Текст книги "По лестнице"
Автор книги: Ксения Курякова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Курякова Ксения
По лестнице
Ксения Курякова
По лестнице
Папа возвращается поздно. Усталый, разбитый. Его ожидает родная однокомнатная "холупа". В комнате свет погашен. Дети спят. Он слоняется между совмещенным санузлом и кухней. Ужин крайне примитивен, жена неласкова, долго не находится чистое белье. Глава семьи авторитетно интересуется успехами сына в школе.
– А музыкой сегодня занимались?
– Немного.
– Что значит немного?
– Немного поиграл.
– А по врачам побегать не забыли, наверное?
Мама молчит с каменным лицом.
– Кто так сдвинул контрабас?
– Как?
– Он был у стиральной машины, а теперь по нему все дверью хлопают. Это нормально!?
– Не знаю.
– Я разве многого прошу?
"Нет", – думает про себя мама.
Хитрый бес греет руки на огне папиного раздражения и маминой обиды и, в конце концов, подливает немного масла. Достаточно, чтобы произошла вспышка.
Громко захлопывается дверь туалета. Сыпется штукатурка. Теперь папа натруженными пальцами пытается взять несколько нот на своем любимом, огромном, басовом инструменте. Это уже не то, что в былые времена, когда музыка была его основным занятием, а контрабас не был вытеснен из комнаты разрастающейся семьей.
Потрясенная, немытая мама забирается под одеяло. Как всегда, в случае отчаянной обиды, она вспоминает все, что натворила в своей жизни, свои собственные безумные приступы гнева с битьем посуды. "Сама виновата", твердит она себе и крестится под одеялом дрожащей рукой.
Вечера бывают разные...
x x x
Утро. Темно. Конец декабря. Мама со Степой на цыпочках выходят из комнаты. На кухне одеваются. Застегнув не на ту пуговицу рубашку, сын начинает разговор:
– Батюшка сказал, чтоб я старался не есть сосиски.
– А ты?
– Угу.
– Что "угу"?
– Постараюсь.
Мама роется в большом полиэтиленовом пакете.
– Еще оставалась тебе груша.
– Я ее съел вечером.
– Что же тебе дать?
– Конфету.
– Мы же решили не есть в пост конфеты.
– Но ведь груши нет.
– Есть клюква.
– Не хочу.
– Ой, мы опаздываем!
Из школы Степан плетется усталый, в сопровождении мамы и коляски. Машинально задает вопросы.
– А где Маша?
– У соседей.
– А где папа?
– На работе.
– А где Володя?
– С нами... Что вам давали на завтрак?
– Сосиски.
– Ты смог воздержаться?
– Там много лишних было. Я еще вторую попросил.
– Да-а-а... Тебя по математике спрашивали?
– Не помню.
– Как обычно.
– Да, кажется, спросили, но я в этот момент очень в туалет хотел.
– Ну и что?
– Отпустили.
– Да-а-а...
Дома.
– Мам, ты так хорошо выглядишь в этом пальто, прямо, как женщина.
– Спасибо, Марьюшка... Степан, где ты? – бросая на тумбу пальто, кричит мама. – Почему твоя одежда опять валяется на моей кровати?
Очень скоро наступает длинный декабрьский вечер. В комнате орудуют Степан с Машей. Из досок, подушек, стульев, одеял они возводят некое сооружение. Мама с Володей вытеснены из игрового пространства.
В обширной ванной комнате мама закидывает в стиральную машину грязную одежду. Под контрабасом на кафельном полу сидит Володя. Его очень занимает найденный тюбик с зубной пастой.
Не отрываясь от своего занятия, мама эмоционально изливает душу в зажатую между ухом и плечом телефонную трубку. Главный герой ее монолога муж. Иногда мелькают отрывистые реплики подруги Симы, но они, в целом, не могут придать диалогический характер этому телефонному разговору. Симка одна из немногих, кто посвящается в мамины семейные дела. Она никогда не реагирует согласно-жалостливо. "Да, да, мол, все они таковы. Какой ужас. Какой кошмар." Мама ведь и не хочет, чтобы кто-либо осуждал ее мужа, жалел ее или интересовался бы, почему все-таки она не разводится с ним. Однако, язык ее не знает никаких тормозов.
Оставив, наконец, в покое подругу, мама обнаруживает, что юбка ее сильно преобразилась. Малыш ладошками размазывает по ней зубную пасту. Юбку туда же, в машину. Теперь пора купать детей.
