в тяжелом военном положении, Корабль должен был желать переговоров. Особым воздействием он сообщил Родерику Суану ван Вентеделю свою разумность и предложил „беседу“. Тогда в теле Корабля разверзся ход, что напоминал водоворот в открытом море, и твердость его наружности сменилась живой материей неземного толка».

Я невольно прижал руку к виску, пытаясь понять на слух этот идиотский перевод.

– «Обнажив свою кисть от доспеха, Родерик Суан ван Вентедель проник ею в тело корабля, ибо только так возможно было общение. Но Корабль сообщил великому рыцарю, что этого мало. Тогда он снял и другую часть доспеха с руки, и погрузил ее глубже, но Корабль повторил сказанное. Так повторялось, пока Родерик Суан ван Вентедель не оказался целиком в живой материи Корабля. Тогда тот согласился на „беседу“, но времени осталось мало. С каждым словом, что произносил великий рыцарь, материя, подобная воде, попадала в его горло вместо воздуха. В дюжину раз меньше часа они говорили, и мало было такого времени, чтобы всё правильно обсудить, но Родерик Суан ван Вентедель сумел. Но когда „беседа“ была кончена, и Родерик Суан ван Вентедель покинул тело Корабля, его трахеи были заполнены густой влагой, и дышать он не мог».

Я поймал себя на том, что сконцентрировался на дыхании и отслеживаю каждый вдох, чувствуя какую-то мешающую слизь в глотке. Мморок остановил чтение, и я притворился – по возможности – что никакого впечатление его притча на меня не произвела.

Он долго смотрел на меня, потом невесело усмехнулся:

– Уж прости, зря я запугиваю тебя. Давай теперь вкратце по существу, и я не буду больше тебя дергать. Можешь считать это казнью, расплатой – чем угодно – хотя, на мой взгляд, в этом есть определенная честь, и не каждому дано так уйти.

В моем мозгу отпечаталось только слово «казнь».

– Ты заключишь новый Договор – такой же, как и прежде – и все будут слагать легенды о Дримморе Вентеделе. К сожалению, когда ты «войдешь» в Корабль, я никак не смогу влиять на твои… на вашу «беседу», поэтому предупреждаю заранее: если мне покажется, что Договор изменился, что ты пытаешься меня надурить – то во-первых, я знаю, где ваше уютное приморское гнездышко с садами на крыше, не говоря уж о Якове, который отдыхает в такой же камере на этаж ниже (не знаю, насколько тебя волнует его судьба). А во-вторых, следующим претендентом на эту почетную миссию будет твоя Вренна, ты понял?

Я опешил и, кажется, не смог этого скрыть:

– Ничего так, что она ваша дочь?

– Мы все тут родственники, – он демонически улыбнулся.

В конце концов, он добился своего – меня захлестнуло отчаянье. Он был абсолютно прав – даже учитывая всю неясность и мерзость этого загадочного и, вероятно, неотвратимого «контакта» – идея нового, собственного, Договора с кораблистами взбудоражила меня. Это возможности, о которых раньше нельзя было и подумать, такой простор для мысли, такой шанс изменить мир! Пусть даже после меня… Хотя по правде, я не совсем мог себе представить мир без себя, и не углублялся в эту тему.

Наверно, у меня странно светились глаза, по мере того как я осознавал это, и Мморок решил заранее пресечь всякую попытку самодеятельности. И теперь получалось… я стою на пороге бескрайних возможностей, до которых только руку протянуть – но я не двинусь с места и позволю тупо казнить себя, да еще и разрушу всё, чего сам добивался, потому что иначе – ну понятно. Просто если я хоть на секунду допускаю то, что «иначе» – то мне сводит душу.

И вот, передо мной бездна шириной полметра, за которой стена с красной кнопкой, и я рухну вниз, не нажав ее. И от этого сводит тоже…

Я вернулся к реальности, и обнаружил, что Мморок как раз выходит из комнаты. Я позвал его. Его лицо выражало отвратительное умиротворение.

– Могу я поговорить с Яковом?

Он задумался на пару секунд.

– Хорошо. Могу даже дать тебе какое-нибудь оружие для «разговора».

Когда он ушел, меня снова едва не вырвало. Во рту сидело солоновато-потное послевкусие чипсов, и меня мутило от всего происходящего, но кое-как желудку удалось сохранить в себе содержимое, чтобы то дало мне хоть какую-то энергию.