– Мам, а когда ужин?
– Мы же ужинали уже.
– Чай не пили.
– Ну, тогда скорее пейте. В девять чтоб все спали!
На кухне, пока мама грохочет в раковине немытыми кастрюлями, Маша методично опустошает сахарницу. Степан кромсает на тарелке лимон. Отхлебнув немного своего до невозможности переслащенного чая, дочь просит:
– Мам, высморкай мне лимон.
Снабдив детей всем необходимым для чаепития, мама удаляется в ванную. До нее доносится детская беседа:
– Папа вечером придет, и тебе завтра влетит.
– Сейчас как дам тебе, Машка, этой палкой!
– Нельзя мне палкой! Что же я летом на дачу вся израненная поеду?!
– Да тебя бабулечка не возьмет. Ты маму не слушаешь.
– Бабулечка сказала, что мы должны беречь ее дочку.
– Дура ты!.. Ну, Володя!!! Куда ты лезешь?!
Мама входит с тазом в руках и начинает раскидывать по батарее мокрую одежду.
– Что же мне с тобой делать, Степан?
– Ну, запрети мне машину в комнате строить.
– Уже запретила.
– Ну, не покупай мне мороженое.
– Мы не едим его в пост.
– Ну, папе скажи.
– Что-то это не действует. Ты только папы и боишься. А нам с Машей хамишь все время.
– Ну, не знаю... Может, тебе записывать в тетрадку мое поведение?... А что это?
– Ты о чем?
– Что это с твоей курткой? Она же белая была.
– Я ее с твоими спортивными штанами постирала.
– Ты бы ее еще с ботинками постирала.
– Марш все спать!
Дети наперегонки устремляются в комнату. Мама слышит, как Степан громогласно объявляет:
– А теперь – шпионаж мира по прыжкам с двухъярусной кровати!
Далее слышится грохот и различные возгласы.
– На старт! Внимание! Марш! Ура!!!
"Как хорошо, что мы на первом этаже", – в очередной раз думает мама, отправляясь в комнату.
Гаснет свет.
– Степан, скажи мне что-нибудь приятное, – просит мама.
Молчание. Наконец, сын произносит:
– А помнишь, я как-то пятерку по письму получил?
– Уже забыла. Спокойной ночи.
– Ой, мам. Я сегодня стих сочинил.
– Ну?!
– Да. Там, в портфеле, в красных прописях.
– Как, в прописях?
– Ну, я на обложке сзади написал.
– Ну и ну...
– Я карандашом.
Вскоре появляется папа. Скидывает свою ветхую куртяшку, снимает отсыревшие потрескавшиеся ботинки.
Опять гречневая каша.
– Ты бы хоть лука в нее поджарила, что ли... На скрипке играли?
– Немного.
– Когда ты сходишь в музыкальную школу?
– Мне некогда. Пусть занимается пока в студии.
– Это не занятия, сколько раз нужно еще тебе говорить!
– Но уже поздно в декабре в музыкальную школу соваться.
– Ты делай что тебе говорят!
Молчание. Все идет по вчерашнему сценарию.
– Слушай, какое сегодня Степа стихотворение сочинил.
Папа пьет чай.
– И откуда у него такие мысли? – спрашивает он удивленно.
Семейная сцена окрашивается светлыми тонами. Папа зажигает лампадку.
– Дети читали молитвы?
Мама смущенно молчит. Может, сейчас опять начнется все сначала?
– А по телефону, наверное, нашла время поболтать?
Молитвенное правило. После него папа опять благодушен. Мама припадает к его плечу.
– А Степан боится вечности.
– То есть?
– Говорит: "Лучше бы я не рождался".
– Почему?
– Уверен, что попадет в ад.
– Правда?
– Да, я спрашивала у него, навсегда ли людей разлучает смерть. Он сказал, что в раю, конечно,
встречаются. Но если в ад попадешь, то там не до встреч. На этом месте он даже всплакнул.
– Ты перепиши без ошибок его стихотворение.
– Сейчас.
Мама записывает в свой дневник:
Сильные морозы,
Малые угрозы.
Надо, надо листьям
умирать.
Жили они лето,
Жили они осень.
Надо, надо листьям
Поскорее улетать.
Но они не могут,
Но они не могут
никогда.
Но они боятся
улетать.
x x x
– Ну, вставай же! Мне пора на работу, – взывает папа субботним утром.
– Мама, мы с папой уже чайник тебе закипели, – добавляет дочка.
– Мам, этот ножик будет мой. Ладно? – спрашивает Степа.
– Что? – едва выдавливает из своего сонного существа мама.
– У меня же нет перочинного ножа. Давай играть, что я его потерял, и ты подарила мне этот.
– Ой!!! – Володя так больно дернул за волосы, что сон несколько отодвинулся.
Мама высвобождается из объятий мокрого малыша.
– Мне нужен чистый носовой платок, – требует папа из прихожей.
Мама, пошатываясь, на ходу схватывает нечесаные волосы заколкой. Лихорадочно соображает, где бы найти носовой платок.
– Я дам тебе чистую тряпочку.
Быстро рвет старую пеленку.
– Сегодня чтобы не меньше часа занимался музыкой, – приказывает на прощанье папа.
Какая мрачная сырая погода. Мама вяло перелистывает странички молитвослова.
– Мы с папой молитвы уже читали, – сообщает сын.
– А-а, – говорит мама, закрывая молитвослов.
"Как, должно быть, хочется в субботу остаться дома и отдохнуть, размышляет мама. – Хоть бы на обувь нормальную себе заработал".
– Мам! Смотри, что Володя наделал.
На кухне в куче рассыпанного на полу сахара сидит счастливый малыш. Такого вкусного завтрака в его годовалой жизни еще не было.
Сборы на прогулку. Долгие, суетные. Выкатив на улицу коляску, мама наклоняется, чтобы застегнуть молнию на сапогах. Тут только замечает, что Степан вышел в тонких демисезонных ботиночках.
– Ты с ума сошел? У тебя насморк!
Возвращаясь с детской площадки, дети застывают перед затормозившей рядом машиной. Из нее, прихватив длинные полы, выскакивает с сигаретой в зубах Дед Мороз. Направляется к магазинчику.
– Так значит, Дед Мороз все-таки существует, – произносит пораженный Степа.
– Да, тебя обманули. Пойдем скорее домой.
– Мне ноги мешают ходить, – устало говорит Маша.
Дома Степа напоминает о ножике.
– Можно мне получить на Новый год перочинный нож?
Мама молча раздевает малыша, ставит на плиту кастрюлю.
– Мойте руки.
– Ну, так можно?
Мама чистит луковицу.
– Люблю, когда не отвечают, – говорит Степа. – Значит, могут еще разрешить...Смотри, мам, пена из кастрюли лезет!
Мама бросается к плите.
После обеда Степа засыпает у себя на втором ярусе. Маша красит гуашью альбомный лист.
– Мама, это у меня фон такой.
– Нарисуй что-нибудь на этом фоне.
Маша выводит круг.
– Это все?
– Да. Это цирк, где разные звери выступают. Они сейчас все спят.
Характерное объяснение. Когда не получалось сделать на аппликации солнце, дочь сказала, что оно
"высоко-о-о в небе".
– Мама, включи мне кассету "Хрустальная туфелька".
– А что ты поняла в этой сказке?
– М-м-м... У хрустальной туфельки было две дочки.
– Понятно. Может, тогда лучше что-нибудь попроще включить? "Красную шапочку", например?
Вечером оказывается, что у Степы высокая температура.
– Машка меня заразила гриппом.
Дочь, действительно, только что оправилась от болезни.
– Теперь я новогодний праздник пропущу из-за нее, – злобно сокрушается брат.
– Успокойся. Тебе передадут подарок.
Степа несколько оживляется.
– А Дедом Морозом будет наш физрук. Мне Сашка сказал... Интересно, какой будет подарок?
Наверное, что-нибудь физкультурное. Мячик, может.
Весь вечер мама лечит Степу. Он принимает теплую ванну. Пьет клюквенный чай. Категорически отказывается от очистительной клизмы. Кое-как смиряется с холодным обтиранием. Температура все равно очень высокая.
Мама достает из холодильника жаропонижающие свечи. Маша, увидев это, вслух размышляет:
– Сначала эти свечи вставляли мне, а теперь я подросла, и их вставляют Степашке.
В комнате больной с мокрой тряпкой на лбу тихо постанывает.
– Мам, Маша сегодня хорошая, она за мной ухаживает, огрызки мои таскает... Почитай
что-нибудь.