Якобса привели минут через пятнадцать, и, кажется, он выглядел значительно лучше меня. Но он был в наручниках, и вместе с ним мне вручили скучный охотничий нож. И оставили нас вдвоем в запертой комнате.

Я заглянул ему в глаза и увидел там, наверное, грусть.

Положил нож на стол, рядом с ним – дурацкий красный мобильник, сел на кровать и закрыл глаза. Мне стало легче, оттого что он был здесь – мне было легче уже оттого, что он в принципе всё еще был – был жив. Но и просто не быть сейчас одному в этой комнате оказалось ужасно приятно.

– А откуда у тебя мой телефон? – спросил он через несколько минут. Я открыл глаза и увидел, что он сидит на столе, болтает ногами и, опустив голову, рассматривает нож и мобильник.

Я оставил без внимания вопрос и просто стал пересказывать всё то, что только что услышал от Мморока. Якобс в отличие от меня не потерял чувства юмора и, в общем-то, отлично отжигал – и я впервые за четыре дня смеялся.

Потом нам принесли ужин и по моей просьбе сняли с Якобса наручники и – уже без моей просьбы – забрали у нас нож. Мы посмеялись над тем, что столовые ножи у нас всё равно есть.

Когда захотелось спать, я понял, что Мморок сейчас тоже потешается: ведь провожать Якобса в его камеру никто не собирался, а кровать тут была одна, причем довольно узкая.

У нас постепенно иссякал заряд, и сквозь шутки просвечивалась тоска. Мы пожалели, что нет травки или алкоголя, пожалели, что нельзя заказать доставку, попробовали включить телефоны – оба засветили экранами, но Якобсов умер на месте, а мой заплакал о своем энергетическом голоде. Поймал сеть и забулькал сообщениями от оператора о пропущенных вызовах.

Я сосредоточился. Несколько от Артура, несколько от Вренны, и десятки – с одного и того же незнакомого номера. Интригует. Мы переглянулись.

– Я заколюсь вилкой, если он, – я тряхнул телефоном, – сядет раньше, чем я дозвонюсь.

– А я, – Якобс тоже показал на мой телефон, – отомщу за тебя и утоплю его в унитазе.

Я кивнул – и нажал на вызов.

Гудок… гудок… гудок…

– Джек? – знакомый мужской голос.

– Да. Кто это? Телефон садится – что вы хотели сказать? – выпулил я.

– Э… Это Игорь. Я хотел сказать, чтобы ты и Вренна ни в коем случае не появлялись восьмого числа в Морской Короне, так как мы ее взорвем, вот.

Я завис. Нет, лучше сказать, я растворился в невротической бессмыслице.

– Эй, алло, ты здесь?

– Да, – я почувствовал, как по лицу расплывается дебильнейшая улыбка.

Видимо, что-то было подозрительное в моем голосе, потому что Игорь насторожился.

– Ты что, там?

– Да, – откликнулся я с тем же дебильным тоном и интонацией.

Я почти воочию увидел его нахмуренную озадаченную физиономию.

– Да не парься, – сказал я, – взрывай.

Игорь молчал. Я позвал его – не помогло. Посмотрел на экран телефона – и увидел, что телефона у меня больше нет, а есть бесполезный прямоугольный камушек.

Якобс рядом со мной громко сглотнул.

– Слышал?

– Ага.

– Знаешь… – пробормотал он через минуту. – Они ведь всё равно меня в итоге бы убили, так что…

Я кивнул.

– Интересно, во сколько они взорвут, – заметил я еще через пару минут.

Весь сон прошел. Я сидел на кровати, прислонившись лопатками к холодной стене, и чувствовал, как по лицу расползается нездоровая усмешка. Всё идеально. Если Игорь не успел услышать, что я здесь, или если они не придадут этому значения – что вероятно – всё идеально. Они всё же послушали меня…

И, закрыв глаза, я с блаженством представил, как искажается самодовольная физиономия Мморока при первых отголосках надвигающегося взрыва.

Город-призрак

I

Молочно-белые столбы снега застывали в воздухе почти неподвижные, и казалось, если обернешься, увидишь позади тянущийся вдаль фигурный тоннель в форме своего тела, оставленный тобой при движении. Но Вренна не оборачивалась.

– Это красивая легенда, Лени – с улыбкой рассказывала она, бредя рука об руку с Леоном по полуденному вторничному бульвару, тихому и безлюдному, ведь все давно на работе. – О том, откуда взялись кораблисты. Никто точно ничего не знает, а единственный документ – летопись того времени – описывает всё больно чудно́, чтобы этому верить. Но легенда правда красивая.