– Сейчас. Володю покормлю только.
– Мам, я тоже голодная. Свари ужин... Свари жареную картошку.
Когда все уже распределились по своим кроваткам, мама берет в руки книгу "Сказки и легенды".
– Не-е-ет, я это не хочу. Эта книга какая-то языческая.
– Ты что? Это старинная народная культура. Люди ведь и до Христа кое-что понимали.
– А что они понимали?
– Понимали, что с ними беда, что Бога они потеряли и сами найти не смогут. Ждали, что он
придет к ним... Ты слушаешь?
– Угу.
– Ты все про Новый год твердишь. А настоящий праздник – Рождество. День рожденья Бога на земле. Его к нам возвращение.
– И почему все-таки эта жизнь так устроена? Пожить бы, да и все. Без рая и ада.
– Ну как же жить, если Бога и вечности нет? Пока все хорошо, еще можно терпеть. А когда
что-то плохо, то жизнь становится нестерпимой, если ты не веришь в Бога и вечность. Как тогда нам выносить все наши болезни, недостатки, ссоры?
– Мне бы ножик перочинный, – слабым голосом говорит засыпающий Степа.
x x x
День солнечный. Легкий морозец. Дети резвятся на горке. Мама бродит вокруг коляски, листая журнал. Останавливается на статье о молодой художнице. Привлекательны не столько репродукции картин, сколько фото героини этой публикации. Красивая, одухотворенная, в окружении столь же красивых троих детей. Мама пробегает глазами печатный текст. Спотыкается на рассуждении о том, что художница эта как бы разрушает своим положительным примером сложившееся представление о том, что многодетная мать обычно бывает нищенкой с протянутой рукой и бледными болезненными детьми или же, вообще, алкоголичкой. Озябшими руками мама сует журнал под бок спящему Володе и начинает подозрительно приглядываться к Степе с Машей.
– Степа, у тебя варежки уже мокрые?
Степа, остановившись, разглядывает руки.
– Они насквозь... сухие.
Убегает. Маша, видимо, устала и замерзла. Пора домой.
Мимо проходит знакомая семья. Небольшой дежурный разговор двух мам.
– Вы откуда?
В ответ – рассказ о каких-то замечательных местах в центре столицы, где весело резвятся дети и отдыхают их родители, про елку на Красной площади, народные гулянья на Тверской.
– А что это? – спрашивает мама, услышав незнакомое слово.
– Ресторан такой, – приятельница заметно удивлена.
"Ничего. Подумаешь, Новый год! Настоящий праздник впереди". Эту мысль мама старается внушить детям. Маша соглашается и с восторгом ждет, когда наступит "настоящий праздник". Степа же, подобно древнеримской толпе, требует "хлеба и зрелищ" и поскорее.
– Да что это Рождество! Ничего в нем особенного. Ну, в храм пойдем. Ну и что?
– У нас будут приглашения на рождественскую елку.
– Ну и что? Все веселятся, а я тут с этой малышней возись. Лучше бы я не рождался.
Вечером мама развешивает новые занавески к празднику и слышит, как Степка громко объявляет "малышне":
– Я буду президент, а вы – простые населенные жители.
Младший из "населенных жителей" сносит со стула коробку и все, что на ней лежало. Это была трибуна. Мама спешно спрыгивает со стула на стол, со стола на пол, чтобы предотвратить расправу над младшим ребенком.
– Устраивай трибуны у себя на втором этаже! Понял?!
Степа продолжает истерично и злобно настаивать на своей правоте. Мама носится по квартире в поисках ремня. В конце концов хватает папину тапочку. Ловит уворачивающегося, орущего Степана. Подошва довольно толстая. Бьет больно. Младшие кричат громче самого наказуемого.
Двадцать капель корвалола. "Вот из-за таких, как мы, и пишут всякую ересь про многодетность", – вспоминает мама о журнальной публикации.
На глаза попадается футляр со скрипкой.
– Степан! – истошно орет эта создательница неправильных стереотипов. Почему скрипка на кухне валяется?! Это музыкальный инструмент! Он дорого стоит!
– Мам, давай этот день хорошо проведем.
– И это говоришь ты?! Ты способен испортить настроение всей семье. И день-то уже кончается.
– Давай я тебе сыграю "На заре ты ее не буди".
– Ну, давай... Скоро ведь папа придет.