– Ну же, – с любопытством подгонял ее Леон, но Вренна не спешила переходить к сути дела, с кошачьим удовольствием погружаясь в воспоминания.

– Я читала ее в детстве. Какое-то переложение, наверно… Думаю, есть более взрослые варианты со всяким анализом, что бы это могло значить и какие физические явления могли быть так поняты нашими предками.

– Ну, в общем, – она смущенно улыбнулась, зная, что давно его заинтриговала. – Были там всякие соперничающие княжества, как водится в Средневековье. И случилось так, что одна их битва проходила на берегу моря. Правда, какого моря – непонятно, но Джек говорил, скорее всего, Балтийского. И вот, бьются они, бьются – и вдруг видят: странно засветился горизонт над морем, и оно будто начало подниматься. По типу цунами, но никаких волн к ним в итоге не пришло. Ну, они не очень много внимания на это обратили и вернулись к своей схватке. А тем временем край моря как бы изгибался, отслаивался от реальной воды и уходил куда-то вверх вопреки шарообразности Земли. Это снова привлекло их внимание, но опять ненадолго. Наконец, на этой отслоившейся плоскости начали появляться странные объекты, и они приближались. Сначала это были светящиеся точки, потом они стали напоминать небольших светлячков, стремящихся к береговой линии, а когда они сошли с «неба» туда, где море осталось нетронутым и нераздвоенным, продолжать битву стало просто невозможно – до того красивыми были эти штуки. Опустив оружие, воины завороженно любовались ими – то ли качающиеся на волнах цветы лотоса, то ли огромные белоснежные бабочки, зачем-то севшие на воду.

Когда они оказались в нескольких сотнях метров от берега, стало ясно, что это корабли – но совершенно неземной красоты, и это восхитило воинов еще больше, ведь многие из них были мореплавателями и знали толк в судостроении. Наконец, корабли причалили, и люди хотели было рассмотреть их вблизи, как вдруг, словно пух с одуванчика, сорвалась с мачт, палуб и парусов вся сверкающая белизна – разлетелась по воздуху и осыпалась на землю уродливыми тварями, потрясающими воображение. Они были столь же отвратительны вне корабля, сколь прекрасен был корабль вместе с ними.

Автор пишет, белизна и сверкание корабля объяснялись крыльями этим существ – тонкими, полупрозрачными и испещренными жилками – точь-в-точь как у насекомых, только в тысячи раз больше. Находясь на корабле, твари сидели везде где ни попадя и покрывали собой всю его поверхность, вот только видны были лишь их крылья. Блестящие белые жилки вспыхивали на солнце, и создавалось впечатление какого-то чудесного цветка или ангельского судна.

Собственно, сами корабли теперь тоже едва ли можно было так назвать. Это были какие-то бесформенные темные коряги, условно состоящие из днища и мачт, хотя мачты ветвились и бугрились, и возможно все это больше напоминало измученное болезнью дерево, вернее его бетонно-каменную копию. Впоследствии эти «корабли» легли в основу наших Замков, и сейчас эта структура, похожая на накипь или лишайник, то и дело проступает через кирпичи и облицовку, за которыми ее скрывают архитекторы…

А несчастные воины между тем пришли в ужас от внезапно объявившихся уродцев. Они-то размякли от такой красоты, а тут – внезапно! А дальше версии расходятся, – Вренна развела руками. – Одна говорит, что твари были не только уродливы, но и агрессивны. Они коварно набросились на людей, и те принялись отчаянно защищаться. По другой версии всё иначе. В ужасе и отвращении от одного вида этих существ средневековые воины сами кинулись на них с оружием, и это уже тварям пришлось отражать нежданные атаки. И чего, собственно, хотели они изначально – никто так никогда и не узнал.

Так или иначе – война была начата. Ну а что было дальше, ты наверно и так знаешь. Мой дражайший предок по имени Родерик пробрался в стан кораблистов, нашел там их короля и каким-то образом заключил с ним Договор, последние аккорды которого вроде как скоро отзвучат, – и Вренна засмеялась, радуясь возвышенной концовке, которую ей удалось сочинить на ходу.

– Как ты складно говоришь, – улыбнулся Леон.

– У меня аристократическое воспитание.

– Да уж в этом я не сомневаюсь! – со смехом признал он.

Впрочем, смех смехом, а тема была щекотливая. Не тема ораторских способностей, конечно, и даже не тема родовитости – а известные аспекты ее воспитания…

Хоть Леон и старался изображать, что ему нет дела до ее прошлого, до ее жутковатых интуитивных реакций на «обычный» мир, до ее презрительно-надменного отношения к каждому незнакомцу – напряжение и озадаченность сквозили порой в его взгляде и словах. И так же со Вренной: она вроде и пыталась принять этот «обычный» мир, с его порядками, с его бесчисленными обитателями, которых положено считать за равных – но всё выходило как-то бестолково, и она только раздражалась от своих попыток.

Это не говоря уж о различии жизненных аксиом, вложенных в них в детстве. Иногда это различие порождало забавные казусы (например, в продуктовых магазинах), а иногда едва не доводило до разрушительных ссор.

Но сложнее всего было с темой греха. Она была одной из самых табуированных, но, тем не менее, то и дело вкрадчиво подплывала к поверхности озера молчания, где ее утопили, и зловеще маячила под блестящей водной гладью. Никакой религии тут, конечно, не подразумевалось – только собственные ощущения, муки совести, комплекс вины, ночные кошмары… Леон негласно приписывал многие странности в поведении подруги ее подавленным и запрятанным в подсознание страхам и переживаниям. Она более ли менее угадывала в нём эту мысль и обижалась: «Я же говорю тебе, мне всё равно. Я не придаю убийству никакого значения, и нет по этому поводу у меня никаких переживаний! – мысленно спорила она. – Черт возьми, и почему, интересно, я должна чувствовать себя виноватой – я жила полностью так, как положено! Нечего судить меня по своим правилам, они не менее вымышленные, чем мои!» Но они молчали и улыбались друг другу, оттягивая момент истины.

Проплывая по кисельной тишине, они свернули за угол, и там, укрытая маленькими шапками сугробов, сидела на коленях завернутая в шали старушка с жестяной банкой перед собой. Остановившись, Леон порылся в карманах, отсыпал ей мелочи, выслушал ее безграничные благодарности и обещания молиться за него… Вренна, не удержавшись, фыркнула. Они побрели дальше, недовольно глотая загустевающий от молчаливой напряженности воздух. Атмосферу нужно было срочно разрядить, и оба почти одновременно беззаботно указали друг другу на вывеску первого попавшегося по дороге магазинчика – и радостно направились туда.

Это оказалась букинистическая лавка, замшелая и уютная, в лучших традициях кино и комиксов. Там даже были старые креслица, в которых можно было устроиться и изучить какой-нибудь коллекционный томик. Хозяин лавки косо смотрел на Вренну и Леона, видимо, понимая, что они просто греются и ничего покупать не будут, но затем вышла его жена и предложила кофе. Чтобы не злить хозяина, Лени купил у него какой-то старый номер журнала и преспокойно уселся рядом с Вренной возле снежного окна.

Тепло, уют и ароматный кофе подействовали магически – остатки взаимного раздражения испарились, а любые вопросы об убийствах или подсознании мгновенно показались сущей мелочью, не стоящей малейшего беспокойства.

– Меня такая странная мысль посещает последнее время, – заговорил Леон, задумчиво глядя на холодные хлопья за стеклом. – Вот просто… ну вот о чём сейчас моя жизнь? Нет, не прямо сейчас, сейчас-то мне очень хорошо с тобой, – он ласково улыбнулся Вренне и снова перевел взгляд вдаль. – Ну, вообще. Дом, семья – семья, офис. Статьи какие-то бессмысленные. Вроде не желтая пресса, но и не сильно белая, – он усмехнулся. – Вот пытаюсь вспомнить – и не знаю, о чём я писал последнее время, – он внимательно посмотрел на Вренну. – Я тебя гружу?

– Нет, мне интересно. Продолжай.

– Вот раньше я знал, чем я занимаюсь. Это было опасно, это было драйвово! Это было… ну, нужно, наверно. Я давал миру знать о том, что происходит в горячих точках, там, куда нормальные люди не полезут.

Вренна ухмыльнулась, смутилась, зарделась, погрустнела – всё вместе буквально за пару секунд. Леон печально усмехнулся ей в ответ.

– А теперь – я не понимаю, зачем я живу. Стоит узнать о каком-то происшествии, о каких-то разборках – и первая мысль: а почему не я всем это сообщаю? А вторая – может, там еще есть свободное местечко, и я смогу что-нибудь да разузнать свежее?