Степан вдохновенно пилит смычком бедные струны и при этом совершенно правильно поет известный романс. Его громким пением заглушается скрипучее музыкальное сопровождение. Мама, накрывая на стол, тоскливо думает, что музыкальной школы не избежать, а она сама нотной грамоты не знает, а папа всегда занят, а Степа... и так далее и тому подобное. Длинный ряд отягчающих ситуацию обстоятельств.
Поздний вечер. Мама за чашкой чая обсуждает с папой непростую жизненную ситуацию в семье одной знакомой.
– Муж где-то пропадает неделями. Пьет. Детей нечем кормить. Дома агрессивен бывает. Посуду бьет.
– И ты говоришь, что я алкоголик. Ты еще не знаешь, как люди пьют.
Мама не сразу находит, что ответить.
– Так ты, значит, опять передумал?
– Что я передумал? – папа заметно накаляется.
– Бросить пить окончательно. Ты уже себя алкоголиком не считаешь?
– Понятно! Праздник приближается. Ты готов "развязать".
Сыпется штукатурка над хлопнувшей дверью. Еще двадцать капель корвалола. "Мы должны беречь бабулечкину дочку". С горечью вспоминается это Машино высказывание, а также обстоятельства, при которых несколько месяцев назад их папа перестал пить совершенно.
Они возвращались в Москву после летнего отдыха. Ночью не спалось. Мама под стук колес задумывалась, как говорится, о завтрашнем дне. На душе кошки скребли. Папин голос по телефону был бодрым, но "из трубки пахло".
Утром соседи по купе помогли им выйти на перрон. Багаж немалый. "Диван, чемодан, саквояж...", – уныло оглядываясь, вспоминал Степан стихи Маршака. Папа так и не появился. "Развод", – это все, что ясно осознавалось тогда маминым горестным сознанием. Десятка в кармане. Как опрометчиво. Хватило только на то, чтобы упросить носильщика доставить их к такси.
Прибыв домой, мама бегала по соседям, собирая деньги. В суете она даже не задумывалась над вопросом: "А где же все-таки он?" Дома-то никого.
Стук в дверь. Папа. Но на кого он похож?! Господи, помилуй!
– Из больницы. Машина сбила... когда на вокзал... опаздывал...
Хорошее это было вразумление. Хотя виноват был водитель, через пьяницу легко переступили. То есть папа не получил никакой компенсации. Но кое-как за две недели оправился. И опять долги.
Мама постепенно успокаивается. "Крест, говорят, такой. А что если одни кресты вокруг? Не жизнь, а кладбище... Неужели сегодня все так и закончится?"
Папа заунывно басит что-то в ванной. Мама робко стучится.
– Зубы почистить можно?
На стиральной машине какие-то нотные листы. Папа совсем затосковал. Все молотки да рубанки. Да злые контролеры в трамваях. Да маленькая зарплата. Да охота хоть как-то расслабиться, оттянуться. Да душа как-то неопределенно болит. И тело, впрочем, тоже. Кресты, кресты.
Тихо готовятся ко сну. Худой мир лучше доброй ссоры.
x x x
В сочельник мама со Степой попеременно выбегают на улицу. Встречать Рождественскую звезду.
– Штой-то ты? – удивляется соседка тетя Шура, увидев мамины голые ноги в шлепанцах.
– Звезду караулю, – радостно отвечает мама.
– Какая звезда? – еще больше удивляется тетя Шура. – Облака только сегодня.
– Обязательно будет, тетя Шура!
– Ой, бедовая твоя головушка, – сокрушенно качает головой соседка.
– Ну, Вы – Фома Неверующий, тетя Шура.
– Што-о?
Ночью в храме. Мама и Степа пробираются через толпу. Столько знакомых лиц, так интересно. Мама переглядывается, улыбается, раскланивается. Краем уха слышит: "Яко с нами Бог". Сосредоточиться трудно.
Толпа редеет. Праздничное богослужение идет своим чередом. Степа, скрючившись, засыпает на лавке. Мама берет его к себе на колени, обнимает, укачивает; как обычно, сомневается: "Может, зря ребенка притащила?"
Нет, не зря. Дети, только что неудобно спавшие по разным углам, теперь тихонечко отходят от Святой Чаши со скрещенными на груди ручками ("Не забудь, правая сверху"). Гуськом шествуют к столику с просфорами. Ни следа сна, ни тени скуки или усталости. Поют Рождественский тропарь. Начинаются взаимные поздравления и обмен подарочками.
Первый утренний поезд метро. Людей неожиданно много. Степа достает из кармана пластиковый цилиндрик с мыльными пузырями. Чей-то подарок. Летят радужные шарики.
Дома мама обнаруживает наполовину выпитую бутылку вина. Папа встал их поздравить. Но разговор выходит отнюдь не праздничный.
– Ты опять скатишься в запой!
– Да ты за собой следи! Тебя побить бы хорошенько!!!
Мама пугается. Из комнаты слышен Володин плач. "И чего разоралась? Всего-навсего кагор", – думает она. Наливает себе стакан. Стучится в дверь санузла.
– Ребенка помыть надо.
Папа открывает.
– Здесь накурено. Подождите.
– Ладно. Убери фигуру.
Мама протискивается мимо папы и контрабаса к крану. Потом заворачивает мокрого малыша в пеленку. Тот весело гулит, машет ручками. Родители с ним ласково воркуют. Этот младшенький часто сглаживает их супружеские противоречия. Оба про себя задаются вопросом: "Почему черные тучи так властно накрывают нас порой?"
– Слушай, а звезду мы так и не увидели. Все затянуто наверху... Не заслужили, видно.
x x x
Дни идут. Святки. На елку попасть не получилось. Мама категорически отказалась везти всех детей без папы. Однако, что же это такое? В воскресный день Маша, съев конфету, просит еще.
– Больше пока нельзя, – отвечает строгая мама.
– Хорошо, – легко соглашается дочь. – Остальные конфеты – на Рождество.
– Маша, Рождество уже наступило. Я тебе говорю, рассказываю, а ты все никак не поймешь.
Дочь задумывается.
– А когда же будет настоящий праздник?
В этот момент возвращаются из студии Степа с папой, и на маму обрушивается неожиданная новость.
– Я договорился со скрипачкой. Она будет приходить к нам домой заниматься по четвергам. Всего за пять долларов в час.
После некоторой заминки, вновь обретается дар речи, мама вступает в разговор:
– Пять долларов?!... А я куда денусь с младшими?!... У тебя с головой не все в порядке!
Ты хоть брось пить сначала, а потом будет тебе пять долларов!!!
– Как ты разговариваешь?!
– У нас рядом музыкальная школа! В следующем году он будет туда ходить! И без всяких
пяти долларов!!!
– Ты в этом ничего не понимаешь! Все очень быстро теряется!
Двадцать капель корвалола. Нет, десять. Пузырек опустел.
– Едем в гости! – радостно-истерично объявляет мама детям.
Конечно, не следует принимать решения "на горячую голову". Дорога не очень долгая, но и не короткая. Войдя в метро, мама чувствует усталость, испарину. Володя – в детском рюкзачке за спиной. "И куда меня несет? Мне же нельзя переутомляться, потеть. Господи, прости мои прегрешения!"
Мама предъявляет пенсионное удостоверение.
– Что это за документ? – укоризненно спрашивает дежурная, преградив путь. Она открывает красную книжечку, листает.
– И не стыдно Вам? Вторая группа инвалидности! Хоть бы делали себе документы
нормально! Платите!
– А в чем дело?
– Ну, вы совсем!!! У вас ребенок грудной висит, и вам не совестно предъявлять такие документы!
– Но он же подлинный!
– Со второй группой не рожают столько детей! – уже кричит.
Мама находит деньги. Степа плачет.
В гостях детям хорошо. Наконец-то, настоящий праздник. Нарядная елка. Все поют Рождественский тропарь.
Маленький человек отходчив, все быстро прощает и забывает. Мама же другое дело. Она лежит на диване, ничего не может есть. Только все говорит, говорит...
А то, что происходит вокруг, действительно, можно назвать детским праздником. У старших детей – игра в рифмы, потом фанты. Смех, призы. Маленькие водят хоровод вокруг елки, отгадывают загадки. Один из присутствующих пап с завязанными глазами отгадывает на ощупь, где чей ребенок. Взрослые весело и увлеченно занимаются с детьми. Нет, не занимаются, а просто вместе с ними радуются. Вместе, а не отдельно, за своим взрослым столом.
Степка, качаясь на канате, спрашивает у Симиной мамы:
– А сколько Вам лет?
– А как ты думаешь?
– Ну-у-у... Сорок?
– Сорок пять.
– Ого-о-о!