– Это, видимо, что-то значит – психологически, – вкрадчиво улыбнулась Вренна, и Леон развел руками – мол, да, куда даваться, психология всегда с нами.

– И вот я думаю, – продолжил он, и в интонации, прежде безукоризненно искренней, проскользнули нотки актерства – заранее заготовленной речи, – может быть мне вернуться на прежние рельсы? Ну… – он замялся и покосился на Вренну. – Что ты думаешь?

– Я? Ну… я и почему ты ушел со старых рельсов не знаю, – нахмурилась она – а потом смутилась. – Это… видимо, очень плохо с моей стороны, да? И я должна бы тебя отговаривать, потому что это опасно, и всё такое… Но, – она сверкнула глазами и слегка раскраснелась, держа его взгляд, – по-моему, твоя тяга к опасности – это жутко сексуально!

Леон засмеялся от приятного смущения и внезапного приступа счастья, и она прильнула к нему, перегибаясь через поручень кресла.

– И знаешь, Лени, – продолжила она, разгорячившись, – ты… Ты ведь это серьезно сейчас? Или так просто рассуждаешь, как о мировой гармонии?

– С-серьезно, наверное. Ты меня пугаешь.

– Просто мне показалось сейчас, что ты… стал – как раньше. Ожил…

– «Ожил»? Я что, был мертвым?

– Прости.

– Постой, в смысле?

– Ну просто… ты сам говоришь – что всё бессмысленно, что это не твоя жизнь. И это чувствуется! – Вренна снова села ровно и вцепилась Леону в ладонь. – Ты не такой как тогда… Я… Что я могу знать об этом? – со внезапной горечью тихо воскликнула она. – Люди меняются… чувства – трудно сохранять… Всё понятно, об этом пишут книги, но это всё равно бестолково. Мне хорошо сейчас с тобой, но – я мечтала… о чём-то ином. О… другом – отчасти другом – человеке. Но ты изменился, и я пыталась… – она сглотнула – и проиграла небольшую внутреннюю борьбу, – перестроиться на тебя нового… но всё же скучала по тому тебе, по той части тебя, которая, как мне казалось – умерла… Но если ты говоришь сейчас серьезно – и если я вообще хоть что-то понимаю правильно – то тот человек может вернуться… да?

Леон что-то пробормотал, не отрывая от нее изумленного и восторженного взгляда.

– Слушай, – хрипловато заговорил Лени, наклонившись к ней и будто боясь спугнуть редкую птицу искренности. – У меня есть сумасшедшая идея, и она совершенно не хочет убраться из моей головы. Пожалуйста, давай попробуем сделать это вместе? – он выдохнул и продолжил тверже: – Через две недели, на восьмое декабря, назначен ваш бал. Это открытая информация, и СМИ ее мусолят как хотят. Вся соль в том, что абсолютно все уверены, что именно на этом балу всё решится. Это final battle. Кульминация. Но там никто не сможет быть. Никто не сможет проникнуть туда. Вренна… Я так туда хочу! – и он откинулся на спинку кресла, зажмурившись от одолевавшей его профессиональной страсти.

Несколько минут Вренна сидела беззвучно, порываясь периодически что-то сказать или возразить, но так и замирая с открытым ртом. Наконец она виновато склонила голову:

– Боюсь, я не смогу помочь тебе. Прости, но я не смогу провести тебя туда. У меня, скорее всего, совсем не осталось власти над ними. Я не смогу защитить ни тебя, ни себя. Прости.

– Я… Вренна, я же не это имел в виду! – изумился Лени, подхватывая ее падающий взгляд. – Я же умею обманывать их! Я же пробирался к тебе тогда – сам – помнишь?

Она недоверчиво посмотрела на него.

– Но… но как ты это делал?

Он нервно облизнул губы.

– Я всё расскажу тебе и, обещаю, отменю всё, если поймем, что что-то идет не так – но сначала скажи: ты со мной? Не как орудие или «крыша» – а как подруга и союзник – ты со мной? – он пригвоздил ее взглядом к креслу, почти пугая своей одержимостью.

И она почти готова была испугаться – начать откладывать решение, просить времени на подумать, отнекиваться – пока внезапно ее не захлестнула собственная волна гордыни и самонадеянности.

Она медленно и хищно кивнула.

– Да. Я имею полное право там находиться. Черта с два они не приглашают меня на мой, в том числе, бал!

И воздух между ними заискрился от бесшабашной решимости, излучаемой обоими.