На самом деле шестьдесят пять. Все смеются.
– А нам на Рождество мама подарит сестричку, – сообщает один из Симиных мальчиков.
– На Рождество уже не успею, – замечает Сима.
– У вас нет девочки, – говорит Маша. – Вам нужна дочка. А нам никто не нужен.
– Ну почему же, – нерешительно сомневается мама. – Хорошо, что у нас дети есть. Что бы мы без них делали?
Все опять весело смеются.
На прощанье их грузят подарками, провожают до метро, даже до самого "опасного" места с дежурной. Это, конечно, не обязательно. Крайне редко бывают такие дикие случаи.
Протискиваются в вагон. Как-то внезапно находятся свободные места, у детей в руках неизвестно откуда – яблоки. Они весело жуют. Тут же рядом стоящая женщина подает маме какой-то пакет:
– Вам передали.
Там банка варенья. Мама смущенно озирается, не зная кого благодарить.
Вагон пустеет. Привязывается с разговором подвыпивший мужик. Сует десятку. Как отвертеться? К тому же рядом останавливается и пристально смотрит неизвестная девушка с ребенком на руках. Дать ей что ли десятку?
– Это она думает, что ты тоже работаешь на линии, – поясняет пьяный спутник. – Без спроса.
Конкурент.
Наконец, их станция. Сопровождаемые взглядами всех неспящих пассажиров этого вагона, они выходят.
Маше опять "ноги мешают ходить". Конечно, день был трудный. Сначала храм, потом гости.
– Возьми меня на ручки, – жалобно просит дочка.
Папа!!! Встречает их! Какое счастье! Как обессиленная мама его любит, несмотря на алкогольный запах, пять долларов, закончившийся корвалол и все такое прочее. Он берет Володю, Машу, сумку с подарками. Только маму уже не может взять.
Повеселевшая Маша говорит маме:
– Я у нас еще маленькая. Скрипки у меня нет. А ты уже подросла.
Дома. Постелить постель. Уложить детей. Редко все это родители делают так дружно, вместе. Папино соучастие вдохновляет и бодрит маму, которой недавно казалось, что она уже "живой труп". Вытирает дочку, надевает на нее ночную рубашечку. Володя шумит на кухне.
– Воткни ему пробочку! – кричит мама папе.
Сразу становится тихо. Значит, Володя получил пустышку.
– Володя у нас неумытый трубачист, – говорит Маша.
– А кто такие трубачисты?
– Это такие мойдодыры.
– Кто-кто?
– Ну, грязнули.
Мама замечает, что Степан уже безмятежно спит, весь обложившись подарками.
Теперь возятся с Володей. Это, пожалуй, самые светлые минуты в их семейной жизни. Купают. Потом медлят с одеванием и укладыванием.
– Ах ты карапуз наш любимый.
В комнате темно. Двое спят. И еще трое – на кухне. Какими бесчувственными "чурбанами" были они, когда рождались старшие дети. Что их беспокоило и заботило тогда? Это ведь, и правда, великое утешение – иметь потомство. Только сейчас они это понимают, хотя стало так трудно жить.
x x x
А почему это у нас свет настежь включен, – спрашивает сверху проснувшийся позже всех Степа.
– Уже утро, – отвечает снизу Маша.
– Неохота вставать. Я очень часто плохо себя чувствую. Даже каждый день, по-моему.
– А каково папе, ты подумал? – отзывается мама, раздвигая занавески. Он уже на работе.
– Папа целый день в этой дурацкой парикмахерской, – произносит Маша.
– В мастерской, – поправляет мама.
Ба-бах!!! Это Степан спрыгнул на пол. День начинается.
Святки позади. Крещенский сочельник. Мама, едва успев сварить суп, несется по направлению к детской поликлинике. Впереди нее летит в коляске младший сын. Он проходит курс общеукрепляющего массажа.
"И зачем я бегаю сюда? Делала б сама по книжке," – как обычно, опаздывая, думает мама. Папа эту беготню не одобряет.
После поликлиники мама заскакивает заплатить за квартиру. Получает "нагоняй" от незнакомой бабушки за оставленную без присмотра коляску. Возвращается домой. Теперь нужно доставить Машу на занятие к логопеду.
– Большое спасибо, тетя Шура, – забирая дочку, говорит мама.
– А что ты хочешь мне дать – яблоко или пирожок? – спрашивает Марья.
– Мы по дороге что-нибудь купим, – застегивая дочкино пальтишко, отвечает мама.
– Ой, пропали вы, девки, – сокрушенно качает головой соседка.
Они выбегают на улицу. Володя опять летит впереди.
Детская студия. Теперь надо раздеть, переобуть, причесать. Володя за дверью раздевалки ревет. Потом смолкает. Наверное, кто-нибудь подошел покачать. Маша, нарядная, причесанная, топает по лестнице.
– Не забудь поздороваться, – напутствует снизу мама.
"И что же это я, как лошадь, ношусь? Мешок овса привязывать надо. Может, прав папа, надо и с Машкой дома заниматься? По книжке?"
Теперь она держит путь в школу. Встречать сына.
– А откуда взялось выражение "крещенские морозы"? – спрашивает Степа, хлюпая по лужам.
– Постой тут с коляской. Я зайду за скрипкой. На, съешь пока бананчик.
Они снова идут в студию. Мама на ходу кормит своих мальчиков фруктами.
Маша заниматься закончила. Степа начинает. Педагог по скрипке спрашивает у мамы:
– А зачем вам частные занятия? Вы же все-таки материально не очень обеспечены.
– Да-да! – радостно отвечает мама. – Давайте пока отложим.
Ох, какая гора с плеч свалилась!
Возвращаются домой без Степы. Ждут его к обеду.
После обеда дети категорически отказываются гулять.
– Ну, как хотите! А я на час выйду с Володей. Для профилактики рахита. Буду рядом. Если что, зовите.
Сразу же начинаются разнообразные "если что".
– М-а-а-м!
– Что? – она отрывается от журнала.
– Можно я не буду делать сейчас математику?
Через пятнадцать минут опять раздетый Степа выглядывает на улицу.
– Мам! Нам скучно.
– Порисуйте.
Еще через некоторое время они появляются оба.
– Мам! Я говорю ей, что голубой – это холодный цвет, а она не верит.
– Домой! Вы простудитесь.
Подойдя к подъездной двери, мама громко напутствует детей:
– Теплые цвета – зеленый, желтый, оранжевый. А кто вам разрешил без меня гуашь брать?
Еще пятнадцать минут.
– Мам! Ну что ты такая ненагульная?
– Уйдите! Вы как бледные поганки. Дети подземелья.
– Мы не Емели, – неправильно понимает Маша.
– Мы включили "По щучьему велению".
– Вот и бегите, слушайте.
– Ну, ты скоро?...
Еще полчаса. Высовывается сын:
– Мам, мы тут так весело играем. Давай, ты будешь наша мама?
– О, это трудно себе представить, – говорит мама, поворачивая коляску в сторону дома. – По-моему,
холодает. Может, ты еще и поймешь, откуда взялось выражение "крещенские морозы".
Дома сразу просыпается Володя и громко требует, чтобы его выпустили из коляски. Старшие осаждают маму каждый со своими проблемами. Стараются перекричать друг друга, сердятся.
"По одному, пожалуйста, говорите," – требует мама и тоже сердится. Она судорожно срывает с себя одежду. Достает малыша. Тот все еще шумит.
– Володя, ты – дурацкий, – ругает его сестра. – Мамочка, вот, что я нарисовала.
– Это что?
– Пейзаж.
– Молодец. А почему облако желтое?
– Это теплое облако.
– А-а... А что это?! – строго спрашивает мама, указывая на горку печенья в углу комнаты?
– Это наши запасы на зиму. Мы бельчата, – радостно сообщает Степа.
– Немедленно это убери. Еще тараканов тут разведете.
– Мама, мы это печенье на дачу возьмем, – вмешивается Маша. – Это на лето запасы. бабулечке.
Маме вдруг очень-очень захотелось посмотреть летние фотографии. Скорей бы все переделать. И сесть. Смотреть. Вспоминать.
Вот на этом снимке Маша в расщелине старой сосны, вся в солнечных бликах. Какая хорошенькая!
Вот Степан несется в речку с широко разинутым ртом и горящими глазами.
А здесь они все вместе. Мама такая лирическая, в лиловых тонах, изящная соломенная шляпка, меланхолическое выражение лица. Сидит на лесном пне. На руках ребенок. Можно подумать, что его только что принесли ей какие-нибудь няни. А где-то за кадром усадьба, фонтан, гувернеры. А над ними облако. Желтое. Очень солнечный день.
